Часть 1. Нанесение грунта

              Томас Корретте любил искусство больше всего в жизни. Однако у него самого способностей к рисованию никогда не было — он умел неплохо копировать уже существующие техники, но им все равно всегда не хватало чувственности, которая прослеживалась в оригинальных работах. До двадцати лет он все еще лелеял надежду стать художником, но на третьем курсе университета юношеский максимализм отступил, и юному Томасу пришлось сменить специальность с художника на искусствоведа, о чем в последствии он нисколько не жалел — если он не мог стать творцом, то по крайней мере он мог стать лучшим из тех, кто разбирается в искусстве.

              И он добился своего. В его неполные тридцать он уже обзавелся собственной галереей. Имея прекрасный вкус и без труда распознавая талант, Корретте не питал особой нежности к современному искусству (что ни раз заставило молодых творцов биться в истерике под дверями его галереи, после того как Томас, с присущей ему вежливостью, их выпроваживал). Остросоциальные инсталляции мало его интересовали, хотя и среди них порой находилось что-нибудь годное, однако фотография и реализм неизменно привлекали его сильнее. Он мог часами вглядываться в узоры маслянистых мазков на полотне и в переплетения теней на матовой поверхности, читая чувства автора, словно слова со страниц книги.

              И да, он действительно знал все и обо всех художниках. Если нужно было оценить работу, подтвердить её подлинность или просто распознать художника, то Томас Корретте был как раз тем человеком, к которому стоило обратиться. И пришедшая в тот весенний день гостья прекрасно знала об этом.

              Жизель Стюарт была женщиной в сединах, хотя ей было едва больше пятидесяти. У неё были короткие волнистые волосы, с какой-то особой щепетильностью уложенные в изящную прическу, прикрытую шляпкой с небольшими полями; пронзительные серые глаза, выдающие острый ум и проницательность их хозяйки; и тонкие губы, покрытые красной помадой, которая по какой-то невероятной причине не заставляла мадам Стюарт выглядеть вульгарно. Она не была грузной, но и худышкой её назвать было нельзя, что довольно выгодно подчеркивало её пальто.

              Когда Томас пригласил её в свой кабинет, она взглянула на него с легким прищуром, а потом едва заметно улыбнулась, прежде чем подняться на ноги и с легкостью подхватить довольно большую картину, старательно упакованную в пергамент. Уже в кабинете она аккуратно положила картину на стол и с какой-то непонятной нежностью провела кончиками пальцев по скрытой бумагой раме. Томас мягко поинтересовался, чем может помочь.

              — Мы нашли целый склад картин, когда разбирали залежи в подвале нашего старого дома. У нас в роду водились художники, практически два века назад, так что мы подумали, что возможно эти картины представляют собой какую-то ценность. Не могли бы вы взглянуть на одну из них, месье Корретте?

              Томас снова улыбнулся и кивнул. Подобные подвальные и чердачные находки обычно не несли в себе ничего особенного. По крайней мере, искусствоведу ни разу не попадались затерянные произведения Пикассо или Мане, так что на многое он не рассчитывал. Оставалось уповать только на то, что картина неплохо сохранилась — видеть даже любительские картины в потрепанном состоянии было для Томаса сродни пытке.

              Жизель тем временем аккуратно развернула картину и отступила на шаг, позволяя эксперту взглянуть на нее. Тот послушно склонился, разглядывая холст. На нем была изображена темноволосая девушка, сидевшая спиной к зрителю. Ее волосы были откинуты в сторону, открывая спину, а голова была чуть склонена так, что можно было увидеть часть профиля девушки и прикрытые глаза. И эту картину можно было бы назвать нежной, если бы не темные краски, которыми она была исполнена: странное наложение теней превращало кожу девушки в серое полотно, цвета были подобраны так, словно она сидит в полумраке, хотя от окна почему-то лился яркий свет, а ее фигура была изображена несколько угловато. Томас недовольно поджал губы. В этой картине что-то было явно неправильным: сама композиция и нагота женщины позволяли предположить, что она была любовницей или объектом влечения автора, но исполнение... В грязных оттенках и давящей тьме не чувствовалось теплоты, словно художник презирал свою модель. Было что-то странное и в позе модели: на картинах женщины часто изображались как объект страсти, влечения; их позы обычно казались неудобными, они словно старались привлечь зрителя, обратить на себя его внимание, продавали себя. И в этом не было ничего удивительного - большинством посетителей  выставок пару веков назад были мужчины, мужчины же были коллекционерами, мужчины же писали для мужчин. Эта же девушка сидела спокойно, не выставляла себя напоказ, изящно флиртуя со зрителем, но оставалось впечатление, что все это предназначается не присутствующим, а кому-то за спиной художника, водящего кисточкой по холсту.

