Два вертолета

Два вертолета
В жизни их было много и счастливые,  и военные, и горящие, и "двухсотые", но запомнились первые два. Те два вертолета из мирной жизни времен Советского Союза и молодости.

ПЕРВЫЙ ВЕРТОЛЕТ - "Вечерний звон".
Больных в реанимации было мало, все стабильные. Плановые наркозы отменили. И ни чего не должно было помешать праздничному концерту подготовленного мужским составом нашей больницы для наших профессиональных  спутниц, посвященному наступающему празднику Восьмого марта.  Вся фишка заключалась в том, что мной и моим другом травматологом Володей Кругленьким был подготовлен номер, а именно хор врачей-мужчин с исполнением знаменитой хоровой песней " Вечерний звон". Запевал самый безголосый и с полным отсутствием музыкального слуха единственный оперирующий уролог на весь район Вова Замазов.
Черный, похожий на цыгана, раздолбай, с полным ртом золотых зубов,  охотник, балагур, он, как ни кто походил на роль запевалы. Я знал его ещё  со времен своей субординаторской практики после четвертого курса. Неделю, по плану практики, я сидел с ним на урологическом  приеме в поликлинике. Однажды, к нему на прием пришел пациент, шахтер, видно  хороший его знакомый.
- Владимир Аксентьевич, ну вот съездил, как Вы сказали, в область. Пропил, то, что они прописали. Но все равно не стоит. Хоть воймя вой, не стоит и всё. Жена или спутается с кем-нибудь, или из дому выгонит.
      Так говорил этот бедолага, богатырского телосложения красавец и в карих, больших глазах отражалась вселенская тоска и печаль.
- Петрович,- ехидно улыбаясь своей золотой улыбкой и с придурью, спросил красавца Замазов.
- А, ты, женьшенем пользовался? Порадуй жену ко дню Шахтера.
- Владимир Аксентевич, уж год его пью, все бестолку.
- Э, Петрович, к дню Шахтера открою тебе страшную тайну....Его не пить надо, а привязывать к окаянному отростку, и тогда по нашему, по шахтерски то жену....А, Петрович ?
Я думал, что сдохну от смеха раздиравшего меня. Но смеяться было нельзя. Это было бы расценено, как надругательство мальчишки-практиканта над инвалидом. И я по стеночке выполз в процедурку.
Дирижировать нашим хором должен был заведующий травматологией Пантелемон Петрович Шаннин. Был он разительно похож на Леонова Евгения. На того Леонова, который сидел в камере на столе и рвал на себе майку, крича при этом - Моргало выколю. При такой неординарной внешности для врача, был Пантелемон Петрович изумительным травматологом, в совершенстве владеющий и аппаратом Илизарова, и гипсом, и всеми травматологическими прибамбасами. И не было лучшего шахматиста в городе, чем наш Шанин. Очень часто к нам в больницу заглядывал прокурор города Щетинин и засиживался за партейкой в шахматы у Пантелеймона до позднего вечера. Да, кстати ростом наш дирижер был ровно сто пятьдесят пять сантиметров при весе килограммов этак сто.
Итак, наш номер был где-то посередине концертной программы. После концерта всех ждал банкет в столовой, с танцами, плясками, флиртами и далее, уж как кому повезет.
Концерт открыли торжественной частью. От имени парткома, месткома, горкома и исполкома, с вручением хрустальных ваз и наборов парфюмерии типа "Красной Москвы" выступали партийно-советские бонзы, безобразные в своей неискренности и пошлости. Но все это сопровождалось елейным почтением зала и бурными аплодисментами после вручения очередной безделушки или красочных грамот с портретом Ленина на фоне красного знамени.
Наконец- то начался сам концерт. Настала очередь нашего номера.
На сцену госпитального актового зала, заполненного преимущественно героинями праздника в белых халатах, поднимались торжественно, в черных костюмах, белых рубашках и галстуках мужчины-врачи. Наш капельмейстер-дирижер, наш кантор весь такой кругленький, толстенький, маленький, наш Леонов, наш Пантелеймон Петрович поднялся на сцену с присущими ему вальяжностью и достоинством. А надо сказать, что состав основных участников хора был из докторов ростом не менее ста восьмидесяти. Зал начал потихоньку похохатывать, бедолаги, они не знали, что их ждет впереди, ибо программа концерта держалась в полнейшем секрете. Конферансье, Михаил Семенов, блондин с беленькими усиками, кастратно-фальцетным  голосом объявил.
- Наш концерт открывает мужской, врачебный хор имени Томусинской больницы номер один старинной русской врачебно-хоровой песней " Вечерний Звон". Дирижер, и здесь он сделал многозначительную паузу, заслуженный врач Сибири, шахматист -травматолог высшего разряда, лучший друг прокуратуры Пантейлемон Шанин. Зааапевает, первый в мире, второй в Сибири уролог-затейник Владимир Замазов.
После этого Пантелеймон взмахнул дирижерскими палочками (изъятые у пионерского барабана) и Замазов затянул в невпопад, фальшивым речитативом
- Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум, Наводит он.
И в это время весь наш хор заорал дружно и громко,
- Бом-бом, Бом- бом.
Зал уже лежал, некоторые женщины в истерики сползали со своих кресел на пол. Участники хора при этом, оставались необыкновенно серьезны.Замазов продолжал.
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
 А мы опять,
 - Бом-Бом, Бом-Бом.
 Шанин важно в это время махал барабанными палочками, и абсолютно невпопад.
-И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!
 
