Ты ждешь, Лизавета

        Сижу на своём  'волшебном' стуле в маленькой кухоньке.
Почему 'волшебном'? Потому что именно сюда приходит ко мне Муза. Именно, сидя на этом стуле, совсем недавно я слушала оды в свою честь от  любимого. Он сидел напротив, уплетал мои  пирожки с мясом и пел-пел дифирамбы, восхваляя все мои таланты:

        - Как ты вкусно готовишь! Невозможно остановиться! Я уже набираю вес,  который у меня резко упал в начале наших встреч. Восстанавливаю силы!
Или:
        - Твои сочинения - укор мне:  читаю и мне стыдно за свою жизнь, за моё предательство в давней молодости.
        - Ты такая! Как ты умеешь чувствовать моё настроение, понимать меня,  даже если я ни слова не скажу!

Здесь он подходил ко мне,  гладил волосы,  нюхал их жасминовый запах и восторгался им. Он брал мою голову в ладони,  долго смотрел в глаза и целовал, целовал их...

Теперь я сижу здесь одна. Но сюда  опять приходят те моменты счастья, которые больше никогда уже не повторятся. Сюда приходит и Муза,  рождая со мной стихи и рассказы, здесь я писала поэму о любви 'Странная штука жизнь',  почти не придумывая ни слова, выбирая фразы из эсэмэсок вайбера и скайпа...

         Но сейчас мне вдруг на ум пришло другое.  Рассказы мамы мне в далёком моём детстве о войне, о своей жизни в те годы...

         Ей было пятнадцать. Полная сил девчонка, успевшая  окончить семь классов, умудрившаяся избежать угона в Германию на разные работы. Как умудрилась?  Были способы. Пряталась  с сестрой в туалетной выгребной яме, когда немцы приходили в дом. Стояли там на каких-то железках,  широко расставив ноги,  чтобы не упасть вниз. Стояли долго, стараясь не дышать смрадом фекалий. Потом долго мылись от этой жуткой процедуры,  спасшей их с сестрой не один раз.
Или напивались накануне их прихода воды много-много и долго сидели на столе, свесив ноги. Они становились  толстыми столбами и не слушались при ходьбе. Получались девчата пухлыми от голода.  А такая молодежь  не нужна была Германии.
Или брали липовую справку у врача о наличии у них палочки Коха в организме.
Избежав отправки в Германию,потом она с подружкой ездила на товарняках в Украину. Меняли тряпки и ценности  на продукты. Привозила домой мешочки с крупами, картошкой,  даже салом. 

Под бомбежками, когда составы на станции останавливались без движения, доставали они с сестрой оттуда либо постного масла, либо квашеной капусты: старшая сестра, более высокая, крепко держала ее за ноги, а она ныряла в чан и черпала эту капусту в ведро.

А позже работала в госпитале санитаркой, ухаживала за ранеными бойцами.
В моих образах  ярко стоит один азербайджанский солдатик лет двадцати, без обеих рук и ног. Она кормила его, а он просил  убить его и все время кричал: мама-джан, мама-джан!... А мама моя, захлебываясь слезами, выбегала за дверь.

Семья у них была большая, но на фронте был один старший брат -Павел. Он один мог воевать, остальные были маленькие дети. Был он на фронте простым моряком. Однажды его комиссовали по ранению в лёгкое. Ранение было подлечено, но заживать все не хотело. Лежал молодой раненый брат в комнате один. К нему часто кто-то заходил, чаще мать и маленькие сёстры. Он пытался шутить с ними.
Вернувшись с госпиталя домой,  мама моя обрабатывала его рану, говорила с ним. Любил он петь:

           - Ты ждешь, Лизавета,
             От друга привета.
             И не спишь до рассвета,
             Все грустишь обо мне.
                Одержим победу,
                К тебе я приеду
                На горячем,
                Вороном коне...
После ранения  у него развился туберкулез, и стал он вместо поправки угасать. Врач сказал, что надо его питать хорошо - мясом, хорошо бы собачатиной покормить,- народное средство. Делали девчонки мамалыжные лепешки, продавали их на базаре, добывали кусок мяса и брат ел его. А когда про собачатину вспомнили, решилась сестра добыть и ее.  Нашли с отцом мясистого большого кобеля, заманили его в подвал дома. И там она, девчонка, держала его с накинутой отцом сетью, и замотанной челюстью. С закрытыми глазами и мокрым от слез лицом, держала пса изо всех сил, пока отец не сделает решающего удара по собачьей голове...

Никто в доме даже не знал об этом. И было это не однажды. Ревела потом Симочка, сидя в уголке старой веранды одна. Но потом Павел ел котлеты, сделанные матерью из этого лечебного мяса. И другие тоже ели эти котлеты. Потому что другого мяса не было.  А младшие - Омег и Лидочка, были совсем прозрачные и слабенькие, особенно после жерделовых косточек,  выворачивавших их животы наизнанку.

           Тогда ещё звучала любимая песня брата.
Но все усилия были тщетны. Любимый старший брат умер, так и не узнавший, какая Лизавета его ждёт. Так и не приехал он к ней на вороном коне...

Я знала по жизни двух других своих дядек- дядю Ому и дядю Степу, младших маминых братьев. Их нет давно. Но я их любила, знала их семьи,  их сыновей,  моих  двоюродных братьев.
Могла бы и Павла знать. Но он навсегда остался молодым , обещавшим вернуться на вороном коне.
И пока я жива, его малюсенькая частичка живёт во мне: я тоже люблю эту грустную песню. И каждый май она оживает во мне.