              В душе Корретте зашевелилось какое-то странное чувство. Картина казалась ему смутно знакомой и, в то же время, неправильной, будто поддельной, но он все никак не может понять почему. Чтобы отогнать это чувство, он склоняется еще ближе и вглядывается в нагромождение мазков: один на другом, и чем ниже слой, тем он темнее. Знакомая техника, но вот откуда… Томас перебирает в голове всех знакомых ему художников и неожиданно его озаряет:

              — Ранний Массе.

              Он помнил как влюбился в работы этого художника. Мягкие, нежные, словно воздушные. Они выделялись на фоне всего остального своим реализмом и легкостью. Женщины на них, казалось, были окружены ореолом любви и благоговения, а редкие пейзажи, изображенные Массе, напоминали и чем-то диком, свободном и первородном. Но он также помнил свое разочарование, когда увидел первые работы этого творца: они были тяжелыми и громоздкими, наполненными презрением и ненавистью. Точнее, талантом, презрением и ненавистью. Да, исполнение было великолепно, но смотреть на его ранние картины не хотелось — они оставляли в душе чувство отвращения. Но  Массе словно опомнился и решил начать все заново. Он не писал несколько лет, а потом появилась “Дама в беседке”. Юная особа, в которой опознали дочь одного графа, смотрела на зрителя из беседки, удобно устроив голову на сгибе локтя. Длинные темные волосы мягкими линиями обрамляли её худое личико, а на дне внимательных темно-зеленых глаз застыла какая-то приятная теплота. Уголки её губ были слегка приопущены, но почему-то все равно складывалось ощущение, что она ласково улыбается. После “Дамы в беседке” было еще несколько нейтральных картин, на которых девушки устраивали пикник или прятались в саду, а потом работы стали более чувственными. Они будто старались донести красоту женщин, но эта красота проявлялась не в изгибах талии и округлости бедер, а в чем-то идущем изнутри, чем-то невидимом, но неизменно притягивающим. Никто не писал женщин так, как это делал Массе. И Томаса невольно завораживал его стиль.

              — Массе? — удивилась Жизель и, задумчиво поднеся руку к подбородку, погрузилась в какие-то свои мысли. Она явно что-то перебирала в уме. — Не уверена, что у нас в семье были Массе…- её взгляд казался несколько рассеянным, когда она снова подняла глаза на Томаса.

              — Я могу и ошибаться, — улыбнулся искусствовед одними уголками губ, прекрасно зная, что он никогда не ошибается. — Нужно провести несколько тестов, чтобы узнать наверняка, подтвердить, что это не подделка. Но если это действительно Массе, то вы вполне сможете его выгодно продать.

              Жизель снова задумалась. Казалось, новость о возможной выручке её не особо заинтересовала, что было для Томаса в новинку. Обычно посетители, подобные ей, надеялись продать то, что они считали барахлом, и ничего кроме денег их не интересовало.

              — Массе… — задумчиво повторила Стюарт, словно смакуя имя на языке. —  Он не очень известен, да?

              Томас поднял глаза к потолку, раздумывая над ответом.

              — Я бы сказал, что он известен определенному кругу людей, — наконец произнес он и тут же продолжил мысль, стараясь объяснить свою позицию: —  Его работы не являются новаторскими и скорее подчиняются общему направлению в искусстве того времени, но он все же выставлялся в галлереях и его работы покупали. Не ранние, конечно, — усмехнулся он, заметив взгляд, который Жизель бросила на картину, — но поздние какое-то время были в цене, особенно среди знающих людей. Однако ранние работы Массе вполне могут стать достойным дополнением к коллекции.