Продолжал то ли петь, то ли скандировать, абсолютно серьезно уролог-затейник, все более и более входя в роль солиста. Очередное Бом-Бом хора  пелось уже под страшный хохот зала, переходящий местами в ржание, всхлипывание и истеричные рыдания. Женщины оказались слабы и не готовы к такому подарку.
 В разгар этой вакханалии вдруг на горизонте, а именно в проем входа в актовый зал влетела дежурная сестра приемного отделения Сталина Анатольевна и страшным голосом закричала,
- Реаниматологи немедленно  в шоковый зал, поступили дети с пожара с  ожогами.Немедленно.
Именно с этого случая на всю последующую жизнь я понял, что нельзя точно планировать ни праздники, ни отдых. И вообще ни чего нельзя планировать вне работы. Ибо всё в один миг может оборваться. С тех пор срывы коллективных гулянок, юбилеев, походов в театр и так далее, и тому подобное абсолютно не огорчали меня, а воспринимались с покорностью и фатализмом. Ибо знал, куда идешь работать и кем.  Не нравиться, пожалуйста, в терапевты, рентгенологи, диетологи, психиатры. А можно и просто в шоферы или шахтеры.
По её лицу Сталины мы поняли - шутки прочь. И вмиг сорвались со сцены и рванули  в шоковую. Имчезновение двух анестезиололгов-реаниматологов  не разрушило единство хора. В след нам неслось громоподобное
- Бом-Бом...
 и  речетативно-панихидное, Замазова
-  И сколько нет теперь в живых
   Тогда веселых, молодых!

В шоковом зале реанимации был кошмар. На двух каталках лежали два обожженных малыша. Со слов бригады " Скорой Помощи" в Шорском поселке загорелся дом. Мать и отец были на работе, малыши погодки - мальчик двух лет и девочка трех, остались со старой бабкой. Полуслепая и как всегда чуть перебравшая "огненной воды", старушка разжигала печку, обронила тлеющую  лучину на пол и не заметила. Дети возились в другой комнате, а бабулька спокойно заснула пьяным сном. Избушка вспыхнула, словно стог сена. Соседи чудом вынесли детей из огня, бабулька сгорела,  по видимому, так и не проснувшись.
У обоих деток ожог был семьдесят-восемьдесят процентов,  и в наших условиях спасти их шансов было, ровно ноль. Мы начали реанимационные мероприятия. Во-первых, поставили катетеры в центральные вены, затем перевели деток на искусственную вентиляцию легких. Надо было, что-то решать. Подтянулся главный врач и наша мать-покровительница, наша начмед Антонина Ивановна.
Она сразу оценила ситуацию и командным голосом сказала,
 -Сергей, я сейчас связываюсь с областью, главный врач с вертолетчиками. Если есть погода через двадцать-сорок минут в машину и на аэродром. Это наш единственный шанс спасти детей. Если и помогут, то только в областном ожоговом центре.
 
Мы продолжали противошоковую терапию. Тревожно-выездной чемодан был готов всегда. Решили, что полечу я и со мной две сестры-анестезистки. Одна из них Марья Петровна, пятидесяти трех лет и вторая Аня,  лет этак тридцати.
Марья, как мы её звали, начинала давать наркозы, когда ещё о специальности анестезиолог и не слыхивали, была толста и похожа на кубышку.  Анна была  ростом с меня, мужского телосложения, суровая и неулыбчивая, при этом прекрасная профессионалка.   
Все делалось обычно и буднично. Мы отъезжали на " Скорой" от больницы, а народ уже садился за праздничные столы и выпивали по первой.
 Наш аэродром находился в котловине между гор и представлял из себя обычное поле, засеянное травой с деревянным домиком аэровокзала.  Букашка "Ми-2" с неприспособленным грузовым отсеком еле вместил нас. Детей на одних носилках расположили на полу. Сами рядом  с ними. Поочередно двое дышали мешками " Амбу" (тогда еще не было транспортных аппаратов искусственной вентиляции легких), а один держал капельницы на весу. И все это в полусогнутом, скрюченном состоянии. Лететь было по времени два часа. Время тянулось ни как два часа, а как все двадцать два. В полете состояние детей оценивали только по пульсу. Мониторов транспортных тогда еще то же не было. А ручное определение артериального давление из-за ожога рук и ног у обоих деток, так же было не возможно. Я до сих пор не знаю, как мы их довезли. Но мы их довезли. В областном центре нас уже ждали два реанимобиля на летном поле. Детей погрузили в одну машину. И она сразу же с воем  сирены и миганием синих огней унеслась. Во вторую машину мы уже спокойно загрузили носилки, наши тревожные чемоданы, покурили и двинулись на вокзал. Всем хотелось добраться домой сегодняшним вечером. Вертолет же наш улетал в родной край только завтра. Перспектива торчать ночь в общежитии при областной больнице нас не радовала. Мы успели на восьмичасовую электричку.  Было странно наблюдать за нашей веселой компашкой.  Высокий под метр девяносто, худой, как жердь с шапкой кудрявых волос, в куртке с торчащей из-под нее белым халатом я. Марья в больничном ватном халате, резиновых полусапожках и в пуховой шале, похожая на бочонок и Анна, в мужской зимней шапке, в старой шинели без погон, с лицом вертухая. Плюс носилки, чемодан с красным крестом на крышке, плюс простыни и одеяла свернутые узлом. Короче дурдом на железнодорожной прогулке. Доехали мы к двум часам ночи  до родной больницы. Сдали всё.  И нас наконец-то развезли на " Волге" главного врача по домам.
 Ни на красоту пейзажей в иллюминаторе, ни на летчиков-вертолетчиков я не обратил ни какого внимания. Вот и романтика первого вертолетного полета, из которого я вынес только ужас и страх за жизнь деток,  неудобность  поз и ощущение  затекших рук и ног.
И ещё, всю дорогу обратно внутри меня звучала русская, народная, врачебно-хороводная песня
" Вечерний Звон"
 
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.
Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!
 
БОМ, БОМ, БОМ...............