              Жизель слушала его внимательно, едва заметно прищурив глаза, словно стараясь распознать, не лгут ли ей, а потом медленно кивнула.

              — Хорошо. Давайте проведем экспертизу.

              Корретте снова улыбнулся клиентке и попросил её пройти к секретарю, которая озвучит ей цену данной услуги. Когда мадам Стюарт скрылась за дверью, он снова перевел взгляд на картину и едва слышно мученически вздохнул — в груди комком свернулось какое-то неприятное предчувствие, природу которого он не мог разгадать.
               
                ~~~~~~

              Томас стоял в толпе гостей. В его руке был стакан с шампанским, которое стреляло пузырьками в разные стороны, будто стараясь привлечь к себе внимание. Корретте слегка испуганно огляделся: он не совсем понимал где он и кто он.

              Его взгляд скользил по высоким потолкам залы, в котором он находился, отмечая дорогую хрустальную люстру, которая горделиво взирала на гостей сверху; стены украшали картины с незамысловатыми пейзажами, которым Томас даже не удосужился уделить внимание — и так было понятно, что они не представляли никакой ценности. Одна из стен залы была полностью выполнена из стекла и открывала вид на сад за окном. Без людей помещение было бы пустым, но группки гостей толпились у аккуратных круглых столиков, о чем-то разговаривая и над чем-то смеясь. Взгляд Томаса пробежал по толпе. Девушки в легких летних платьях о чем-то шушукались в углу, бросая на молодых мужчин заинтересованные взгляды. Те, в свою очередь, важным тоном беседовали о политике, в которой ничерта не смыслили, и изредка косились на милых барышень. Мужчины постарше заняли мягкую зону в другом конце залы, удобно устроившись на диванчиках с гнутыми ножками, покуривая сигары и потягивая разномастный алкоголь. Женщины, за редким исключением, сидели в саду, обмахиваясь веерами и переодически посмеиваясь. Томас уже было заскучал, когда заметил пару молодых людей, изящно скользящих сквозь толпу и периодически останавливающихся у разных групп гостей.

              С первого взгляда становилось понятно, что они были родственниками. Скорее всего родными братом и сестрой: у них были одинаково светлые волосы, а в чертах лица чувствовалось сходство. Молодой мужчина казался Томасу смутно знакомым, но Корретте не удавалось вытянуть его имя из подсознания. Сдавшись, он привлек внимание одной из дам, стоящих рядом и неловко поинтересовался, кто эти двое такие. Она проследила за его взглядом, а потом посмотрела на искусствоведа, словно на умалишенного:

              — Софи и Мануэль Массе, — сказала она наконец. — Дети хозяина дома.
               
                ~~~~~~

              Корретте вздрогнул и открыл глаза. Сонно прищурившись от света настольной лампы, он оторвал голову от столешницы — он уже и не помнил, когда в последний раз засыпал за работой. Потянувшись, чтобы размять затекшие мышцы, он случайно задел мышку и экран компьютера ожил, показывая Томасу последнюю статью, которую он открыл. Она была посвящена Мануэлю Массе, о котором Корретте и читал перед тем, как его сморило.

              После встречи с Жизель, Стюарт Томас почувствовал необходимость освежить свои знания относительно Массе, поэтому как только он закончил со всеми делами в галлерее и попал домой, он тут же с головой ушел во всемирную паутину, надеясь найти то, чего он не знал о когда-то полюбившемся ему художнике. Как он и помнил, большая часть малочисленных статей была посвящена позднему Массе: ценители искусства отмечали его слегка необычный стиль и самородную технику, некоторые упоминали разительное отличие работ раннего и позднего периода. Покопавшись в интернете подольше, он нашел упоминание о том, что семья Массе была довольно состоятельна, но на этом данные заканчивались. Видимо, его замученный неизвестностью мозг решил добавить деталей к этой информации, и потому у Мануэля в его сне появилась сестра.

              — Чего только не приснится, — устало зевнул Томас и поднялся со стула. Он полагал, что будет лучше, если остаток ночи он все же проведет в постели.



              Данные экспертизы подоспели через неделю. Корретте скользил задумчивым взглядом по бумагам с выкладками. Состав красок, их сохранность с учетом условий хранения, даже подпись… Все совпадает, так что сомневаться больше нет причин, но Томас все еще смотрит на заключение с сомнением. Вроде бы все так, как должно быть. Корретте никогда не ошибается. Однако в этот раз его что-то гложет. То самое чувство, которое он испытал, когда осматривал картину впервые, снова тяжелой волной накрыло его. Все так, как должно быть, но кусочки мозаики все равно отказываются складываться в его голове. Вздохнув, он отложил бумаги и перевел взгляд на вновь запечатанную картину. Он неосознанно прикусил щеку изнутри, стараясь удержать свой порыв распаковать её и взглянуть на неё снова.

              Он провел несколько минут в молчании, борясь с самим собой. Если бы кто-нибудь зашел в комнату, то он бы непременно обеспокоился здоровьем владельца галлереи, ибо тот замер, беспомощно смотря в одну точку, и даже дышал медленно, если дышал вовсе. Наконец Томас тряхнул головой так, что короткие пряди челки спали ему на лоб, и вернулся к своему обычному состоянию. Волноваться не было причин. В доказательство этому он спрятал картину в один из многочисленных шкафов в комнате, чтобы она не мозолила глаза, и принялся насвистывать мотив какой-то попсовой песни.

              Все было так, как должно быть.



              Глаза Жизель горели каким-то странным огоньком, которого в них не было в их прошлую встречу с Томасом. Даже до того, как он успел сообщить ей о данных исследования, она облизнула отчего-то пересохшие губы, которые в этот раз покрывал только прозрачный блеск, и с долей возбуждения в голосе спросила:

              — Это ведь действительно Массе?

              Однако в ее голосе преобладали уверенные нотки, а не вопросительные, так что Корретте не осталось ничего, кроме как согласно кивнуть. Лицо мадам Стюарт украсила широкая самодовольная улыбка.

              — Я знала! — громким шепотом сказала она, прежде чем начать что-то искать в своей сумочке. Когда она ненароком бросила взгляд на Томаса, то увидела на его лице выражение легкого непонимания. Едва заметно улыбнувшись, она заговорила уже более спокойным тоном.

              — После нашего разговора я заинтересовалась, могло ли быть так, что кто-то из моей семьи был связан с Массе. Ещё мой дед составил семейное древо, так что найдя его я убедилась, что среди наших родственников не было никого с фамилией Массе.

              — Однако? — предположил Корретте. Жизель была слишком взбудоражена для человека, предположение которого не оправдалось.

              — Однако, — подхватила женщина, — в нашем семейном архиве я нашла дневники моего пра-пра-пра-прадеда.

              С этими словами она, наконец, выловила искомое из сумочки и положила на стол перед искусствоведом небольшую кожаную книжечку, оплетённую тонким потрепанным ремешком. Перехватив скептический взгляд Томаса, которому с трудом верилось, что нечто подобное можно было найти с легкостью, она смущённо рассмеялась.

              — Я несколько дней провела, разбирая всю макулатуру, которая скопилась в нашем семейном архиве, пока не нашла его записи. И даже в самих записях было сложно найти что-то относящиеся к Массе. Только единожды он упомянул, что был на приеме в доме Массе, которые частенько собирали всех знакомых и соседей у себя. Он написал, что там он познакомился с детьми месье Алека Массе. Он не упоминал имя сына, писал только, что тот был художником, зато о сестре он упоминал ещё несколько раз, — тут Жизель понизила голос до интимного шепота, которыми люди обычно делятся друг с другом секретами, — я думаю, он был влюблён в нее. А звали ее...

              "Софи," —  успел подумать Томас, нервно сглотнув, прежде чем женщина произнесла имя вслух.



*Грунт — тонкий слой специального состава (клеевой, масляный, эмульсионный), наносимый поверх холста или картона с целью придания их поверхности нужных цветовых и фактурных свойств и ограничения чрезмерного впитывания связующего вещества (масла).