ВТОРОЙ ВЕРТОЛЕТ- "МИРАЖ"
Мерзкая, противная погода. Мороз градусов под двадцать девять и пронизывающий ветер, бросающий в лицо снег перемешенный с угольной пылью. От такого коктейля не спасают не армейский полушубок, ни унты, ни шапка с опущенными ушами. Нудная, выматывающая зима, катастрофическое недосыпание и нервы, взвинченные до предела. И тут еще очередное задание, лететь по санавиации в растреклятый маленький шахтерский городок, расположенный глубоко в тайге, спасать коллегу, заведующего травматологией. Парень он был неплохой, и не дурак и не глухой, а только в последнее время изрядно увлекающийся алкоголем. Частая болезнь в наших забытых Богом местах не только шахтеров, но и интеллигенции. Проведя  много лет в глуши с населением оставляющим лучшую часть передового пролетариата  надо обладать было недюжим оптимизмом, что бы ни спиться или не сойти с ума. Правда, именно в этих местах я более всего встречал чудаковатых учителей, судей, врачей. Нет они не пили горькую, наоборот  они были  странно тихи и имели увлечения, которые проявлялись у них после лет таки десяти-пятнадцати проведенных в окружении тайги, шахт и "зон" ( отнюдь не сталкеровских, а лагерей для заключенных). Кто-то начинал в лет так этак сорок пять изучать санскрит, кто-то вязать макрамэ, кто-то изобретать вечный двигатель, а кто-то просто искать контактов с Космосом. И делали они все это серьезно при одобрении и великом уважении окружающих. Но только немногие из нас понимали, что у людей тихо начинала "скользить крыша". И было это крайне неблагоприятным прогностическим признаком, ибо следующая фаза была неминуема, а  именно- петля, выпрыгивание с пятого этажа, вскрытие вен, бросание под поезд, передозировка клофелином, несчастный случай при перезарядке охотничьей двустволки.
Но наш герой был не из таких . Он  нашел выход в снятие накопившейся многолетней депрессии  алкоголем. И вот из один из запоев его хватил инсульт.  На местном уровне разобраться диагнозе и в тактике лечения  ни кто не мог, а по сему решили послать специалистов из областного   нейрохирургического центра. Так, что на спасение коллеги полетел я - заведующий нейрореанимацией и один из наших ведущих нейрохирургов Саша Микрюков. Он был большим энтузиастом. Он облетал и объездил громадный наш край, спасая ударенных и стрелянных в голову, с поломанными позвоночниками и прочих несчастных с поражениями центральной и периферической нервной системы. В нашей областной больнице над ним шутили " Крутит дырки Микрюков, прибавляет дураков". 
Летели вдвоем. Нейрохирургический и реанимационный полевые наборы в руки и вперед в аэропорт. Вылетели на  "МИ-2". Салон комфортный, кошма и шубы на полу, носилок нет и мы вдвоем закутавшись с  Саней.  А уж темнело. Сибирский день зимой короткий.  Вертолетчики были, как и мы усталы и серьезны. И потом в таком грохоте не поболтаешь. Летели вдоль железнодорожной линии. Тут я вспомнил книжку Водопьянова, о  перелетах в тридцатые годы, где самыми лучшими навигационными ориентирами служили железные дороги. Видно не так уж много изменилось за прошедшие шестьдесят пять лет Советской власти. Бесконечная тайга, бесконечная ветка железной дороги, бесконечная тоска. А впереди нас ждал  наш коллега, отпахавший в этой проклятой тьму-таракани тысячу лет и получивший в награду алкоголизм и инсульт. И дай Бог, что бы это закончилось в лучшем случае смертью и почетными похоронами,  рыданиями всего городка, бурными поминками с пияным порывом сбора денег оставшейся вдове (учительнице начальных классов) и двум девочкам, двенадцати и шестнадцати лет. В этом лучшем случае похороны, поминки были бы для семьи бесплатны, а денег собранных на волне героического порыва могло хватить на первые несколько месяцев. В случае же крайнем, а именно выживания, парень оставался бы глубоким инвалидом, парализованным, обездвиженным и забытым всеми не более чем через месяц или в лучшем случае два.  И тогда мучения и неизбежная нищета всей семьи.  Но нам не надо было думать об этом. Наша задача проста, спасти жизнь, и ни каких мыслей о будущей судьбе спасенного. Иначе в противном случае увлечение макрамэ, изучение санскрита, поиски истины в вечном Космосе, и далее по известному сценарию. А у меня у самого двое детей, да у Сашки то же.
А вертолет все дальше, а солнце все ниже. А пурга все остервенелее. Один из вертолетчиков знаками подозвал меня к себе и сунул наушники мне на голову. Через свой ларингофон он протранслировал мне радостную весть, что садиться они не будут. Они зависнут в полуметре над землей, и нам нужно будет спрыгнуть, а затем они улетят. Я выматерился, и кинул  наушники ему обратно. Спорить и что-то говорить было бесполезно. Они не хозяева и регламент ночных полетов, или заправок конечно же, определялся не ими. Знать зависать нам в этой перде, и как выбираться потом.....
Проклятая Сибирь, проклятые вертолетчики, долбанная и неблагодарная жизнь врача. Романтика, одним словом.
Прыгнули, или лучше сказать вывались как мешки. Сгибаясь под снежным вихрем поднятым винтами вертолета, приняли наши наборы. Вертолет тут же взмыл в крутом вираже и полетел то ли домой, то ли на другое задание. А мы поплелись по сугробам к стоящей на краю  футбольного поля " Санитарке". Оказывается, мы спрыгнули  на футбольное поле. До больницы ехали ровно пять минут. Ну, что сказать о больничке в глухом сибирском городке. То, что там везде пахнет кухней, о том, что она находится в здании бывшем ранее управлением концетрационных лагерей этого района,  из двух этажей и на сто пятьдесят коек. Что несмотря на вопиющую бедность, там чистенько и по домашнему уютно. Что весь персонал доброжелателен и по-сибирски спокоен. Что встречали нас, как давно знакомых и родных, И что на нас смотрели с надеждой и любовью.
Злость и раздражение, как-то сами собой рассосались. Главный врач, старик, умудренный годами, седой, невысокого роста в возрасте лет так сорока пяти, сам из  терапевтов, провел нас в свой кабинет в стиле компартийного ампира, напоил чаем с медом, Ситуацию мы уже знали в полном объеме и, не теряя много времени пошли в реанимацию. Парень был плох-в коме, на искусственной вентиляции легких, с температурой до тридцати девяти градусов, с высоким артериальным давлением и параличом левой половины тела.  Шансов у него выжить было совсем не много, шансов выжить и стать инвалидом чуть больше, ну а шансов умереть, и при том скоро, просто громадьё.  Саня Микрюков, почесав свою умную голову и отозвав меня в сторону сказал,
- Ну, ты, сам все понимаешь. Терять парню нечего. Так, что вот, что я думаю. Надо сделать ему ангиографию сосудов шеи и головного мозга справа и далее по ситуации. Как ты на это смотришь ?
- Саня, я знал, что ты долбанутый, но, что на столько даже не догадывался. Во-первых, на чем ты будешь делать ангиографию, у них же нет сериографа. Во- вторых, ну увидишь ты аневризму или еще, что, то, что ты будешь делать. А потерять его при выполнении даже простого рентгена мы можем только в пух. Послушай, друг мой, Саня, давай-ка поведем его консервативно, ну а там, как Бог даст.

- Слушай, сюда, Серега. Я чую, что не все здесь так просто, давай, качнем ангиграфию. Я под лучом буду вводить контраст и думаю, что поймаем и артериальную и венозные стадии. Серега, ты только обеспечь мне хороший наркоз, а остальное уже моё дело. Серега, ну будь ласка, поверь мне и мы в дамках.
Я очень уважал Саню, я знал про его бешенное клиническое чутье и доверял ему. Я знал скольких он спас, и я решил пойти на эту авантюру.
Мы осмотрели рентген-кабинет. Я притащил наркозный аппарат, подготовил все к наркозу. Доставили нашего героя-травматолога в импровизированную рентен-операционную и начали. Саня вошел катетером в правую общую сонную артерию быстро и четко. Все шло стабильно. Затем, набрав шприцев десять с контрастом, он начал чудодейство. Вводя контраст руками, он командовал рентген-лаборантке,
- Старт.
И так раз десять.
Когда проявили пленки поняли, чутьё не подвело Микрюкова. Тромб перекрывал  внутреннюю сонную артерию недалеко от места  её отхождения от общей сонной артерии. Именно поэтому и  развивался полушарный инсульт с таким тяжелым течением. Оперировать в этих условиях было просто невозможно. Везти  в клинику, потерять еще одни сутки, и тогда уже точно ни чего не сделать.  И тогда, наш гений, наш "Склифосовский" предложил,
- Серега, давай сделаем локальный тромболизис, это последний шанс. Если сейчас, спустя десять часов от начала инсульта   растворим тромб, мы спасем парню и жизнь и мозги.
Мы сделали это. Тромб растворили. Левые рука и нога начали двигаться сразу в рентген-операционной.  Через два часа после растворения тромба и выхода из наркоза, бравый травматолог начал приходить в сознание. Саня радовался, как маленький ребенок. Весь медперсонал, от главного врача и кончая санитарками, смотрели на нас с  восхищением и любовью, Мы купались в славе. Нас перло от гордости и счастья необыкновенно красиво выполненной работы и спасения нашего коллеги.
Нас оставляли ночевать, нам предлагали шикарный стол и баню,  готовы были выполнить любое наше желание. Но желание было у нас с Саней одно - домой. Мы так часто не ночевали дома, что любое отсутствие дома, даже при приятных обстоятельствах, становилось тягостным. Ждать вертолета - все равно, что у моря погоды. Растроганный главный врач решил, что дает свою "Волгу" с водителем, и он нас везет домой прямо сейчас. Ехать-то,  всего ни чего, двести  пятьдесят километров по тайге и зимнику. Зимник-зимняя, снежная дорога была подобна автобану и скрывала все ухабы, ямы и колдобины непроездной и непролазной в иные времена года, так называемой дороги.
Вперед, на Манзовку. Выехали. Волшебно-зимний лес,  луна и наша одинокая " Волга" рассекающая фарами тьму.  И конечно же музыка. У шофера была одна кассета в то время безумно популярной группы " Мираж" .
Пять  часов подряд " Музыка нас связала, тайною нашей стала........",
Это было волшебно, это не надоедало, это было в настроение. Мы засыпали и просыпались, а из магнитофона лилось:
Я больше не прошу
И мне не надо много
Не надо ярких звёзд с небес
И сотни слов,
Не надо, не лги...
Я больше не прошу
Чтоб только у порога
Звучали бы в ночи твои
Усталые шаги...
Я запомнил на всю жизнь, приятную усталость, гордость выполненной, классной работы и музыку, и слова.........
В пять утра мы были в родной клинике. Смысла ехать по домам не было. Сели у меня в кабинете, и до пятиминутки у главного врача гоняли чай, трепались и слушали кассету классных и красивых девчонок под названием "Мираж". Кассету мы выпросили у шофера.
Эта ночь, страх уносит прочь, эта ночь:
Эта ночь, сможет нам помочь, эта ночь:
Эта ночь, сон уносит прочь, эта ночь:
Эта ночь, сможет нам помочь, эта ночь: