Пропасть

Пропасть














1.
Солнце медленно выползало из-за гребня Ак-Тюбе, путаясь и застревая в лохматых неровных верхушках голых серых берез и желтоватых тополей, перемежавшихся с черно-зелеными елями, сползавшими широкой, еще не вырубленной челябинскими мажорами, полосой к городу. Весна здесь, на высоте почти семисот метров, ощущалась слабо, деревья утопали в рыхлом снегу, из которого торчали тонкие обломки скальной породы, как иглы вонзавшиеся в обычно серенькое, завешанное тучами, небо. Сквозь тучи и туман и продирался небольшой изжелта-бледный круг солнца, на которое можно было смотреть не моргая, оно не жалило и не ослепляло. Чуть ниже по склону горбатой, двухвершинной горы, разделенной почти посередине непроходимым сейчас перевалом, громоздились высоченные валуны, куски скалы, мокрые, черно-коричневые и блестящие в неверном солнечном свете, полускрытые туманом, они выпирали из мутной мглы, неожиданно застывая на краю обрыва в узкое ущелье Сима, готовые сорваться вниз в любую минуту и с ревом и грохотом проредить тощий ободранный лес. Над ними нависал сам пик Ак-Тюбе, высшая точка хребта Каратау, тянувшегося вдоль железной дороги на семьдесят пять километров с лишним. Высокий, точно спиленный или сточенный ветром, он оканчивался крошечным плато, сейчас полностью спрятанным в тумане горных облаков, с которого, в хорошую погоду можно было увидеть, наверно, даже Челябинск. Хотя, доступно это удовольствие было только редким косулям, отваживавшимся взбираться за скудной пищей на такую высоту.  Пик с трех сторон окружали обрывы, здесь сразу же закладывало уши от резких бесконечных порывов ветра, из-за чего нельзя было услышать да и разглядеть в узком глубоком разрезе ущелья тонкую, похожую на саблю в открытом футляре, скованную еще льдом реку Сим, полукругом огибавшую город. С запада в нее впадала вторая, Аша, чуть уже и быстрее, две реки в месте впадения не смешивались и разбивались одна об другую с тоскливым протяжным стоном. Еще дальше, с четвертой стороны пика начинался узкий перевал на вторую голову Ак-Тюбе, вечно заволоченный непроглядным, холодным и вязким туманом, поливаемый дождем со снегом, как и сейчас. Солнце не могло и не хотело пробиваться туда, там властвовал только снег и укрывшиеся от последней облавы волки, облюбовавшие разломы в скалах, где их никто не мог достать жгучей смертельной пулей. Перевал, неширокая тропа, окруженная пропастью, в сердце которой грохотал буйный поток низвергавшейся с вершин Аши, сейчас молчащей под слоем прозрачного сине-зеленого, ужасно холодного льда. На выступах скал росли чахлые ели, березы сюда уже не добирались, а еще выше, ближе ко второй вершине двуглавой горы, оставались только изрубленные столетиями камни, многие из которых уже перемололись пронзительным ветром в песок, оставив от себя только острые иглы, торчавшие из белого, резавшего и слепившего глаза снега, который здесь не знал ничьих следов, и не таял до самого августа. Второй пик был немного выше, в тумане его почти не было видно, альпинистов, жаждущих его покорить, не наблюдалось, несмотря на относительно небольшую высоту, гора отличалась коварством, ежегодно многие замерзали на ее склонах, заплутав в налетающих внезапно откуда-то с севера колючих метелях, бушевавших здесь с ноября по апрель.
Ниже по склону горы шел сплошной березовый лес, сейчас серый и скучный, мокрый, обледенелый и холодный, заваленный подтаивавшим снегом, накрапывавшим теплым дождем, засыпанный валежником, приветствовавший косуль редкими, еще уцелевшими на ветках с осени, побуревшими листьями. Здесь же разыгрывающийся  к вечеру ветер гнул ломкие осины, тонко стонавшие при этом, нагибал к самой земле ветки кустарника, а сверху, с деревьев, за этим следили черные вороны, изредка оглашавшие окрестности хриплым карканьем и шумом падавшего снега вслед за сорвавшейся с ветки в полет тяжелой растрепанной и взъерошенной птицей. Солнце виднелось сквозь сомкнутые кроны деревьев, никому особо не нужное, висевшее в небесах большую часть длиннющей зимы как лампочка в холодильнике, чисто для декорации. Лес резко обрывался в полуметре от отвесной голой скалы, спускавшейся глубже в ущелье, туда, где простиралась белая лента реки, уже начинавшей подтаивать и разбивать изнутри некрепкий мартовский лед. Снег, заваливший ее, уже потемнел и набух, готовый вот-вот провалиться в темно-синюю мутную, почти черную с зеленым оттенком воду, клокочущую где-то в глубине.  Кусты ольхи, окаймлявшие реку, согнулись в одном направлении, в полумраке самого дна ущелья, голые тонкие ветки тянулись вверх, к серому солнцу и серому небу, к вершинам скал, хоть немного освещенным неяркими лучами, бросавшими на снег желтоватый пастельный отсвет, а на мокрые черные камни едва заметный светло-коричневый налет. Здесь, внизу, было темно, солнце заглядывало в ущелье только ближе к вечеру, не в восемь часов утра.  Ущелье, глубокий порез в теле хребта, тянулось на многие километры, петляя и извиваясь вслед за рекой, некогда его пробившей, иногда мельчая и истощаясь, иногда углубляясь еще сильнее. По его склонам деревья не росли, тут, на выступах скользких  черных скал держались только кусты да снежные шапки, изредка срывавшиеся вниз. Сейчас книзу сгущался плотный серо-черный полумрак позднего рассвета, вполне контрастировавший с мутной белой мглой у вершин.
По самому краю ущелья, изгибаясь змеей сквозь хребет, ползла железная дорога, казавшаяся чуждой и неуместной между высоченными скалами, стоявшими тут миллионы лет. Справа возвышались отроги Каратау, слева тянулся он  сам, погружая дорогу в сплошную полосу темноты, куда лишь изредка попадало солнце, и где совсем скоро грохот идущих по скользким мокрым рельсам товарняков с углем и нефтью перекроет рев пробудившейся от зимней спячки реки. Рельсы воняли детергентом, нещадно искрили при ходе поезда, особенно когда на крутом повороте пассажирские составы сгибало в бараний рог так, что из последнего вагона можно было свободно видеть голову состава и добрую его половину, настолько резко изгибались пути. Машинисты били по тормозам, люди в вагонах, если там кто-то и смотрел в завешенное дождем и снегом мутное окно, еще и засиженное мухами с прошлого года, видели чуть ниже полупустую автотрассу, которая вообще шла уже по серпантину и в дождь размывалась, ежегодно уходя вниз селевым потоком и унося с собой несколько десятков автомобилей. Груженые углем товарняки проходили по ущелью каждые три часа, с дальних карьеров, темно-коричневые, исписанные граффити, жутко дребезжащие при каждом ударе колеса. На станции рельсы торопливо чистили от налипшего мокрого снега ремонтники в ядовито-оранжевых куртках, а дождь все шел и шел, превращая пейзаж вокруг в слякоть. Странное дело, в поезде вообще-то крайне скучно ехать, но стоит побывать там один раз, и захочется повторять это снова и снова. Сидеть в купе и ждать рассвета в тот момент, когда все соседи уже вышли, а новые еще не сели, слоняться по спящему вагону, глядя в окна, завешенные темно-синим покрывалом предрассветной поры, смотреть в окно, включив наушники на полную громкость, как утро медленно будит природу снаружи, как солнце неслышно выползает из-за туч и снова сменяется ползущими по стеклу каплями растаявшего снега. Можно даже найти своеобразное удовольствие в том, чтобы считать капли или налипшие снежинки, или смотреть, как из темных расплывчатых очертаний ночи  утренний свет выхватывает вполне прозаичные деревья и редкие полузаброшенные дома, часом ранее казавшиеся едва ли не призраками параллельного мира. И ждать, сам не зная, чего именно ждешь, и что-то высматривать в непроглядной бездне ущелья, неожиданно разверзшегося прямо перед тобой, и представлять себя песчинкой посреди бескрайней снежной вселенной. Когда в твоем мире не остается ничего, кроме тихо падающего за окном снега, даже сейчас, в самом начале марта, когда уже везде тепло и солнечно, а здесь все еще царствует зима.
Каратау раскрывает свои объятья, в сердце хребта, на самом краю ущелья прячется город Аша, скрытый в глубокой низине, между отвесными скалами. Здесь поезд стоит две минуты, на узком карнизе между Челябинском и Уфой, а потом несется дальше по Куйбышевской железной дороге, напрочь забыв о затерянном в снегах городе. В окно пассажирского состава здесь можно увидеть только мутно-желтый  двухэтажный вокзал с белыми псевдоколоннами, и выщербленными углами, кажется, что это просто картонка стоит, и ветер вот-вот ее опрокинет, а сзади ничего, кроме гор не будет. Поезд обладает хорошей звукоизоляцией, но если выйти на платформу, сразу закружится голова от свежего, немного разреженного воздуха, которого так мало в спертом купе, тем более в плацкарте, и ветер ударит прямо в лицо колючей снежной поземкой, так что не сразу заметишь снующих повсюду рабочих и проводников, вяло отбивающихся от столь же вялых попыток местных  торговцев предложить пассажирам какой-нибудь эксклюзив, непременно сделанный именно здесь, в Аше, хотя на деле имеющий где-то на донышке этикетку, свидетельствующую о китайском или челябинском производстве потому что в самой Аше, кроме угля и химикатов мало что есть. Сам город прячется в тумане, немного стесняясь своей неказистости, кажется, что его и нет. Когда состав тронется, на крутом повороте дороги, город откроется практически весь, нагромождение домов в каменной чаше, не выше девяти этажей. В центре города Липовая гора, раньше там росли липы, хотя теперь остались одни осины. А прямо напротив над городом с населением чуть больше тридцати тысяч жителей нависает громадный Казарменный гребень, чья ребристая горбатая спина видна даже сейчас, под трехметровым слоем снега. Чуть дальше будет главная городская площадь, от которой лучами расходятся практически все улицы, дальше возвышаются металлургический и светотехнический заводы, смешивающие извечный горный туман с вязким плотным смогом, заброшенные цеха леспромхоза, несколько заброшенных домов на окраине города, от которых отходит закрытая узкоколейка, ведущая в тупик, где раньше были угольные карьеры, а теперь остались только громадные провалы оседающей с каждым годом земли. Жизнь теплится здесь, у самой станции, у железнодорожных путей, дальше, к горам она замирает, завороженная мертвенным спокойствием снега и льда на голых черно-коричневых скалах и увалах. Здесь это чувствуется сильнее всего, дыхание вечных гор, в сравнении с которыми мы все только пешки в чьей-то шахматной игре.
За гребнем лыжный курорт, городские жители туда не ездят, сейчас он закрыт. Многоэтажки тесной кучей сосредоточены в центре, остальная часть города – маленькие деревенские домики. Многие из них разрушены, у некоторых нет крыш, одной из стен, выбиты окна, но тем не менее люди доживают свой век и там, в ожидании, пока их, раз в год на лето, навестят дети и внуки, давно уехавшие отсюда в Челябинск или Уфу.  На подъезде к городу возвышается маленькая сине-белая церковь, всегда аккуратно вычищенная и ухоженная, хотя священник умер несколько лет назад, люди продолжают сюда приходить. Совсем рядом с городом проходит газовый трубопровод, в одиннадцати километрах, долгое время он был закрыт после крупной катастрофы давно, еще в 1989.
К вечеру солнце, наконец, осветило город в полную силу, ветер разогнал тучи, открыв бездонное холодное сине-голубое небо с желто-розовыми полосами в стороне заката. Еще плыли мимо рваные серые клочья облаков, а у горизонта клубились темно-синие, почти черные тучи, подсвеченные солнцем в золотисто-багровый цвет. Город зажигал огни, многоэтажки уже сверкали в вечернем сумраке желтыми окнами, похожими на чьи-то многочисленные, горящие холодным электрическим огнем глаза. Голые березы и тополя аллей, подстриженные и побеленные снизу на главной улице и неухоженные, и ободранные на всех остальных, свистели и гнулись под сильными порывами ветра. Солнце растопило к обеду снег на улицах, вместе с ним растаял, кажется, и асфальт, на короткое время в Ашу пришла весна, буйная, теплая, ветреная, похожая на восстание из-под снега мусора, грязи, собачьего дерьма, ям и рытвин на дорогах, но это быстро прошло, ветер снова переменился, выводя резкие пронзительные рулады, он принес с гор вечерний холод и ожидаемую метель. Небо посуровело, бронзовый цвет освещенных закатным солнцем домов сменился темно-серым, едва светило шагнуло за горизонт, размякшая за день снежная светло-коричневая грязь покрылась тонкой коркой льда, дорожки и тротуары обледенели, лужи засверкали девственным стеклом, а ветер погнал по земле снежную поземку, вновь заметавшую только-только начавшие оттаивать под столь редким здесь ярким солнцем дворы и тропинки. Огни машин погасли, остались только семафоры станции, указывавшие пролетавшим поездам дорогу в темноте, так неожиданно опустившейся на город, словно чей-то черный платок, и сковавшей здесь жизнь.
Ночь опустилась на Ашу. 
2.
Агата Юрьева давно приучила себя просыпаться за три часа до звонка будильника, вытаскивавшего ее из-под теплого пледа в холодный полумрак коридора и ванной. Будильник натужно пищал однообразными, похожими на звук кардиограммы, нотами, отдаваясь в ее сне, начиная с четырех утра, когда она просыпалась, вперив в темноту еще сонные глаза, нашаривала на стоявшем у самой кровати столе телефон, чтобы узнать время. Телефон, недорогой стандартный «Samsung» вспыхивал в сумраке бледно-синим неоновым светом заставки, фотографии нарисованных тушью гор, затем резко гас, оставляя темное пятно в глазах, пока она получала возможность снова провалиться в вязкий некрепкий сон. Сны ей снились обычно спутанные и неразборчивые, смешивавшие в себе бредовые грезы. Сейчас, например, ей мерещилась незнакомая аллея чужих подстриженных деревьев, черных от дождя поздней осени, под которыми устало выстроились такие же черные от потеков грязи некогда мраморные статуи, устремившие в завешенную дождливым туманом даль невидящие пустые глаза. Пустота поздней осени ощущалась повсюду, наигранная сном или принесенная из реальности. Вдали виднелись кряжистые горы, в плотной дымке дождя, а прямо перед ней, на голых древесных ветках расцветали цветы, неизвестно откуда взявшиеся. Неровная канва сменилась вновь, она прекрасно  это осознавала, хотя, по закону сна, даже слова прошептать не  могла. Теперь цветами, громадными, белыми, розовыми, пестрыми с черными вкраплениями цветами покрылась вся аллея, она свободно могла до них дотронуться. Только при прикосновении цветки оказались твердыми и холодными восковыми слепками, так же, как и ветки, черные, с облупившейся во многих местах краской, из-под которой проглядывал жесткий металлический каркас декорации. Вероятно она вздрогнула во сне, спугнув грезу, видение переменилось на городскую улицу, тоже октябрьской поры.  Она любила октябрь за пронизывающий холод и сковывающую поры сырость, так надоедавшую всем остальным. Город был ей незнаком, хоть она не раз уже попадала сюда и примерно знала, что сейчас снова заблудится в лабиринте узких улиц, высоченных серых осклизлых домов, редких желтых фонарей, освещавших размытые лужи на выщербленном асфальте. И труб, лабиринта громадных, переплетенных, свитых и спаянных между собой грязных болотно-зеленых труб какой-то системы снабжения, труб, гораздо выше ее роста, под которыми приходилось пролезать, чувствуя, как холодно ногам, по которым бегают вездесущие крысы. Крыс она не боялась, да и не так уж много их было дома, в Аше, весной превращавшейся в царство мокриц и тараканов, повторяющиеся сны давно превратились в привычные, совсем не пугавшие и не смущавшие. Кошмары, да, но человек способен привыкнуть к любому кошмару и даже начать находить в нем удовлетворение, скучать без него и ждать его прихода. Да и что такого страшного может быть в восковых цветах и трубах? Всего лишь галлюцинации напряженного мозга, забывающего об отдыхе сейчас, за минуту до будильника.
Резкий муторный писк «Samsunga» возвестил о том, что в реальном мире уже семь утра, и нужно сделать над собой усилие и вылезти в холодное пространство комнаты. Агата привычно напряглась, резко откинув одеяло, вскочила с отчаянно заскрипевшей всеми пружинами койки, нашаривая в темноте тапки на босу ногу. За стенкой закряхтела бабушка, всякий раз просыпавшаяся от назойливого скрипа несмазанных расхлябанных пружин. Агата выбежала в коридор, там уже стояла перед зеркалом мать, в тщательно отутюженном  темно-сером костюме. Она вставала в половине  седьмого, чтобы успеть приготовить завтрак, обычно состоявший из омлета и очень горячего черного кофе, который Агата терпеть не могла. Девушка торопливо прошла в ванную, закрывшись там. Ванна у них была старая, изначально эмалированная, но теперь эмаль методично отваливалась , оставляя на белой поверхности крупные черно-коричневые от ржавчины дыры, от которых отходил крупный желто-коричневый потек. Чуть позже, ближе к концу марта, здесь начнется бал тараканов, пока еще можно жить спокойно. Голубоватые обои в белую клетку засалились от времени, кафель после недавнего ремонта держался некрепко, впрочем, никому это не было нужно. Она почти не задумывалась о том, что делает, только порой вздрагивала от привычного уже холода. Отработанными движениями она натянула на покрытое мурашками тело черную тонкую водолазку с высоким, закрывающим горло полностью воротником, форменные черные брюки и набросила на плечи тяжелый темно-зеленый пиджак угловатого, почти что мужского покроя. Краситься она не любила, только немного накладывала тени, подчеркивавшие круги под  глазами цвета темной зелени. Быстро проведя  несколько раз расческой по каштановым волосам чуть ниже плеч, иногда заплетавшимся в куцую косу,  она вышла из ванной, закрыв за собой дверь.
Чайник натужно просвистел, мать уже приготовила ее порцию завтрака и сидела за столом, просматривая кипу бумаг, наполовину сброшенных в объемистую черную сумку. Похожая была у самой Агаты, удобная, в ней можно было спрятаться от целого мира. Девушка с саркастической улыбкой воззрилась на свой кофе, в котором отражалась желтая лампа кухни в недорогом китайском абажуре, разрисованном какими-то фазанами. Мутное желтое пятно плавало в черной, остро пахнущей воде, растекаясь в причудливые очертания.
-Ешь быстрее, что ты мешкаешь? – недовольно спросила мать, оторвавшись от материалов дела. Работа в отделе начиналась в девять, но чтобы туда добраться, приходилось по полчаса ждать маршрутку, облезлую белую «Газель», вечно застревавшую на переезде возле поликлиники, куда ломилась большая очередь.
-Тебя сегодня ждать? –вопросом на вопрос отозвалась Агата.
-Нет, у меня вызова, мне не звони, не отвлекай меня.- Это было стандартное заклинание, которым мать отгораживалась от реальности, с головой уходя в общем-то любимую работу, на которой готова была просиживать допоздна. Со стороны дочери это был лишь не менее стандартный ритуал, она с пяти лет привыкла видеть мать только сейчас, рано утром, хорошо еще, если часа в два-три ночи или на выходных, когда та предпочитала отсыпаться на большой тахте в гостиной комнате под равномерный гул неизвестно зачем включенного телевизора. В такие минуты Агата любила пробираться на кресло, забираясь на него с ногами, и смотреть телевизор сколь угодно времени, изредка бросая короткие взгляды на утомленное лицо матери и машинально уменьшая громкость. Наверно, это было похоже на счастье, во всяком случае, особых разговоров им не требовалось. Достаточно было утренних скороговорок.
Закончив завтрак, Агата сверилась с телефоном, до начала занятий оставалось полчаса.
-Пока,- бросила она матери уже из прихожей, натягивая давнее темно-вишневое пальто, мать отстраненно кивнула. Лифта в их девятиэтажке не было, впрочем, бегать с седьмого этажа она привыкла давно, как и сейчас. Каблуки громко стучали по ступеням, гулко отдаваясь в каменных простуженных от постоянного ветра стенах. На улице ожидаемо был гололед вперемешку с довольно сильной метелью, швырявшей за шиворот мелкие колючие снежинки, подталкивая в спину. Школа была в двух остановках, Агата, привычно втянув голову в плечи, чтобы хоть как-то спрятаться от ветра, побежала по выщербленному тротуару, превратившемуся в нагромождение ледовых торосов, грязных и скользких, ноги поминутно оступались и скользили, вызывая в коленях неприятное ощущение близкого падения, приходилось выгибаться всем телом, чтобы удержать вертикальное положение. Она шла очень быстро, забыв уже про неудобства, задумавшись, игнорируя полыхавший в десяти метрах впереди красный сигнал светофора. Вперед она не смотрела, сверля неподвижным отстраненным взглядом землю, машинально выбирая место, куда поставить ногу, чтобы не упасть. Зачем смотреть на дорогу, если тебе на ней знаком каждый камень,  а ноги автоматически идут к цели, не заботясь о препятствиях? Если и поднять голову, то, кроме снега и пыльных затравленных утренними пробками машин, не увидишь ничего интересного. Ах да, и еще серые  дома, вывески магазинов и обязательные дворники, убирающие снег с лестниц крупных торговых центров. Больших магазинов в городе много, мало покупателей. А если пойти к ним сейчас, дворники прогонят прочь, не дав даже погреться на ступенях. Люди молча копошились и спешили прошмыгнуть мимо нее точно так же, как она спешила и торопилась пробежать  относительно короткое расстояние между домом и школой, как колония назойливых муравьев в одинаковых куртках и пальто. Она не смотрела на лица, постоянно уткнувшись в землю, она могла видеть только ноги. Сегодня попалось  много ног в капроновых колготках, в юбках и сапогах на шпильке, слишком рано и слишком еще холодно для подобного ритуала обнажения перед городом. Город сам прекрасно умеет раздевать и обнажать, чтобы увидеть вас насквозь, ему не требуются ваши тонкие кривые ноги в обтягивающих дурацких чулках, столетие назад вышедших из моды. Попадались ноги в потрепанных ботинках, ее собственные ноги, обутые в разлапистые лохматые от поношенности сапоги, еще вполне удобные для носки, а большего ей и не требовалось. Оступившись, она наступила ногой в лужу, левый сапог из черного стал мутно-желтым от взбаламученного со дна обледенелой ямы песка. Для приличия она пару раз засунула его в относительно белый сугроб,  почувствовав внутри булькающую холодную воду. Уже неделю она ходила без перчаток, сейчас тонкие белые пальцы покраснели и съежились, а обкусанные ногти побелели еще больше, машинально сжимая ремень сумки, большой и тяжелой, как верига, перевешивавшей набок ее тонкую фигуру, забирая в себя добрую треть ее самой.
Школа возникла из-за поворота, облупленная бело-желтая двухэтажка цвета утренней собачьей мочи, которой так сейчас много на подтаявших сугробах. Зато окна были пластиковые, следствие псевдокапитального ремонта, после которого нагло осмеливалась протекать уже второй год отреставрированная крыша и скрипели вывороченные и продавленные строителями наспех покрашенные в темно-коричневый доски коридора и классов. Там, где был линолеум, его берегли как зеницу ока, тем не менее во многих местах он был продавлен тяжелыми железными стульями и не менее тяжелыми разжиревшими тушами насквозь, и усыпан лепестками и листьями забытых классных цветов, поливаемых, в лучшем случае, к первому сентября. Некоторые из них усвоили жесткий закон выживания, превратившись в голые палки, без листьев, другие засохли, и только декоративные клены в коридоре продолжали зеленеть, опадая от любого прикосновения и расцветая изредка аляповатыми красно-оранжевыми цветками, устилавшими потом дощатый крашеный пол. Здесь было довольно людно, старшеклассники лениво тащились к первому звонку, свысока поглядывая на малолеток. Очередь толпилась у гардероба, вешалок на всех не хватало, многим курткам и пуховикам приходилось довольствоваться свалкой у радиаторных батарей, так что обладание на сегодня ободранной розовой железной вешалкой считалось верхом престижа. Пол в разводах грязи от сапог и ботинок мыть было бессмысленно, чуть позже, пока будет идти первый урок, толстая вахтерша-техничка сделает школе большое одолжение, размазюкав грязь еще более грязной тряпкой и вновь воссядет грузным своим мясом на жалобно стонущий стул, пока дальше по коридору в спортзале будут, в такт ему, трястись и выть прогнившие доски под ногами одиннадцатого класса.
Первым уроком была физкультура, Агата молча зашла в остро пахнущий смесью пота и дезодорантов закуток, пафосно именовавшийся женской раздевалкой. В ее классе, без буквы обозначения, из двадцати пяти человек шестнадцать именовались девушками, и в данный момент четырнадцать из них толпились здесь, торопливо переодеваясь. Резких дезодорантов и духов здесь было намешано столько, что у неподготовленного человека закружилась бы голова от такого разгула парфюмерии, никак не маскировавшего горькую вонь пота немытых подмышек и нестиранных рубашек и футболок. Появление Агаты девушки проигнорировали, продолжая болтать и смеяться, она молча села на угол скамейки, куда уже были свалены сумки и наспех скинутая школьная форма.
-Эй, Аня, где ты купила такой обалденный блеск? – подлизывалась к главной красотке класса невзрачная толстуха Катя, имевшая в своем распоряжении только мамину губную помаду, в то время как Аня демонстрировала тонкие губы, поблескивавшие в свете желтенькой голой лампочки новеньким вишневым блеском с приторным запахом засахаренной ягоды.
-Выписала по каталогу, у нас такого нет,- протянула Аня, натягивая серый тренировочный костюм с розовыми лампасами, покрытый неяркими блестками и стразами.
-Девки, девки, а у меня еще духи есть с «Орифлэйм», могу отдать за полцены! – выдала Дашка,  красавица номер два, обладающая красой неписаной для какого-нибудь жеребца, могущего соблазниться ее лошадиной физиономией. В младших классах она носила брекеты, но зубы все равно выпирали отовсюду и могли напугать даже привычного к таким вещам вампира. Естественно, все тотчас сбежались на духи.
-Дайте каталог, я еще не понюхала!- Ленка, хохотушка и заводила, при этом абсолютная дура, способная только раздвигать ноги за ближайшими гаражами. Интересно, как пахнет вылизанная и затертая до дыр страница каталога Женьки, распространительницы «Орифлэйм», у которой не стеснялись затариваться даже учительницы, в частности их классная руководительница.
-Девки, а у кого еще есть записи Дорна?
-Ой, сегодня опять будет эта лохушка-биологичка, сдохла бы поскорее, что ли!
-Стерва, только орет, Даш, выбеси ее сегодня,- а это уже Аня раздает указания, лениво шевеля тощей задницей, обтянутой трениками, остальные еще полуголые. Они хвастаются дорогущими блесками, а ходят в вонючих лифчиках, с видными невооруженным глазом залатанными дырами, причем ходят зря, пытаясь, вероятно, что-то там вырастить, на пустом месте. У Кати грудь и вовсе расползается по жирному, покрытому прыщами телу, такая кожа на солнце сразу же обгорает и слазит, как змеиная шкура, лифчик ей в принципе не нужен. Страшно подумать, как она растолстеет когда, наконец, разродится, и как отвиснет ее пухлый живот, выпирающий сейчас из-под старой полосатой растянутой майки, белой, с тонкими красными поперечными полосами, тупая бегемотиха даже вкуса нормального не имеет. Зачем ей блеск, когда лицо в прыщах, а жидкие тусклые белесые волосы похожи на выстиранную продранную мочалку.
-Девки, я сейчас забежала к парням, у Сашки так оттопыривается! – с придыханием сообщила Рита, еще одна тощая вобла, помешанная на размерах. Девчонки захихикали, Даша оступилась, нечаянно налетев на холодно созерцавшую сие зрелище Агату, уперевшись той голой грудью в лицо. На груди у нее была цепочка, грех здорово сочетался с благочестием, распятый явно прекрасно отдыхал в прохладной ложбинке.
-Господи, ты что, еще здесь? – она отшатнулась от Агаты, как от насекомого. –У тебя же справка, вали отсюда. Не порть нам веселье!
-А как думаете, у Сашки большой, а? – хохот превысил рейтинги.
-У Володечки тоже хватает, а вот Колянчику не повезло, там ничего нет! – игриво заизвивалась Катя, как носорог в состоянии инфаркта, Агата саркастически усмехнулась.
-Да моя депрессуха ярче вашей эйфории,- сонно протянула она, нарочно вытягивая на середину тесной комнаты ноги. Девчонки у загаженного мухами большого зеркала засмеялись, игнорируя ее и ее слова.
-Надо будет развести Сашеньку на разговор!- важным тоном изрекла Дашка,- а там проверим!
-Кстати, Лен, расколошмать еще раз перед нашей англичанкой телефон, пусть поохает, пока мы ее достанем.- это в один голос заявили уже Света и Ира, неразлучницы, совместно обожавшие идти против школьных правил, например, как сегодня, нарядившись на дискотеку вместо школы. Хотя, с их кривыми ногами, бедняжечек взяли бы только в цирк уродов, еще и доплату пришлось бы делать. Агата обожала так анализировать одноклассниц, не в силах прямо им отвечать. Разговаривать с ними было скучно до обморока, ее, во всяком случае, прелести Сашки Орлова, секс-символа класса и несчастной любви Риты, не интересовали. Тем более блеск и давно позабытый в цивилизации Дорн с его сонными тягучими завываниями под монгольский рок, от которого тянет не танцевать, а вешаться на первом же гвозде. На физкультуру, в спортзал, она не пошла, слишком скучно было смотреть на орду истекавших потом и мускусом самцов и самок, тупо пялившихся друг на друга. Самки при этом еще и соревновались в том, кто сможет ущипнуть молодого, недавно пришедшего в школу, физрука, строили ему глазки напропалую, а он только ухмылялся в ответ. Урок состоял из разминки и баскетбола, раз уж все парни состояли в команде, отобранной на первенство города. Баскетбол предполагает телесный контакт, девки кричали, сотрясаясь всем телом, потные и разгоряченные, парни гонялись за мячом, выбивая его друг у друга, пока развалившиеся на скамейках девушки облизывали их глазами. Несколько более умные сидели в телефонах, Агате в этом смысле не повезло, ее телефон доступа в Сеть не имел, приходилось заниматься анализом по типу Кафки вместо того, чтобы просто сбежать из реальности, как, например, Аня, осторожно прикасавшаяся к сенсорному экрану тонкими наманикюренными пальцами с громадными нарощенными ногтями, из-за которых ее постоянно пасли на технологии. Учительница Аньку терпеть не могла, за это ее сознательно выбешивал весь класс, твердо усвоивший к одиннадцатому году обучения неписаный закон своры. Киплинг зря ездил в Индию в поисках сюжета про Маугли, любой школьник может сказать, что он одной крови с животными, он живет и воспитывается среди них, плоть от плоти. Ашинская СОШ № 9, естественно, исключением не была. 
3.
После физкультуры взлохмаченная потная толпа ломанулась вверх по лестнице в кабинет литературы. Сашка распахнул дверь, грузно ввалившись внутрь, не обращая внимания на еще сидевший там седьмой класс, учительница вяло прикрикнула на высоченного баскетболиста, тот спокойно прошествовал к своему месту на третьем ряду, обрушив портфель на жалобно взвывшую парту. Сидевший там прыщавый семиклассник, покраснев от страха и восхищения, умчался прочь.  Уши закладывал гомон перемены, когда все кричат, не слушая друг друга, а девчонки собираются на постоянную сходку у кулеров первого этажа, в которых последние пять лет никто воды в глаза не видел. Там перетирают кости всем подряд, глупо хихикая и подлизываясь к ухмыляющимся товаркам. Агата прошла в толпе к своему месту на втором ряду, на третьей парте, слева, шарахнула сумкой об парту, выбрасывая на стол учебник и толстую тетрадь сразу по всем предметам. Литература ей нравилась, хотя на этом уроке можно было умереть со скуки, чем и занимался весь первый ряд, средоточие красоток одиннадцатого класса, среди которых блаженствовал Колян Трубников, сидевший с Аней. Агата прочно забила себе всю третью парту, да никто и не горел желанием сидеть с ней. Девушки проходили мимо якобы пустой парты, парни тусовались отдельно, перетирая баскетбол, последние новости порно-сайтов и способы списать на грядущей на следующем уроке контрольной по алгебре. В данный момент эфир взяли себе Сашка Орлов и Вовка Радыгин, закадычные приятели, помешанные на «Доте», новая локация которой как раз и выступала предметом обсуждения. Радыгин, спасавший на информатике весь класс, из великой и прекрасной в больших кавычках русской литературы читал максимум «Конька-Горбунка» и изучаемую сейчас Цветаеву игнорировал напрочь, Орлов предпочитал применить испытанное средство.
-Агат, про что был стих, который надо было учить? – обратился он к Юрьевой, та мрачно покосилась на него.
-Светило класса опять забыло про домашнее задание и снизошло до нас, простых смертных? – иронично спросила она, тряхнув головой.
-Ладно тебе, я дам на алгебре списать, - начал давить на шантаж Сашка.
-Нужна мне твоя алгебра, я и так сдую откуда надо,- усмехнулась Агата,- стих был про пену морскую, страница 194 в учебнике, от тебя требовалось его восприятие, можешь не париться, учить не надо было.
-А, ну ок тогда,- успокоенный Сашка вернулся к проблемам «Доты». Юрьева тоскливым скучающим взглядом обвела класс, гомонивший и ржавший неведомо над чем. Ася, приехавшая из Лесохимиков, самой ашинской дыры, с невозмутимым видом бензовоза сидела в телефоне, напрочь послав к чертям балдевших рядом Дашу и Риту. Такому спокойствию можно было позавидовать, Агата вернулась к созерцанию темно-зеленой в белых полосах мела школьной доски. Прозвенел звонок, класс забил на него, продолжая шуметь, в кабинет вошла учительница, Лариса Сергеевна, тащившаяся больше от духов и дешевых тряпок, чем от своего предмета. Сегодня она нацепила на себя красно-черный брючный костюм, обтягивавший тело, и свои любимые высоченные каблуки. Класс вяло встал, громыхнув партами и стульями, полузасохшие цветы на полках заколыхались, неизвестно зачем повешенный над доской Рождественский, засиженный мухами и залитый в свое время на генуборке чаем,  вперил глаза с фотографии в приклеенные на противоположной стене фотообои Большого каньона. Сухой жар песков хорошо гармонировал с желтым рассветом за окном, солнце быстро вылезало из-под черно-синих туч и било в глаза завсегдатаям первого ряда. В кабинет неожиданно вошел их классный руководитель, он же информатик, Андрей Васильевич, инструктировавший на своих уроках любителей «Доты» и ставивший пятерки всем остальным. Следом за ним боком вошел какой-то парень, класс вяло оторвался от телефонов.
-Народ, к вам определили нового ученика,- протянул он.- Олег Кречетов, приятно познакомиться.
-Да ладно, нас и так двадцать пять, вы издеваетесь? –заржал с галерки Юрка Кошкин, предпочитавший всей учебе на свете гонки на поездах на станции. Зацепинг был довольно опасен, так же, как и паркур на заборах станции, тем не менее его практиковала половина школы. Остальные предпочитали стрелки, иногда в массовой драке сходилось сразу три-четыре класса. Правило было одно: каждый сам за себя, и при появлении взрослых народ сдувало ветром мгновенно.
-Все вопросы к директору, меня не дергайте,- устало отозвался информатик, загоняя в кабинет новичка и мгновенно выметаясь. Новенький, очередной дылда, как отметила Агата, одетый в глухой черный свитер, такого же цвета пиджак и брюки, молча осмотрел кабинет в поисках свободного места, потом, не обращая внимания на литературщицу, пронесся по проходу мимо Агаты на две парты дальше. Через плечо у него была перекинута сумка на длинном, слегка потертом ремне, звякнул замок, пока он выкладывал учебник и пару тетрадей. Затем он благополучно поставил ребром учебник, уткнувшись в него, при этом свисавшие на лоб черные волосы закрывали глаза почти полностью.
-Тебя перевели из 107-ой? – спросила Лариса Сергеевна, в классе называемая Ларка-чарка из-за любви отплясывать в пьяном виде на корпоративах. 107-ая школа расформировывалась, по слухам руководство крупно проворовалось, загнав учреждение в долги. Кречетов в ответ соблаговолил только поднять голову, удостоив учительницу презрительным взглядом холодных черных глаз. Агата, как и весь класс, молча наблюдала за бесплатно разыгрываемой пьесой. –Ты понял вопрос?
-Я из Верхнеуральска, - сухо ответил он.
-Мы сейчас проходим Цветаеву, у вас, наверно, была немного другая программа,- начала было учителка.
-Мне безразлично, какая у вас программа, так же, как была без разницы предыдущая, Цветаеву я и так знаю. – сказав это, Кречетов погрузился в телефон. Показуха, отметила про себя Агата, компания Орлова получила отличное пополнение. Интересно, почему к ним попадают одни идиоты? Риторический вопрос.  Училка вспыхнула.
-Кстати,- едко заметила она,- у нас есть форма, тебе лучше ходить в ней.- надо было к чему-то придраться.
-А что, от ее отсутствия на мне ухудшится уровень образования? – саркастическим тоном отозвался Кречетов, класс заржал.
-Или ты успокоишься или я позову директора! – Лариса Сергеевна покраснела.
-Ладно вам, он наш человек,- вальяжно проговорил Сашка,- мы не дадим его в обиду! Можете сами идти к директору, если он так вам нравится! – Класс открыто съезжал под парты от смеха, подобное шоу разыгрывалось  на литературе ежеурочно и фиолетово было всем. Учителя закрывали на хамство глаза, через три месяца одиннадцатиклассников ждал ЕГЭ, бесившее абсолютно всех и вся. Ларке-чарке пришлось заткнуться, встретившись взглядом с Аней, аккуратно перебиравшей завитые светлые волосы. Урок начался с десятиминутным опозданием.
-Домашним заданием был анализ стихотворения Цветаевой «Кто создан из камня, кто создан из глины»,- истерическим дрожащим голосом выдала учительница, злобно глядя на откровенно игноривший ее класс. Вообще-то ей следовало радоваться, подобное считалось признаком уважения, если вас игнорят, значит вы бесите и не считаетесь пустым местом. Игнор ценится гораздо выше просто игнорирования, это доставляет обоюдное удовольствие. При игноре вас не трогают физически, по крайней мере. –Кто-нибудь хочет ответить?
Ожидаемая тишина, Ленка на первой парте с томным видом рассматривала новенький лак для ногтей, серебристый с блестками.
-Так, пойдем по списку. Андреева, к доске! – Литераторша пошла в наступление, вызвав   Аню, та вопросительно взглянула на нее.- Иди, отвечай нам анализ стихотворения.
-Вообще-то его отвечают с места,- нагло ответила она, невинно хлопая глазами. Колян угодливо захихикал, он считался ее бойфрендом последний месяц, в связи с чем сиял от счастья. Что бесило Сашку, давно определившего Аньку на свой счет.
-К доске, я сказала! – училка сорвалась на крик, Света с Ирой переглянулись, цель достигнута. Вид беснующейся покрасневшей литераторши вызывал эстетическое отвращение, но удовлетворение от удачно разыгранного выбешивания.
-Какая мне разница, что вы там сказали, мне на доске чертить нечего, это не алгебра,- Аня картинно откинулась на спинку стула, Агата, уйдя в себя и мало замечая происходящее, по привычке втянула голову в плечи. Утреннее солнце залило длинный вытянутый класс полностью, играя бликами на потертостях и тонких порезах пласта фотообоев Большого каньона. Воцарилась секундная тишина.
-Хорошо, отвечай с места,- справившись с собой, проговорила училка, Андреева презрительно вскинула левую бровь.
-А зачем мне это надо, я литературу не сдаю?
-Двойка тебе нужна?
-Вас, что, не учили, что сейчас двойки ставить нельзя? – мелодичный голосок Ани резал воздух в классе, как масло.
-Ладно, к черту, давайте я отвечу,- холодно протянула Агата, взоры обратились на нее, Рита с Дашей противно захихикали.
-Задротка хочет спасти положение,- Юрьева выпрямилась, услышав знакомую привычную плеть.
-Хорошо, Агата,- взгляд учительницы стал почти умоляющим, Агата могла в полной мере насладиться своей властью над ней.
- Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и нагробные плиты…
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти?-
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!
- прочитала Юрьева стихотворение, как чтец на похоронах, не вникая в смысл, чисто для приличия. Здесь всюду витал дух равнодушия и небрежения, в полной мере владевший и ей. Аудитория сонно зашипела, как разбуженные мухи, Ленка начала красить ногти, резко запахло дешевым ацетоном. -  В этом произведении поэтесса очень удачно обыгрывает свое имя, ведь Марина в переводе с латинского означает «морской». Она проводит параллель с Афродитой, которая вышла из морской пены, отмечая: «А я сребрюсь и сверкаю!». Попытки превозношения себя над другими людьми, которые созданы из камня или же глины, связаны не только с желанием Цветаевой самоутвердиться. Поэтесса обращается к истокам своей жизни, пытаясь найти в них силы для того, чтобы преодолеть многочисленные трудности. Она убеждена, что «гроб и надгробные плиты» являются не ее уделом. Ведь еще в подростковом возрасте Цветаева осознала, что наделена удивительным поэтическим даром. Поэтому в данном стихотворении она пытается провозгласить свое превосходство над другими и утверждает: «Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети пробьется мое своеволье». – продолжала она читать списанный из Интернета вчера вечером текст, декламируя его школьной доске и стенам. Лариса Сергеевна машинально поставила Юрьевой пятерку хоть за подобие работы.
-Олег, ты говорил, что знаешь Цветаеву,- ехидно заметила училка,- что же ты можешь добавить к сказанному?
Кречетов криво усмехнулся.
-То, что текст слизан с сайта http://pishi-stihi.ru/,- проговорил он, класс заржал, Агата вспыхнула.
-В отличие от тебя я хоть что-то сделала,- резко выпалила она, повернувшись в сторону Кречетова.
-Ну что ж, тогда я продолжу,- невозмутимо отозвался Олег,- Господь смиряет строптивых, и на каждую попытку поэтессы доказать свою значимость будет отвечать весьма сильными и болезненными ударами. Первые из них поэтесса уже смогла ощутить, потеряв дочь и лишившись поддержки супруга, который после революции оказался за границей. Она не знает еще о том, что вскоре и сама станет эмигранткой. Но кажущаяся свобода не принесет ей облегчения, так как за границей творчество Цветаевой окажется еще менее востребованным, чем в советской России. Более того, тоска по родине будет отравлять безбедную и безоблачную жизнь поэтессы. Но все это случится гораздо позже, а пока Цветаева, переборов себя, с уверенностью заявляет: «Дробясь о гранитные ваши колени, я с каждой волной – воскресаю!». Ей невдомек, что после одного из таких ударов она уже не сможет оправиться и примет опрометчивое решение уйти из жизни. Убежать от гранитных плит и камней невозможно, как бы ты не бросал судьбе вызов в стихах. Итак, Лариса Сергеевна, я нашел продолжение текста, который Агате лень было переписать полностью и предоставил вам, так что мне тоже полагается пятерка! – Под хохот и ацетоновую вонь училка покорно поставила вторую  пятерку.
-Лена, немедленно прекрати!- запоздало попыталась она одернуть Козлову, та только глумливо усмехнулась в ответ. Тогда Кречетов, молча поднявшись, подошел к распушившей перышки на первой парте первого ряда Ленке, взял стоящий на столе раскрытый лак и вылил его содержимое остолбеневшей Ленке на голову. Класс замер.
-Достала уже своей вонью,- мрачно прошипел он ей в ухо, Ленка рванулась и с плачем помчалась умываться. Урок был сорван окончательно, до звонка оставалось пять минут, учительница старательно заполняла журнал, делая вид, что она тут ни при чем. 
4.
Следующая неделя прошла в сплошной подготовке к грядущим экзаменам. Математичка заменила уроки постоянными тренировками, то же было на русском, остальные уроки методично срывались. Алгебра для Агаты означала кошмар, бесконечные примеры маячили перед глазами китайской грамотой, оживлялась она только на русском и обществознании. ЕГЭ классу был до лампочки, на алгебре и геометрии народ плевать хотел на задачи, балдели только спецы вроде Сашки и Женьки Одинцовой. Алла Викторовна, распечатав по КИМу на парту, согнала всех в пары, в очередной раз пытаясь перекричать гомон двадцати шести человек и заставить их хоть как-то работать.
-Вы реально не понимаете, что если не сдадите, не сможете никуда поступить? – искренне удивлялась она.
-А зачем мне, например, универ? – недовольно отозвался Радыгин,- у меня папаша пьет, не просыхая, мать болеет, а брат еще шкет недоделанный, на кого я их оставлю?  Мне в ПТУ, а потом на завод, а туда и с базой по алгебре берут. –Базу Радыгин и делал, игнорируя профиль напрочь, и делал, кстати, весьма неплохо. Ему этого было вполне достаточно, чтобы считать себя гением, плюс отличное знание информатике, основанное на «Доте» и паре сотен стрелялок.
-Но аттестат-то тебе нужен?- не унималась новая ашинская Мать Тереза, полная надежды вывести хоть одного ученика в светлое будущее, на которое плевать все хотели. Предпочитали жить темным настоящим, уже сейчас строя из себя разочарованных в жизни Печориных.
-ЕГЭ на аттестат не влияет,- сухо отметил Сашка Орлов, многие согласно закивали. Кое-как прекратив демагогию, училка заставила все же народ склониться над бланками заданий. Агату, за неимением подходящей пары, загнали на одну парту с Кречетовым, не вылезавшим из телефона. После случая с лаком Ленки, дошедшим до директора, мамашу Олега вызывали на малый педсовет, она явиться не соизволила, других родственников у него не обнаружилось, так что дело замяли. Что не помешало Кречетову за неделю восстановить против себя весь класс, который он откровенно презирал, глядя на любого, как на пустое место, и всячески оберегая свою обособленность. И тут к нему подсадили на урок Агату, которую он вообще, похоже, равнял со стенкой, мутно-розовой стенкой кабинета математики. Он выбешивал Сашку, несколько раз они уже едва не подрались, тогда положение спас только директор, наорав на обоих и пригрозив отчислением, на что Кречетов, нагло ухмыляясь, заявил, что сейчас всеобуч и никаких прав в отношении них директор не имеет. Увидев Агату, Кречетов молча отодвинулся на свою сторону парты, углубившись в решение 19 задания, самого сложного. Юрьева уткнулась в тетрадь, застряв на части заданий по геометрии. Вчера дома она до одури прорешивала пробники на сайте до трех утра, сейчас уже мало что соображала, тупо глядя прямо перед собой. Время контрольной по КИМам текло, а она еле добралась до 14 номера, завязнув в биквадратном тригонометрическом уравнении, начиная паниковать и психовать, исписав черновик неверными вариантами. Ничего не сходилось, корни терялись, найти ошибку она не могла. На секунду выйдя  из ступора она сообразила, что Кречетов внимательно наблюдает за тем, как она зарабатывает очередную тройку, которую потом придется пересдавать. На глазах невольно выступили слезы обиды, она зло уставилась на него.
-Что тебе надо, не видишь, мне некогда? – прошипела она, сверля его глазами. Кречетов только осклабился, похоже, нормальная улыбка была ему незнакома.
-Решил посмотреть, как учится типичный ботаник,- протянул он, немилосердно растягивая слова,- тебя не зря зовут задроткой.
-Тебя мне еще не хватало, псих,- пробормотала она себе под нос, чувствуя, что вот-вот расплачется. – Отстань, сейчас уже звонок будет.
Кречетов вместо ответа протянул ей исписанный мелким почерком листок бумаги.
-Не сочти за подачку, - глумливо проговорил он,- хотя так оно и выходит. Сдувай, пока время есть.
Агата быстро придвинула к себе решение, торопливо переписывая в свою тетрадь. Через две минуты грохнул звонок, удрученный класс, шумно переговариваясь, вылетел из кабинета, сбив по пути пару малолеток. У них было окно, народ поплелся забивать очередь в столовку, остальные отправились нежиться на ступенях крыльца под весенним солнышком, проще говоря, курить за гаражами и туалетами. За неделю снег подтаял довольно сильно, вздыбившись неровным грязно-бурым морем на школьном дворе, где подо льдом уже темнел мокрый разбитый асфальт. У ограды поставили ржавое корыто для того, чтобы особо чистоплотные мыли там сапоги, впрочем, там предпочитала резвиться мелюзга, окатывая друг друга грязью. За школой, за гаражами был крутой спуск, дальше начиналась Липовая гора, в низине снегу было по горло, ходить там было уже довольно опасно. Солнце грело нещадно, прохватывал сильный порывистый ветер, сапоги хлюпали по грязной массе песка и снега, заражаясь грязью до самого нутра. Кое-где вместе с собачьим дерьмом, свет увидела желто-бурая, оставшаяся с поздней осени, трава, в которой копошились лохматые потрепанные воробьи. Грязь под полуденным солнцем размякла, она обледенеет только ближе к вечеру, через несколько часов. Агате идти было некуда, столовка сейчас уже забита, столики заняты, там стоит жуткий гвалт и ржание, а тащиться домой к вечно жалующейся на болезни бабушке не было смысла. Крыльцо оккупировала школота из седьмых классов, пришлось тащиться за гаражи, к обрыву. Она довольно часто туда приходила, от нечего делать, наверно. А может быть потому, что это было единственным местом, где ее не трогали, куда не лезли ее враги, где были только снег и ветер.
Там, еще со времен начальной школы, стояла некрашеная, обледенелая и холодная сейчас скамейка, где она и примостилась, уткнувшись в учебник литературы. Библиотеки в школе не было, там держали подсобку, даже спрятаться оказывалось негде, особенно раньше, когда, бывало, весь класс гонялся за ней, как собаки за ланью, прижимая к стене и лапая, а она кричала и вырывалась, а мимо спокойно пробегали резвящиеся ребята из младших классов, изредка бросая на нее беглые взгляды. Тряхнув головой, чтобы прогнать воспоминания, которые она так любила, ведь они снова и снова наполняли ее едкой душащей желчью, она недовольно отметила, что не одна. В тени гаражей, у самого обрыва, в десятке метров отсюда, курили парни ее класса, Сашка, Васька, Юрка, Колян, Вовка, чуть дальше стоял Олег, единственный из всех одетый в застегнутое наглухо черное пальто с накинутым капюшоном. Сашка нервно переступил с ноги на ногу, покосившись на нее.
-Смотри, чувырла приперлась,- ткнул он в плечо Радыгина, тот равнодушно оглянулся. -Еще сдаст нас.
-Полегче на поворотах, тупица! – огрызнулась Агата.- Я к тебе не лезу, и ты меня не  тронь, понял?
-Сейчас сдохну от страха,- процедил Орлов..
-Девчонки испугался? – встрял в разговор Кречетов, в очередной раз затягиваясь и недобро глядя на Сашку.
-А тебя правилам не учили? – криво усмехнулся Орлов,- знай свое место.- Трубников с Радыгиным громко заржали. Кречетов лениво оторвался от сигареты.
-Правилам? С каких это пор у собачьего дерьма появилась иерархия? – саркастическим тоном спросил он.
Сашка, покраснев от напряжения, рванулся вперед,  Олег молча схватил Орлова за руку, заломив ее назад так, что тот, громко зашипев, осел на землю. Вовка и Юрка дернулись в их сторону, Кречетов нагнул Сашку лицом в грязь, блеклые волосы парня впечатались в ноздреватый снег.
-Назад,- сухо приказал Кречетов Радыгину и Трубникову,- или я переломлю ему хребет.- Покрасневшее от натуги лицо Сашки на мгновение отразило дикий страх, твердые и холодные как поручни автобуса пальцы пережали ему горло, почти перекрыв доступ воздуха. Вовка и Юрка шарахнулись к обрыву.
-Ты что творишь? –нервно заржал Колян,- Ты же его задушишь! – его голос предательски зазвенел.
-А ты думаешь, не смогу? – ехидно отозвался Кречетов, еще больше побледнев. – Слушай меня, - проговорил он нервно вздрагивающему и хрипящему Сашке, немного ослабляя хватку, чтобы тот мог дышать.- у меня тоже имеется пара правил. Ты не лезешь ко мне и молчишь про свое сидение в грязи, и твои приятели стирают видео с телефонов, это первое. Второе, ты не суешься к ней и даже не думаешь ее обзывать, понял?! – Сашка, отпущенный Кречетовым, упал в снег, потом, пошатываясь, поднялся, облизывая потрескавшиеся кровоточащие губы.
-Ты за это заплатишь, тварь! – пробормотал он.- Плевать я хотел на твои условия.  Пацаны, устройте ему! – скомандовал он, но настроения остальных успели резко перемениться. Сашку Орлова резко понизили в должности, втоптав лицом в грязь, и теперь якшаться с ним было бы обидно и унизительно. Радыгин с Кошкиным молча переглянулись. Закон своры работал безошибочно, они поймали напряженный взгляд Кречетова и покорно кивнули.
-Пошли, Колян, нам проблем не надо,- вымученно проговорил Кошкин, остервенело глядя на молчащую Агату. – Без обид, Кречет.
-Да мне плевать. – высокомерно отозвался тот. Сашка молча пошел за Трубниковым. Только теперь Олег оглянулся наконец на Агату, прислонившуюся к холодной фанерной стенке гаража.
-Кажется, я начинаю тебя бояться,- насмешливо проговорила она.-  хотя не буду благодарить за подачку для задротки. – Она вернула ему недавнюю колкость, он только настороженно усмехнулся в ответ.
5.
Солнце медленно закатывалось за Липовую гору, бросая на город прощальные золотистые лучи сквозь лохматые кроны деревьев. Лед сковал громадные лужи на дорогах, узкие длинные колеи превратились в каналы, с берегами из разломленного льда и мешанины снежной грязи, серо-бурой от выхлопов бензина и примесей земли и песка. Маленькие дети вовсю пускали кораблики в лужах, смеясь и разбрызгивая грязь резиновыми сапожками ярких неоновых расцветок. Спешащих на работу или учебу прохожих поливали грязью резко тормозящие перед светофорами автомобили, пыльные и помятые в пробках и авариях. Верхушки сугробов отсвечивали нежным розоватом цветом, в сравнении с которым жуткими дырами прогнившего тела чернели их основания, пористые и подтаявшие. Сквозь глубокие поры в сугробах медленно вытекала ледяная мутная вода, как кровь из порванных артерий. Сильный ветер прохватывал запоздалых пешеходов, будоражил застывших или нетерпеливо прохаживавшихся на остановках людей. Дома отсвечивали желтым, стекла пылали как оранжевые глаза, отражая в себе закатное солнце, оборотные стороны многоэтажек были погружены в темно-синюю вечернюю мглу, поглощавшую природный серый цвет бетона, из которого они были созданы. Лед почти уже освободившейся от снега реки, далеко внизу, в ущелье, сверкал огненно-красным, и голые осины содрогались своими тонкими телами под бушевавшим здесь вечерним ветром, выводя из себя круживших над крутым поворотом Сима под Казарменным гребнем воронов, боявшихся сесть на пляшущие в дикой пляске деревья. Осина ломается довольно легко, падая, она издает протяжный тонкий стон, в ответ на который с крутого склона гребня слышится далекий басистый вой вожака волчьей стаи, вышедшей на ночную охоту. Тщетно пытающаяся отыскать под рыхлым режущим снегом обрывки прошлогодней травы лань испуганно вскидывает безрогую голову, навострив уши, готовая в любой момент сорваться и помчаться вниз по склону, тяжело проламывая тонкими ногами ранящую ее до крови колючую корку свежего наста.
Сказать, что Кречетов, которого, чтобы хоть немного утихомирить, насильно перегнали за одну с ней парту, бесил Агату, это ничего не сказать. Трудно было найти кого-то, кто раздражал бы также, и самое интересное, что ничего особого он не делал, вообще иногда целый урок тупо сидел,  уставившись в телефон, сенсорную, видавшую виды «Nokia» или сверлил пустым взглядом какую-нибудь трещину на стене, отыскивая в ней, вероятно, неведомые миры. Или быстро строчил убористым почерком лекцию по истории, с головой уйдя в тетрадь и в астрал соответственно. Она, задумавшись, иногда пропускала в монотонной диктовке слово, приходилось вытягивать шею и смотреть к соседу, у которого разобрать что-то было невозможно. Это ей, кстати, льстило, у нее-то почерк с начальной школы сохранился довольно понятный, хоть и не каллиграфический. Сама она в столовку ходила редко, зато сосед мотался туда постоянно, неизменно возвращаясь с сосисками в тесте и шоколадками, которых у него, похоже, была целая сумка. Пару раз он перехватил голодный завистливый взгляд Агаты и молча отдал шоколадки ей, ехидно ухмыляясь. За следующую неделю они с Сашкиной компанией сцеплялись почти на каждом уроке, пока мило улыбающиеся девки ворковали, кто из парней круче. Ставки открыто делались на вечно злющего зануду Олега, хотя открыто к нему не подходили, предпочитая оставлять в покое. Как выяснила Агата, ее сосед по парте оказался вспыльчивым до невозможности, не хуже ее самой вздрагивая на любое, обращенное в его адрес слово, машинально сжимая кулаки в карманах брюк. Вывести его из себя могло неожиданное прикосновение, которых он не переносил, резко вздрагивая всем телом и окидывая ее настороженным высокомерным взглядом, или отодвигаясь на самый край парты. Ее эти его выходки тоже бесили, она саркастически усмехалась в ответ на его дергания, забывая даже про мерзко хихикающих на соседних партах девчонках. У них была своя компания, у нее был только телефон и Кречетов, изредка соизволявший бросить на класс презрительный взгляд перед тем как унестись из школы через секунду после звонка с последнего урока, а ее замечавший не больше голубей на подоконнике кабинета литературы. Оживлялся он только на химии и биологии, прочно забивая эфир и исписывая доску уравнениями реакций вместе с учительницей, наконец получившей себе благодарного слушателя, пока остальной класс занимался своими делами. На переменах из кабинета обычно сваливали все, кто в столовку, кто болтать с приятелями, кто тупо гонять по коридорам и в классе оставались только они, каждый в своем телефоне. Иногда Агата приносила взятую из библиотеки книгу и прятала лицо за ней, при этом сосед старательно книгу игнорировал, ловя, однако, удобный момент, чтобы прочитать ее название. Хотя читать не любил, литературу, по крайней мере, терпеть не мог, напоминая об этом Ларисе Сергеевне на каждом уроке, постоянный крик училки достал уже всех, только не его, здесь вся нервность и порывистость мгновенно уступали место ледяному спокойствию.
Цель у него, похоже, была одна – заставить почувствовать свое превосходство, тут он шел по головам, высокомерно глядя  на каждого, кто выступал против, в частности на училку. Ему словно нравилась такая рисовка. Курс школьной программы он знал и ни во что не ставил, пытаясь прогнуть, например, распутинское «Живи и помни» под свою обожаемую логику и выставляя на смех всю линию действий основных героев. Нарвавшись на очередные оскорбления Ларки-чарки, он только довольно улыбался, возвращаясь к своей химии. На истории делать заданные на дом длиннющие таблицы сравнительного анализа ему было лень, но, в отличие от остальных, у Агаты он не списывал, предпочитая получать тройки за теорию, зато выкладываясь по полной на самостоятельных и контрольных. Агата никак не могла его раскусить, подвергнуть его анализу, как остальных ее обожаемых одноклассников не удавалось, он словно намеренно играл на непредсказуемости, даже на риске. На второй день после драки он на равных играл в баскетбол против команды Сашки, четыре на четыре, его несколько раз сбивали и топтали, ему словно было все равно. Агата презирала своих обидчиков молча, только изредка осмеливаясь зашипеть им вслед, он же намеренно был готов броситься на каждого, кто насмешливо посмотрит на него, неужели ему могло это нравиться? Он возводил борьбу в абсолют, сознательно поставив себя против всех, играя на чужих нервах и на собственных. О той драке никто не узнал, правда тогда, на второй день, за ним в школу пришла невысокая сухопарая женщина с кислым и злым лицом, наверно, его мать. Она ждала его у входа, при виде сына вся как-то сжалась и опустилась еще больше, а он старательно показывал, что ему наплевать. Носил он постоянно свой черный свитер с пиджаком, впрочем всегда тщательно выстиранный и отутюженный, а на левой руке под толстым рукавом, не снимая носил браслет, тонкую железную, почерневшую от времени и долгой носки змею. Как-то раз Агата спросила у него, что это такое, он в ответ только недоверчиво покосился на нее и отвернулся, сделав вид, что не слышит.
Из мыслей ее вырвал раздавшийся вокруг смех, краем глаза она увидела, что и соседа это взбесило. Пожалуй, их равняла только эта, непонятная для остальных ненависть к обычному смеху, несмываемое клеймо, по которому всегда можно узнать затравленных школой одиночек. Только он умел еще и травить других, а она боялась это делать. Потом в сознание ворвался недовольный голос литературши.
-Юрьева, не смотри на Кречетова, третий раз повторяю! – голос резанул слух, как дерево режет наждачная бумага, Агата невольно вздрогнула и поморщилась. Сухая, как вобла, училка коршуном нависла над ней, насмешливо сверля ледяными серыми глазами, словно наслаждаясь местью за все свои сорванные уроки и отыгрываясь на слабом звене. Конечно, у слабых так легко найти слабость. Не на ту нарвалась, тварь, безразлично отметила про себя Агата. Она могла бы сказать «Юрьева, не вертись, не отвлекайся», что-нибудь подобное, но так прокатить ее перед всем дико ржущим классом! Агата почувствовала, как горят покрасневшие уши. – Иди к доске!
Агата резко встала и вальяжно прошествовала к доске, спиной ощущая недовольный взгляд училки. Та благожелательно усмехнулась, повернулась к классу с ехидной улыбкой.
-Юрьева, пиши: В поздних стихотворениях Цветаевой чувствуется обреченность и глубокий пессимизм, она словно бы прощается с миром, одновременно бросая ему вызов в последний раз….- Агата схватила мел, привычным движением откинув со лба мешавшие волосы, и принялась каллиграфическим почерком писать: «Лариса Сергеевна, вы жалкая старая дева, которая не в состоянии даже себя контролировать, не то, что учеников». – класс застонал от сдерживаемого хохота, парни одобрительно выставили вперед большие пальцы рук, даже девки вымученно улыбнулись.  Училка продолжала диктовать, не глядя на доску- Поэтесса сломлена, она мечется, как загнанный зверь, уже понимая, что из сомкнувшегося вокруг нее круга ей не выбраться… - Агата писала: «Вас даже ненавидеть противно, мне просто жалко вас». -Класс напряженно затих, подобная выходка выходила за рамки.- Написала, Юрьева? – Лариса Сергеевна наконец обернулась посмотреть на доску. Сначала она просто застыла, медленно перебирая губами, словно пережевывая написанное, как старая бабка. Потом по ее лицу начала растекаться краска, она злобно уставилась на Юрьеву, не зная толком, что ей делать.- Вон! – тяжело выдохнула училка, дрожа всем телом от плохо сдерживаемой ярости. Агата не шелохнулась, резко выпрямившись, чувствуя, что сейчас она может возвыситься в глазах проклятого класса и доказать им, что она не пустое место.
-А что вы мне сделаете, Лариса Сергеевна? – весело спросила она, хотя внутри ее трясло от страха.- Убьете? Вызовите родителей, а им плевать, представьте себе! И мне тоже плевать, хоть обрушьте на меня всю свою ярость, я имею право думать о вас, что угодно, только и всего!
-Как ты смеешь?! – зашипела Лариса Сергеевна, ее еще красивое, но уже увядающее лицо побледнело, обнажив тонну наложенной на него пудры и помады, а кроваво-красные губы изогнулись в кривой напряженной гримасе.
-А вы как смеете приказывать ей, куда и на кого смотреть? – спокойно спросил Кречетов, поднявшись с места. Училка задохнулась от возмущения, не в силах слова вымолвить. Теперь ее лицо выражало невольную растерянность. – Это в уставе школы не прописано.
-Заткнись! – рявкнула Лариса Сергеевна, полностью упав в глазах Агаты. –Вон отсюда!- повернулась она к Агате, оказавшись меж двух огней. Кречетов, хромая, подошел к Юрьевой, саркастически улыбаясь.
-Тогда вам придется выгнать меня,- резким голосом проговорил он.- Это я на нее смотрел, не она, ясно? Может вы все-таки продолжите урок, а не убежите рыдать в коридор, как обычно, чтобы не подтвердить лишний раз славу истерички? – это он сказал уже вполголоса, вплотную приблизившись к училке. Та отпрянула, как будто увидела змею, Кречетов сухо кивнул и, схватив Агату за руку, повел ее за парту. Класс только молча переглядывался, Света и Ира перешептывались на последней парте, Сашка и Вовка Радыгин напряженно всматривались в училку. Та кое-как довела урок до конца, потом, после звонка, сгребла свои вещи и помчалась к директору.
Влетев к нему без стука, она сразу же разрыдалась. Директор, Дмитрий Валерьевич, высокий мужчина средних лет, растерялся от неожиданности, глядя как красивая женщина истерически плачет, размазывая по лицу черную жирную тушь, сразу превращавшую ее в засохший кокон, которому не удалось породить из себя когда-то бабочку.
-Лариса Сергеевна, вот вода, возьмите,- тихо, но настойчиво проговорил он. Учительница литературы сгребла стакан не глядя и выпила, громко шмыгая носом и сотрясаясь всем телом.- Что случилось опять в одиннадцатом классе? Последнее время только на них и жалуются, там уже до заточек доходит дело.- Женщина удивленно уставилась на него, о чем это он? – Я сам бывал во многих драках и знаю, что такое заточка, всаженная в плечо или вывихнутая в свалке нога, а у парней из этого класса синяки и ссадины не сходят с тела. Что произошло?
Запинаясь и поминутно всхлипывая, Лариса Сергеевна вкратце объяснила ситуацию, теряясь все больше.
-Я же не виновата, что эта ненормальная влюбилась в Кречетова по уши и все время смотрит на него! – разошлась она, расхаживая по тесному кабинету,- Она совсем не слушает урок, ей на все наплевать, и это за два с половиной месяца до ЕГЭ, а она, между прочим, сдает мой предмет! Как она смела так меня оскорбить! Еще и этот, Олег, перед всеми встал на ее сторону, они же опозорили меня перед этими собаками в человеческих шкурах! Что мне теперь делать?! Что?!
-Сначала успокоиться,- жестко проговорил директор, Лариса Сергеевна, привыкшая, что ей все угождают, с размаху рухнула на стул.- А потом молча проглотить обиду и забыть об инциденте.
-Вы с ума сошли? – раздельно чеканя буквы спросила литераторша,- Они же будут вить из меня веревки!
-Они уже это делают,- сухо ответил Дмитрий Валерьевич,- ваши собаки в человечьих шкурах. И, судя по всему, считают собакой вас. Наверняка по Сети уже ходит много подобных видео о ваших уроках, Лариса Сергеевна, я позабочусь о том, чтобы на ближайшем педсовете был поднят вопрос о вашей некомпетентности как учителя. – училка побелела, как полотно, казалось, что она сейчас бросится директору в ноги, униженно виляя хвостом.- А что до этих двоих, то вам действительно придется замять дело и молчать. Вы их не переделаете. Не знаю, любовь это или нет, не берусь судить, но, во всяком случае, вы действительно не имеете права вторгаться девушке в душу, запрещая ей на кого-то там смотреть. Это пока еще не прописано в законе об образовании, не надо насаждать палочную систему там, где царит закон своры. Парень совершенно прав, защищая ее от вас, вы сами только зря поддаетесь им и позволяете унижать себя на уроках. По мне, так унизительнее всего для учителя вот так вот перейти на личности.
-Вы не понимаете,- глухо пробормотала училка.
-Говорите громче, пожалуйста,- с нажимом прервал ее директор, давая понять, что разговор окончен. Она не поняла.
-Их надо задавить, я не могу спустить дело на тормозах! – уже нерешительно проговорила она.
-И как вы им запретите? – иронично спросил директор. –Издадите специальный приказ? Лариса Сергеевна, вам не двадцать лет, и я не молод, так что же, нам теперь надо превратиться в зверей только потому что глупая взбалмошная затравленная девчонка решила поиздеваться над вами за то, что вы незаслуженно обидели ее? Зрелость становится маразматичной, когда начинает недооценивать юность, поймите же это наконец! Ваше дело литература, Агата Юрьева сдает ваш предмет, так позаботьтесь о том, чтобы она его сдала, это все, что от вас требуется на данный момент. Идите, у меня еще достаточно работы.
Лариса Сергеевна вылетела из кабинета, как ошпаренная, а директор, подойдя к  раскрытому окну, долго курил, глядя в ярко-голубое ветреное весеннее небо.
6.
Кречетов быстрым шагом шел по растекшимся на льду лужам, спрятав руки в карманы ветровки. Заходящее вечернее солнце здорово слепило глаза, превращая застывший вспененный неровными буграми лед в искрящийся черный обсидиан с поверхности Марса. Впрочем, когда вечером идешь по городу навстречу толпе, обтекающей тебя, можно и без сегодняшнего черного ледяного огня ощущать себя марсианином. За последний год они переезжали четвертый раз, мать не успевала увольняться и устраиваться на работу вновь. За два года она нигде не задерживалась больше, чем на три месяца,  вылетая за постоянные прогулы и опоздания. А на днях ей еще вздумалось заявиться в школу, большего позора найти было трудно. Он бросил короткий взгляд на уже ставший привычным двор, заваленный сугробами, досками, заставленный машинами, обледенелый до окон первого этажа так, что к подъезду прорубили лестницу в три, уходящие круто вниз, ступеньки, для приличия слегка присыпанные песком. Они жили на первом этаже, квартира была съемная, долго задерживаться здесь мать не собиралась. Входная дверь, грязно-коричневая, с ободранной по краям краской, открывалась натужно, с глухим скрипом, дальше шел узкий, пропахший уже кислой капустой и дешевыми духами коридор, а потом он мог запираться в своем углу и сидеть там, в относительной тишине. Своей комнаты у него не было ни разу за все переезды, только угол спальни, где стоял письменный стол, заваленный сейчас учебниками, под которыми прятался маленький ноутбук. Кислая капуста была шедевром поварского искусства его матери, добавлялась повсюду. Обои в съемке были стандартные, блекло-желтые, с черно-серыми дождевыми разводами с подтекавшего потолка, но в целом, здесь было довольно уютно. Балкона не было, курить приходилось идти в подъезд, и тупо пялиться в серое засиженное пауками маленькое стекло на лестничной клетке, на подоконнике которого зеленела хилая герань, насколько он мог сказать, плохо разбираясь в цветах.
Он не любил тратить время на воспоминания, когда они жили еще в своей квартире, пока отца не уволили с завода, где он работал инженером-технологом. Однако, воспоминания его не спрашивали, снова и снова вспарывая душу когтями, из-за чего порой он ощущал себя тупой плаксивой девчонкой и терпеть себя не мог за подобные эксцессы.
Это было в 2009, мать тогда работала по специальности, библиотекарем, а он часами просиживал с ней, в закутке между стеллажами, выписывая в тетрадь понравившиеся моменты и фразы из книг. Попав в кризис под сокращение, другой работы отец не нашел, начал сильно пить, через месяц уволили и мать. Хотя в крохотном Верхнеуральске отец был на хорошем счету, в принципе, их даже уважали. Она первое время еще пыталась удержаться на плаву, устроилась продавщицей, горько шутя по поводу высшего образования и красного диплома, а потом махнула на себя рукой. Уже когда отец начал ее избивать, она прятала синяки, но хитрить не умела абсолютно, пролетая со своей дурацкой детской улыбкой обиженного малыша, надувшего губы и вот-вот готового расплакаться. А скоро синяки перешли на лицо, дрались родители уже при нем. Ему это надоело, он тогда рывком швырнул отца на стену и вогнал ему в руку заточку. Острое шило Кречетов сделал себе давно, когда только начались почти ежедневные стрелки и драки в школе, обращенные против него. По любой причине.
В одной из прежних школ он как-то пришел задолго до звонка на урок. Был самый конец января, стоял жуткий холод, а у него день рождения, о котором дома, естественно, не вспомнили. Мать с руками, черными по плечи, отлеживалась в спальне, а отец где-то пропадал, на подработках. Он сидел за своей партой, кажется, в полудреме, потому что, как шлепнулась перед ним книга в яркой обложке он не слышал, помнил только, как резко вздрогнул от неожиданности, виновато моргая глазами. Это был шестой класс, разгар сухой колючей зимы. Книга, да, книга была «Овод», он глазам не поверил от счастья и осторожно взял толстую, слегка хрустнувшую под его пальцами холодную книгу.
-Эй, придурок, положил на место! – окликнул его Игорек Климов, заводила класса, имевший во всех соцсетях ник «звезда» и с ума сходивший по «КамедиКлаб». –Совсем оборзел, на чужое губу раскатывать!
-Извини,- глухо пробормотал Олег,- у меня просто сегодня день рождения, я подумал…
-Чего ты подумал? Тебе вообще думать не положено, кретин! – тонко заржал Игорек. –Или опять захотелось головой в унитаз? – Это была  их фишка, доводившая его до белого каления в четверть секунды. Он бросился на них, они, как обычно, затоптали его ногами, выставив это потом в Сеть. Видео, их миниКамеди, набрало тысячи просмотров, ему ВКонтакте потом писали недели три, глумливо предлагая избить еще разок, для закрепления. Тогда он придумал таскать в сумке заточку, боясь ее применить.
Отец  тоже избил его тогда, черт, не привыкать, и выставил их из дома в половине десятого вечера. Они переночевали у подруги матери, а утром сели в первый поезд, поехав просто до конечной. Родственников у матери не было, к свекрови ехать было бесполезно. Протрезвев наутро, отец раскаялся, названивал матери по тридцать раз в день, она сменила номер, он через знакомых в полиции нашел ее и приехал, ввалившись к ним с букетом роз и плакал полтора часа, обещая больше не пить и не поднимать на нее и сына руку. Зря мать тогда не пошла в полицию, пусть и переполненную отцовскими друзьями и собутыльниками. Розы ее сломали, она расплакалась в его объятиях и вернулась. Все пошло по-старому, через месяц он избил ее так, что она лежала в больнице две недели, сидел с ней в палате и методично объяснял, что с ними будет, если она снова попробует сбежать или заявит на него. О разводе он и слышать не хотел, ползал перед ней на коленях, кричал, что любит, и найдет повсюду, где бы она не пряталась. Она согласилась снова. Когда совершаешь одну и ту же ошибку дважды, она перестает быть ошибкой и превращается в осознанный выбор. Оставаясь наедине с сыном, мать обычно прижимала его к себе и шептала горячими воспаленными губами, что все наладится, что отец – самый лучший человек на свете, он совсем скоро найдет работу и они опять будут счастливы. Черт, тогда уже шел 2011, неужели она до сих пор верила в свою сказку, написанную в слезах ночью без сна? Человек способен привыкнуть ко всему, если замаскировать насилие под любовь, он будет ластиться и просить еще. Это было противно, мать упорно твердила, что у них все хорошо и отец пьет совсем немного. А потом доставала потрепанный альбом и показывала ему фотографии со свадьбы, с их первых встреч и прочей отвратительной чепухи. Она потеряла грань между реальностью и своей мечтой, ей было все равно.
В последний раз отец пришел домой пьяным в ноябре. Высокая грузная фигура, показавшаяся в дверном проеме, привычно скинула с себя провонявшие грязные ботинки, рухнула на стул в кухне, вяло потребовав еды. Мать, суетясь как пришибленная собачонка, накрывала на стол, по привычке что-то напевая себе под нос.
-Ты быстрее можешь? – хрипло спросил отец, ненавидяще глядя на нее.
-Подожди, суп еще не готов,- пролепетала она, втянув голову в плечи. Олег молча сидел напротив, поджав под себя ногу.
-Знаешь, чего я всю жизнь жду? – скучным тоном протянул отец,- Что ты наконец сдохнешь, а я заживу спокойно! Надо же было влюбиться в такое ничтожество, как ты, - говорил он, уже начиная кричать,- в такую жалкую слабоумную тварь, возомнившую, что она может стать достойной меня?! Я может и чудовище, отрицать не стану, а ты – убожество! Ноль, пустое место, никто! Ты же мне жизнь сломала,- плаксиво начал жаловаться он, глядя как ее черные глаза, которые он так методично превращал в бельма, медленно наполняются слезами, увеличенными стеклами очков. – я же хотел уехать отсюда, из этого гнилого Верхнеуральска, я же жить хотел! Так нет же, ты не стала делать аборт и мы получили этого кретина, из-за которого мне, ведущему специалисту, надежде всего универа, пришлось брать первую попавшуюся работу, которую я терпеть не мог, ты вообще понимаешь, что ты со мной сделала?! Ты меня в болото вогнала, ты, мразь, ты виновата во всем!
-Саша,- виновато прошептала мать.- Сашенька..
-Заткнись! – прорычал он в ответ, вскакивая из-за стола.- Как же я мечтаю увидеть, что ты сдохла, псина! Пусть меня посадят, пусть, зато я больше не услышу твоих стонов по неземной любви, чертова дура! – он резким ударом сшиб ее на пол, она упала, ударившись лбом об угол плиты и затихла.
-Как же я мечтаю, чтобы все закончилось,- сквозь зубы прошипел Олег, выхватывая из держателя кухонный нож,- чтобы вы оба сдохли! Дурдом и тот лучше, чем эта квартира, которая мне омерзительна, и отвратительна такая мразь, которую мне приходится называть отцом! –Он замахнулся, но тот успел перехватить руку подростка, вывернув ее до хруста. Отец поднял упавший на пол с громким звоном нож, Олег дернулся, пытаясь его пнуть, в ответ тот с силой пропорол парню левую ногу выше колена, кровь брызнула на белую плитку кухни, Олег взвыл. Отец, пошатываясь, вышел, захлопнув за собой дверь, сын, мрачно покосившись на распростертую на полу в его крови мать, рванулся к окну, с  трудом залез на подоконник и метнулся вниз, с седьмого этажа.
Соседи снизу, услышав крики, вызвали «Скорую», мать, полторы недели безотлучно просидев в палате сына, наконец решила заявить в полицию, где ей быстро объяснили, что ее муж, бывший главный инженер завода, еще до технолога, хороший уважаемый человек, и заявление ее тут никому не нужно. От такой нереальной фантасмагории мать чуть с ума не сошла, теперь проклиная Олега за загубленную жизнь. Как только он смог ходить, они уехали, мотались год по всему Уралу, и везде отец их находил, звонил, пытался вернуть, сначала просьбами, потом угрозами. Матерью овладела паранойя, она вздрагивала от любого шороха, скандалила на работе и снова ходила по объявлениям. Теперь они оказались здесь, в Аше.
На узкой кухне с трудом умещалась мать, в своем теперь неизменном сером вытянувшемся свитере, прижавшаяся к плите, как тогда, и затравленно смотрящая на отца. Он снова приехал, выбритый, одетый в довольно чистый и отутюженный костюм. Только глаза смотрели на мать холодно и жестко.
-Опять бесплатный цирк? – криво усмехнулся Олег, теперь не уступавший отцу в росте. Они были очень похожи, хотя бы внешне, только глаза сына не умели вспыхивать тем злобным красным бычьим огнем, которым горел отец.
-Сын, я приехал за тобой,- хмуро отозвался отец. –Посмотри на него, - прикрикнул он на мать, Алину, - он же в тряпье ходит, не могла, что ли парню нормальные шмотки купить? Сама бы хоть нарядилась, к приезду дорогого гостя,- иронично проговорил он, бешено глядя на нее и наигранно улыбаясь. – Что, никого не смогла найти, даже как подстилка? А еще осмелилась меня бросить, теперь расхлебывай! Слушай сюда, я снова работаю, в отличие от тебя, и хочу воспитывать парня сам, поняла? Любой суд будет на моей стороне, тебя лишат родительских прав, как опустившуюся алкоголичку!
-Я не пью,- тихо ответила она,- и Олега ты не получишь!
-Ой, да ладно? – заржал отец,- Ты еще не разучилась разговаривать? Не пьешь, так я докажу обратное, мне плевать! Врач сказал, я подохну скоро, - решил он подавить на жалость,- рак желудка, так хочу видеть свое отродье перед смертью! Не волнуйся, ему отойдет квартира, тебе ничего не достанется, тварь! А его я люблю!
-Пошел ты,- сухо отозвался Олег.- Довольно и того, что мы тебя выслушали. Проваливай!
Отец жалобно посмотрел на него.
-Я же тебя правда люблю, сынок,- хрипло пробормотал он, - дал матери телефон, позвони, если что. – Боком он протиснулся мимо Олега и вышел. Мать села за стол и расплакалась, с минуту постояв над ней, Олег, хромая, потащился к себе. Плакать не хотелось, но, черт возьми, как е ему все надоело! Он с тоской поглядел в завешенное сумерками окно, жаль, что только первый этаж. Но у него еще оставалась заточка, на самый крайний случай, скверно было только за дурацкую, вечно издерганную мать.      
7.
Агата третий час сидела над алгеброй, проклиная бесконечные уравнения на чем свет стоит и боязливо поглядывая на нависшую над ней бабушку, изредка хрипло кашлявшую. Бабушка, Елизавета Викторовна, высокая, статная и сейчас, женщина считала учебу идеей фикс для своей внучки, обожая втолковывать ей данную истину. Сейчас она методично расхаживала за стулом внучки, холодно наблюдая, как та наспех пытается решить ненавистную задачу.
-Ну все или нет? Долго возишься! – нетерпеливо прикрикнула бабушка, бывший экономист- плановик в строительной фирме,- Я же тебе объяснила алгоритм, неужели так трудно применить его к конкретному условию?
-Не знаю я, почему ответ не сходится,- хмуро протянула Агата, тряхнув головой, пытаясь прогнать из глаз затравленное выражение. Бабушка с седьмого класса взяла на себя роль личного ментора внучки, вспыхивая по любому поводу, по любому промаху девушки начинался скандал, из-за чего алгебра, геометрия и физика прочно ассоциировались у Юрьевой с дантовскими кругами ада. –Четвертый раз переписываю! – она тоже начинала злиться и бояться одновременно.
-Дура! – веско проговорила Елизавета Викторовна, - Решай еще раз, до тебя должно, в конце концов, хоть что-то дойти! Или тоже хочешь стать девочкой для битья, как твоя мамаша? – А, это уже была любимая тема в семье, мать мгновенно принесло с кухни, где она нарочито громко мыла посуду, лишь бы не слышать ворчания.
-Что, опять орешь на мою дочь? – с нажимом заявила мать, влетая в спальню, - Еще не надоело?
-Тебя только не хватало,- огрызнулась бабушка,- она абсолютно не понимает алгебру, совсем как ты, наплодила гены!
-Насмотрелась сериалов, решила судьбы людей вершить? – саркастично спросила мать, Алена Евгеньевна, презрительно улыбнувшись,- Отстань от Агаты, ей и так тошно, у нее экзамен на носу!
-Я хочу, чтобы она сдала этот экзамен! – чеканя каждый слог выдохнула Елизавета Викторовна, резко бросаясь к девушке, заглядывая в исписанную и исчерканную тетрадь, и начиная судорожно гладить низко пригнувшуюся к столу Агату по голове,- Ты же умная, ты же хорошая девочка, тебе надо учиться, чтобы хорошо зарабатывать, чтобы мы тут не загнулись все с голоду, пока твоя мамаша трупы свои регистрировать бегает! – Бабушка села на любимый конек, она машинально теребила голову внучки, та дернулась в сторону, женщина вздрогнув, отошла.- А, нет, ты убегаешь от меня, да? Ты, маленькая дрянь, я же учу тебя! Я из тебя человека сделаю, не беспокойся! – прошипела она, глядя на смеющуюся дочь,- Что ты ржешь, как ненормальная?
-Плохие у тебя методы преподавания,  мамочка,- криво усмехнулась та, вскинув голову,- меня вот научить не смогла, да? Жалеешь теперь? Я не пошла в твои экономисты, и я занимаюсь любимым делом, что в этом такого плохого? – Алена явно вошла в раж, дразнить мать, не выносившую ее работу, она обожала. В семье подобное было чем-то вроде мрачной забавы.- Ее мне не порти, если она тупая, значит так и есть.
-Не будь фаталисткой, мамочка,- ехидно вклинилась Агата, - я вполне способна хоть что-то написать, я же отличница, ботаничка, как меня все обзывают!
-Лучше задротка, чем шалава,- прошипела бабушка.- Ты примерная девочка, не выйдешь замуж за первого встречного, не залетишь от него, а он тебя не бросит, как вот эту вот!
-Начали за здравие, кончили заупокой, - фыркнула мать,- ты же ее алгебре учишь, а не семейной психологии! И хватит звать меня шалавой, он у меня один и был, я не виновата, что так вышло!
-А кто виноват? Ты посадила мне на шею свое отродье, а сама удрала на любимую, как же, работу, где на тебе ездит полгорода, а ты им лапками машешь и хвостом виляешь, как собака! И девка твоя на меня смотрит так, словно я ее ударить хочу, да кому она нужна?! Кому вы без меня нужны-то будете? – сделала она вид, что начинает голосить.
-Ты еще про свою смерть заговори,- хохотнула Агата,- этого номера сегодня еще не было.
-Еще и дочь против меня подговорила,- уже суше обратилась бабушка к Алене,- имя ей дурацкое выбрала. Ты, - она ткнула в дочь пальцем, та невольно шарахнулась, Елизавета глумливо засмеялась,- какая ты ей мать, она тебя неделями не видит! Я с ней с малолетства вожусь, а мне никто спасибо сказать не может, одна только грязь в ответ! Да провались ты к чертям со своей алгеброй, тупая задротка, завали экзамен, как мамка, иди такой же идиоткой работать с трупами и алкашней! – на ее глаза навернулись привычные слезы, никого не трогавшие.
-Бойся ее, она проклинает,- съязвила Алена, ткнув хихикающую Агату носом в тетрадь. – решай свою алгебру, чтобы я тебя не видела. Пойдем мама, твой сериал скоро начнется.
-Еще ты мне покомандуй,- тихо пробормотала девушка, встретившись презрительным взглядом с матерью. Та вместо ответа наотмашь хлестнула ее по щеке, Агата криво улыбнулась.
-Плевать я хотела на тебя и твои удары,- язвительно проговорила она, мать в бессильной ярости сжала кулаки. – Что, следователь только бить может? Поговорить со мной не пробовала?
-Да пошла ты.- мать выбежала из комнаты. Удовлетворенная Агата склонилась над учебником алгебры и начал анализа, непрошеные и непозволительные слезы душили ее. За эти приступы слабости она себя не выносила. Задания еще кое-как удалось доделать, на большее сил не было, оставалась только злость. Сколько она себя помнила, мать  с бабушкой грызлись, отец бросил их, когда ей было четыре. Она его почти не знала, только слышала тогда мамин плач по ночам. Потом мать ударилась в работу, как и сейчас, плюнув на дом, да и на себя тоже. Ей было тридцать пять, но, глядя на нее кто бы так сказал? По работе мать сходила с ума, уже дважды ее ранили в перестрелках, когда она выезжала с опергруппой, оба раза бабушка загоняла истерики, требуя, чтобы дочь уволилась, а та в ответ только криво улыбалась. Она и в отпуске не расслаблялась, вечно сидя в компе и отслеживая статистику преступлений по Челябинской области, выезжая на встречи и семинары с коллегами. Часто, глядя на дочь, она отводила глаза, может быть, ей было стыдно. А может быть, она просто видела в девочке ярко проступавшие черты мужа, которого вспоминать не могла, чтобы ее не заколотило в бесслезной истерике. Агата не знала, похожа она на отца или нет, ей было все равно. В последнее время безразличие охватывало ее все чаще, тупое пустое безразличие, напрочь поглощавшее остальные чувства. Она ощущала себя пластмассовой куклой в руках глупого мальчишки, истыкавшего ее иголками. Изодранная иглами кукла продолжала улыбаться нарисованной улыбкой, ведь вместо сердца у нее была пустота полого изнутри тела. Как же Агата порой ей завидовала! У нее кукол было мало, она не любила в них играть, предпочитая с ногами забираться на подоконники, откуда бабушка постоянно ее сгоняла, и читать взятые в библиотеке книги.
Черт. Она вошла в соцсеть, машинально пролистывая ленту новостей. ВКонтакте отображает заявки в друзья, там мигало оповещение. Щелкнув мышкой, она увидела, что добавиться к ней хочет Кречетов, только его не хватало. На странице одноклассника не было ничего, даже фотографий и статусов, только контактные данные, и то без телефона. Впрочем, ее страница была почти такой же, только на фото профиля она поставила себе белую розу с кровавыми подтеками.
-«Зачем ты мне сегодня помог?» - написала она, добавив его в друзья,- «Я не просила, без тебя бы отлично обошлась. И вообще, я на тебя не смотрела, мне плевать».
-«Даже не сомневаюсь, задротка» - пришел ответ секунду спустя.- «Ты выглядела такой испуганной, а мне неинтересно смотреть, как ваши ржали бы над твоим страхом»
-«Не называй меня задроткой, пожалуйста»,- сухо напечатала она.
-«Я предпочитаю говорить что хочу, без указаний» - написал он, Агата раздраженно фыркнула. Хорошо еще, про ее выходку в школе дома пока не знают, рассказывать им что-либо было бесполезно в принципе. –«Чем занимаешься?» - последовал вопрос.
-«Загибаюсь от скуки» - она следила, что он ответит. Он промолчал, она допечатала.- «Почему на твоей странице нет записей?»
-«Как будто на твоей они есть» - последовал саркастичный ответ, она ухмыльнулась. –«Спорим, что ты в сеть заходишь раз в неделю, а остальное время учишься до посинения?»
-«Ты же сам отличник, не считая культуры»- написала она,- «с себя списываешь?»
-«Точно»,- неожиданно ответил он,- «Больше дома делать нечего, только и остается, что тупо учить». – Агата покосилась на часы в нижнем правом углу рабочего стола компьютера. Шесть вечера, за окном уже повис вечерний серо-сиреневый туман, холодный, слабо подсвеченный заходящим за многоэтажки солнцем. –«Где ты живешь?» - Она прищурилась, такие вопросы не задают. А, впрочем, ладно.
-«На Узкоколейной, у поворота на Омскую»- осторожно написала она. Ответ пришел сразу же.
-«Серьезно? Девятиэтажка с облупленным фасадом, бледно-серая?»
-«Да, седьмой этаж»
-«Раз тебе все равно скучно, вылезай на улицу, если не струсишь,- последовала ехидная запись,-  я живу напротив тебя, на Омской, девятиэтажка во дворах, первый этаж»- Агата резко вскочила со стула, вышла к двери, торопливо натягивая  темно-серую куртку.
-Ты куда? – сухо спросила мать,- На ужин придешь?
-Приду, тебе же некогда, зачем спрашиваешь? – беззлобно блеснула зубами Агата, вылетая на лестничную площадку и быстро сбегая вниз по лестнице. Можно было подумать, зачем она это делает, но ей просто реально хотелось вырваться подальше из душной квартиры, пропахшей пылью и страхом. Она рванула на себя тяжеленную дверь подъезда и вышла на улицу. Кречетов уже стоял там, неловко вывернув хромую ногу, прислонившись к уже остывшему после солнца фасаду дома. Всем видом он старательно показывал, что подошел на минуту, нехотя нацепив черную куртку и свои неизменные джинсы, натянутые прямо на грязные мокрые ботинки. Агата невольно слегка улыбнулась.
-Что это ты смеешься? – ну да, надо признать, психоз на смех у них был одинаковый, Агата отрывисто фыркнула.
-Ботинки у тебя прикольные,- ехидно отозвалась она. Кречетов, хмуро уставившись себе под ноги, пару раз сунул ботинки в подтаявший сугроб.- Ну и зачем ты меня позвал? Как бы скучно мне не было, у меня и так дел хватает, - пробормотав это, она словила себя на мысли, что противоречит себе же, но махнула рукой.
-А я сказал «иди» и ты здесь, значит, хотела сбежать из дома, только и всего.- черт, похоже, он просто прочел ее мысли! Щеки девушки начали медленно загораться помимо ее воли. Заметив это, Кречетов довольно улыбнулся, кажется, впервые за все время их знакомства.
-Эй, а в классе ты не улыбаешься, - подловила его Агата.- и вообще со мной не разговариваешь, а тут снизошел до такого внимания. Сам сбежать решил,- она вернула ему его сарказм, черные глаза Олега недовольно сверкнули.
-Связался с ботаничкой, теперь расхлебывай,- шутливо проворчал он.- А вообще хотелось на тебя взглянуть, раз на уроке не удалось. Ну признайся, училка тебя за дело колола или ей померещилось? – уставился он на нее пытливым взглядом, Агата пожала плечами.
-Не знаю,- хмуро отозвалась она, сверля глазами воротник его черного свитера, на который падал невесть откуда взявшийся  мелкий снег. Смотреть выше было страшно, похоже, мамашины пророчества сбылись и у нее наконец-то едет крыша. –Блин, почему похолодало, днем же все таяло! – Она с досадой топнула ногой, попав прямо по подмерзшей луже, мимо которой на дорогу тек весьма неплохой ручей, уходя куда-то под осевшие сугробы. Тая, они извивались острыми пиками, напоминая горы и фьорды где-нибудь в Норвегии. Здорово же прыгали у нее мысли, в Норвегии она никогда не была. –Черт!
-Лед весь день медленно намерзал на этой луже,- трагическим тоном возвестил Кречетов,- чтобы в разгар начинающейся мартовской метели какая-то школьница нагло просадила его сапогом. Банальная и бесславная смерть.
-Очень смешно. – проворчала Агата. –Скажи уже, что тебе от меня нужно, я домой хочу!
-А я нет,- неожиданно мрачно ответил он,- Зачем я тебя позвал? Сказать, что ты мне нравишься, вынужден тебя расстроить. Ты сегодня здорово зажгла на литературе, не каждый день увидишь такое шоу, нужно же было поблагодарить. – Черт, похоже на высокопарные метафоры его тянула банальная застенчивость, промелькнуло в голове у Агаты.
-А ты не прикалываешься? – тихо и недоверчиво спросила она. – Расскажешь потом классу, вы все поржете надо мной.
-И все-таки ты задротка,- криво усмехнулся он,- я должен рассказать, как стоял тут и плел неизвестно что, мечтая свалить отсюда и одновременно жутко боясь этого? У тебя явно плохо с логикой.
Агата поняла, что реальность понеслась по направлению к полному бреду, на бегу устроив короткое замыкание в ее голове. Стоявший перед ней парень иронично и вместе с тем напряженно смотрел на нее упрямым взглядом, а вокруг сгущались сумерки,  грозившие перейти в метель. Кажется, даже машины куда-то делись.
-Черт, я тебя не понимаю,- пробормотала она.- то ты меня со стенкой ровняешь, то говоришь, что я тебе нравлюсь. Это точно не подвох, а?
-Нет,- твердо ответил он. –считай, что мне не повезло. – Теперь черные глаза смотрели на нее холодно и настороженно. Агата вздрогнула, когда снежинка упала ей на голую шею.
-Я, извини,- пролепетала она,- я боюсь тебя, и, наверно, не доверяю. – выпалив, она робко подняла глаза. Кречетов невесело улыбался, глядя сквозь нее, как обычно.- Мне пора домой,- она почти побежала прочь, не оглядываясь. Олег упрямо смотрел ей вслед, пока метель окончательно ее не скрыла.   
8.
Возле школы дорожные службы навалили громадную гору свалявшегося обледенелого почерневшего от грязи снега, лежавшего неровными пластами, и дети с началки наперегонки лезли наверх, пытаясь заглянуть дольше торчавших в серо-голубом холодном небе труб, голых древесных веток и гор. Лариса Сергеевна закатывать истерику с вызовом родителей Агаты в школу не стала, пустив дело на самотек, ссора ограничилась только еще больше разгоревшейся взаимной ненавистью с Юрьевой. Кречетов, кстати, демонстративно отсел от нее едва ли не на последнюю парту. Ларка-чарка никак не могла понять этих детей, несмотря на шестнадцать лет в школе. То они готовы ее прибить на месте, то едва здороваются, обмениваясь быстрыми взглядами. Вникать в их проблемы она не собиралась, искренне считая, что в неполные семнадцать лет и проблем-то быть не может. Сама училка литературы только изредка позволяла себе вспоминать детство в многодетной семье, впервые вспыхнувшую тогда страсть к ярким тряпкам, из-за чего отец, бывало, ласково называл ее сорокой, перешитые со старшей сестры обноски, которые она терпеть не могла. Она приехала сюда сразу после универа, с кучей надежд и наивных школьных идеалов, просиживала с учениками часами после занятий, стараясь втолковать подвыпившей молодежи периода полуразвала СССР душевные метания Наташи Ростовой, которую обожала и на которую старалась походить. Плевать они хотели на Ростову, смеющиеся над ее нарядом и походкой грубые парни, которых она жутко боялась, по правде говоря. Родители много ее поучали по поводу нравов периферии, она на полном серьезе боялась, что данный ей по приезде одиннадцатый класс просто запрет ее в кабинете и пустит по кругу. Тогда она и выговорить бы такое словосочетание не смогла, покраснела бы, захихикала и сморщилась, теперь ей было все равно. Ей даже нравилась, что теперь она не глупая девчонка из Челябинска, приехавшая в двадцать пять лет покорять Ашу, привлеченная бешеной романтикой гор, а строгая и властная женщина, сорока одного года. По крайней  мере, ей так казалось, и тут появляется эта выскочка-малолетка, Агата Юрьева, и выставляет ее на посмешище перед выпускным классом, а она должна это простить! Поостыв, Лариса Сергеевна, поняла, что простить придется. Они же дети, маленькие злые собаки, готовые разнести по городу любую сплетню, а сплетен она боялась больше всего. Замужем она не была, прочно закрепив за собой славу синего чулка, шарахаясь от встречных парней, как тень. Дошарахалась, приходилось признать. Она хорошо научилась замечать, как летит время, потесняя ее в дальний угол сцены жизни, за кулисы. Теперь приходилось проглатывать обиду, сваливать откровенную наглость на трудности семьи и сложный характер Юрьевой, смаковать каждую фразу в объяснительной, пытаясь не выставить себя полной идиоткой хотя бы на бумаге. Какая-то, неведомая ей правда была на стороне обозленной девушки, вспыхнувшей, по сути, из-за пустяка. Она приходила к ней на допзанятия, на репетиторство по литературе, отвечала точно, но холодно,  сочетая в глазах наглость и одновременный страх наказания. Шавке снова хотелось нашкодить, она явно не знала, куда деть бешеную энергию. Юрьева вела себя на уроках, как хорек, боязливо высовываясь из своей норы, чтобы ответить, вздрагивая под шипением и хихиканьем одноклассников и смеряя их ледяным безразличным внешне взглядом. Может быть себе она и хотела казаться униженной и сломленной, но таковой не являлась точно. Ларисе Сергеевне она иногда виделась собакой на цепи, дворняжкой, пытающейся прикинуться терьером. Пока она на цепи, она униженно виляет хвостом перед остервенелой толпой сверстников, чтобы ее не ударили, но стоит спустить ее с цепи, и она бросится на них, оскалив зубы. Или приведет кого-то сильнее и натравит, а сама отскочит в сторонку, счастливая, что колотят не ее. В зеленых глазах Юрьевой частенько появлялся такой издевательски-подлый блеск, особенно когда девки начинали в который раз ее игнорировать. Словно она мечтала выкрасить их кровью двери кабинета литературы, только вот действительность не позволяла планам осуществиться. И сарказм, и неприкрытая злость лезли из Юрьевой, как из помойного ведра, это было заметно по ее редким фразам, оброненным в спину той же Анюте Андреевой. Сама Андреева, стерва, мнящая себя обольстительницей, была немногим привлекательнее тихушницы Юрьевой, в лицо виновато улыбающейся и готовой всадить парочку ножей в спину. От одиннадцатого класса за километр веяло подлостью, тупой и открытой у крикливых дур, выступавших здесь основным оружием, и умной, тщательно завуалированной, как у двух антилидеров, Андреевой и Юрьевой.  А хуже всего было сознавать, что класс так глупо попал к идиоту-информатику, которому плевать было на все, кроме «Доты» и кучи неизвестно откуда бравшихся друзей. Иногда Лариса Сергеевна ставила себя на его место и вынуждена была признавать, что сама не справилась бы с этим классом, бешеным, самодовольным, самоуверенным, и на удивление крепко спаянным между собой Андреевой, Орловым и их компанией.
Как собачья свора, из которой особняком стояли только тихо ненавидящая всех примерная, в больших кавычках, отличница Юрьева, и ее лезущий на любой рожон бешеный друг, Кречетов. Парня Серебрякова разгадать не могла, он был непредсказуем.   Непонятно было, зачем ему постоянные споры с Орловым, плотно сбитая баскетбольная команда всех мальчишек класса уже вовсю точила на Кречетова зубы, а он плевать хотел, сидел на уроках, уткнувшись уже не в телефон, а нагло и открыто сверля взглядом Юрьеву, всякий раз его игнорировавшую. Серебряковой все это казалось тупым ребячеством и мышиной возней, откровенно говоря, ее эти дрязги  основательно достали. В классе Кречетов не общался ни с кем, подчеркивая свое немереное высокомерие. Иногда на него находило, он в упор не видел даже свою Юрьеву, прибегая на урок с опозданием, за милю чуялся густой запах сигаретного дыма, парень курил за гаражами каждую перемену, а классный руководитель этого замечать не хотел. В ответ на выговор Ларисы, Кречетов сухо попросил, чтобы от него отстали, и занялся любимым телефоном. К его, да и к ее учебе претензий не было, оба отличника тянули класс на хорошие баллы, но в кабинете было страшно находиться из-за плотной, хорошо ощущаемой атмосферы скрытого, текущего по венам бешенства. Дисциплина на ее уроке хромала, обуздать зарвавшихся тварей она не могла и не хотела, предпочитая признаваться себе в своей же слабости, спускать все на самотек, и в итоге демонстрировать все то же равнодушие, ничем не отличавшееся от тактики поведения их классного руководителя, помешанного на своих играх. Хотя, наверно, в отличие от него, она пыталась, по крайней мере, понять, скрывается ли за личинами остервенелых собак хоть что-то, за что можно ухватиться. Она обычно оправдывала себя тем, что класс запущен и разболтан, с ним не работали в средней школе, а сейчас, за два с половиной месяца до окончания, начинать какие-либо действия тупо и  бессмысленно. Относительно спокойно они себя вели только потому, что плевать на нее хотели, а она уходила, отбарабанив свой материал. Она не трогала их, они не лезли к ней, ухитряясь сохранять шаткое, мало кому нужное равновесие. Тишину иногда нарушал только Кречетов, заходясь в сухом отрывистом кашле. Через неделю после скандала с Агатой, он с Юрьевой не общался вообще, замкнувшись и уйдя в себя. Даже выученное стихотворение К.Д. Бальмонта из него приходилось вытягивать чуть ли не клещами. Заморачивать голову чужими проблемами Ларка-чарка не собиралась, довольно с нее было и демонстрации показного вежливого интереса, за которым скрывалось такое же вежливое безразличие. 
Агата сидела напротив училки, брезгливо уткнувшись в тетрадь и делая вид, что читает, лишь бы не замечать царящий кругом гвалт. Праздник жизни, в котором она была пустым местом и давно смирилась с этим. Сейчас ее беспокоило только то, как бы остаться незамеченной, а потом быстро  сбежать домой и закрыться у себя в углу, где ты предоставлен сам себе. От резких криков беснующейся в коридоре толпы она временами вздрагивала, обводя кабинет тяжелым презрительным взглядом, потом опять уходила в астрал, старательно изображая безразличие.
-Не надоело строить из себя воплощение одиночества? – раздался над ухом резкий голос Кречетова, бесцеремонно рухнувшего на соседний стол, выставив в проход между партами ногу. Он развернулся к ней, ехидно улыбаясь, наверняка мечтая отплатить ей за нечаянно нанесенную обиду. В вопросах отношений Юрьева была полным профаном, но и она могла сообразить, что злит и бесит парня одним своим видом. Впрочем и он ее тоже, она сразу же вспылила.
-Я ничего не строю, тебе-то что? –насмешливо спросила она, нагло глядя ему в глаза.- Или больше заняться нечем, что снизошел до разговора со мной? Последнюю неделю ты, вроде как, предпочитаешь общаться с пустым стулом на задней парте, неужели надоело? – Сарказм был возвращен в полном объеме, она почувствовала самодовольное удовлетворение.
-Ты, кстати, в курсе, что представляешь со стороны весьма жалкое зрелище, сидя тут и трясясь от страха, как бы к тебе не прикопались по пустяку? –довольно улыбнулся Кречетов, холодно глядя на нее. – Может быть, тебе и кажется, что ты похожа на врубелевского демона в гроте, хотя в реальности больше напоминает побитую шавку.
Агата вспыхнула и опустила голову, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
-Что ты ко мне пристал? – звенящим голосом пробормотала она, опасливо поглядывая на занятую журналом училку,- Что тебе от меня надо, не лезь ко мне, это не твое дело,- скороговоркой выпалила она как мантру. –Доволен, что умеешь читать мои мысли?! Это вообще не твои проблемы, кто ты такой, чтобы ко мне лезть? – чеканила она каждый слог.- Я терпеть не могу говорить с людьми, тем более с тобой!
Кречетов наигранно захлопал в ладоши.
-Браво, наша несмеющаяся принцесса обиделась! Мамочке жаловаться побежишь? А между тем, ты реально дура, хоть и с красивым именем. – Агата против воли вопросительно уставилась на него.- Такое ощущение, что ты боишься всего на свете, дрожа как осиновый лист, вон, у тебя даже пальцы трясутся, как у наркоманки. – Он резко схватил ее за руку, она вздрогнула. –Холодная, давай, расслабься, я не кусаюсь.
-Ты у нас самый умный, что ли? – язвительно спросила она.- Решил подтвердить репутацию зануды? Сказала же, не лезь ко мне, я тебе не нравлюсь, ты просто смеешься надо мной и все. – резко добавила она, боясь на него взглянуть. Так нагло с парнями Юрьева не говорила никогда, и теперь ей казалось, что она вот-вот взорвется.- Ты зря вбил себе в голову, я тогда просто здорово разозлилась на литературе, училка вместе с тобой пошли под горячую руку, - она запнулась, не зная, что говорить, вернее, лепетать себе под нос дальше. Не слыша ответа, она робко подняла голову, Кречетов серьезно, без  своей так злившей ее саркастической улыбки, смотрел на нее холодным отчужденным взглядом. Потом, тряхнув головой, все же криво усмехнулся.
-Ты реально дура, Юрьева,- пробормотал он,- зубрила недоделанная. –Шарахнувшись от нее, он метнулся к себе за парту, скрывшись за Риткиной спиной.
-Ничего ты даешь! – услышала Агата восхищенный голос Дашки и ее довольное хихиканье. Та уже присела рядом, распустив длиннющие надушенные и налакированные космы,- Так отшить, это искусство.
-Отстань,- мрачно проговорила раздраженная до предела Агата,- тебя еще не хватало.
-Ты у нас дружишь теперь? – насмешливо продолжала выпытывать Дашка, пощелкивая пальцами,- Решила поломать репутацию задротки, что ли? – Дашка отлично знала, как Юрьева реагирует на клички и издевки, чаще всего дело кончалось дракой и истерикой. –Жаль, тебе не удастся, вон, даже этот псих от тебя сбежал. – в голосе сквозил уже неприкрытый смех.
-Я ни с кем не дружу и плевать я хотела и на него, и на тебя, так что вали отсюда! – взорвалась Агата.
-Юрьева, тише, уже звонок! – с явным наслаждением одернула ее Лариса Сергеевна, в такт дребезжанию за дверью. Агата молча кивнула, мечтая провалиться куда-нибудь подальше под землю. Она спиной ощущала мрачный взгляд Кречетова, теряясь еще больше. А тот, закрывшись учебником, чуял, как его колотит от бешенства, безуспешно пытаясь хоть как-то взять себя в руки и понять, что происходит. Эта девчонка с самого начала жутко его бесила, теперь он на нее смотреть спокойно не мог, все внутри переворачивалось. Порой он жаждал, чтобы кто-нибудь довел эту задавалу и недотрогу до слез, меньше бы из себя воображала. Что бы он не делал, ей на все было плевать! Ботаничка, идиотка с походкой подстреленной лани и таким же взглядом, дернул же его черт в самый первый день встретиться с этими глазами цвета болотного мха! Куда уж проще стерва Андреева, строящая глазки самой себе и подмявшая под свою шпильку полшколы, во главе с Орловым, старательно смешивающим его со стенкой при встрече. А здесь, здесь он ничего не мог понять, почти даже и не хотел понимать. Иногда ему становилось страшно, неужели он будет таким же, как его мать, готовая на коленях ползать перед пьяным в стельку отцом, лишь бы не рушить семью. И ведь она твердит каждую минуту, что любит его, что он исправится и все будет хорошо. Для нее любовь, похоже, что-то вроде раковой опухоли, давящей на мозг. Курс химиотерапии в виде побоев и попыток суицида оставленного на двадцать пятом плане жизни сыночка, саркастично говорил он себе, слегка ее отрезвил, жалко, силы лекарства хватило ненадолго. Стоило объекту появиться в поле зрения, и она уже тает, как снег на солнце, и прихорашивается к его приходу. Самое интересное, что и он сам тоже так делает, тоже вынужден признаться себе, что ждет отца и скучает по нему. Проклятье, вечно быть в положении обруганной шавки, униженно ползущей к хозяину в ожидании очередного удара сапогом, дурацкая собачья привязанность, как же он ее не выносит, как ненавидит! Даже эта училка, Ларка-чарка, объясняя своего Бальмонта,  сверлит его подозрительным взглядом, в ожидании подвоха, почему? Потому что он одет в обноски и психует из-за ее придирок к форме только от того, что у матери нет времени и денег ее купить?  Что он, зачумлен, что все от него шарахаются, как от привидения?! Девчонка его бесила, он ее терпеть не мог. Дурацкую болтовню про симпатию он сказал, только чтобы подразнить ее, побольнее уколоть тупую ботаничку, в который раз ощутить свое превосходство, только и всего. Весь их класс тайком смотрит на него, а ей всегда наплевать! Он просто хотел ее унизить, хорошо бы еще самому в это верить! Дурацкая девчонка, тупая, ничего в упор не видящая, мать, которую он так любит, что готов  спрыгнуть хоть со всех этажей в этом городе, лишь бы утихомирить в себе эту любовь и доказать ее существование, отец, которого он, как не старался, так и не смог возненавидеть, замкнутый  красный круг идиотского отчуждения. Что с ним происходит, в чем дело?! Этого он объяснить не мог, внешне сидя спокойно и безразлично, а на деле задыхаясь от ненависти. Какого черта он полез к девчонке, выпалив собственные мысли той, кому они ни к чему?! Она же притворяется, что обожает одиночество, думает, что смогла всех обмануть, да ее страстное желание бегать и носиться по коридору, как они, да просто болтать с ними видно за целую милю. Только вот никто же не видит, почему? Почему все всегда притворяются, почему он не может увидеть вокруг ни одного искреннего лица, почему он сам должен вечно носить маску холодной отчужденности и делать вид, что ему все по барабану, почему? Почему он не может тупо разговаривать с матерью даже на самую глупую и наивную тему, она отвергает, а он стесняется, боится обронить неосторожное слово, чтобы не вызвать истерику, очередную истерику на пустом месте? Вопросов было полно, а ответов у него не было, и это бесило Кречетова, не давая ему покоя. Почему она такая холодная внутри, почему он должен изображать из себя кусок льда снаружи? Чего ей стоит просто взять его за руку на секунду, он, что, так много просит?!
Литература плавно перетекла в профильный урок экономики, на котором большинство ловило мух, пока энтузиасты алгебры и иже с ней пытались спасти класс вялыми ответами и объяснениями бесконечных кривых рынка. Здесь Кречетов мог вздохнуть свободно, за математику он не волновался, можно было слегка расслабиться и уйти в дерби соцсети, машинально пролистывая в телефоне однообразные пошлые анекдоты, каждый из которых повторялся в разных пабликах раз по двадцать, пока не впечатывался в голову чугунными буквами.
-Олег, что ты можешь сказать нам о кривых безразличия? – вырвал его из апатии голос Анны Витальевны, училки экономики. Кроме классного и физрука мужчин в этой школе, похоже, не было, голос тридцати пятилетней тетки резал по ушам, истосковавшимся по наушникам и кинофильмам ужасов на компе. Кривые безразличия были ему безразличны, это, в принципе, он и мог сказать. Машинально он потащился к доске, кажется, кто-то поставил ему подножку, он споткнулся и едва не упал, схватившись рукой за парту. Народ, естественно, заржал, Трубников нагло ухмыльнулся, перемигнувшись с Орловым, Кречетов отметил это чисто автоматически. Смех его парализовал, начисто выбив из колеи, он на секунду замер, не зная, что ему делать, потом рванулся к Трубникову, тот вскочил.
-Анна Витальевна,- плаксиво заорал Колян, реально испуганный,- он совсем оборзел, на уроке дерется.
-Он трусит идти с нами за гаражи! – заржал Орлов, сполна вернув свое унижение, Кречетов побледнел от злости.
-Это не твое дело, тварь, - хрипло проговорил он,- я не трус и никто не смеет меня так называть! Заткнись!
-Сам заткнись, раз больше ничего не можешь! –глумливо отозвался Орлов, развалившись на парте,- Шавка хромоногая! Нищеброд!
-Ребята, успокойтесь или я вызову директора! – крикнула училка, ответом был жуткий хохот, под шумок Анна Витальевна предпочла убраться из класса вон.
-Анархия, мать порядка,- возвестил Радыгин, вытянув под три парты худые длинные ноги. – Что, Кречетов, слабо пойти за гаражи против нас? Или ты даже к девке подойти боишься?!  Она тебя отшивает, а ты терпишь? – очевидно об этом знал уже весь класс, черт, это было слишком! Олег растерянно замер в проходе между партами, не зная, на кого бросаться, мир вокруг слился в сплошную ревущую толпу. Как и в прежние годы, как и всегда, все повторялось снова и снова.
-Идет,- крикнул он, пытаясь перекрыть смех,- сразу после уроков за гаражами. Там посмотрим, кто из нас  трус, мразь!  И не смей ее трогать, ты понял?! – Орлов осклабился в ответ. Что выбесило Кречетова окончательно, так это каменное молчание Агаты, чертова предательница, она же не при делах! Сидит, закрыв пылающие красные уши руками и волосами, думает, что спряталась.
В класс влетел директор, кое-как успокоив озверевшую толпу. Атмосфера уже достигла такого накала, что любой срывался по пустякам, вроде подножки. Класс ждало нехилое развлечение, первый ряд стерв под масками жеманных девчонок уже собирал ставки на победу и на поражение. На стрелку рвались всем скопом и Агата не могла отказаться от предложенного зрелища. Не смела, в очередной раз расписываясь в собственной трусости.       
9.
Снег на заднем дворе почти растаял, пустырь, где обычно играли в футбол, представлял из себя вязкую булькающую черно-коричневую массу подтаявшей от яркого света грязи, островков бурых низких сугробов, и редких пучков пожухлой прошлогодней травы ближе к дальнему краю поля. Солнце, светившее с утра, к обеденному перерыву испарилось, уступив место принесенным с вздымавшегося почти напротив высоченного Казарменного гребня сине-серым тучам, грозившим принести скорый дождь. Едва прозвенел последний звонок, класс толпой ринулся на пустырь, на столь нелюбимую и запрещаемую учителями, и от этого не менее желанную  стрелку. Поеживаясь от порывов ветра, Дашка с Анькой насмешливо поглядывали на стоявшую поодаль Агату.
-Что, ненормальная, пришла посмотреть, как побьют твоего дружка? – томно протянула Аня, затягиваясь сигаретой. Курила она третий день, но об этом уже знали все и жестко завидовали.
-Отвали, он мне не друг! – огрызнулась Юрьева, доставая телефон. –Я тоже пришла снимать. – Дашка одобрительно кивнула. Из-под наставленных у задней стены школы турников вышли Радыгин с Кречетовым, позади Орлов с Радыгиным.
-О, девочки уже тут,- весело крикнул Сашка, влюбленными глазами сверля Аню. – по-моему, нам стоит завести в сети отдельный сайт нашего класса и выставлять туда разные хохмы, вроде сегодняшней. Ну так что, Кречет, слабо тебе признаться в жгучей любви к нашей ботаничке, Юрьевой, а? Мы же видим,- хихикал Орлов,- как ты на нее смотришь, давай, она здесь, вперед! Трусишь, да? Кишка тонка? – сигнал был подан.
Кречетова как с цепи спустили, он рванулся на Сашку, выхватив давно припасенную заточку, тесно сомкнутый круг класса не давал ему шага сделать. Шило сразу же выбили, Колян, громко смеясь, снимал видео, чтобы оцифровать потом и выставить в сеть, девчонки, затаив дыхание, наблюдали за бесплатным шоу, пока парни остервенело пинали ногами валявшегося в грязи Кречетова. Он пытался встать, его били в грудь, он падал, оскальзываясь на влажной грязи и песке.
-Ну, у тебя еще остались правила, ты еще хочешь диктовать нам условия? – вальяжно спросил Сашка, наступив Олегу на шею так, что тот вынужден был лежать, не шевелясь, уткнувшись носом в мокрый снег и траву.- Давай, мы ждем признания!
-Пошел ты,- прошипел Кречетов, тщетно пытаясь высвободиться. Девчонки заскучали, они ожидали борьбы, а тут оказалось простое избиение. Агата, бледная от злости, машинально кусала губы, не веря до конца в жуткую нереальность, наигранность и фантасмагоричность происходящего.
-Скажи нам, что любишь ее, и мы от тебя отстанем, обещаю,- визгливо заржал Радыгин, играя в футбол с комьями грязи. –Не правда ли, Агата, каждая девушка мечтает о подобном? – хриплое карканье перепуганных раздраженных ворон перекрыло громкий смех, раздававшийся отовсюду. Улучив момент, Кречетов все же встал, накинувшись сзади на Орлова. Ему удалось повалить Сашку и вытащить у него заточку, подоспевший Радыгин сорвал его с друга, швырнув на траву, Кречетов закрылся сумкой, ее у него выхватили, забросив куда подальше. Агата шарахнулась в сторону, ее перехватила железная рука Андреевой.
-Смотри, змея,- елейным тоном проговорила та,- смотри, не отрываясь или тебя постигнет та же участь. Твой парень слишком зарвался, пошел против правил, хочешь последовать за ним? Снимай, сама же хотела! – Она следила, не отрываясь, за тем, как Агата достает из сумки телефон и дрожащими холодными пальцами пытается настроить камеру. Орлов вошел в раж, он махал заточкой перед лицом Олега, придавив того к земле, пока остальные снимали и ржали. Кречетов, извернувшись, перехватил заточку, пропоров Сашке руку, тот взвыл от боли, Кошкин вывернул кисть Кречетову, схватив оружие и всадил Олегу в плечо, тот только зашипел, снова и снова пытаясь встать. Увидев кровь, льющуюся на землю, Дашка заорала не своим голосом и рухнула в обморок.
-Сашка, ты же его убьешь! – завизжала Ритка, - Нас посадят!
-Заткнись, дура! – сохранивший хладнокровие Радыгин одним сильным ударом в шею вырубил Кречетова, остервенело выдернув у того из плеча заточку и кое-как перемотав. Бледный Сашка, дрожа, привалился к брезгливо отшатнувшейся Ане, со страхом смотревшей на текущую из-под рукава ветровки кровь. –Норм, Саша, - Колян услужливо перетянул глубокий длинный порез, Радыгин сухо кивнул.- он даже бить как следует не может, слабак!
-А признания мы так и не услышали,- вздрагивая от истерического смеха, пробормотала Катя, - он не выполнил условие!
-Остынь, вы же его убьете! – осмелилась наконец Агата выйти из круга, осторожно наклонившись над Кречетовым. Тринадцать человек громко заржали в ответ.
-Юрьева, не иди против системы,- тонко улыбнулась Аня.- или ты так его любишь, а нам врала? Определись, на чьей ты стороне.
-Да плевала я на ваши стороны, это же зверство! – повернувшись к ней, заорала Агата,- Вы понимаете, что вы делаете? Помогите, что стоите, мрази тупые!
-Следи за базаром,- оборвал ее затягивавшийся сигаретой Радыгин, ткнув ногой Кречетова.- Эй ты, вставай, мы еще не закончили.
Кречетов, с трудом сев, смерил стоявшую рядом Агата звериным взглядом, зажимая  левое плечо. В отключке он был минут пять, не больше, хотя многие из зрителей с тревогой смотрели на часы, драка под окнами школы не могла пройти незамеченной.
-Давай, говори,- нетерпеливо рявкнул Радыгин,- я тебе покажу любовь, псина полудохлая! Три слова, и купишь себе спокойную жизнь.
-Скажи им,- прошептала Агата, - пусть они уйдут.
-Что, вернул обиду, Сашенька?- брезгливо передразнил голос Ани Кречетов, старательно придавая себе визгливый тембр.  – Рад, да, теперь подхалимы снова вернутся? И что ты сделаешь, прирежешь меня? Скажи сам свое признание любимой Анечке, а то вдруг не знает! – он вынужден был опереться на Агату, перед глазами и так все плыло. Орлов, толкнув Юрьеву в сторону, шарахнул Кречетова по раненой руке, тот закричал от боли, Сашка схватил его за плечо, продолжая выворачивать.
-Ну, я не слышу! Проси прощения у меня и кричи, что любишь свою шавку, быстро!
-Извини,- пробормотал Кречетов, Орлов сжал сильнее.
-Громче, пусть все слышат!
-Извини, что не понял сразу, кто здесь главный! – крикнул Кречетов, стуча зубами и заикаясь.
-Дальше,- Орлов осклабился, Аня с каменным лицом снимала на камеру новенького розового айфона очередное видео. За девять минут драки материала набралось на целый фильм, в школе, кроме вахтерши, никого не было, мелкие учились в эту неделю в первую смену.
-Я люблю Агату Юрьеву!- с вызовом закричал Олег, глядя в землю и вздрагивая всем телом.
-Ну вот, Агата,- протянула Аня,- а ты сомневалась. Видели, девочки, какой у нас в классе бразильский сериал! Можно кино снимать, в Инстаграме уже четыреста лайков, и просмотров все больше!
Орлов брезгливо отпустил Кречетова, оставшись без поддержки, тот упал на спину, как жук, который не может самостоятельно перевернуться. Честно говоря, это было жалкое и смешное одновременно зрелище. Нащелкавшись и наснимавшись вдоволь, зрители быстро ретировались.
-Как видишь,- проговорил Орлов,- я доказал, что ты трус. Поздравляю, теперь ты не существуешь, пустое место.
-Идиот,- негромко пробормотала Агата.- я в полицию заявлю!
-Тебе охота мелькать в подобном, примерная девочка, идущая на медаль? – криво улыбнулся Сашка,- Наверху сто раз подумают, а не лишить ли тебя столь желанной награды, с которой ты так мечтаешь отомстить нам за издевки! Не советую лезть мне поперек дороги, детка,- весело добавил он, быстро спускаясь с обрыва за гаражи и дальше в низину. Кречетов, шатаясь, встал, лицо у него было в ссадинах и кровоподтеках, сумка с учебниками валялась в кустах, ремень на ней был оторван.
-Тебе помочь? – испуганно спросила Агата, его передернуло.
-Катись к черту,- прошипел он в ответ. – можешь посмотреть сериал в Инстаграме и  на Ютубе, надеюсь понравится, я старался,- саркастично добавил он.
-Сволочи, тебе же в больницу надо,- попыталась она вмешаться.
-Без тебя разберусь,- отрезал он.- не лезь ко мне. Ты же, помнится, этого и хотела, все, я к тебе не подойду, можешь не бояться! –она молчала.- Тоже считаешь меня трусом, да? –звенящим голосом заговорил он. –Хорошее видео получилось? Я видел, как ты снимала, ракурс был отличный, будет над чем поржать дома, не так ли? Ты как забитая собачонка, радуешься, что ударили не тебя, хоть и притворяешься, что сочувствуешь. Лицемерка, тебе можно в актрисы идти!
-Зачем ты так? – всхлипнула Агата, он, не отвечая, потащился домой, вниз с обрыва.
На следующий день никто не ожидал, что он вообще придет в школу. Инстаграм пестрел лайками и комментариями, за ночь смонтировали целое кино и скинули всем друзьям, видео пошло по Сети, ржал весь Челябинск, число просмотров перевалило за четыре тысячи и продолжало расти. Фотки с подписями разошлись по пабликам ВКонтакте, город Аша приобрел дикую популярность, число интернет-друзей у Сашки Орлова резко возросло, теперь и Анька с невольным восхищением смотрела на него, а большего Орлову и не требовалось. Агата всю ночь пыталась удалить видео, но это уже был хит, разошедшийся быстрее, чем круги на воде от брошенного камня. Незнакомые люди писали ей, что, если она обратится в полицию, будет плохо, она испугалась прямых угроз, она впервые по-настоящему испугалась. Ей было стыдно, страшно, мерзко, ее тошнило и от одноклассников и от себя самой, ведь она действительно ничем не помогла Кречетову. Неужели он прав, и она ведет себя, как побитая шавка, скулящая от обрушенных на нее тычков и радующаяся, когда попадает кому-то другому? Она так легко отошла в сторону, она сразу же сломалась, это была даже не ошибка, это было предательство. Неужели она еще хуже, чем Орлов и остальные? Они обозлились на парня за то, что он им перечил и сыграли на его слабости, а она стояла и смотрела, боясь даже попытаться помочь. Ее не раз прессовали, угрожали избить, она жила в постоянном страхе, но дело никогда не доходило до настоящей расправы, ограничиваясь тычками и щипками, и слезами ее в углу женского туалета после уроков, не более. Они так легко озверели, буквально сошли с ума, найдя слабину в Кречетове и разом припомнив ему все его высокомерие и наглость, неужели она такая же?! Что теперь делать? В полицию заявить она боялась, она реально боялась выходившего из себя по любому поводу Орлова, вполне способного реализовать свои угрозы, она боялась, что Олег станет ей мстить и будет иметь на это полное право, она шла в школу, как на заклание, ни словом не обмолвившись дома, где мать с бабушкой ссорились, как обычно. Черт, почему люди не выглядят снаружи так, как выглядят их души, все было бы намного проще! Найти ответы на свои вопросы она не могла, похоже, что девушка здорово запуталась. Она понятия не имела, что ей теперь делать, драка могла повториться в любой момент, этим и опасно было вечное игнорирование. И повторить избиение могли с ней, вряд ли Кречетов стал бы защищать ту, кого считает предательницей. Трезво разобраться в себе не получалось, к матери подойти она боялась, та бы сразу завела проверку в школу, а это грозило Агате страшно даже подумать чем. Бабушка была бесполезна, повернутая только на работе. Черт, почему она не может быть такой же? Она с радостью согласилась бы все вернуть, быть задроткой в полном одиночестве, лишь бы… Лишь бы что?  Лишь бы не видеть свалившегося ей на голову Кречетова, из-за которого  и начались проблемы. Проще было спрятаться, забиться обратно в нору, чем подойти и попросить прощения. А зачем его просить, возражала сама себе Агата. И тут же одергивала себя: он и смотреть на нее не станет. Дальше возможна только ненависть, она поступила бы именно так на его месте. Открыто любить в этом классе невозможно, любая слабость означает здесь крупный промах. Раньше Кречетов считался антилидером, теперь он был никем. То, что попало в Интернет, остается там навсегда.
В школу Кречетов явился, как ни в чем не бывало, спокойно пройдя через класс к парте Агаты на первой перемене перед уроком физики. Выглядел он ужасно, белый, как полотно, в синяках и ссадинах, неловко отставляя больное плечо, как подстреленная птица. Ритка брезгливо захихикала, но тут же осеклась под мрачным взглядом Ани. Орлов, спрятавший бинт под рукавом пиджака, с наигранной веселостью наблюдал за происходящим, откровенное недоумение выражалось только на лице Радыгина, считавшего, что Кречетов тупо нарывается на нож, как заведенный, словно ищет больших неприятностей. Агата виновато смотрела на бывшего соседа по парте, широко распахнув глаза. Он подошел к ней, криво улыбнувшись.
-Испугалась вчера? – невесело спросил он, она кивнула.
-Прости, что не помогла,- заикаясь, пролепетала она, чувствуя, как вся горит. – я правда не знала, что мне делать, я не лицемерка. Просто трусиха.
-Я знаю,- спокойно отозвался он.
-Слушай,- она невольно замялась,- то, что они заставили тебя сказать, сплошь вранье?
-А ты как думаешь? – черные глаза Кречетова хитро смотрели на нее, слезясь от сдерживаемой боли.
-Я уже не знаю, что думать,- она мотнула головой,- я запуталась. И очень боюсь. Тебя, их, даже себя самой.
-Доверься мне,- хрипло проговорил Кречетов. А потом он просто поцеловал ее перед всеми, нагло и открыто, плевав на вчерашнюю драку, плевав на все. Она не отстранилась, только задрожала от неожиданности, и замерла, почувствовав свою ледяную влажную ладонь в его горячих тонких пальцах.
-Уже звонок, если это кому-то интересно. – вырвал класс из оцепенения голос подошедшей физички, Кречетов, тихо смеясь, отстранился от Агаты, сев рядом за парту. Физичка, Виктория Леонидовна, смерив их недовольным взглядом, перешла к уроку.  Сашка Орлов остолбенел, это уже был прямой вызов.
10.
После уроков Олег, не обращая внимания на робкие протесты Агаты, пошел с ней, провожать до дома.
-Между прочим, я не говорила, что ты мне нравишься,- с притворным недовольством заявила она, пытаясь приноровиться к его быстрой ходьбе. Уйдя в себя, Кречетов, похоже, запросто мог развить вторую космическую скорость, при этом больная нога ему особо не мешала. Увидев наконец, как она спотыкается, он пошел немного медленнее.- ты мне слова сказать не дал, разве так можно?
-Ну,- протянул он,- покажи мне, где написано, что так нельзя. И, кстати, ты не стала вырываться и кричать, признай, что тебе понравилось.
-И все-таки, ты слишком умный,- засмеялась Агата, слегка ткнув его в бок, тот от неожиданности дернулся,- ой, прости, больно? Ты в больнице вообще был, они же тебя заточкой били!
-Да нет,- он подмигнул ей,- просто прикололся. Такое лицо у тебя было, не удержался.  Был я везде, не беспокойся, хорошо, мать ничего не знает, я ей сказал, что упал с лестницы. А в полицию идти бесполезно, я им сам докажу, что не являюсь пустым местом! – в его голосе отчетливо зазвенела злоба, но он сдержался, быстро взяв себя в руки.-  Видишь, ты со мной не соскучишься! Ну так как, ты еще меня боишься?
-Нет,- Агата поправила сумку на плече, - зато боюсь, что Орлов тебя убьет.
-Давай ридикюль, - вместо ответа Кречетов стащил с нее сумку, - черт, ты кирпичи там таскаешь?
-Учебники,- она настороженно вскинула голову. Кречетов только фыркнул, всем видом показывая, что сумка весит немногим меньше тонны.- я всегда так хожу.
-И еще кого-то боишься? С такой подготовкой ты уже чемпион мира в супертяжелом весе! Орлову не повезет, если он будет наезжать на тебя, сначала ты его побьешь, а потом я добавлю,- с угрозой закончил он, пока Агата пыталась просмеяться.
-Это говорит человек, похожий на зомби после вчерашнего? Тебе нужен тональник, надо замазать синяки, а то люди шарахаются. – в Агате проснулась хозяйственность, Кречетов испуганно уставился на нее. – Завтра принесу тебе.  Что? Я же не могу допустить, чтобы тебя опять избили, а твой вид кричит об этом. Ой, - она робко заулыбалась, Кречетов смотрел на нее невозмутимым, полным сарказма, взглядом.
-Ты станешь моей девушкой, и это не вопрос,- констатировал он факт, пока она отходила от столбняка. – тогда будешь мазать меня тональником сколько угодно, а так не соглашусь!
-Над нами же смеется весь Интернет, - пробормотала она,- я думала, ты на меня и смотреть не будешь, обзовешь предательницей и трусихой. Такую обиду не прощают.
-Естественно,- кивнул Кречетов, сверкнув глазами,- но, видишь ли, возникла небольшая проблема. Да, я видел, как ты снимала, как натянуто смеялась, все видел. Но и ты увидь хоть что-нибудь, кроме своих страхов и учебников. Ты извини, но ты мне всю душу вынула за неполный месяц, по кускам, я, честно говоря, так больше не могу. И рад бы тебя возненавидеть, да не получается! И это не ты трусиха, а я, ведь меня им удалось заставить просить прощения за Сашкину морду в грязи. Вот эту слабость не прощают.  Самому себе. Никогда. Посмотри на меня, Агата, ответь мне. Пожалуйста. – черные глаза Кречетова смотрели на нее довольно холодно, но со сдержанной надеждой. Пытаясь внешне казаться спокойным, он дрожал всем телом, напряженно ожидая ее ответ. Он уже давно его ждал, с того самого вечера на повороте Омской и Узкоколейной. Агата поняла, что отступать некуда и рванулась вперед.
-Я не считаю тебя трусом. И, и мне никто никогда не говорил таких слов,- пролепетала она, тщетно пытаясь придать голосу твердость,- меня всегда только обзывали, я наверно разучилась доверять людям, я не могла сразу так сказать. Черт, знал бы ты, как мне нравишься,- выпалила она наконец, глубоко вздохнув.
-Знаю, - спокойно отозвался он. –потому и наезжал на тебя.
-Теперь я твоя девушка?
-Да,- ответ был железным, она невольно засмеялась.
-Тогда,- зеленые глаза Агаты хитро блеснули,- бросай курить, от тебя дымом несет за милю.- Кречетов, захихикав, как девчонка, покрепче прижал ее к себе.
Агата влетела в квартиру, громко хлопнув дверью так, что мать высунулась из своей комнаты, недовольно уставившись на нее.
-Что это с тобой? – подозрительно спросила Алена Евгеньевна, глядя на то, как дочь быстро скидывает осточертевшую куртку.  Агата только рукой махнула и побежала к себе. В комнате ей не сиделось, мать слышала, как дочь мерила пол нетерпеливыми шагами. Минут через пятнадцать, не выдержав, Агата пришла к матери в комнату, принявшись слоняться вокруг стола, заглядывая матери в глаза.
-Мам, ты сильно занята? – наконец выпалила она, щелкая пальцами.
-Пока нет,- ответила Алена, оторвавшись от кучи бумаг,- ты прямо светишься, пятерку получила очередную?
-Ну нет, -обиженно фыркнула девушка,- я не ботаничка. Просто мне хорошо.
-Как дела в классе? – будничным тоном спросила Алена Евгеньевна,- Ты вчера пришла, на тебе лица не было.
-Так, неважно,- отмахнулась Агата.- слушай, мам, а когда ты влюбилась, ты сразу это поняла? – ну вот, самое страшное было сказано, на пару секунд девушка могла выдохнуть спокойно. Алена Евгеньевна осторожно отложила ручку, пронзительно глядя на дочь.
-Я ходила за твоим отцом, как тень, полтора года, пока он, наконец, меня не заметил,- медленно проговорила она,- а потом мы столкнулись в школьном коридоре, он куда-то бежал, сбил меня с ног и, похоже, только тогда впервые увидел. – она глуповато хихикнула,- полчаса потом извинялся, краснел, боялся, что я заполучила себе сотрясение мозга. Тогда и поняла. Так, дочь, - она резко нагнулась вперед,- выкладывай, что происходит.
-Наш класс совсем оборзел, мам,- Агата решила сказать правду, не таясь.- скандалы из-за пустяков. К нам после праздников пришел новенький, они на него сильно наезжали, а он их послал, Сашку, Коляна, Юрку,- сбивчиво говорила девушка, против воли сильно краснея- а потом сказал мне, что я ему нравлюсь. – она посмотрела на мать, та спокойно слушала,- Ну вот, а вчера его вызвали к доске, они поставили ему ножку, он упал, они его на смех подняли, сказали, что он трус и не может мне в любви признаться. Они его высмеяли, понимаешь, а он согласился пойти на стрелку, и еще кричал, чтобы они меня не трогали! –голос Агаты слегка зазвенел.- Они его избили, - затараторила она.- заставили при всех просить у Орлова прощения за наглость, заставили кричать, что он меня любит, снимали все на камеру, потом угрожали мне, чтобы я не заявляла в полицию, но это все неважно, плевать на это! Я думала, понимаешь, я думала, он меня возненавидит, а он сегодня предложил встречаться и ему плевать, что над нами смеются! И мне теперь это безразлично! – торжествующе почти выкрикнула она, нервно сжимая и разжимая пальцы. Алена Евгеньевна шумно вздохнула.
-Да уж, запустила я тебя, дочь, что ты ничего мне никогда не рассказываешь,- задумчиво проговорила она. –все с этими трупами дурацкими, да выездами. Как звать-то парня твоего?
-Олег. Ты же не сердишься? – с надеждой спросила Агата.
-На что? – усмехнулась Алена Евгеньевна, заложив ногу на ногу.- Почему вы не заявили в полицию, не сообщили вашему директору о драке, если ты говоришь, там заточки использовали?
-Они нас убьют,- прошептала девушка,- они, Сашка, он сказал, чтобы я молчала, поэтому я ничего не рассказала. А Олег считает, что это будет трусостью, просить помощи у кого-то. В школе всем плевать, мама, училки только сплетничают и грызутся друг с другом, им важны только наши оценки, а нас они в упор не видят. Я боялась Сашку, мама, но теперь я больше не хочу бояться. Это бессмысленно. – Наверно впервые за долгое время девушка осмелилась высоко поднять голову, с робкой надеждой, что теперь ее есть кому защитить, и мать это поняла, впервые прислушавшись к дочери всерьез. – Не давай делу ход, мама, иначе нам не позволят спокойно закончить школу.
-Да, повзрослела ты у меня, - вздохнула мать. – точно уверена, что твой Олег справится своими силами? Может перевестись в другую школу?
-Нет,- твердо ответила Агата.- это будет слишком откровенная трусость. А в нем я уверена,- она усмехнулась,- уже целых полтора часа. Они слили видео с драки в сеть, над ним, над тем, как он говорил, что любит меня, ржет весь Ютуб, а ему плевать,- в голосе девушки прозвучало откровенное восхищение, даже зависть.
-Ты его сюда хоть приведи, раз он такой хороший,- с явным сарказмом заметила мать. – бабушке пока не говори, она взбесится, что образ затюканной ботанички, упертой в учебу, так пошатнулся.
-Ладно,- беззаботно отозвалась Агата,- только в обморок не упади, у него все лицо в ссадинах после драки, до него дотронуться страшно.
-Ну, полагаю, следователю с десятилетним стажем это не страшно,- усмехнулась Алена Евгеньевна. Довольная Агата унеслась к себе, немного помедлив, мать пошла к Елизавете Викторовне, смотревшей на кухне телевизор.
-Похоже, мама, твои методы в очередной раз не сработали,- с наигранной веселостью проговорила она, войдя. Елизавета Викторовна настороженно посмотрела на нее.
-В чем дело? Тебя наконец-то уволили?
-К сожалению нет, можешь и дальше продолжать стонать, что я обманула твои надежды. – усмехнулась Алена Евгеньевна, раздраженно вскинув голову.- Агата, похоже, влюбилась по уши в одного из одноклассников.
-Это все из-за тебя,- прошипела Елизавета Викторовна,- даже за дочерью уследить не можешь! Теперь она пойдет по той же дорожке, что и ты, залетит от первого встречного и сгниет в этом гадюшнике! Дождались. Что за проклятие на этой семье, почему уже вторая дура готова загубить жизнь ради очередного идиота, который ни в грош ее не ставит? Экзамены бы учила, стерва малолетняя. Что ты стоишь, надо что-то делать! – паника была любимым развлечением женщины.
-Интересно, что именно? – насмешливо спросила Алена, однако чувствуя привычный страх перед властной матерью, в гневе действительно жуткой. Возражать ей уже не хотелось, женщина злобно одернула себя, сейчас не время раскисать и показывать слабость. –Оставь ее в покое, она не повторит мою судьбу, не пойдет слепо у тебя на поводу! Если это ее первая любовь, я мешать не буду, так и знай! И тебе не позволю!
-Да кто ты такая, чтобы мне мешать? – взорвалась Елизавета Викторовна.-  Я эту семью на горбу своем вытянула, пока ты валялась с депрессией в больнице, пока ребенок сиротой при живой матери рос, кто за ней ухаживал? Я и только я, так как ты теперь мне помешаешь? Девочка сдаст экзамены и уедет отсюда, и забудет про этого кретина-одноклассника, ей надо учиться, в люди выбиваться, а не гнить здесь заживо! Одну я упустила, но уж вторая по кривой дороге не пойдет! Пошла вон отсюда, дура недоделанная.- Алена Евгеньевна, вздрогнув, как от удара кнутом, метнула в сторону матери злобный взгляд, но вынужденно подчинилась, шмыгнув за дверь, как побитая дворняжка.  Сколько она себя помнила, мать высилась рядом, как дамоклов меч. Умная, жесткая, властная, бескомпромиссная, она реально тащила на себе все, особенно после ухода отца, не выдержавшего постоянных скандалов и вспышек ревности по любому поводу. С тех пор она о нем не вспоминала, запретив себе открывать дверь в ту старую комнату ужасов, если это можно было так назвать. Алене тогда было десять, и она вполне осознавала, что детство закончилось, и мягкий, как плюшевая игрушка, улыбающийся немного застенчивой улыбкой отец не вернется. Мать тогда с головой погрузилась в работу, заставив и дочь впрячься в семейный бюджет. Туда не ходи, с тем не дружи, делай, что скажут – вокруг их семьи словно образовался постепенно большой красный зачумленный круг. Мать твердила, не переставая, что дочь ни на минуту не должна отходить от нее, не должна крушить ее надежды, что она права и счастье только внутри их круга, и больше нигде. Дела пошли в гору, матерью овладела мания благоустройства дома, появились первые дорогие вещи, уже к середине 90-х. А Алена, знавшая только дорогу от дома до школы и от школы до училища, где в нее семь лет методично вдалбливали напрочь ей ненужное искусство игры на фортепьяно, ощущала себя в клетке. Даже не канарейкой, та хоть поет, нет. Хомячком или крысой, кем-то из тех, кто бегает в стальном, проржавевшем колесе, боясь остановиться, потому что тупо понятия не имеет о другой жизни. Там, за горной грядой, должно было быть что-то еще, куда ее тянуло с детских лет. Мать тоже рвалась туда, мечтая уехать из города, перебраться в Челябинск, а потом еще дальше, заговаривала о Москве, о перспективах, которые были, пока дочь росла примерной отличницей. Она словно в бред впадала, жадно глядя в экран старого телевизора, транслировавшего новую жизнь, бешено растущие дома и магазины, бары и рестораны. А потом, с очередной денежной реформой, с обрушившейся на страну войной, большая половина их сбережений обратилась в пыль, и Алена смогла наконец обратить на себя внимание Димки Юрьева, вечно взлохмаченного парня, жутко стеснявшегося обилия веснушек на носу и кидавшегося в драку по этому и многим другим поводам. Юрьев ухаживал за ней, как за принцессой, таская цветы с окрестных палисадников, обдирая школьные клумбы, лишь бы ей понравилось. А потом было их лето, лучшее лето жизни, сразу после выпускного, когда они ни на секунду не расставались. И осень 1994, когда они поженились, втайне от матери, которая, узнав о свадьбе, только молча ушла к себе в комнату и долго рыдала в одиночестве, а Алена слишком боялась хотя бы попытаться подойти  к ней и утешить. В мае 1995 родилась девочка, которую, после кучи споров, решили назвать редким именем Агата, обожаемым Аленой. С опозданием, универ ей удалось закончить только в 25. Муж, как когда-то отец, боялся тещи и не желал с ней связываться, предпочитая ссориться по пустякам. Он часто уходил из дома, втайне от Алены пил, потом пытался оправдаться. Когда девочке было четыре, он, после очередной  ссоры, где Алена, как всегда, приняла сторону матери, собрал вещи, сказав, что любит другую и ушел. Алена запретила себе даже думать о нем, и совсем как мать за двадцать лет до этого, обручилась с работой, повесив воспитание дочери на бабушку, кичившуюся званием железной опоры семьи. Судьбой Юрьева она не интересовалась, а вот побороть депрессию не смогла, загремев,  в итоге, в больницу с тяжелым нервным срывом, когда она даже смотреть не могла на дочь, мысленно обвиняя ее во всем. Остатки семьи снова тащила на себе мать, разучившаяся за эти годы плакать, и вперившая очередные надежды в новую кандидатуру внучки. Дома Алена почти не бывала, пропадая на работе и, наверно, даже мечтая об очередных перестрелках и выбросах адреналина, потому что только так можно было хоть ненадолго забыть и мать, подчеркнуто отвернувшуюся от нее, считающую дочь никчемной пустышкой, и собственное отродье, смерявшее ее по возвращении робким и одновременно обиженным на весь мир взглядом. Агата частенько ее бесила, но она сдерживалась, видя, как строгая, воспитывающая внучку в холодной холе, бабушка и ее прибирает к рукам, отучая от матери и плетя очередную нить любимой интриги, давно заевшей на одном месте. Она никак не могла смириться с прозябанием здесь, когда-то давно их семья уехала из Ленинграда, еще в войну, и прибилась сюда, никому не нужная, так и застряв тут и, в конечном итоге, сгинув. Мать можно было понять, ее мечта о счастье хотя бы для внучки снова летела к чертям, но вникать в проблемы своей вечной мучительницы Алена не хотела, ощущая даже смутное удовлетворение внутри, осторожно переходящее в робкое злорадство. Злобную радость крысы, которую наконец ненадолго выпустили из клетки, из поля зрения, дали побегать не в колесе, а на иллюзорной и наигранной, как театральная сцена, но все же воле.  Было приятно видеть, как судьба снова и снова обламывает Елизавету Викторовну, а та упрямо пытается подняться, по-прежнему не обращая внимания на дочь. Она вычеркнула Алену из памяти, как неудавшуюся строчку в бухгалтерской смете, составлением которых занималась большую часть жизни. Ей было пятьдесят шесть, и приходилось признать, что жизнь прошла мимо, рухнув, как поезд с обрыва Казарменного гребня в глубокое ущелье Сима.
11.
Вернувшись домой под вечер, Кречетов застал в квартире отца, они с матерью просматривали старые фотографии в альбоме. Абсурдность и наигранность происходящего вызвали у Олега бешеное отвращение, он не мог и не хотел понять, почему мать почти каждый день терпит в доме присутствие своего любимого тирана, не раз доводившего ее до больницы. На себя и собственную злобу на отца Кречетову, в принципе, уже давно было плевать, он еще и всячески это подчеркивал, лишний раз терзаясь. Сегодня мать даже его не предупредила об отце, забыла от нахлынувшей радости, не иначе. Однако, горький сарказм начинает превращаться в стиль жизни, мрачно отметил он, признавая, что и сам хочет, наверно, подойти к отцу, поговорить. А может и нет, лучше шарахнуться в сторону, к себе в угол. Мать, услышав шаги сына, встрепенулась.
-Олег, не хочешь поздороваться с отцом? Представляешь, обследование показало, что диагноз ложный, все нормально, здорово, правда? – позвала она его с явной робостью в голосе. Черт, какая лживость, какое лицемерие! Это же просто дурость, так по-глупому простить! Принять в семью человека, развалившего ее, он же ее ненавидит, зачем приходит? Тряхнув головой, он быстро прошел к ним в комнату, хмуро глядя на отца.
-Ну, что надо? – отрывисто спросил он. Отец невесело улыбнулся, резко отстранив мать. –Зачем ты сюда приходишь? – против воли голос Олега здорово дрогнул. Он понятия не имел, что делать, и как воспринимать отца, который у него прочно отождествлялся с врагом.
-Ты меня не понимаешь? – спросил отец, не поднимая головы.- Наверно, ты прав, я сам себя не понимаю. Алин, иди на кухню, нам нужно поговорить. –преодолевая неприязнь, попросил он жену, она, словно ждала этот момент, сорвалась с места, тоже, видимо, устав от притворства. Или слишком ослепленная внезапным счастьем. –Сядь, пожалуйста,- с нажимом продолжил он. Олег, высокомерно усмехнувшись, демонстративно сел как можно дальше, холодно глядя сквозь Александра Игоревича, куда-то в стену. –на меня многое свалилось в последнее время,- неуверенно проговорил тот,- больницы, переезды. Меня опять уволили, знаешь,- он перескакивал с пятого на десятое,- каково оказаться в доме, в полном одиночестве, в ночь перед объявлением результатов анализов? Честно скажу, я испугался, очень. Даже водка бы тут не помогла, да я уже давно не пью. Как отрезало, не знаю, почему. Ты мне не веришь? – с плохо скрытой надеждой спросил он.
-Нет,- сухо ответил Кречетов, стиснув зубы,- не верю. Не понимаю, зачем мне слушать твои жалобы на страх одинокой смерти. Теперь-то все нормально, можешь пить дальше, а потом избивать новых пассий до потери сознания, сколько влезет, только отсюда уйди, прошу тебя по-хорошему. Мать психует по каждому поводу, еще и тебя я терпеть не стану.
-Нет у меня никаких пассий,- пробормотал отец, закрыв голову руками,- ну вот люблю я твою мать и все тут, понимаешь? Она мне ночами мерещится, подушку трогаю, а ее нет, и так тошно становится, хоть в окно выходи.
-Желаю удачи,- быстро отозвался Олег,- может поймешь, что я испытывал.
-Не отталкивай меня,- брезгливо сморщился отец,- дай договорить. Да, я был жесток с вами, бил ее по пьяне, тебя не замечал, но и без вас мне никак! Когда твоя мать мне сказала, что беременна, у меня крыша поехала. Я же был карьеристом, на всю голову, хотел выбиться в ведущие инженеры, все такое. Ладно бы, потом ребенка сделали и все, но она уперлась, не хотела, чтобы я посылал ее на аборт, плакала, в ноги мне кидалась. Она же бешеная, обожает истерики,- в голосе мелькнула теплота вперемешку с каким-то стыдом,- Выпросила, родила тебя, а потом что? На работе вечный аврал, дома крики, пеленки, болезни, скандалы. Покоя я хотел, понимаешь, покоя! Жить нормально, не видеть ее, за полгода превратившуюся из красавицы в тень, одни глаза и оставались. С работы перевели, в должности понизили, в цех вернули, там хоть мог злобу на рабочих вымещать. А потом пошли волной несчастные случаи, двоих упавшей плитой задавило, проверки, жалобы, объяснения. И дома такая же канитель, и все смотрят на меня, как на неудачника, который даже за женой углядеть не может!
-Думаешь, я не знаю? – с дрожащей усмешкой спросил Олег,- Мне  мать мозг давно вынесла драматичными рассказами о вашей семейной жизни, я их построчно знаю, ты там везде в непорочных святых ходишь. Ни разу не слышал от нее плохого про тебя. Только сам видел. Пьянки твои да драки. – голос парня дрогнул, сорвавшись, он резко взял себя в руки, продолжая буравить отца твердым и злобным взглядом. –Мне  семь лет было, помнишь? Ты тогда еще нормальным был, только изредка кричал на нее. Она с магазина пришла, платье новое себе купила, тряпку черно-серую, перед зеркалом расхаживала, улыбалась, - больше сдерживаться Кречетов не мог, слезы в голосе звенели все отчетливее. За эту слабость он себя по-настоящему ненавидел. – мне говорила, чтоб я оценил, мы с ней по комнате кружились, она смеялась тогда. А ты пришел и сказал, что она потратила на тряпичную дрянь кучу денег, она расплакалась, а я сидел в углу, за столом, и боялся к ней подойти. У меня тогда еще игрушка была, тоже дрянь тряпичная, как ты бы  сказал. Мишка белый, с красным бантом, так я ему бант оторвал, от страха, что и на меня ты орать будешь. Спрятал игрушку в шкафу, потом забыл о ней, а сначала жалко было, представь себе?! А когда ты ее об угол плиты молотил так, что голова тряслась, как у того мишки, я это должен забыть? Или как ты мне нож в ногу всадил, когда я на тебя накинулся, или как меня переклинило и я прыгнул в окно, куда угодно, только бы от вас подальше, а потом по больницам таскался с мамашей полгода, это мне надо простить потому, что тебя доставали мои же крики и болезни, с которыми таскалась мать? Интересно, свалить все на меня, а потом появиться и великодушно сказать, что ты  нас прощаешь и просишь вернуться, потому что тебе страшно подохнуть в одиночестве! Разве это честно?! Какое мне дело должно быть до твоих проблем, мать даже в полицию сообщить боялась, ведь там одни твои дружки сидели, иди к ним, зачем тебе мы? Оставь мать в покое, черт, как вы мне надоели с вашей любовью идиотской! – Олег порывисто вскочил с места, подошел к окну и застыл там, задрав голову, чтобы хоть так удержать слезы. Он уже и в себе ощущал это притворство, это позерство, театральные наигранные чувства и ощущения. Они словно бы играли роли, длинные и ужасно скучные монологи, никому не нужные ремарки бесконечно антрепризы, он не мог понять – зачем? Он искусственно распалял в себе злобу и обиду на отца, вновь тревожа старую рану, но реально внутри уже не осталось ничего. Ему приходилось твердить заученные фразы и  изображать чувства, а он не чувствовал ничего, и это было во сто крат страшнее. Внутри была только пустота, уже не надуманное, но вполне реальное безразличие. Его не трогали жалобы отца или он пытался внушить себе это, вот чего он никак не мог понять. Где кончается сострадание и начинается лицемерие? Если это жизнь, то почему она похожа на сюжет дурацкой муторной пьесы бездарного режиссера, почему?!
Александр Игоревич осторожно попытался приблизиться к Олегу, того передернуло.
-Я запутался, сын,- признался он, наклонив голову,- бил твою мать, потому что хотел вернуть ее. Ту, в которую влюбился, а не ту издерганную дуру с глупой улыбкой в застиранной кофте, которую видел каждый день, которую сам же и сделал. Она меня ненавидит, но, как и я, не хочет рушить семью, хоть какая-то иллюзия жизни, а не мыкания по съемным углам. Знаю, что звучит ужасно, но чем больше пил, чем сильнее избивал, тем больше боялся потерять, понимаешь? Минуты не проходит, чтобы я не думал о ней.
-А обо мне? – содрогаясь, крикнул Олег,- Обо мне ты когда-нибудь думал? Или может быть мамаша, с радостью готовая ради спасения несуществующей семьи терпеть унижения и ссоры, хоть раз подумала, чего это стоит мне?! Нет, всем тупо плевать, вам нужны только вы, а я не жилетка, в которую можно выплакаться! Я не пустое место, не кусок обоев в вашей спальне, я вроде как тоже состою еще в этой семье, кому это интересно?! Тебе страшно умереть в одиночестве, а я так семнадцать лет  живу! Душу ты свою растравил, а кому здесь интересна моя душа?! Что вообще от нее осталось? – металлический голос парня резал воздух, как бритва, никого по-настоящему не интересуя.
На шум из кухни вернулась мать, забитым, покорным взглядом глядя на сына. Она его бесила одним своим видом.
-Мы снова живем вместе, и это не обсуждается,- четко выговорила она, в кои-то веки проявив твердость. Левая бровь Олега презрительно поползла вверх.
-Да ну? –язвительно спросил он,- Раз в жизни высказал свое мнение, сразу затыкают, так, что ли? Однако, я переберусь жить в школу, одноклассников, мечтающих выставить меня идиотом, я понимаю больше, чем родителей, выставляющих идиотами себя.
-Не смей так разговаривать с матерью! – взорвался отец.
-А что? Убьешь меня? – истерично засмеялся парень.- Ты уже это однажды сделал, не помнишь? Или у тебя я и в этом виноват? Конечно, это я сломал матери жизнь так, что потом пришлось менять школу из-за славы самоубийцы! Всем всегда интересен сам факт, а кому нужна причина?! Не указывай мне, что делать, я отлично разберусь сам, представь себе! Слышишь, мамочка, - саркастично добавил он,- живи хоть с чертом, только от меня отстань и не лезь со своими слезами вечными, когда они только иссякнут.
-Со своей девкой будешь так говорить,- фыркнул отец, зная, что для сына это больная тема.
-Моя девушка,- гордо ответил Олег,- ваши лица, мрази, не увидит, я об этом позабочусь! И мне абсолютно безразличны ваши мнения и скандалы, я здесь жить не собираюсь! – он помчался по коридору к выходу, где валялась его сумка с учебниками, схватил ее и вылетел из квартиры, захлопнув за собой дверь.
12.
Апрель затопил Ашу дождями. Объявленное штормовое предупреждение прошло мимо многих, трясшихся на остановках в легких ветровках и платьях, вздрагивая от примчавшегося с гор северного ветра и проклиная все подряд. Лед почти весь растаял, снег тем более, им на смену пришли пыльные бури уже в первой декаде месяца, обочины дорог покрылись подсохшей прошлогодней желто-рыже-бурой травой и собачьим дерьмом, бумажками, обертками и бутылками, среди которых деловито расхаживали недавно прилетевшие грачи, похожие на докторов времен эпохи чумы в блестящих черных, словно глянцевитых, плащах. Слегка присохшая было грязь снова превратилась в месиво после череды ливней, по слухам скоро должны были прийти и первые грозы. Липовая гора, покрытая вместо лип елками, источала на километры от себя густой аромат свежей смолы, слегка кружившей голову, ели покрылись новыми, нежно-зелеными веточками, на многих из которых уже лежал налет серой жесткой уличной пыли. Голуби обнаглели вконец, даже не думая взлетать из-под ног замешкавшихся прохожих, осмелившихся помешать им в трудном деле выковыривания хлебных крошек из ближайшего мусорного бака. Там же прозябали и вороны, оставляя громадные уличные лужи в ведении стай растрепанных, постоянно дерущихся воробьев, не обращавших внимания на порывы ветра и плотно затянутое тучами небо, из глубин которого изредка слышался протяжный крик невидимого снизу коршуна, патрулирующего территорию.
Первая неделя апреля была началом четвертой, последней школьной четверти. Занятий, как таковых, уже не было, их заменили контрольные по КИМам, пробные ЕГЭ, итоговые проверочные и прочая никому не нужная муть. Старшеклассники, вынужденные решать доставшие всех КИМы, с тоской прислушивались к воплям мелюзги во дворе школы, или открыто пялились в еще закрытые окна. Пошли жалобы на духоту, в итоге, окна распахивали настежь, и ветер с радостью смешивал на учительских столах все бумаги, скидывая их на пол под громкий смех довольных случайным развлечением учеников. С алгебры убегали, даже не думая об опасности спалиться, теоремы и уравнения были головной болью для всего одиннадцатого класса, то же было с физикой и информатикой, правда там отпускал сам классный руководитель, не меньше детей мечтавший свалить пораньше втайне от начальства. Географию и химию выкинули в мусорный бак, эти уроки методично срывались или дисциплина там была хуже некуда. Головы выпускного класса были забиты грядущими экзаменами, а девчонки уже втихаря планировали покупку платьев на последний школьный бал, кое-кто уже платья приобрел, вовсю обсуждая эту великую новость на каждом повороте коридора. Для мелюзги старшие были небожителями, те их за людей не считали, гоняя на дежурстве и прочей ерунде. Дикий разгул был, пожалуй, только на физкультуре, позволявшей вырваться толпе из душных полутемных классов на  сырой холодный воздух пустыря за школой, где начались первые футбольные матчи, на клочке серо-бурой травы, окруженном с трех сторон заросшими еще голым лесом горами.
Кречетов окончательно застолбил место рядом с Агатой, к которой теперь никто не подходил без особой надобности. Олега в классе терпеть не могли, ролики с дракой вовсю разгуливали по Сети, но Кречетову, похоже, подобное внимание было фиолетово, дни он, как обычно, проводил в телефоне, не отходя от Юрьевой ни на шаг. Девки класса завистливо косились на улыбающуюся робкой, застенчивой улыбкой Агату, ботаничку и всеми признанное пустое место, но однако отхватившую себе антилидера стаи. Признать его никчемной пустышкой не удалось, Кречетов практически безнаказанно задирал на уроках Сашкину компанию, отлично зная, что, если они снова поднимутся против него, он просто сгребет в охапку ролики и унесет в полицию и периодически угрожая этим. Шантаж выбешивал Сашку, но бедняга шагу ступить не мог без указания Ани, а та молчала, с подчеркнуто безразличным видом рассматривая на задней парте наманикюренные ногти. Тут еще ей вздумалось заболеть, Орлов вообще неделю не приходил в школу, забив даже на районные соревнования по баскетболу и тусуясь с Андреевой у нее дома. Родители для Ани тупо не существовали, полуспившийся отец, изредка устраивавшийся на сезонные подработки, вылетая оттуда через месяц с очередными дружками, и вечно усталая, издерганная мать, работавшая на семафоре железнодорожной станции, не могли обеспечить девушке ту жизнь, которой ей хотелось. Орлов же вообще жил с отцом, как кошка с собакой. В средней школе, еще не научившись искусству лжи, Сашка иногда рассказывал, как избивал его отец, приходя с работы, просто чтобы снять напряжение. Записавшись со злости на баскетбол, побеждать в драках стал уже он сам, втайне немало гордясь этим. Агата, захлебываясь смехом, рассказывала эти истории из основной школы ухмыляющемуся Кречетову, ради такого случая вылезшему из телефона, как из глубокой норы. Тут она резко осеклась, напоминая своим видом разозленного хорька, во всяком случае, ее глаза были именно такими, наверно, она осознала, насколько жалкое зрелище представляет из себя.
-Слушай, Олег,- посерьезнев, заявила она, облокотившись правой рукой на парту,- а ведь мы же звери. Нас надо в зоопарке показывать, как мы ржем друг над другом, и никого не стесняемся. И оправдываем себя тем, что и над нами бы посмеялись точно так же. Черт, как в джунлях, либо ты, либо тебя. Мир презираем, себя ненавидим, притворяемся перед самими собой, и смеемся, тоже притворяясь. Может мы свихнулись?
-Не знаю,- мотнул головой Кречетов, внимательно глядя на девушку,- даже не знаю другой маски, которую можно было бы нацепить на лицо. Это лицемерие уже приросло к нам, только наоборот. Твои подружки,- ехидно заметил он,- притворяются, что ненавидят нас, а мы им в принципе не нужны, они просто привыкли так жить. А ты ненавидишь их в реальности, изнутри, притворяясь снаружи, что тебе все равно. А я вообще не знаю других способов решения проблемы, кроме драки. Так что свихнулись и мы, и все кругом,- он улегся на парту, вперив в темно-зеленую школьную доску скучающие черные глаза,- просто всем тупо на всех плевать! И нам должно быть так же, так что не заморачивайся.
-Интересно, у нас же в школе есть другие, кто дружит,- задумчиво проговорила Агата, разрисовывая лежащий рядом с Кречетовым открытый учебник географии рогами и треугольниками, тот в ответ только фыркнул,- о чем они болтают? Или мы одни говорим вот так, как ненормальные?
-Тебя это волнует? По-моему, они трещат про еду, одежду и противную погоду, вряд ли там есть еще какие-нибудь темы. Даже Сашка с Анькой могут сойтись только на баскетболе, и то наверняка он его любит больше, чем ее. – Кречетову только дай поговорить, потом не заткнешь, это Агата просекла уже давно. Вся его мрачность и озлобленность таяли минут через пятнадцать, как снег на солнце, и это, честно говоря, было дико мило.  Нет, ну конечно, вначале он ее здорово напугал со своими издевками и подколами, но ведь им легко можно было противостоять. Особенно, учитывая дикую манеру Олега вздыхать по каждой увиденной конфете. Он и сейчас грыз очередную шоколадку, отказываясь делиться с ней таким сокровищем, слегка стесняясь, впрочем, на людях признавать, что он жуткий сладкоежка. Наверно, с ней он чувствовал себя свободнее. -   Эй, оставь мой учебник, зачем мне тут цветочки? Вон, возьми свой, его с начала года не открывали.- Агата усмехнулась, с торжествующим видом показывая исчерченный и подчеркнутый  свой учебник напротив белых листов кречетовской географии. У него такой номер мог пройти только с химией и алгеброй, на остальных уроках он жутко зевал, подкалывая поедавшую глазами училок Агату и ухитряясь в итоге заниматься с ней вровень, лишний раз хвастаясь своими мозгами. Более жуткого зануду найти было сложно, зато с задачами проблемы Агаты закончились, хотя Кречетов, похоже, считал ее безнадежной в плане геометрии и всего, с ней  связанного.- Кстати, как там твой террариум? – девушка легла на парту от смеха, так Олег обзывал ее  семью, это был его очередной прикол.
-Нормально. Они всерьез озабочены,- Агата передразнила голос бабушки,  визгливый и резкий- чтобы примерная девочка, круглая отличница,  лубочная картинка, короче, сдала экзамены на сотню баллов, поступила в престижный универ Челябинска и слезла бы наконец с их длинных шей! По-моему, если я сдам хотя бы на девяносто, у бабушки будет инфаркт, она помешана на моей учебе, я, видите ли, должна утереть нос тем, кто ее оскорблял и говорил, что наша  семейка –тупое отродье. Она вбила в голову, что нас все ненавидят, у нее паранойя на этой почве. Да и у меня тоже. А твои? Ты вернулся домой?
-Да,- фыркнул тот,- куда здесь идти? На вокзале сгребут и отправят домой, а родственников у меня нет, так что пришлось заявиться домой через три часа и выслушивать слезливую мамашину нотацию о  том, как я порчу ей жизнь, не давая вздохнуть свободно. Я с ней вполне согласен, поэтому скоро притащу в школу раскладушку, ноут и холодильник и буду жить где-нибудь в кладовке. Они дико тупые, а у меня аллергия на тупость: сразу покрываюсь сарказмом. - он говорил это насмешливым тоном, но глаза не смеялись. Агата молча прислонилась к нему, положив голову ему на плечо.
-Иногда хочется стереть себе память, а потом говоришь, что зря ноешь и продолжаешь по инерции тащиться вперед. А что будет с нами дальше, а? После школы и экзаменов, после выпускного бала? – ее невольно передернуло. Кречетов посмотрел время в телефоне, перемена была большая, почти весь класс свалил в столовку, тем лучше.- Блин, я не хочу поступать на журналиста, то есть хочу, но не так, чтобы они меня принуждали! Ты же не уйдешь? – со страхом спросила она.
-Ну, -отозвался Олег,- когда в прошлый, восемьсот первый раз ты это спросила, я вроде сказал, что никуда не денусь, и с тех пор, то есть  со вчера,  не менял решения. В Челябинске, в УГУ,  журфак и химфак почти напротив друг друга, так что ты от меня не избавишься, вот и вся твоя проблема. И что ты всегда так носишься с мелочами? – недоуменно спросил он,- В принципе, любую проблему можно решить максимум за год, а твое будущее, которого ты так боишься, устраивается за неделю, только и всего.
-Тебе хорошо говорить,- вздохнула она,- тебя дома не едят по поводу того, что ты не оправдаешь возложенных надежд.- Кречетов засмеялся в голос, окончательно рухнув на парту.
-Надо же, у меня дом стал образцом для зависти, умора!
-Ладно, извини,- невнятно пробурчала Агата.- а вдруг я не сдам, и пойду в училище? Ты тогда меня бросишь, найдешь другую, в сто раз успешнее, будешь смеяться надо мной, а мои гюрзы меня съедят. Кошмар! – это Агата, в принципе, даже любила, раздувать из мухи слона и ныть, жалуясь на жизнь. Подобное у нее вошло в привычку, сама того не желая, она боялась любого сквозняка, способного хоть чуть-чуть поменять ее день. Кречетов с обреченным видом хлопнул себя рукой по лбу.
-Кажется, относительно моих планов кое-кто забыл спросить меня,- он щелкнул Агату по носу, весело улыбаясь,- мне даже подумать страшно, как ты доведешь беднягу, решившего тебя взять себе. В принципе, у него не будет времени об э том думать, я с ним немного поговорю и вопрос отпадет сам собой.
-А он в живых останется после твоих разговоров? –саркастическим тоном спросила Агата.
-Не знаю,- Олег пожал плечами. –Так что ты никуда от меня не денешься, не могу же я так просто расстаться со своей собственностью! – довольно заключил он.
-Можно подумать, я какой-нибудь диван,- с притворной обидой фыркнула Агата,- вообще-то это ты в моих руках, кто же еще заставит тебя бросить курить! – Кречетов, которому на эту тему уже успели вынести мозг, только покорно кивнул, закрыв голову рукой с браслетом. Агата пихнула его в бок.
-Слушай, откуда у тебя такая прелесть? – он недоуменно уставился на браслет в виде змеи.
-Отец подарил как-то, -негромко пробормотал он.- давно уже. Ношу по привычке.
-Я тебя раскусила,- победным тоном произнесла Агата,- ты не умеешь лгать. И даже не отпирайся.
-Можно подумать, ты умеешь, - обиженно пробурчал Кречетов себе под нос.
-Ой, молчи,- захихикала она, - я зато умею владеть собой.- он недоверчиво фыркнул в ответ. –Ну ладно,- сдалась она,- не умею. Только не сдавай меня никому.
-Один раз попытался высказать свое мнение,- проворчал он,- сразу заткнули. И эта девушка еще мне говорит, что только она может рассуждать со своим парнем о лицемерии и масках на лицах окружающих! Ага, как же, в итоге все сводится к соплям, жалобам на жизнь  и выяснениям отношений, я прав?
-Ты слишком умный,- усмехнулась Агата, уже научившись за короткое время вить из мрачного зануды Кречетова веревки, что он отлично понимал, особо не препятствуя. Всю географию они проболтали на первой парте, пока учительница пыталась успокоить истосковавшийся по скандалу класс. Ко второй половине урока возбуждение спало, народ сидел в телефонах, как сонные мухи, разогревшиеся на солнышке, лениво елозя ручками по матовой, чуть скрипящей, поверхности белых в клетку тетрадных листов. Географию никто не сдавал, предпочитая посылать ее к черту вместе с географичкой, изливавшей жалобы на жизнь и учеников противоположной стене залитого солнцем кабинета. Радыгин, вытянув ноги под три парты сразу, вообще заснул, прикрывшись широкими листьями какого-то большого растения, росшего  в мощном горшке рядом с его партой, и полные зависти взгляды периодически устремлялись на него. Разозлившись, географичка со всей силы рубанула указкой по парте так, что с доски посыпался мел, Радыгин даже ухом не повел, то ли игнорируя училку, то ли действительно видя десятый сон на третьем уроке, когда впереди предстояло отсидеть еще четыре.
После седьмого урока, алгебры, одуревшая от назойливых уравнений Агата вышла из кабинета на деревянных ногах, мечтая только о том, как бы добраться до дома и рухнуть там на койку, подальше от всего. Сегодня был только четверг, но половина школы жила уже в пятнице, тем более, что завтра было четыре урока, история и биология смылись на курсы повышения квалификации, и народ страстно желал им просидеть на этих курсах до лета и дольше. Кречетов выскочил из кабинета следом, машинально прихватив Агатову сумку. На уроке ему, как обычно, здорово влетело за непрописанное в учебнике решение задачи, и они с училкой спорили двадцать минут на тему того, проверяют ли на ЕГЭ решения или там нужны только ответы. В его любимой и ненаглядной тригонометрии ничто не могло заставить Кречетова действовать по инструкции, если он знал другой путь. Разбор несчастного 17 задания спас весь класс, с тоской косившийся на часы. В принципе, в отсутствие главных заводил, народу были фиолетовы не только Олег с Агатой, но и ЕГЭ, и занятия, и все проблемы мира. Особенно под конец недели, когда до выпускного остается чуть больше трех месяцев, а дальше наступает вольная жизнь, без звонков и придирок. Кречетову вздумалось подкалывать полусонную Агату, вынуждая ее очнуться.
-Олег, блин, отвали,- бормотала она, роясь в сумке.- я домой хочу пораньше уйти.
-Уже половина четвертого,- констатировал Кречетов,- твое желание не исполнилось, признай и смирись. Тем более, ты сегодня меня доставала на географии, выясняя, брошу я тебя или нет, так что за тобой должок!
-И?- Агата насмешливо уставилась на него.
-Я тебя провожу, а ты меня сейчас поцелуешь! – безапелляционно заявил он, довольно улыбаясь. В такие моменты в Кречетове просыпался обычный мальчишка, вместо замученного проблемами в школе и дома ботаника, и крышу ему сносило мгновенно. А дальше цепная реакция шла на Агату. Ларка-чарка совершенно оправданно думала, что эта парочка вполне может сойти за гремучую ртуть.
-Кречетов, - важно отозвалась она,- держи себя в руках, имей совесть. Я вообще уже ни с кем не разговариваю, кроме тебя, и скоро стану мрачной букой в телефоне, как ты. Худший кошмар жизни!
-Да ну? – беспечно ответил он.- До встречи со мной ты была незаметнее пустого стула, кстати говоря. А верному помощнику полагается награда!
Агата, засмеявшись, увлекла Кречетова за собой, к забитой фанерой двери нерабочего туалета, пока народ испарялся из школы.
-Даже хорошо, что меня тут никто не замечает,- хихикнула она, не давая ему себя целовать,- может я хочу стать снайпером и отстреливать тупых людишек! – Кречетов только заржал в ответ.
-А я вообще люблю людей,- с явным сарказмом заметил он,- жалко, их нельзя дарить и покупать с середины 19 века.
-Ну все, облом тебе, а не поцелуй!- хохотнула Агата.- После твоих шуточек мне нужны не нежные чувства, а винтовка! Догони,- крикнула она, внезапно срываясь с места.- Не догонишь, не догонишь!
-Эй, у тебя тройка по физре, не уйдешь! – Кречетов сорвался следом за ней так, что в коридоре жалобно заколыхались висящие в прикрепленных к стенам горшках растения. Агата уже мчалась по лестнице в раздевалку, там он ее и перехватил, все же заставив себя поцеловать.
-А давай наперегонки до дома? – задыхаясь от смеха, крикнула Агата, - сто шагов фора! – она убежала,  стуча каблуками полусапожек прямо по лужам, искрящимся и переливающимся на ярком послеполуденном солнце. Кречетов, намотав ремни сумок на руки, рванул следом. Ошалелые от внезапно устроенных гонок голуби недовольно урчали, взлетев на соседнюю крышу, подальше от взбесившихся людей. Белый подсохший, пыльный асфальт, смех убегающей чуть впереди девушки, первые, еще робкие, зеленые листочки на окружавших Узкоколейную улицу тополях, лениво ползущие вдаль машины и трамваи, а большего и не надо. Можно ощутить себя беспечным и всецело отдаться отличному весеннему дню.
13.
Агата, смеясь, летела вверх по лестнице, слыша за собой неровное дыхание Олега. Он перехватил ее у самой двери, резко развернув к себе. От быстрого бега она вспотела, волосы выбились из косы, щеки горели на светившем сквозь мутное стекло солнце, от не схлынувшего еще напряжения быстрого бега она дрожала, весело глядя на Кречетова. Тот осторожно перебирал пальцами ее волосы, втайне наслаждаясь ее улыбкой. Пальцы у него были горячие, тоже слегка дрожащие от сдерживаемого напряжения.
-Ты на меня смотришь, как удав на кролика,- поддразнила его Агата,- давай, иди уже отсюда.
В глазах Кречетова вспыхнул хитрый огонь.
-Если бы ты меня гнала, то не обнимала бы,- она засмеялась. Сама не заметив того, она прижалась к Олегу всем телом, чувствуя навалившуюся расслабленность после долгого бега по улице. В подъезде было душно, в воздухе, искрясь на солнечном свете, витала пыль, вылезать из приятного кокона не хотелось.
-Агата, ты рано сегодня,- дверь открылась, на пороге появилась Алена Евгеньевна, от неожиданности Агата шарахнулась в сторону. –Ой, здравствуй. –мать резко осеклась.
-Здрасьте. – отрывисто отозвался Олег, мгновенно напрягшись. Ему проще было держать себя в узде, чем расслабляться, здесь, в тесном подъезде он чувствовал себя не в своем тарелке. Женщина недоуменно смотрела на него, еще не успев сориентироваться. –Я Олег, ваша дочь моя девушка, я провожаю ее до дома. – четко проговорил он, пытливо глядя на Алену Евгеньевну. Та слабо улыбнулась, на секунду вспомнив такой же день кучу лет назад, когда она столкнулась в коридоре с Димкой Юрьевым. Мельком окинув парня взглядом, она сразу отметила поношенную одежду и не слишком ухоженный вид. Это мигом ее насторожило.
-Я поняла,- спокойно ответила она. – ты зайдешь к нам? –Агата продолжала сверлить мать недоверчивым взглядом, Кречетов, подойдя к ней, открыто приобнял за плечи.
-Да, спасибо. – В квартире явно были открыты все окна, по коридору гулял сквозняк. Дылда Кречетов в полутемной прихожей долго шарил, куда повесить куртку, пока Агата угорала рядом от смеха.
-Что ты ржешь? – недовольно спросил он.- Лампочку бы вкрутили, ай. – не договорив, он все же ударился лбом о притолоку, рассержено шипя. Агата, взяв его за руку, молча потащила на кухню, где мать уже накрывала на стол, привычно, но немного быстро суетясь.
-Я сегодня на дежурстве, забежала сейчас, разогреть обед,- скороговоркой говорила она, старательно обходя прислонившегося к стене Кречетова, заложившего руки в карманы джинсов. – извините, у нас беспорядок, все руки не доходят убрать. Агата восприняла это, как камень в свой огород.
-Вечером уберу,- сухо пробормотала она. –Помочь? – добавила девушка, глядя на тарелки.
-Нет, я сама. А ты пришел к ним в феврале? –задала мать наиглупейший вопрос, просто пытаясь разрядить повисшее напряжение.
-Да, мы переехали сюда,- с готовностью отозвался Олег,- очень часто в последнее время мотаемся по городам. Мать загнала в первую попавшуюся школу, самую близкую от дома, чтобы не упускать меня из виду.
-Это правильно, -кивнула Алена Евгеньевна,- с моей Агатой, правда, проходит плохо, она вечно норовит ускользнуть, - она посмотрела на дочь почти с гордостью, заметной даже на полутемной кухне, где собравшиеся позабыли включить свет в спешке. –Вот, даже мне про тебя только словом обмолвилась, - чуть виновато добавила она.- ты далеко отсюда живешь?
-Напротив,- широко улыбнулся он, сверкнув глазами,- могу вечерами искать ваши окна. А вот попасть к вам удалось только сегодня, раз Агата разрешила,- ехидно добавил он.- Она же у вас железная собственница! – Агата захихикала, так нагло себя вести с ней не мог никто. Ну, почти никто.  Чайник наконец закипел, Алена Евгеньевна поставила на стол разогретую гречневую кашу, Кречетов, живший школьной столовой и «Сникерсами», набросился на еду, искоса глядя на постоянно ухмыляющуюся Агату.
-И не надо так смотреть,- оборвала она его,- каша вкусная?
-Не то слово,- Алена Евгеньевна, стоявшая у плиты, скрестив руки, немного расслабилась. Парень ей, в принципе, понравился, особенно своей манерой обращаться с ее тарелками, как с кукольными игрушками, явно опасаясь их разбить. Тарелки были расписные, подаренные коллегами по службе на 8 марта. Хотя разговорить его, похоже, было сложно, в этом он отлично подходил ее дочери. Нужно было вспоминать, что именно она здесь старшее поколение, и, значит, не может тупо стоять с отвисшей челюстью и брать дело в свои руки. А, впрочем, ее осторожно, ненавязчиво, но твердо отстранили от дочери и четко дали понять, что Агата уже не принадлежит только ей одной.
-Ну и ешь, и не смотри на меня,- важно заявила Агата, которой, похоже, совсем снесло крышу, и она готова была нести полную чушь. Прекрасно сознавая, что выглядит смешно и глуповато, она могла не беспокоиться по этому поводу. Можно было ощутить себя плюшевой игрушкой, белым мишкой с красным бантом. 
-Слушай, а мать у тебя кем работает? –пытливо спросила Алена Евгеньевна. В черных глазах Кречетова мелькнула резко вернувшаяся настороженность.
-Библиотекарем, - осторожно проговорил он. – Мы часто переезжали в последнее время, она все не могла устроиться. Но сейчас все вроде наладилось.-   подчеркнуто весело проговорил он. Алена Евгеньевна втайне обозвала себя снобкой, все-таки как она с возрастом начала походить на мать! Очевидно в незнакомой обстановке ему надо было дать минут десять, чтобы успеть освоиться и прийти в себя.  Алена не могла не признать, что он просто дико подходил ее дочери. Хотя комплименты были его слабой стороной, она усмехнулась про себя.
Уничтожив добрую половину их чайника, Кречетов, тоскливо покосившись на часы, собрался домой, Агата убежала его провожать. Из больницы вернулась Елизавета Викторовна, они с Олегом столкнулись в дверях. Бабушка Агаты, представительная женщина в черном пальто, неодобрительно покосилась на выросшего перед ней Кречетова.
-Ты кто? – сухо спросила женщина, бросив на парня быстрый взгляд. Тот, холодно кивнув, вместо ответа, отошел в сторону к лестнице, терпеливо ожидая Агату.
-Это хороший знакомый Агаты, мама,- громко ответила за Кречетова Алена Евгеньевна, давая обоим ускользнуть на лестничную площадку. Бабушка повелительно взглянула на Алену.- Он провожает ее домой из школы,- быстро добавила она. – Нормальный парень, похоже, немного дерганый, но при мне держал себя неплохо. – Елизавета Викторовна, ничего не ответив, прошла к себе.
На следующий день Андрей Васильевич, классный руководитель одиннадцатого класса, сидел перед уроком в учительской, заполняя журнал и одновременно листая ленту «Вконтакте». Оценки у класса были отвратительные, хорошо было только, что скоро головная боль закончится, и он освободится. Он точно решил, этот выпуск для него последний. В школе он работал восемь лет после института и, честно говоря, терпеть не мог ни свои уроки, ни свое начальство, ни работу, превращенную им в ремесло, приносившее стабильный, но невысокий доход. В Уфе устроиться сазу после окончания учебы не удалось, хоть распределение и отменили, ему все равно пришлось вернуться в родную Ашу, показавшуюся ему серой и заброшенной. Он и сейчас так думал, машинально заставляя себя каждый день вставать и тащиться на работу, подальше от шумной семьи и навязчивых родственников жены. Наверно, если бы он не женился шесть лет назад, вырваться отсюда можно было бы намного быстрее, а так он все откладывал, опасаясь нарваться на очередной скандал.
Войдя в учительскую, Елизавета Викторовна бегло окинула взглядом заставленные стеллажами с журналами и папками стены и внимательно всмотрелась в сидящего перед ней мужчину в довольно дорогом, но  заметно помятом костюме.
-Здравствуйте,- вежливо выдавила она из себя, Андрей Васильевич хмуро уставился на нее.- где я могу найти классного руководителя одиннадцатого класса?
-Это я, в чем дело? –сухо спросил он, лихорадочно пытаясь сообразить, кто это, и что ей нужно. Женщина уселась на стул перед ним.
-Меня зовут Елизавета Викторовна, я бабушка вашей ученицы, Агаты Юрьевой,- церемонно проговорила она, поджав губы. Информатик мгновенно отметил ее выраженное презрение к себе и машинально выпрямился, сцепив руки.
-Не видел вас на родительских собраниях,- вежливо проговорил он,- обычно туда приходит Алена Евгеньевна,- он не был уверен, правильно ли вспомнил имя, но укол на женщину подействовал. На собрания она не ходила, пеняя дочери, чтобы та появлялась хоть там, для обеспечения имиджа матери.
-Я хотела поговорить об Агате,- она чуть наклонила голову.
-О, она отличная ученица,- прервал ее Андрей Васильевич, - уравновешенная и дисциплинированная.  Лично я к ней претензий не имею.
-А я имею претензии к вам,- заявила женщина, он даже растерялся в первую секунду от такой наглости. – вы вообще в курсе, что творится в вашем классе?
-Я знаю, что Агату там не особо любят,- неохотно признал Андрей Васильевич, который терпеть не мог, когда в его дела лезли посторонние. Он и сам редко туда лез, предпочитая оставаться в стороне. – но, насколько мне известно, она дружит с парнем, и пока к ним нейтральное отношение. Дети уже довольно взрослые, их сейчас больше волнует ЕГЭ и поступление, чем  взаимные подколы.
-А может наоборот? – саркастическим тоном спросила Елизавета Викторовна, вскинув голову,- Нравы в классе и так ни к черту, так вы еще и подобную дружбу допускаете?! Вы их здорово распустили, по моему мнению.
-Извините, а вы кто, чтобы навязывать мне ваше мнение? – ледяным тоном отчеканил Андрей Васильевич.- Да, класс распущен, но это не моя вина, и, честно говоря, не мои и тем более не ваши проблемы. Мне они достались в седьмом классе, когда их руководитель уволилась, я об этом не просил,- отступил он в сторону, решив перевалить вину на другого.- Сейчас проблема уже не так остра. – информатик действительно был в полном неведении, хоть и не вылезал из Интернета. Класс отлично обходился без него, между ними работало взаимное молчаливое равнодушие. Орлов и остальные не лезли к нему, и он не лез к ним,  закрывая глаза на сообщения о  периодических стрелках и драках, пусть дело и доходило до крови только и всего. Последние события и вовсе прошли мимо него, не существовавшего для класса. –А что до дружбы, то в чем ваши претензии? Им по семнадцать лет, я не вправе тут что-либо запрещать, главное, чтобы все это не мешало учебе.
-А она мешает! – выдохнула женщина, покраснев от напряга.- Агата совсем распоясалась, дома почти со мной не занимается, дело дошло до того, что она к нам в квартиру приводит этого своего Кречетова, я прошу школу заняться этим вопросом! Моя девочка росла примерным ребенком, я не допущу, чтобы ее так просто развращали! Еще не хватало бедноту разводить!
-По мне, так ваша проблема создана на пустом месте,- спокойно возразил информатик, которого заметно покоробила ее последняя фраза. - ваша девочка уверенно идет на золотую медаль, ее парень спокойно тянет на серебряную, при желании мог бы выйти и на золотую, так что в учебе, повторяю вам еще раз, отклонений нет. Я не садист и не изверг, чтобы запрещать дружбу, в конце концов никаких открытых выпадов Кречетов в отношении нее не позволяет, иначе я знал бы об этом! Что касается материального положения их семьи то, насколько мне известно, там все вполне нормально.
-Что вы вообще можете знать,- прошипела себе под нос Елизавета Викторовна.- у вас всегда все нормально, пусть там в реальности хоть пожар!-  Здесь ей делать было нечего, она ушла, не сказав ни слова.
Тем временем, на уроке биологии, Кречетов никак не давал Агате сосредоточиться на муторном объяснении очередной китайской грамоты. Этот урок в классе сдавали двое, они и слушали, остальные зависали в телефонах.
-Кстати, у тебя прикольная мать, - прошептал он ей на ухо, она захихикала.
-Отстань, щекотно же! – училка строго уставилась на них, Агата сердито пихнула соседа по парте в бок, чтобы не доставал, тот фыркнул в ответ.
-А бабушка стерва,- продолжил он секунду спустя, плевав на училку и  генетику, ей проповедуемую. – по-моему, она хотела меня испепелить на месте. У нее реально бзик, что я не дам тебе закончить школу, это же глупо!
-Тихо,- одернула его Юрьева,- она и маму так же дерет. Терминатор в юбке! – тот заржал, уткнувшись лицом в тетрадь, исписанную мелким почерком. –Она так-то нормальная, просто помешана на благополучии семьи и вытаскивании нас со дна нищеты,- важно продекламировала она, подделываясь под Елизавету Викторовну.
-То-то я смотрю, ты сидишь на дне,- пробормотал Кречетов.
-Юрьева, Кречетов, вы меня вообще слушаете? – одернула их училка. Олег, подмигнув Агате, встал с выражением вселенской покорности.
-Извините пожалуйста, у нас не сходилась аллель генов по задаче, я никак не могу найти ошибку, - он смотрел на учительницу, невинно хлопая ресницами, пока Агата умирала со смеху за его спиной.
-Иди к доске и покажи нам всем свое решение и решение Агаты,- Кречетов покорно метнулся к доске, захватив с собой юрьевскую тетрадь. Остаток урока прошел спокойно, пока Олег отдувался у доски, ехидно ухмыляясь всякий раз, когда училка отворачивалась. Она это знала, но ничего сделать не могла. За всем происходящим наблюдала выздоровевшая Андреева, временами перемигиваясь с Сашкой.
После уроков Кречетов опять вытянул Агату на гонку вокруг школы, она, почти падая, залетела в раздевалку, спрятавшись среди курток, с трудом сдерживая ехидное хихиканье. Олег, забежав секунду спустя, принялся расхаживать вдоль рядов курток, многие из которых уже забирали, так что толпа набилась неплохая.
-Юрьева, я твои туфли увижу за километр! – крикнул он у ней над ухом, пока она хихикала, забыв об осторожности. Она вывалилась из-под собственного пальто, прямо на него.
-Подумаешь, это я только раз проиграла,- заявила она, сдувая с лица растрепавшиеся волосы.
-Ну естественно. Я готов забыть, как ты три минуты назад едва не свалилась в грязь, не успей я тебя поймать. Ты же дико неуклюжая и растерянная, признай!
-Неа,- она дурашливо ударила его ладошкой по плечу,- зато ты людей боишься!
-Точно,-  спокойно констатировал Кречетов, целуя ее, и не обращая внимания на перешептывающихся и хихикающих сзади девчонок.   Некоторые вежливо отвели глаза, остальные тупо заржали. Олег, оторвавшись от Агаты, развернулся, недовольно глядя на них, толпа молча расступилась перед ними.
-Нет, ты это видишь? –напыщенно проговорила Ритка Светке,- Они же лижутся на каждом углу, а всем плевать! И эта Юрьева ходит, как героиня, словно весь мир для нее.
-Вообще дура,- ехидно заметила Светка,- он же ее бросит, на что она ему сдалась? Ботаничка, плакса, трясется от любого взгляда, зато сейчас обнаглела, защитничка, видите ли, нашла. Тварь переучившаяся.
-Еще и хамка, идет, никого не видит, мы тут быдло для нее, вы только посмотрите! –протянула в ответ Ритка,- Раньше дрожала и оглядывалась, как собачка под ударом, а теперь она, видите ли, счастлива. Стерва.
-И что он вообще в ней нашел? –мрачно пробормотала Светка, демонстративно отворачиваясь. –Да пошли они, еще из-за такой ерунды париться! Можно подумать, парней мало.
-Он, наверно, совсем придурок, раз за ней бегает,- констатировала Ритка, щедро намазывая пухлые губы блеском. – Да и кому он сам-то нужен. Говорят, он вылечившийся самоубийца, прикинь, а их семья еле концы с концами сводит!
-Да ладно? –Светка захлопала глазами. –Тогда он точно быдло.
А Агата уверенно шла, держась за руку Кречетова, забыв обо всем. Она слышала смех краем уха, но ей это уже было не так важно, как раньше. Сарказм, злость, притворство стремились уйти на второй план, заморачиваться и думать о проблемах реально не хотелось. Сейчас ей было плевать на все. Кречетов, втайне обожавший эпатаж, был весьма рад доказать хоть всей школе, что Юрьева принадлежит ему, и никто не сможет ее обидеть. Раньше он счел бы улыбку немногим лучше насмешки, теперь она сама просилась на лицо, и сделать с этим он ничего не мог, хоть и старался сохранять нейтральное выражение. Давно раскусившая кречетовские заморочки Агата не раз подкалывала его по этому поводу, впрочем, он отвечал ей тем же.
-По-моему, когда я завтра приду в школу,- неуверенно пробормотала она, расставаясь с ним у входа в свой подъезд. – они меня просто съедят.
-И тебе это нравится,- отозвался Олег, тряхнув головой. –или я неправ?
-Нет, нравится, конечно,- замялась Агата, переминаясь с ноги на ногу,- но… я боюсь. – Кречетов только глаза закатил.
-Опять,- простонал он.- нашла кого бояться: тупых одноклассников! Слушай, они в меня заточку вогнали, а мне без разницы, так что имей совесть!
-Я за тебя и боюсь,- отозвалась она.- вдруг опять что-нибудь будет?
-Ну, сейчас, по крайней мере, мир не падает, так что иди домой, -мягко ответил он,- выходи в Контакт, болтай там со мной до трех ночи и не парься из-за пустяков. Навязалась же трусиха на мою голову,- трагическим тоном добавил Кречетов.
-Ой, да ладно,- засмеялась она, закрывая дверь подъезда. 
14.   
Поздно вечером, в очередной раз прорешав кучу заданий из КИМа по химии, Кречетов, сосредоточенно уткнувшись в мерцающий экран ноутбука, быстро печатал сообщения Агате, представляя, как она сейчас смеется в квартире через дорогу, попутно крича бабушке, что внимательно изучает завтрашнюю физику. Там предстояла лабораторная, а в принципах ядерной реакции Юрьева разбиралась, как кошка в алгебре, так что готовиться было бесполезно. Он, прищурившись, вспомнил лабораторку неделю назад, когда она, замкнув электрическую цепь, чуть не исполнила страстное желание любого школьника подорвать свою колонию строгого режима к чертям. Да уж,  Агата и техника были несовместимы, в доказательство этой теории его телефон глючил всякий раз, кода она лезла с него в Интернет, а она так прикольно обижалась и ворчала, что он просто его запаролил, как же!  В спальню вошла мать, он инстинктивно прикрыл ноутбук, там как раз звякнуло оповещение об очередном сообщении. Агата скидывала ему сочинение по литературе, которое писать было дико лень, а он взамен обещал помочь с ядерной реакций  расщепления трития. Кречетов вопросительно уставился на мать.
-От меня что-то надо по дому? –резко спросил он, мать, мявшаяся у двери, невольно поежилась.
-Ты скоро будешь совсем как отец,- вздохнула она,- я у тебя уже по стенке хожу.
-Странно,- автоматически съязвил он,- я думал, ты им восхищаешься. –злить мать ему не хотелось, выходило чисто по инерции. Сейчас он чувствовал себя старой заводной игрушкой, способной на одни и те же фокусы, и работающей ровно столько, на сколько оборотов заведен ключ в прорези деревянной спины раскрашенного арлекина.
-Я никем не восхищаюсь,- тихо ответила мать, присев рядом, на самый край дивана. Этого он в ней не переносил – глупую дурацкую настороженность, манеру трусливой лани, готовой в любой момент сорваться с места и убежать. Она сидела, съежившись, как подстреленная, это вызывало в нем желание подавить ее, уколоть побольнее, и сильно его пугало. В такие моменты он до одури боялся, что реально начинает превращаться в своего отца, а это было поопаснее кошмара. Мать была похожа на занозу, болезненную и воспалившуюся, которую ему очень хотелось вырвать, но он боялся усиления боли и гноя, который бы при этом выделился. – ты сейчас занят?
-Нет, а что? – ответил он, на секунду заколебавшись. Любой разговор с матерью, да и с отцом для него походил на зубную боль, такую, что зуб уже даже не вырвешь, слишком там, внутри, все воспалено. –Хочешь поговорить? – Он-то хотел, как бы ни старался доказать себе обратное.
-Да, наверное,- кивнула Алина Анатольевна,- ты совсем взрослый уже, я и не заметила. –Кажется, она хотела его потрепать по голове, но торопливо убрала руку, словно натолкнувшись на невидимое препятствие. –Прячешься, скрываешься у себя в компьютере, со мной вообще не общаешься, с отцом едва здороваешься.
-Новый виток обвинений из серии, как я испортил вашу счастливую семейную жизнь самим фактом своего существования? –хмуро спросил он.
-Нет, нет,- быстро ответила она,- я тебя никогда ни в чем не винила, хотя ты можешь мне не верить. Я тебя в окно из школы высматриваю, когда не на работе,- робко прибавила она,- жду, когда вернешься. Что там за девушка рядом с тобой? Не отвечай, если не хочешь,- мать резко сдала назад, встретив упрямый взгляд сына.
-Почему не хочу? –криво улыбнулся он, не зная толком, что ему говорить. Внимания от матери добиться обычно было сложно. –Это моя девушка, Агата. –слова прозвучали, как выстрел в повисшей тишине сумеречной комнаты.
-Агата,- задумчиво проговорила мать,- красивое имя. А почему ты ее к нам не приведешь?
Кречетов отрывисто засмеялся.
-Сюда? –язвительно спросил он. –Домой? Она о вас знает мало, мне похвастаться нечем.
-За что ты так меня ненавидишь? – жалобно спросила Алина Анатольевна, шарахаясь в сторону от сына, будто ожидая удара. Он бы многое мог ей сказать, страшно было даже вспомнить кучу оправданий для себя. Мог бы заставить ее вспомнить, по какой причине решил спрыгнуть с седьмого этажа и остался хромым на всю жизнь, мог бы ткнуть пальцем в шрамы на ее теле и спросить, кто их ей нанес. Причин для ненависти хватало, только ненависти, как таковой, не было. Была жалость, насколько он мог разобраться в себе. Было отвращение, презрение, высокомерие, отчужденность, недоверие, злость, обида, но не ненависть. Даже жаль, что ее не было или он уже окончательно запутался.
-А за что меня ненавидишь ты? –пробормотал он в ответ, не глядя на нее. –Почему, когда отец кричит, что я испортил ему жизнь, ты молча соглашаешься? Почему мы не можем прогнать его и жить вдвоем, почему тебе его слезы и скандалы важнее меня и моих проблем? Ты думаешь, я тебя ненавижу, нет, мама, я спрошу, почему ты ненавидишь меня? Ответь мне, что я тебе сделал?
-Я не знаю,- дрожащим голосом проговорила она. – ты живая копия своего отца, я боюсь тебя. Это как клеймо, и на мне, и на тебе. Ты не думай, я тебя люблю, ты мой сын и остаешься им, но… - она надолго замолчала,- но я и его люблю, и не могу разорваться надвое. Может ты и прав, и я просто привыкла чувствовать себя в подчинении, тупой бессловесной тварью, жертвой. Да, ты прав, наш дом не лучшее место для девушки, и ты меня никогда не простишь за все то, что я тебе причинила, но…
-Кое в чем отец прав,- перебил ее Кречетов,- ты на самом деле дура. Если бы я тебя ненавидел, если бы я тебя не простил, я встал бы между ним и тобой, когда он швырнул тебя на пол, к кухонной плите, и стоял передо мной с ножом? Пафосно звучит, да? Не веришь мне, ну и не верь! Скверно ты меня научила всей этой дурости с чувствами,- он криво усмехнулся,- ни нормальной любви ощутить не могу, ни нормальной ненависти, вечно все рваное и половинчатое, искривленное, как деревья на болоте, поломанные ветром и чахлые на скудной почве. 
-Я хочу выставить его,- твердо проговорила мать,- уже подала сегодня на развод. Мне надоело трястись и убегать, я не хочу быть игрушечкой для битья! Он сюда больше не придет, обещаю тебе.- она вскинула голову,- Ты заслуживаешь спокойной жизни. – он только фыркнул в ответ.
-Спасибо за одолжение.
-Не гони меня, пожалуйста,- робко попросила мать,- мы же еще можем быть семьей?
-Как хочешь, - вежливо ответил он.  – только я тебе не верю. Хотел бы, да не верю. Не могу, не понимаю. Впрочем, желаю удачи в трудном деле избавления от ярма.
-Спасибо,- хрипло проговорила она, резко поднимаясь с места. –хоть на этом спасибо. – на пороге она обернулась.- Надеюсь, твоей Агате повезет больше, чем мне, и я хоть смогу с ней познакомиться.  Нас больше не будут называть нищими придурками! – в ее голосе отчетливо прозвенели слезы, она замолчала и убежала к себе, под защиту телевизора. Очевидно, на работе ей тоже здорово доставалось. Кречетов едва не сорвался с места вслед за ней. Секунда – и он, переступив через себя, кинулся бы к ней на шею, рыдая, как девчонка, но подобного он себе позволить не мог. Не хотел лишний раз обнажать такую слабость. Он невольно усмехнулся, представив, как бы сейчас ржали и бесились все его одноклассники, с которыми когда-либо приходилось делить территорию. Слишком многое стояло глухой стеной между ним и семьей, чтобы так сразу все поломать. Наверно, он боялся или был слишком горд, чтобы показать даже матери блеснувшие на глазах слезы совсем детской, дурацкой обиды. Этого он сам не знал, и знать не хотел. Мать, решившая пойти против мужа, снова вызвала в нем страх стать живой копией любимого и обожаемого папаши, лезшего к нему с поцелуями после очередной ссоры с женой. Он вспомнил свою игрушку, плюшевого белого  мишку с красным бантом на шее, тряпичную дрянь. Это был подарок отца, сказавшего тогда, что мать вырастила из сына дочь, никчемную плаксу, черт, он даже вспоминать об этом спокойно не мог! А потом он оторвал белому мишке голову, представляя, что красный бант – это всего лишь хлещущая из разорванных артерий кровь. Это было более чем глупо, приходилось признать. Убить игрушку было легко, а вот задавить дурацкую, дерьмовую любовь к отцу было, похоже, нереально.
Лариса Сергеевна, машинально отбарабанивая пустым стенам лекцию по душевным метаниям Настасьи из распутинского «Живи и помни», невольно ощущала в себе все возрастающую жгучую зависть к Юрьевой, вальяжно развалившейся на парте. Она что-то шептала на ухо ухмыляющемуся Кречетову, который, как училка могла видеть, забив на лекцию, разрисовывал в учебнике портрет Распутина, делая того похожим на героя дешевого комикса. А, она, похоже, подсказывала ему, что еще можно пририсовать классику кроме уже имеющихся рогов, хвоста и дыма из ушей. Тихушники, урок они не срывали, но и плевать на него хотели, увлеченные превращением писателя Распутина в болотную кикимору. Одновременно это было и смешно и противно, а ее вообще передергивало. И зависть проникала во все клетки тела. Ларку-чарку, в дни ее учебы, никто и не думал смешить, ее старательно обходили стороной, так же, как Агату до недавнего времени. Тогда она даже ощущала некое сходство с этой ученицей, порой даже любопытство. Не каждый день в классах встречаются подобные экземпляры, пригодные для изучения. Только в Агате было то, чего не могла или не хотела увидеть в себе Лариса Сергеевна, тут была злость, спортивная азартная злость, причудливо сочетающаяся с робостью и детской обиженностью сразу на всех. Девчонка казалась Ларке-чарке живой, а вот она сама, по своему же мнению, давно превратилась в какую-то высохшую мумию, доставшую уже и себя и других своим существованием. Ларисе Сергеевне было скучно жить, скучно и муторно каждый день заставлять себя исполнять один и тот же алгоритм, внушая себе, что она работает на благо кого-то там, и ее жизнь не лишена смысла. Ей приходилось себя заводить, раскочегаривать, как старую печку, а сидящая напротив девчонка с вечной саркастической насмешкой в темно-зеленых глазах просто жила, и этим словно утверждала свое превосходство. Молодая, яркая, красивая, - этого было вполне достаточно, чтобы взбесить. Кречетов раздражал ее еще больше. Он ей открыто не подчинялся, демонстрируя свою независимость классу, словно играя с ними и наслаждаясь этим. Похоже, он из всех собравшихся видел и признавал только свою Агату, послав к черту остальных. Вечно глядя в пол, он, тем не менее, ухитрялся здорово подкалывать ее даже молча, обжигая откровенно скучающим и насмешливым взглядом холодных черных глаз. И, похоже, именно по его поводу Агате завидовала большая часть девчачьего класса, естественно.  Огрызаясь на любую насмешку, на роль аутсайдера Кречетов явно не годился, в принципе, оттеняя собой даже Орлова, несмотря на все его баскетбольные успехи и сколоченную за долгие годы шайку одноклассников. 
-Кто-нибудь вообще меня слушает? –резко оборвала она лекцию. Несколько человек лениво подняли головы, секундой позже снова уткнувшись невидящими глазами в тетради. –По моему мнению, вам стоило бы вникать в лекцию, тем более, что среди вас есть и сдающие литературу. К тебе, Юрьева, это тоже относится, могла бы хоть голову повернуть в мою сторону! – Это была попытка, жалкая даже для нее, и Лариса Сергеевна отлично это сознавала.
-А по моему мнению,- сухо отозвалась Агата,- у меня записана вся ваша лекция, книгу я прочитала и вопросов у меня не возникло.
-У тебя, что,- усмехнулась Ларка-чарка,- есть мнение? Нет, здесь на подобных тонах разговаривать могу только я, так что изволь прекратить отвлекаться на каждый вздох Кречетова.
Агата, вспыхнув, молча уткнулась в тетрадь.
-Лариса Сергеевна, - с наигранной веселостью спросил Олег,- вы жалуетесь на нас, что мы срываем вам уроки, и сами же нас провоцируете, где логика? Или это тоже дефект вашего, так называемого, мнения?
-Что? – та осеклась, не зная, как ответить.
-Вы нам рассказываете литературу,- подчеркнуто спокойно проговорил Кречетов,- так извольте не выходить за ее рамки. Мы ведь тоже можем многое о вас рассказать. Проверяющей инспекции, например, о том, как вы публично оскорбляете и унижаете учеников ни за что ни про что. И как вы им ответите? Тоже будете затыкать своим мнением? – класс тихо заржал, последние парты уже загибались от с трудом сдерживаемого хохота. Ларка-чарка побагровела, но взяла себя в руки. Она действительно сделала крупный промах, взъевшись на Агату, а этот выскочка открыто чувствовал свою силу, и как его заткнуть, она не знала. Помолчав, Кречетов язвительно добавил. –Так вы извинитесь перед вашей ученицей? Наши тетради исписаны лекцией, могу предоставить их, как доказательства.
-Тварь,- прошипела училка литературы сквозь зубы, ощущая полное бессилие. Олег нагло улыбнулся ей в лицо. Она резко развернулась к Агате.- Извини меня, Юрьева, я сегодня расклеилась, - ее голос неожиданно дрогнул.- мать умерла в челябинской больнице, завтра нужно ехать туда. Забирать тело.- Не договорив, Лариса Сергеевна рванулась к выходу из кабинета, закрыв за собой дверь.
-А ты только над старухами измываться можешь, да? – ехидно проговорил Сашка Орлов,- На большее мозгов не хватает?
-Заткнитесь вы оба! – Агата, вскочив с места, пошла к двери.
-Куда, Юрьева? – окликнула ее Аня. –Пусть проревется, ей это необходимо.
-Надо же объяснить. Мы не звери, по крайней мере я. - невнятно пролепетала Юрьева, тихо выскальзывая за дверь. В классе захихикали. Кречетов развернулся к Сашке.
-Что, еще роликов охота поснимать за гаражами? – ехидно спросил он.
-А что ты сделаешь? – заржал Орлов,- в полицию пойдешь, как маменькин сынок, что ли? Струсишь и выдашь нас взрослым, да?
-Нет. –крикнул тот в ответ. – Слышишь, мразь, слабо пойти со мной одному драться, без кучи дружков-лизобюдов?!
Орлов побледнел от ярости.
-Мне слабо? Завтра, в пять вечера, на полигоне стрелкового клуба, понял? Там заброшка трехэтажная, если не трусишь, приходи пострелять!
-Сашок, ты обалдел? – испуганно пробормотал Радыгин, пытаясь утихомирить соседа по парте.- Это же уголовное дело.
-А мне плевать! –злобно фыркнул тот.- Эта мразь хочет драки, так он ее получит!
-Идет,- кивнул Кречетов. –И никаких свидетелей. Посмотрим, как ты будешь строить из себя дуэлянта, лузер!
-Саша, не дури,- прозвенел голосок Ани. – у тебя даже оружия нет.
-В тире возьму, в клубе, - усмехнулся  тот,- я там завсегдатай, они мне что хочешь отдадут! Не бойся, я прострелю этому придурку вторую ногу, чтобы даже не хромал, чтобы ползал! Увидите все, кому из нас слабо! Меня тут каждая собака знает, все за меня, понял?
Агата, застыв в дверях вместе с вернувшейся, размазывающей тушь по лицу, училкой, резко сорвалась, прошла к Кречетову, со всей силы дав ему пощечину. Народ заржал.
-Семейная ссора- ядовито прошептала Ирка Светке.
-Идиот,- прошипела она. –Зачем?
-Отвали,- он, криво улыбаясь, оттолкнул ее.
-Он же стрелок с седьмого класса,- крикнула раздраженная до предела Агата.
-Ну и что? – заносчиво отозвался Кречетов. –Он обозвал меня мразью, и ответит за это! Я не стану отступать!
То, что стрелка была подставой с самого начала, никто и не сомневался. Все произошло спонтанно, народ толком не понял ничего, но ясно было, что Орлов всерьез намерен сбить спесь с выскочки Кречетова, решившего стать вожаком класса. Ставки теперь открыто делались на Сашку, отлично знавшего полигон клуба, заброшку и имевшего там неплохое влияние в противовес приезжему Олегу, плохо знакомому вообще с городом. Еле досидев до конца последнего урока, Агата побежала к директору.  Тот вел какое-то совещание, куча людей неодобрительно уставилась на влетевшую в кабинет без стука растрепанную девицу.
-Дмитрий Валерьевич,- задыхаясь, выпалила Агата,- завтра наши пацаны устраивают стрелку на травматах!
-Что? Это проверенная информация? –попытался подчинить себе обстановку немало удивленный директор.
-Да,- закивала девушка,- они сегодня опять сорвали урок литературы, поспорили, что пристрелят друг друга.
-Успокойся, Юрьева,- Дмитрий Валерьевич, подойдя к трясущейся в истерике Агате, силой усадил ее в кресло.- посиди здесь, я сейчас позову медработника, он тебя осмотрит, а потом отпустит домой. Спасибо за информацию, я обещаю принять меры. Господа, совещание окончено! – людей как ветром сдуло. Поразмыслив, директор решил, что пока пороть горячку и кому-то сообщать не стоит. Стрелки были запрещены, тем не менее, дрались все, он сам когда-то был там. Вряд ли дело дойдет до оружия, можно спустить на тормозах проблему. Придя к такому решению, Дмитрий Валерьевич вышел из кабинета, собираясь ехать домой.
У кабинета директора подслушивали Кошкин с Радыгиным, быстро донесшие Сашке про то, что их сдали.
-Твоя девка нас заложила,- злобно прошипел тот, поворачиваясь к невозмутимому внешне Кречетову. –директор на уши всех поднимет.
-Уже боишься? – саркастически спросил его противник. –Я могу и подождать, пока ты посидишь под мамкиной или директорской юбкой. – Кречетова занесло окончательно, он почти уже не соображал, что говорит, хотя неплохо владел собой. Парадокс.
-Перенесем стрелку на сегодня. –хмуро отозвался Сашка.- Я созвонился с приятелем, он будет ждать у выезда на полигон. – помявшись, он добавил.- Аньку я выгнал к родителям, надеюсь, ты не допустишь, чтобы нам опять помешала твоя девка, утихомирь ее.
-Она не девка,- вяло огрызнулся Кречетов. – можешь не беспокоиться, без тебя разберусь. Сейчас три часа, до встречи в пять.
Агата за прошедшие полчаса набирала Олегу раз двадцать, пока он соблаговолил взять трубку. За окном быстро темнело, собиралась гроза, а она продолжала расхаживать взад-вперед по двору, нервно раскидывая попадающие под ноги мелкие камешки.
-Где ты? – почти крикнула она в телефон.
-Дома, а в чем дело? – последовал сухой ответ.
-Я все рассказала директору, завтра будет педсовет из-за вас. Ты же туда не пойдешь, в заброшку? Обещай мне! –истерично взвизгнула она, поеживаясь от налетевшего внезапно ветра. –Докажи, что ты дома!
В окне дома напротив, на первом этаже зажегся и помигал свет.
-Как видишь, волноваться не о чем,- приподнятым голосом заявил в трубке Олег. –никуда я не пойду, успокойся. Позвони мне вечером.
-Хорошо. Пока.- Агата отключилась, чуть не плача. Ей не составило труда понять, что все сказанное только что –обычная ложь, и стрелка будет. Теперь все зависело от того, успеет ли директор приструнить зарвавшихся пацанов. Она устало рухнула в обитое зеленой тканью кресло в их гостиной и застыла, притворяясь, что читает, но не сводя глаз с висевших на стене напротив часов.
Приятель Сашки, Игорек Демченко, высокий парень в синей спортивной ветровке, прыгал от холода, когда подошли, наконец, Сашка с Олегом. Липовую гору уже затянуло тучами полностью,  с низко нависшего черно-свинцового неба накрапывал дождь, с шумом взрывая белую накаленную пыль подсохшего апрельского асфальта. Ветер рвал торчавшие вдоль дороги долговязые тополя, заставляя их гнуться, раскачиваться и стонать. Полигон стрелкового клуба, большой пустырь, с краю которого высилась пара сараев, а ближе к середине стояла недостроенная еще в 90-е трехэтажка, серая, бетонная, зиявшая чернотой проваленных, никогда не стекленных окон, был покрыт бурой травой и перепрелыми с прошлой осени черными листьями, обычно здесь гуляли только собаки. Это была конечная остановка 6 трамвая, одного из немногих, еще оставшихся в городе после кучи проведенных реформ. Дальше, к западному краю пустыря, шел уже обрыв, там протекала узкая глубокая Аша, сливаясь чуть севернее с Симом, а еще дальше в неумолчном грохоте железных колес по рельсам неслись поезда. Сейчас вдалеке, переливаясь на изредка еще вылезавшем из-под тучи золотистом солнце, полз пассажирский состав, напоминая громадную желтую змею, из пасти которой вырывались клубы густого белого дыма. Горы нависли над городом, укутав его в плотный туман взвинченной ветром пыли, как в кокон, упрятав под купол своих сведенных вместе вершин.
-Вот стволы,- торопливо пробормотал Игорек, стреляя у Сашки сигарету,- брат передал, они числятся за клубом. Потом попробуйте не вернуть, и так он психовал, когда узнал. Я сказал, что вы ворон придете стрелять, тут часто по банкам грохают, а ему потом по шапке за растрату патронов. Пацаны окрестные совсем обнаглели, тут полно собак с перебитыми лапами бегает.  И я о вас понятия не имею. Вы это,- он крутанулся на месте, явно желая побыстрее свалить,- быстрее давайте. Дождь скоро, брату еще тир закрывать, там до сих пор занятия.
-Заметано, - с наигранной веселостью хлопнул его по плечу Сашка, про себя дрожавший, как осиновый лист. Сколько он не бахвалился, но стрелять сегодня приходилось второй раз в жизни. И впервые в живую мишень. –Завтра верну, не парься.
-Офицер недоделанный,- дергано пробормотал Кречетов, взвинченный до предела медленным раскачиванием Орлова.  Он тоже стрелял второй раз в жизни. Сейчас Олег  ненавидел себя за дурацкий бешеный, перешедший от папаши нрав, который с каждым разом становилось все труднее обуздывать. А теперь отступление сочли бы слабостью, этого он допустить не мог. Довольно слабости было в жизни, хватит! Спроси его кто, вряд ли бы смог точно объяснить саму причину стрелки и их идиотской вражды. Они тупо не переносили друг друга, а двум вожакам не место в одной стае. Неумолимый закон джунглей всецело завладел затерянным в горах городе, с легкостью загоняя тонкий налет цивилизации в самые глубины душонок своих жителей. Наверно, сейчас он бесновался, предвкушая удовольствие. – Придурок.
-Заткнись! –взвизгнул Орлов, сейчас они стояли уже у входа в заброшку. Старая стройка встретила незваных гостей скрипом разбросанного, еще не доворованного, щебня, шлака, застывшей монтажной  пены, выцветшей и грязно-желтой. Перекрытия между этажами проржавели, там торчали железные прутья арматуры, бетонные балки, кирпичные стены, медленно осыпающиеся в пыль. Доски сгнили напрочь, детей сюда, естественно, не пускали, никто не хотел проблем. Сашка, ничего не говоря, полез по столбам наверх, на третий этаж, под балки крыши, давно обвалившейся. Балок оставалось штук пять, они полувисели в воздухе, похожие на оголенные ребра древнего, сдохшего много лет назад, животного, под ними, на креплениях, помещалась площадка этажа, отчаянно скрипевшая под ногами школьников. Ветер раскачивал арматуру внизу, там поминутно что-то осыпалось.
-Тебе, Орлов, надо было идти в театр,- пробормотал Кречетов,- притащил нас на сцену дешевого ужастика.
-Отвали вместе со своим сарказмом,- отдуваясь, огрызнулся Сашка, балансируя на скрипящих балках. – сделаем дело и уйдем, только и всего. Стволы меченые, завтра их хватятся,- в его голосе мелькнула самодовольная гордость от осознания обладания подобным оружием. Травмат тускло отсвечивал в орловской руке, второй он с явной неохотой протянул Олегу. –Стреляем одновременно, с десяти шагов. Отдача сильная, кто не удержится на балках и свалится вниз, - он замялся, но быстро взял себя в руки.- тому хана. Победитель получает все и остается один. – возражать и отступать было бесполезно, это уже прямой открытый вызов.
-Идет,- кивнул Кречетов, разминая в карманах джинсов вспотевшие разом пальцы. Сашка разыскал в куче мусора помятую банку из-под «Балтики», поставив ее примерно посередине. Парни зарядили пистолеты, медленно начали отходить от банки, неотрывно глядя друг на друга. Кречетова не оставляло убеждение, что все это только игра, и она вот-вот прервется, может быть, на это втайне рассчитывал и Орлов. С пятого шага они вытянули руки с травматами вперед. Ветер здорово забивал глаза пылью, временами Кречетов вообще теряя Сашку из виду, чувствуя, как у него по спине течет противный липкий пот страха, и презирая себя за это. Если он хочет идти до конца, ему должно быть безразлично все, и точка. Его колотило от мандража, но страх реально улетучился, оставив только холодную злость.  На десятом шаге он уперся спиной в щербатую стену.
-Стреляй, трус! - Сашка выстрелил, Кречетов почти одновременно с ним нажал на курок, как только в голове замер отсчет.  Секунду спустя он отключился, толком не успев ощутить ничего, кроме дикой боли.
Юрка Кошкин написал Коляну Трубникову «ВКонтакте»
-« От Сашка вести есть? Как прошла стрелка?»
-«Без понятия, он мне не звонил»,- немедленно отозвался Трубников, словно ждал этого вопроса. Кошкин ощутил подкатившую к горлу тошноту от страха.
-«Все, я соскакиваю,- быстро напечатал он,- надо звонить в полицию»
-«Спятил? Нас посадят!» - Трубников был напуган не меньше. Полчаса назад ему отзвонился Демченко, рассказав про меченые стволы, числившиеся за клубом «Орион», черт бы его побрал! Теперь следаки точно вычислят всех участников подставы. – «Это Сашка во всем виноват, он хотел проучить Кречета, он пусть и отвечает»
-«Олег заговорил о стрелке, а Сашка предложил травматы, блин!» - строчил Кошкин.- «Мне плевать, я звоню ментам».
Через двадцать минут возле заброшки уже стояла «Скорая». Место обвала обмотали оградительной бело-красной лентой. Из-под щебня вытащили Сашку Орлова, грязную окровавленную куклу, с множественными переломами и пулевым отверстием в груди. Он упал с верхотуры, разбившись о сваленные внизу камни, и лежал в пыли, жалкий и весь какой-то съежившийся и уменьшившийся. Пистолет из руки он так и не выпустил, врачам пришлось разгибать застывшие в судороге пальцы, чтобы передать важную улику полиции. Пока труп грузили в машину, Алена Евгеньевна, вызванная прямо из дома, лихорадочно составляла протокол, проклиная вмиг ставшую ненавистной работу. Сверху, с перекрытий недостроенного третьего этажа принесли Кречетова, завязалась потасовка уже между врачами и полицией. Оперативники кричали, что не разрешали трогать тела, дежурный врач настаивал, что увозить надо немедленно.  Впавшая в ступор Алена невольно шарахнулась, не зная, что сказать дочери по возвращении. Ее напарник протянул ей кречетовский телефон, натужно вибрировавший. Звонила Агата, явно не в первый раз. Алена Евгеньевна мрачно покосилась на затянутое тучами вечернее серое небо, темнело в апреле довольно быстро.
-Да,- сухо проговорила она в трубку.
-Мама? –испуганно спросила Агата.- Откуда у тебя этот телефон? – ответа не последовало. С неба наконец-то хлынул дождь, окончательно превратив дорогу в бурлящее месиво.
15.
Школу лихорадило уже вторую неделю. Из полиции написали письмо в Министерство образования, требуя принять меры, по факту халатности, повлекшей по неосторожности смерть человека, возбудили дело против директора и классного руководителя одиннадцатого класса. С проверкой приезжали из прокуратуры, многих ежедневно вызывали на допросы. Лариса Сергеевна написала  заявление об увольнении по собственному, ей отказали. Секретаря завалили требованиями запросов и характеристик, родительский комитет класса с ног сбился по организации похорон. С детьми приставили работать психологов, двух полусонных женщин, методично строчивших объяснения молчащих школьников, взятые с потолка. Говорить боялись, хамить разучились. В конце недели были похороны Сашки, собралось полгорода, резонанс дошел до Челябинска и там заглох. Интернет пестрел сообщениями о смертельной дуэли, всплыла и недавняя драка, и заточка, и оскорбительные ролики в Сети, многочисленные видео травли учителей, выложенные еще в самом начале года Аней Андреевой на Ютуб. Агату, как основного свидетеля, допрашивали ежедневно, вести дело Алене Евгеньевне не доверили, передав его в областное следственное управление. Когда по местному телевидению прокатилась первая волна роликов из Интернета о буднях СОШ №9,  Аша содрогнулась. Сашку Орлова, капитана сборной города по баскетболу, знали многие, «ВКонтакте» снова посыпались угрозы в адрес Агаты, через нее добивали Кречетова, против которого завели уголовное дело по факту убийства Орлова. Его, раненого в бок, допрашивали в больнице, двор которой заняли рассвирепевшие женщины родительского комитета класса, с плакатами «Смерть убийце!».
Росшая и ширившаяся все эти месяцы пропасть между ним и классом, на сторону которого встал теперь и город,  разверзлась сейчас под ногами Олега, увлекая его вниз, в водоворот. Все женщины знали отца Сашки, ушедшего сейчас в запой, знали эту семью много лет, никто не мог сказать о парне ничего плохого. А Кречетова ненавидели, мрачно косясь на Агату, прибегавшую в больницу каждый день после уроков. Ей было страшно, очень страшно, и одновременно ей было все равно. После того, как мать по телефону рассказала ей о стрелке, после того, как она примчалась тогда в больницу, забив практически на бабушку, семью и учебу, ей было плевать на все. Мать с трудом уговорила ее вернуться в школу, дочь смотрела на нее зверем, открыто обвиняя в происшедшем. Виноваты были все и никто одновременно. Кречетов, до которого долетали выкрикиваемые снизу оскорбления, молчал, пустыми глазами глядя на следователя, только мать заставила его кое-как заговорить, но и тогда он объяснял причины травли крайне неохотно, не давая слова и Агате. Но она рассказала все, что знала, понимая, что Кречетов просто тупо не хочет впутывать ее в свои проблемы. Она надолго от него отстранилась, она просто боялась его и в чем-то тоже ненавидела. С Сашкой они учились с первого класса, заносчивый и высокомерный, он, тем не менее, не казался ей зверем и уж точно не заслужил подобной участи. 
Приезжий следователь, молодой парень в очках, долго рылся в своем портфеле в поисках каких-то бумаг, потом, наконец, выпрямился и внимательно смерил глазами сидевшего на койке бледного Кречетова в неизменной черной ветровке, протащенной в больницу матерью.
-Скажи пожалуйста,- будничным тоном проговорил он,- почему о драках в классе никому не сообщали? Мне говорили, что ты не раз в них участвовал, один звонок в полицию и все бы закончилось.
-Интересно, - скучающим тоном заявил Олег,- а если бы вы были в моем положении, вы обратились бы в полицию, зная, что завтра же вас пригласят на очередную стрелку?
-То есть, ты боялся? – быстро спросил следователь. В глазах Кречетова вспыхнуло бешенство, которое он с трудом подавил.
-Вы сами себе противоречите,- усмехнулся он,- трус обратился бы в полицию, не стал бы решать свои проблемы самостоятельно. – Олег смотрел на следователя ледяным немигающим взглядом, откровенно забавляясь и навязывая свое высокомерие. Привыкнув к заученной маске, он уже не мог так легко от нее отказаться, да и не особенно хотел. Следователь был слаб, он лицемерно показывал свою заинтересованность, а в реальности плевать хотел на происходящее, замученный грузом работы клерк. Его даже было жалко, как ползущую под ногами сороконожку, которая будет раздавлена через секунду. В детстве Кречетов обожал их давить, слабых и беспомощных, невольно склоняясь перед сворой обидчиков, похоже, допрашивающий его парень был той же породы хорьков и лицемеров. – А мне хотелось поиграть, представьте себе! – он глумливо оскалился. – Интересно узнать, до какой степени мог зайти этот тупица Орлов, пытаясь доказать мне, что я должен жить по его условиям. – резкий голос Олега стал визгливым и тонким от сдерживаемой злости,- Мне хотелось подвергнуть бедняжку вивисекции в порядке развлечения скучным вечером, и то он вряд ли понял бы, что все его психозы спровоцированы мной. Так легко разбудить в человеке тварь, когда ты хоть немного отличаешься от него и его безличной шайки, не так ли? – теперь в голосе звенел сарказм- Играть на нервах мои однокласснички умели в совершенстве, срывая уроки и хамя всем подряд, вот только мне было плевать, понимаете? – он даже не мог придать голосу истеричных ноток, перегорев изнутри. Ему надоело что-то кому-то доказывать и объяснять, пытаться пробивать головой выстроенные им же самим вокруг себя стены. Приходилось признаться, он запутался, и не представляет даже, лжет он сейчас следователю или вполне искренен с ним? – Так легко бросать вызов, когда твои нервы уже давно вытянуты из тебя, только и всего. Я не мог обратиться в полицию, мне не нужны были чужие руки так называемой помощи.
-А Агата? – глухо спросил следователь, втайне считая сидящего перед ним подростка откровенным психопатом, еще и играющем на этом. – С ней ты тоже играл?
-Почему бы и нет? – сухо ответил Кречетов.- Хотел доказать себе, что смогу покорить девушку. А она, глупая дурочка, затравленная ботаничка, бросилась в мои объятия, не раздумывая, доверилась первому встречному. Жалко ее, она так обманулась! – проговорил он с явным позерством, словно на театральной сцене. А потом почти выкрикнул, резко посерьезнев.- Вы же хотите выставить меня чудовищем, виновным во всех проблемах класса, так?! Ну и выставляйте, я дал вам кучу полезной информации! Напишите, что я – глумящаяся над примерными детьми мразь, выскочка, бросающийся на всех подряд, чтобы доказать, что не являюсь пустым местом, что я не нищий, не собака, которую всем можно пинать! Вы все смотрите сквозь меня, словно перед вами стенка, я полжизни вижу эту стенку в зеркале вместо отражения, давайте, запишите это в ваш бланк побыстрее. Кого я обманываю, кому нужны мои проблемы, вот я и молчу и буду молчать. Сам себе возьму это за принцип, никогда не жаловаться, хватит! Это я подначивал Сашку на стрелку, а он решил, что нужны стволы, я понятия не имею, откуда они взялись, там решали орловские дружки, я их не знаю, а вы мне не верите!
-Успокойся, -мрачно пробормотал следователь,- меня не волнуют твои выпады, мне нужны только факты.
-Нет у меня фактов,- отозвался потухший Кречетов,- и я спокоен, мне просто надоело, а я даже не могу объяснить, что именно. Я не знаю, кто дал тому пацану с полигона травматы. Это я застрелил Сашку Орлова, а он чуть не пристрелил меня, и, наверно, не удержавшись, свалился с той дурацкой крыши, я не знаю, не видел этого. А полмесяца назад я принес в школу заточку, потому что знал, что стрелка будет обязательно, а Орлов, перехватив ее, всадил острие мне в плечо и выиграл тогда, заставив меня извиниться перед ним за дерзость. Я им сразу показал, что не переношу их вида, - он криво усмехнулся,- в каждой школе так делал, и дома тоже. А им нравилось выставлять нас с Агатой на посмешище, теперь же, когда над ними самими смеются, им обидно и страшно, так где справедливость?  Почему они так со мной обошлись, все они, все, кого я знал? Почему мне нужно бороться за свое место, почему им все попадает на блюдечке, а? Хотят парня для  битья – вот, пожалуйста, берите! Почему мне надо каждый раз развязывать драку или скандал, что со мной не так?! Я разрушал себя ради них, а они того даже не стоят. – тут он, не выдержав, надолго замолчал, закрыв голову руками. Следователь быстро писал что-то в бланке.
-А родители твои что говорили? –для приличия спросил он наконец. От Алины Анатольевны он не смог добиться ничего, а отец Кречетова вообще уехал из города после очередного скандала. Звонить ему он пытался, тот сказал, что к этой семье отношения не имеет, они разведены. Правда в голосе его слышалась тогда неуверенность, словно он пытался ножом отхватить ненужную страницу жизни, а она не хотела рваться.  Просмотрев личное дело парня, следователь, Сергей Юрьевич, уже не знал, что и думать. Бесконечный, увязший в бюрократической волоките развод родителей, неудачная попытка суицида, отличная при этом учеба, несколько переездов за год, стычки в каждом новом классе. Черт, до парня было страшно даже дотронуться, не то, что о чем-то там спрашивать. Он мог сколько угодно говорить о своем терпении и игре на нервах одноклассников, но это смотрелось только как дешевая актерская игра, непродуманная и неумелая. Он был сплошным комком нервов, и такой же была ждущая у дверей девчонка. Похоже, сарказм и резкость у обоих были отчаянным приемом неумелой защиты, не желающей переходить в глухую оборону, как человек, он мог попытаться их понять, но как такое подошьешь к делу?
-У родителей была куча своих проблем,- насмешливо отозвался Кречетов,- я не хотел лишний раз трепать им нервы. А им и так без разницы. Скажите, Сергей Юрьевич,- пробормотал он почти умоляющим голосом. – это уже седьмой допрос, что вы еще хотите от меня услышать?! Я не знаю, что вам отвечать, мне больше сказать нечего. И к Агате не лезьте, она вас боится, вы ее пугаете. Она теперь даже от меня шарахается, считает, что я во всем виноват. Пожалуйста, оставьте нас в покое! – вся наигранная озлобленность, вся самоуверенность слетели с Кречетова, как листья с деревьев под сильным ветром, обнажив растерявшуюся и запутавшуюся душу загнанного в угол подростка. Следователь впервые подумал, глядя на парня, все же пытавшегося осадить его попытки помощи твердым бешеным взглядом, что тот вполне способен повторить попытку суицида вплоть до удачного конца, просто не видя другого выхода. Это было до неприличия просто, до смешного страшно. Словно он попал в фантасмагорию, и понятия не имеет, как отсюда выбраться, как муха в паутине. Сергею Юрьевичу стало страшно за себя, в жутких черных глазах сидящего напротив парня читалась только безысходность, никак не вязавшаяся с ярким солнцем за окном. Будто и сама природа издевалась, методично прессуя каждого жителя этого дурацкого города. Словно бездна открылась перед ним, как бы дешево это не звучало. Пропасть.
Сухо кивнув, следователь вышел из палаты, закрыв за собой дверь. Перед ним выросла дрожащая Агата, его невольно передернуло.
-Вы нас всех опросили, Сергей Юрьевич,- пробормотала она, умоляюще глядя на него. – что теперь будет?
Он не успел ответить, по коридору к ним быстро прошла Елизавета Викторовна, хватая внучку за рукав и оттягивая к себе.
-Пошли, Агата, нам в другую сторону.- резко сказала она, не глядя на следователя. – Сколько раз я тебе говорила, не приходить сюда!
-Мы вам не люди, что ли? – полуистерично-полунасмешливо крикнула Алина Анатольевна, сидевшая в углу, у дальней стены коридора. –Что же вы так нас не любите? Может мне на колени перед вами всеми упасть и облизывать ноги, крича, что мой сын невиновен, а?! Мне плевать, будь по-вашему! Сначала под окнами кричали, теперь детей от нас отгоняете, как от зачумленных! Боитесь, что беднота разведется, да? –с сарказмом добавила она,- Мы не нищие, у нас тоже гордость имеется, не надо тычки нам давать, мы не собаки! – в этот момент женщина практически повторяла слова сына, сама того не зная. Черт, как же они были похожи, как им обоим все надоело, двум загнанным в угол людям, не знавшим даже, у кого просить ответа на такой простой вопрос. За что?
-Я не стояла под окнами,- немного смутившись, проговорила Елизавета Викторовна. Агата, шарахнувшись от нее, выжидающе смотрела на следователя. Тот рассеянно поправил сползшие на нос очки.
-По-хорошему,- глухо проговорил он,- обвинить стоит всех вас, весь ваш идиотский примерный и ухоженный город. Однако, это лишь глупое пустословие – говорить о равнодушии родителей, плевавших на своих собственных детей, не давших тем понятие хотя бы какого-то милосердия и сострадания. Вы воспитали стаю волков вместо класса, вам и отвечать. С моей стороны будет просто мерзко сваливать проблему на одного парня и его девушку, с меня достаточно! Агата, передай остальным, я закрываю дело. Саша Орлов сам выступил зачинщиком стрелки и раздобыл травматические пистолеты при помощи так называемых приятелей. Они пойдут соучастниками.  И именно он, и его дружки месяц назад развязали драку и распространили видео оскорбительного содержания в Интернете. Все ролики у меня имеются и будут приложены, не сомневайтесь. Я поражаюсь только одному, какого черта вы так долго могли закрывать на все глаза? Разве вы не видели, что ваша дочь приходит из школы в слезах, разве вы не заметили перебинтованное плечо вашего сына, просившего в больнице ничего никому не говорить, потому что станет только хуже?! Я знаю, что вам безразличны мои слова, но, поверьте,- он вздохнул, хмуро глядя на застывших женщин. – вам очень повезло, что дело обошлось только одной смертью! Пусть меня осудят за цинизм, но я свое мнение высказал. – Следователь рванулся мимо остолбеневшей Елизаветы Викторовны, стремясь поскорее вырваться отсюда. То, что случилось, походило на сюжет дешевого боевика, тем ужаснее было наличие подобного в реальности.   
Через два дня Кречетова выписали из больницы, и он вернулся в школу. Аня Андреева, потеряв былой лоск, начинала рыдать в ответ на любой выпад со стороны учителей и одноклассников, злобно глядя на невозмутимого внешне Олега. Чего ему стоила подобная невозмутимость! Класс объединился в единый монолит, началась тактика глухого игнора. Мимо Кречетова ходили, как мимо стенки, ударяя в самое слабое место, его выпады и сарказм, как и вообще любые слова игнорировали, его ответы на уроках провожали глухим молчанием, да и почти не спрашивали. Агате взявшая дело под контроль бабушка запретила общаться с Олегом, поминутно названивая ей и проверяя, девушка до дрожи боялась оступиться и нарваться на очередную трепку. Класс не замечал и ее, она продолжала сидеть рядом с Олегом, но боялась даже смотреть в его сторону, разрываясь между ним и одноклассниками. Лариса Сергеевна уволилась, классного руководителя сняли с должности и уволили, класс остался без чьего-либо попечения, за неделю несколько раз переходя из рук в руки. Проблемы были у самого директора, поэтому одиннадцатиклассники остались в стороне, на время забытые и предоставленные самим себе. Дисциплина рухнула окончательно, уроки срывались из чистой злости, на ЕГЭ забили все, даже отличники сидели с мертвыми пустыми глазами, мечтая только о скорейшем бегстве домой. Народ разбегался по углам, как крысы, отчаянно избегая каких-либо контактов, опасаясь смотреть друг на друга.
-Так и будешь молчать, будто ты не при делах? – резко выпалил Кречетов на перемене перед химией. Агата вздрогнула. –Или тебе тоже все равно? Бабушки с матерью боишься?
-Я никого не боюсь,- истерично выкрикнула она, сама себя испугавшись,- не знаю, что мне делать. Я только хочу, чтобы нас не разлучали. – добавила она умоляюще, уже тише.
-И сама способствуешь этому,- язвительно ответил Олег. –Какого черта ты молчишь, не смотришь на меня, убегаешь, словно от врага? Зачем ты меня предаешь, зачем ты себя предаешь?!
-Ты истеришь по каждому поводу,- злобно прошипела она,- меня достали твои психозы, не будь как девчонка! Ты мне почти противен! Бабушка права, людей не переделаешь. У нас с тобой не может быть будущего, ты меня затянешь в пучину, я не хочу сгнить в болоте! –жестоко, и она сознавала это.
-Ты же говорила, что любишь меня,- дрожащим от злобы голосом почти прошептал Кречетов.- боишься, что я тебя брошу, ты не помнишь? Ты совсем ничего не помнишь? Как ты бросалась под мою защиту, заслышав дурацкий смешок какой-нибудь тупой девки, как тряслась по каждому пустяку, как умоляла тебя не покидать, что, это можно выкинуть на помойку!
-Да можно, -холодно ответила она.- я больше не могу. Мне надоела жизнь в постоянном страхе, мне надоело сражаться против теней. Я хочу начать жизнь с чистого листа, хочу все забыть. Мама встретила отца в выпускном классе, я не собираюсь поступать так же, видя ее пример перед глазами. Не хочу мучиться. Оставь меня в покое, мне не нужна любовь, я устала! – она бросилась на парту, сдавленно плача, не обращая внимания на напряженно прислушивающихся одноклассников.  Кречетов молча обвел взглядом сначала ее, потом остальных.
-Я никогда не напомню вам о том, что вы сделали со мной. Но я никогда и не забуду этого. – Ответом ему были пренебрежительные усмешки. Можно было подумать, что смерть Сашки Орлова была напрасной и глупой, ничего не изменилось. Закрыли одно дело, возбудили еще несколько, только всем было наплевать. И ком обид и упреков, дурацких событий, ненужной крови только ширился и нарастал. Жизнь заело, как пластинку граммофона, а глубокая трещина все увеличивалась, как порез вены, из которого быстро вытекает темно-красная горячая кровь, мерещившаяся в общих кошмарах Олега и Агаты.
16.
Кречетов мчался из школы домой, стараясь не встречаться глазами со встречными прохожими, ему казалось, что каждый из них впивается в него злобно-насмешливым ненавидящим взглядом. В средней школе он, как обычно бывало, упал бы на колени перед замкнувшимся вокруг кольцом, умоляя простить его за несуществующую вину и прекратить истязания, теперь же допустить этого было нельзя. Все, что он перепробовал – драки, лицемерие, самоуверенность, открытая наглость – оказалось бесполезным, он снова проиграл, как и всегда. Они снова доказали ему, что он пустое место, невидимка, аутсайдер, которого может облаять любая собака. Ему надоело бороться за свои права, не видя никакой отдачи. И эти люди вокруг,  видевшие показываемые повсюду видеоролики, наблюдавшие за шумихой в школе, они думают то же самое. Его жизнь выставили на обозрение целиком, под окнами палат три дня стояли родительницы класса, требуя для него возмездия, он слишком хорошо это слышал, вспомнить не мог без дрожи. Ничтожество, шавка, выскочка, теперь к обычным клеймам добавилось и клеймо предателя, едва ли не убийцы, и уж точно труса. Класс был идеален, сборище примерных детей, а он подставил их всех. Реальность сделали сказкой, сплетни превратили ложь в правду, перевернули и освистали.  Все, чего он боялся, разом обрушилось на него. И Агата, столько раз обещавшая быть рядом, мигом отскочила в сторону, молодец, девчонка, знает, с кем лучше не дружить! Она боялась его с самого начала, он-то зачем тенью ходил за ней?! Здесь мозг отключался, внятно что-то объяснить себе он не мог. Он ее презирал за малодушие, его бесила в ней извечная накрученная настороженность, трусость, наигранная саркастичность, она была лживой насквозь, выставляла мнимую затравленность напоказ, а сама оказалась ничуть не лучше своих врагов. Когда мы бьем наших обидчиков их же методами, мы становимся отражением врагов, мы превращаемся в них, пришлось признаться себе, что с ними случилось именно это. Кречетов запутался окончательно, потеряв себя, осознание этого жгло его огнем и бесило до безумия, разорвать круг можно было, похоже, только одним способом. Но этот способ был провален изначально, сейчас вешаться означало показать самую идиотскую трусость, подтвердить свою сломленность. Он это уже пробовал, прыгая из окна. Нет никакого света в конце тоннеля, как и вообще того света, есть только сегодняшняя реальность и от нее не сбежать никуда. Нужно было в который раз собирать себя по кускам, глотать обиды, зажимать раны и идти вперед. Идти до конца, вот только каким он будет?
Почти у самого дома он напоролся на Виолетту Константиновну, мать Ани, неизвестно зачем свернувшую в его переулок. Андреевы жили чуть ли не на другом конце города, он криво усмехнулся. Женщина, вся выцветшая и поблекшая, резко подошла к нему.
-Доволен, тварь? – мрачно спросила она,- Моя Анька только плачет постоянно, со мной не разговаривает, кричит по любому поводу, ночью спать не может, кошмары мерещатся. А ты спокойно живешь, да? –ехидно добавила она. Агата как-то рассказывала ему про свои кошмары, какие-то восковые деревья и бесконечные лабиринты труб, теперь, похоже, сама их жизнь превратилась в такой же лабиринт сырой канализации. Его передернуло от отвращения к самому себе.
-Да, я лучше всех живу,- холодно парировал он. Давай, наноси очередной удар, ему уже наплевать!  Андреева невольно остолбенела.
-Неужели у тебя, парень, совсем сердца нет? –тихо проговорила она.- Что же ты с моей дочерью сделал, она теперь идиоткой психованной стала, она ведь любила того дурака, Сашку, хоть я ее и отговаривала! Вместе поступать хотели, в один универ, а ты его……- она запнулась.- так глупо, так бессмысленно. За что?!
Интересно, у кого бы ему спросить, за что с ним так поступили и поступают?! Он еле сдержался, чтобы так не ответить. Конечно, у него нет сердца, никогда не было, он же бесчувственная мразь, ему плевать на всех, так им удобно думать?!
-Мне очень жаль, что так вышло,- выдавил он из себя банальную фразу,- извините, мне нужно идти. – он убежал, прежде чем женщина успела опомниться, так и застыв на месте. Никуда идти ему не требовалось, естественно.
Дома все по-прежнему, мать еще не вернулась с работы, садиться за уроки было бесполезно. Кречетов даже заплакать толком не мог, причин особых, видите ли, не было. Люди думают, что у него все хорошо, пусть и дальше так думают. Ему ничего не остается, кроме этого, до окончания школы чуть больше месяца, а потом они уедут отсюда и придется, в который раз, начинать новую жизнь. Странно это принимать, мы все еще так молоды, но у каждого уже такие раны на сердце.
Долго думать об этом он не смог, от сильной усталости его тупо сморило, проснулся он только от скрипа входной двери, когда мать вернулась. Посмотрела бы на него сейчас андреевская мамаша, машинально отметил он, недоделанный убийца и проклятье класса дрыхнет на диване со спокойной совестью, пока примерный, никому не причинивший зла мальчик гниет в могиле. Идиотский сарказм, иногда он сам не мог понять, шутит сейчас или нет.
-Спишь? – мать прошла в комнату, устало усевшись рядом с ним,- Я с работы ушла пораньше, народу совсем нет, что толку сидеть. Как в школе? – Кречетов раздраженно фыркнул.
-Порядок,  один пустяк: на улице пристают озверевшие тетки, крича, что я лишил будущего их детей. Через неделю я для них стану серийным убийцей,- он делано усмехнулся,- интересно знать, что я еще натворил, а то как-то обидно, все кругом в курсе, кроме меня.
Алина Анатольевна осторожно попыталась погладить сына по голове, тот вяло отстранился.
-Это закончится,- неуверенно произнесла она,- им надоест игрушка, они оставят тебя в покое,- это уже было похоже на мантру. Раньше мать твердила, что они с отцом опять будут вместе, теперь вот это, наверно, у нее патологическая потребность в мантрах.  – дождь не может лить вечно.
Метафора оказалась как нельзя кстати, за окном бушевал реальный ливень, и прекращаться он явно не собирался.
-Мы же уедем отсюда? –напряженно спросил он.
-Конечно уедем,- вздохнула Алина Анатольевна, - и не волнуйся, это никто не сочтет трусостью.
Больше Кречетов терпеть не мог, у него из-под ног выбилась последняя его опора, гордость. Он, наверно, кляня себя внутренне, по-детски уткнулся в плечо матери, наконец расплакавшись, как девчонка, не в силах это остановить, не в силах себя даже презирать за это. Но ведь слезы не всегда можно расценивать как слабость, иногда они означают и то, что у человека еще осталась душа. Например, когда больше не осталось тупо ничего.
Алина Анатольевна, прижав к себе глухо всхлипывающего сына, наверно впервые чувствовала свою ответственность за него, вину за то, что так мало внимания ему уделяла, что довела положение дел до такого. Еще было время все исправить, она четко понимала это, и начинать нужно сейчас. Ей самой отчаянно хотелось зарыдать, как она обычно и поступала, прячась от проблем, но сегодня это было невозможно. Давивший ее много лет муж окончательно отказался от своих прав на нее и Олега, собственные проблемы несколько поутихли, и теперь оказывалось жестокостью прятать голову в песок. Ее семью обидели, ее сына смешали с грязью, нужно было держаться назло всем. Теперь это становилось их мантрой. Справившись с собой, Кречетов поднял на мать воспаленные глаза, в которых сквозило удивление, хорошо хоть без насмешки.
-Странно, обычно из нас большей плаксой была ты,- пробормотал он, она, усмехнувшись, кивнула.
-Дурой была потому что, - медленно ответила она,- думала, что меня обязательно защитят, что ты меня защитишь от отца, как постоянно это делал. Я ведь на тебе ездила, тебя в упор не замечая с этой своей любовью ненормальной, как психованная бегала за твоим папашей,  умоляя сохранить семью. Думала только о себе, а ты меня молча поддерживал. Глупый ты у меня, Олег, никогда не попросишь помощи, будешь молчать до последнего– она с наигранной веселостью посмотрела на него. –Похоже, я сильно задолжала, теперь надо платить по счетам.
-И как ты меня защитишь,- насмешливо спросил он, - ты же такая слабая?
-Прорвемся как-нибудь,- уверенно ответила она так, что он невольно засмеялся. –В крайнем случае пойдем и перестреляем всех или подорвем твою школу к чертям собачьим! – Кречетов с неподдельным удивлением уставился на распалившуюся мать.
-Ну ты даешь,- восхищенно проговорил он. – осталось только раздобыть динамит.
-Да уж,- кивнув, согласилась она. –Олег,- тут она посерьезнела,- а девушка? Агата?
-Не знаю,- глухо отозвался он. –она от меня шарахается, как от психа. Терпеть меня не может, я ей противен.
-Слушай,- мать упрямо посмотрела ему в глаза.- поверь мне сейчас, пожалуйста. Не повторяй моих ошибок, иначе будешь метаться всю жизнь, не находя себе покоя. Сейчас только 5 вечера, ее дом напротив, иди к ней. И даже не думай возражать!
Кречетов кивнул, резко вскакивая с места.
-Вообще-то я планировал тебе не говорить, но... – он умчался в коридор за курткой. Алина Анатольевна, вздохнув, пошла на кухню готовить ужин. Сосредоточиться не удавалось, она застыла у окна, пытаясь взять себя в руки.
На улице было тихо, дождь ненадолго перестал, повсюду хлюпали здоровенные лужи, было очень свежо, в сумерках ветер прохватывал особенно сильно, опустившись с затянутого тучами Казарменного гребня, высившегося справа над городом. По разбитому асфальту побегали отблески угасавшего серого дня, мокрого и сырого, и такой же обещала быть короткая весенняя ночь. Деревья, покрытые слабым налетом еще не распустившейся зелени, скрипели и покачивались в  такт порывам ветра, танцуя безумную пляску. Фонари еще не зажглись, торча бесполезными столбами с прицепленными наверху лампами, кучи мусора вокруг их оснований набухли от воды, забрызганные грязью и песком, поблекшие и уродливые.
В квартиру Юрьевых раздался долгий требовательный звонок, Агата, делавшая вид, что готовит уроки, а в реальности тупо листавшая ленту «ВКонтакте», вздрогнула и подняла голову.
-Не вставай, я открою, наверно мать вернулась с дежурства. Что-то она рано - Елизавета Викторовна прошла к двери, открыв ее и недоуменно уставившись на застывшего на пороге Кречетова. – Что тебе здесь надо?- холодно спросила она.- Я же просила не общаться с ней, и не приходить сюда!
-В таком случае,- Кречетов старательно пытался подавить в себе неприязнь.- вам придется вызвать полицию, чтобы меня прогнать, вам нужны такие меры? –в голосе прозвучало неприкрытое издевательство, женщина вздрогнула.
-Она не хочет тебя видеть, - проворчала она,- пришла из школы в слезах, за вечер ни слова не сказала, сразу за уроки села. Уходи отсюда, правда, не расстраивай ее лишний раз.
-Раньше об этом надо было думать,- спокойно ответил Кречетов, неожиданно крикнув вглубь квартиры.- Агата, ты боишься выйти сама и поговорить со мной? Я не уйду, пока ты не подойдешь!
-Тихо ты,- испуганно пробормотала Елизавета Викторовна, - люди услышат. Заходи, только быстро. – похоже, она немного смягчилась. –Ботинки сними, они же грязные.
Торопливо разувшись, Кречетов прошел к Агате, стоявшей в дверях своей комнаты. Та холодно смотрела на него, он молча придвинулся к ней вплотную, облокотившись о дверной косяк, злобно глядя на нее. Маски можно было снять: это любовь билась в нем, сильная, тяжелая, надрывная, дурацкая, которую он столько времени не хотел толком принимать, а теперь не знал, куда от нее деться. Стоящая перед ним девушка доводила его до белого каления одним своим насмешливым взглядом, она словно играла с ним, тупо забавлялась, а ему это надоело. Как еще ей доказать, что она нужна ему, он не знал, позерство и театральную неискренность презирал, и одновременно ощущал себя героем скучной площадной пьесы. Она молчала, в ее глазах четко светился испуг. Он прерывисто вздохнул.
-Думала, что не приду, да?- резким тоном спросил он.- Что отступлюсь вот так вот? Не хотел идти, точно говорю, это было бы глупо. А теперь пришел, выкинув на помойку всю свою гордость, дура, пришел, потому что больше терпеть не мог, понимаешь? Еще рано пришел, хотел вечером, чтобы уж точно тебя поймать, застать на месте, чтобы спросить, что же ты так играешь со мной? Я тебя ненавижу, я тебя презираю, терпеть не могу тебя, имя твое  дурацкое выговорить нормально не могу, слышишь меня?! Молчи, дай мне договорить, пожалуйста! Бойся меня сколько влезет, убегай, сколько хочешь, я все равно тебя найду и снова приду к тебе, и плевать, что мой отец делал также! Терзай меня, как хочешь, только не бросай! Не выкидывай в мусорный бак, как игрушку, я же живой человек, хватит мне душу щипцами вытягивать,  сколько можно? Довольна? Мне не привыкать унижаться, но я этого делать не собираюсь, поняла? Я говорю только один раз, последний: ты будешь моей или пойдешь на поводу одноклассников и семьи? На чьей ты стороне? Ну же, ответь мне!
Агата смешалась, не зная, что ей делать. Боялась ли она его по-настоящему или вбила это себе в голову? Нужно ли ей было сейчас слушаться уговоров железобетонной бабушки, презиравшей нищебродов, и самой мечтавшей перестать принадлежать к ним хотя бы в собственных глазах? Она всю жизнь убегала, пряталась под сарказмом, боясь прямо ответить ударом на удар, стоило ли снова сунуть голову в песок, отказаться, шарахнуться назад, забыть события последних месяцев как страшный сон? У нее голова пошла кругом, вопросы были, ответов она найти не могла. Елизавета Викторовна стремилась подогнать жизнь под четкий расчет, сейчас он не действовал. Нужно признать, у нее отключались мозги едва она его видела, но с детства девушка думала, что неспособна вообще на любовь как таковую, что это смешно и театрально, проще отступить. Нет, не проще. Пропасть снова разверзлась перед ней, но стоило ли страшиться ее?!
-Я тебя боюсь, -пробормотала она наконец,- ты меня бесишь, раздражаешь, злишь по каждому поводу. С тобой, как с гремучей ртутью, в постоянном ожидании взрыва. Мне приходится,- она распалялась все больше, саркастично глядя на него,- хамить всем, злить мать и бабушку, убегать с уроков, дежурить двое суток подряд у тебя в больнице после вашей чертовой стрелки, молчать, когда на меня валятся в Сети угрозы, молчать, что у тебя рука больная, ведь туда заточку всадили, нет, я должна молчать, потому что ты так сказал. Ты – самый отчаянный эгоист из всех, ты в упор меня не видишь, потом признаешься в любви, потом ходишь за мной, как приклеенный, я тебя не понимаю, не хочу понимать! Что я с тобой сделала, нет, что ты из меня сделал? Я же на части разрываюсь, ты зациклен на своей любви дурацкой, ты мою увидь, идиот! – в ее голосе отчетливо зазвенели непрошеные слезы, она была в бешенстве. – Что ты вообще видишь, кроме своих проблем и повернутости на борьбе со всеми сразу? На чьей я стороне, да не могу я быть на какой-то стороне, и ты не можешь, пойми это наконец! Ты меня взбесил с самого начала,  я в тебя влюбилась сразу, дура ненормальная,- она жалко улыбнулась. – Сколько не пыталась доказать себе обратное, сколько не пыталась убежать. – Прежде он всегда целовал ее первым, теперь начала она,  молча притянув его к себе, игнорируя замершую в дверях гостиной Елизавету Викторовну, привлеченную громкими голосами в комнате внучки. Услышав, однако, движение у себя за спиной, Кречетов, слегка отстранившись от Агаты, развернулся в сторону женщины.
-Вы нам ничего не сделаете,- с вызовом проговорил он, Агата молча встала рядом с ним.
-Я не идиотка, бабушка,- твердо сказала она,- это мой выбор.
Елизавета Викторовна поняла, что ничего изменить уже не сможет. Впервые она ощутила невольное уважение к  внучке и ее парню, плевавшим на всех. Нельзя планировать жизнь — спланированная жизнь перестает быть жизнью и превращается в сплошное ожидание. А она только и делала, что планировала, сначала на работе, потом повсюду. Ее жизнь была подчинена безумной мечте сбежать отсюда, вырваться из кольца нависших над сердцем гор,  уехать и затеряться в шумной пучине большого города, но это была ее мечта, ее жизнь, потраченная на слепое подчинение, слепую погоню за тенью, спрятавшейся за горизонтом. Ей удалось сломать Алену, но покорить Агату ей не дали, и с этим приходилось считаться. Холодный, с оттенком презрения, и одновременно жалости взгляд Кречетова ясно дал понять, что она для него никто, и никем она вскоре станет и для Агаты. Причитать и проклинать она не умела, презирала такую дешевую игру, нужно было смириться и проглотить горькую пилюлю. Агата выросла, и она ей больше не нужна.
-Я ничего не собираюсь делать,- уже мягче сказала она. – э, если вы хотите, я могу позвонить Алене, она приедет, - выпалила она первое, что пришло в голову. Надо же как-то мириться. Кречетов криво улыбнулся.
-Спасибо,- вежливо проговорил он.
17.
Проверки, свалившиеся на школу, обнажили накопившуюся кучу проблем, директора обвинили в покрывательстве издевательств над детьми, в расшатывании дисциплины. Подобные случаи обнаружились и участились в других классах, Дмитрия Валерьевича единогласно избрали козлом отпущения. Постановлением суда школу расформировывали и закрывали. Учеников в массовом порядке перегоняли в другие места, Аша кипела, как растревоженный улей, многие школы и так были переполнены, а тут еще такой наплыв. Некоторые родители ребром ставили перед детьми вопрос о переезде, родительские комитеты классов требовали согласовывать с ними кандидатуры учителей на классное руководство. Шумиха, однако, замкнулась в самой Аше, администрация постаралась, чтобы в Интернет больше не просочилось достоверной информации, и Сеть быстро забыла о резонансной стрелке школьников. Предлагали отрядить в учебные заведения патрули, отслеживающие стрелки и дедовщину, на это вызывались родители, но дело тоже быстро замяли, зажимая слухи и сплетни, поползшие по городу. В глазах людей, заседавших в комиссиях, мелькало разочарование, искрилась растерянность: поставленная столь остро проблема просто испугала их своей масштабностью и неизвестностью ее разрешения. В конце концов, о ней предпочли забыть, ведь нельзя наказать детей за игру, пусть и не совсем по детским правилам. Пропасть постарались затянуть травой и туманом, но она никуда не делась, и не могла деться, а искать ее корни никто не собирался. Последним ударом по СОШ №9  стали пятнадцать фотографий с планшета Ани Андреевой, выложенные на ее стене «ВКонтакте». Фотографий порезанных запястий девушки, как установили позднее, она вскрыла себе вены второго мая, вернувшись домой из школы, зная, что мать придет только вечером. Разрезав вены бритвой, она, расслабившись, скользнула в теплую воду ванной, и начала фотографировать ее, медленно розовевшую, а потом и красневшую от  ее собственной крови. Фотографии Аня методично выставляла в Сеть, никак не комментируя. Десять минут спустя появились первые комменты, подруги, Светка, Катя, Рита тупо смеялись над ней, говоря, что это монтаж и все слишком неправдоподобно и напыщенно, пусть переделает в фотошопе. Они посылали ей смайлы насмешки, а она в это время истекала кровью, лежа в ванной. Лоск и надменность ее испарились, ее тоже загнали в угол, расписав в красках случившуюся историю и, верная себе, Аня откликнулась на вызов. Ей всегда хотелось верховодить, быть заметной, теперь ее мечта сбылась. Последняя фотография изображала полную до краев темно-красной водой ванну, она была подписана: «Я терпеть не могу Кречетова и его фифу, но они не виноваты, что Сашка был идиотом. А я хочу к нему, только и всего. Оставьте нас всех в покое, пожалуйста!» Только через четыре часа обеспокоенная молчанием Ани «ВКонтакте» Светка сообразила позвонить в полицию, дверь квартиры Андреевых взломали, и нашли в ванной тощий, перемазанный косметикой труп. Все, что осталось от надменной, завистливой, но отчаянно любившей быть у всех на виду Ани. Еле дотерпев до окончания похорон дочери Виолетта Константиновна уехала прочь из Аши, не в силах смотреть в глаза вежливо грустившим на поминках Ритке и Кате. Лоск слетел и с них, задавленных бесконечной работой по дому и стремлением утвердить свое место в классе детей. Андреева даже обвинить их толком не могла, в ее глазах они остались запуганными дурами.  Аню хоронил весь класс, за гробом заставили идти вместе всех. Пришибленный Радыгин молча шел рядом с Кречетовым, потеряв мотивацию для вражды, Светка едва поспевала за погруженной в себя Агатой, мрачно смотревшей на серый, поливаемый слабым дождем город, тускло отсвечивавший в небо лужами и горящими в четыре вечера фарами автомобилей. Каждый чувствовал себя не в своей тарелке, каждый хотел убежать и забыть, и не видеть друг друга больше. Ненависть перегорела, уступив место страху, и одновременно безразличию. Аню положили рядом с Сашкой, училка алгебры, Алла Викторовна, скомкано пролепетала у гроба какую-то речь, растеряно глядя на пепельные лица своих учеников. Не договорив, она махнула рукой и смешалась с черно-серой толпой, пришедшей под почти уже распустившиеся тополя на Липовой горе.
В Ашу пришел май, принеся с собой теплый сильный ветер и яркое солнце, щедро освещавшее белый от пыли асфальт. Горы покрылись первой зеленью, еще нежной и не испорченной пылью, на вершины опустилась легкая дымка, двуглавый пик Ак-Тюбе укутали облака, а лежащая вокруг него пропасть ущелья Сима скрылась в буйно разросшихся кустах бузины и орешника, прятавших в себе узкую, порожистую, глубокую и леденяще-холодную реку, неумолчно грохотавшую о камни всей массой прибывшей после таяния снега воды.  Солнце почти не спускалось вниз, на дно ущелья, мокрые камни покрыл мох, так же, как зимой их укутывал снег, и брызги падали на темно-зеленые жесткие клочья. Вторая река, давшая имя городу, грозила пересохнуть к середине мая из-за надвигающейся каленой уральской жары, о которой уже напоминала практически ежедневные пыльные бури, превращавшие город в призрак из старого кошмара. Острые скалы все также  иглами впивались в небо, окрашиваясь кровью вечером, на красном ветреном закате, когда солнце насаживало себя добровольно на торчащие вверх кроны деревьев и узкие валуны. А далекий, заснеженный и сейчас двуглавый Ак-Тюбе высился над темно-синей, почти черной бездной, на самом дне которой тускло поблескивали огни города, затерянные в бешеном пламени полыхавшего наверху заката. Солнце не доходило до Аши, город терялся в низине, в ущелье, проваливаясь туда, как нестойкое колдовство, вместе с железной дорогой и стучавшими по рельсам поездами, проносившимися рядом с городом дальше в Москву, за горизонт.
Экзамены еще предстояли, но выпускной бал школа №9 давала уже сейчас, перед самым закрытием. С ног на голову перевернулось все. Руководство стремилось поскорее разобраться с формальностями, а школьники хотели еще разок побывать в ставших родными стенах. Пусть для многих эти слова и звучали самым жестким сарказмом. Под вечер, к половине пятого, когда на дорогу уже начали ложиться длинные синие тени от деревьев, старшеклассники потянулись на свой последний школьный бал. Ветер изрядно прохватывал торопливо бегущих девушек, в развевающихся длинный легких платьях, заставляя их взвизгивать и морщиться, кто побогаче ехал на машинах, но таких в одиннадцатом классе было мало. Линейка уже прошла, оставались только танцы и медали, которые вручали, плевав на ЕГЭ, бывший еще довольно далеким, до него ведь оставалось почти две недели. В вестибюле уже набилась толпа, пахло духами и торчавшими отовсюду розами. Роль классного руководителя выполняла Алла Викторовна, сделавшая по такому случаю себе дурацкую, совершенно не шедшую ей прическу. За километр ощущалось ее волнение, она практически тряслась от страха, опасливо  поглядывая на одиннадцатиклассников, чьи ряды успели так поредеть. В актовом зале, убранные еловыми ветками и свечами, висели большие цветные фотографии Сашки и Ани, улыбающиеся и счастливые, перетянутые черной траурной лентой. Программу вечера спланировали из рук вон плохо, и тягучая печальная музыка чередовалась с веселыми незатейливыми песнями. Проходя под ними, организаторы и учителя старательно отводили глаза, теряясь и тушуясь.
В первый погожий сентябрьский денёк
Робко входил я под светлые своды.
Первый учебник и первый урок -
Так начинаются школьные годы.

Школьные годы чудесные,
С дружбою, с книгою, с песнею,
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы.

Вот на груди алый галстук расцвёл,
Юность бушует, как вешние воды.
Скоро мы будем вступать в комсомол -
Так продолжаются школьные годы. – надрывался из магнитофонов чей-то насыщенный бас, пока расставляли стулья и вешали праздничные красные ленты и воздушные шары. Аня и Саша, казалось, насмешливо смотрят невидящими глазами на царящую вокруг суету с оттенком плохо скрытого стыда.

Школьные годы чудесные,
С дружбою, с книгою, с песнею,
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы.

Жизнь - это самый серьёзный предмет.
Радость найдём, одолеем невзгоды.
Красная площадь, весенний рассвет -
Вот и кончаются школьные годы.

Школьные годы чудесные,
С дружбою, с книгою, с песнею,
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы.

Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы.
– на заключительном аккорде песни тонкие губы учительницы математики Аллы Викторовны тронула слабая улыбка, вышедшая глупой и жалкой, по сути, такой же, какой она была сегодня. В коридоре собрались ученики, державшиеся особняком Трубников, Кошкин и Радыгин, в одинаковых черных костюмах, с алыми розами в петлицах пиджаков. От Кошкина несло табаком, ему явно не терпелось поскорее сбежать отсюда и вернуться домой, Радыгин и Трубников синхронно уткнулись в телефоны, Радыгин поминутно запрокидывал голову вверх, пытаясь удержать текущие из глаз слезы и жалко смеясь над собой, укалывая руки шипами нелепо сжимаемых в руках  кроваво-красных роз.  Трубников вымученно смеялся над ним, тоскливо глядя в окно. Выпускной был чистой формальностью, от которой народ хотел побыстрее избавиться. Начали появляться девчонки, Дашка, в кремовом платье, в туфлях на шпильках, натянуто улыбающаяся своему кавалеру по танцу, Коляну Трубникову. Ира и Света, пришедшие вместе, эти смеялись по-настоящему, обе в длинных, не по росту, жгуче-оранжевых нарядах, колыхавшихся на каждом шагу как от сильных порывов ветра, Ритка, завитая и накрашенная, подведшая глаза черной тушью, грозившей растечься через полчаса от ее чувствительности, ее духи ощущались еще в начале белого, словно бы больничного коридора, увешанного сухими ветками бузины в качестве украшения.
-Красиво выглядишь,- сквозь зубы пробормотала ей Светка, поправляя платье.
-Ты тоже,- вежливо отозвалась Рита, кокетливо глядя на Радыгина.- Вов, ну может уже возьмешь меня за руку, и мы войдем в зал?
Радыгин уставился на нее, как на вызывающую брезгливое отношение сороконожку.
-Да пошла ты, кукла расфуфыренная,- пробормотал он,  влетая в дверь актового зала, ошеломленная Рита, подобрав полы платья, побежала за ним.
-Жалко Аньки нет,- вздохнула Даша,- сейчас бы посмеялись. – Светка вздохнула, выпускной был отравлен осознанием недавно прошедших двойных похорон.
-Думаешь, эти придут? – народу уже прибыло, собрался практически весь класс. Ира, путаясь в платье, поудобнее перехватила букет тюльпанов, который полагалось запихнуть в руки Алле Викторовне. Классу было без разницы Алла Викторовна, Андрей Васильевич, учителей тут ни во что не ставили, и те это отлично знали.
-Не знаю,- начала было Даша, но осеклась, увидев в коридоре Агату. Юрьева, в молочно-белом  гофрированном платье до пят, чувствовавшая себя затянутой в корсет от волнения, раскрасневшаяся и счастливая, шла под руку с Кречетовым, даже забывая по привычке смотреть себе под ноги. Ее открытые плечи смотрелись неуклюже, девушка жутко стеснялась своей кажущейся обнаженности, чувствуя себя дурой, впервые вышедшей в яркий новый мир. Под платье она подобрала себе ремень со стразами-самоцветами, сиявшими, как она сама. Ей казалось, что на нее все смотрят, но впервые смотрели без насмешки, хоть она и шла по привычке быстро, немного неуверенно, чуть ли не пошатываясь. Она оголенными плечами ощущала повисшую в воздухе зависть, но столпившиеся вокруг уже ничего не могли ей сделать. По привычке спрятаться ей помогали уложенные матерью локоны взамен обыденной короткой куцей косы или хвоста.   Сверкающие темно-зеленые глаза Агаты искрились, с надеждой глядя сквозь одноклассников на тоже взволнованного, но внешне, как всегда спокойного, Кречетова.
-Привет, - холодно проговорила она девушкам, церемонно пройдя мимо.
-Отлично выглядишь,- ответили ей Ира и Света вымученными жалкими улыбками, обнажавшими всю притворность тонн наложенной косметики.
-Ну что, Юрьева,- прошептал, наклонившись к ней Олег,- готова пойти со мной на бал? – он, в черном костюме с белой лилией из городской оранжереи, напрочь сносил ей голову, и она спокойно принимала это.
-Строишь из себя демона, крадущего невинную душу? – с притворным упреком спросила она, Кречетов весело улыбнулся, сверкнув упрямыми черными глазами.
-Почему бы и нет?- просто сказал он, она покраснела.
-Что поделать, -подмигнула ему Агата,- мне ангелы не нужны. –Он взял ее под руку, проводя под аркой, в которую превратили дверь актового зала. Там уже вовсю играла, шипела и переливалась через край музыка.
Медали вручали минут двадцать, от силы, пока проговаривали концертную программу, наспех сколоченную Аллой Викторовной. Золотая медаль досталась Агате, серебряную получил Кречетов, уже больше по привычке, чем по злобе с вызовом смотревший в притихшую толпу. Они стояли перед всеми, открыто взявшись за руки, бояться им не приходилось, отнимать у них уже было нечего.  Им почти не хлопали, делая вид, что заняты разговором, никаких речей они говорить не стали. Завершением официальной части был вальс, последний школьный вальс.
Когда уйдем со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса,
Учитель нас проводит до угла,
И вновь - назад, и вновь ему с утра -
Встречай, учи и снова расставайся,
Когда уйдем со школьного двора.

Для нас всегда открыта в школе дверь.
Прощаться с ней не надо торопиться!
Ну как забыть звончей звонка капель
И девочку, которой нес портфель?
Пускай потом ничто не повторится, -
Для нас всегда открыта в школе дверь.

Пройди по тихим школьным этажам.
Здесь прожито и понято немало!
Был голос робок, мел в руке дрожал,
Но ты домой с победою бежал!
И если вдруг удача запропала, -
Пройди по тихим школьным этажам.

Спасибо, что конца урокам нет,
Хотя и ждешь с надеждой перемены.
Но жизнь - она особенный предмет:
Задаст вопросы новые в ответ,
Но ты найди решенье непременно!
Спасибо, что конца урокам нет!
Платья легко шуршали под звуки старой песни. Кречетов, забыв про хромоту, уверенно вел дрожащую от напряжения партнершу, насмешливо глядя на нее.
-Опять трусишь? –прошептал он ей на очередном круге вальса, она мотнула головой.
-Нет, - парировала она,- смотрю, чтобы ты движения не забыл, как на репетиции! – Кречетов приглушенно засмеялся, но замолчал. На последних аккордах взвивавшейся в небеса пронзительной музыки на глазах Агаты показались невольные слезы, заметив это, Олег молча приколол к ее волосам снежно-белую лилию из петлицы пиджака.
-Мой подарок тебе, можно ведь? –ей показалось или в его голосе реально прозвучала робость?
-Ты же знаешь, что можно,- она невольно улыбнулась.
Вальс оборвался, тихо угаснув в старом магнитофоне, праздник закончился. Фотографироваться никто не стал, все спешили подальше отсюда. На улице уже стемнело, закатное небо полыхало красно-желтым огнем над темной листвой высоченных деревьев, ветер привычно гнал по пыльной дороге обрывки бумаги, а скоро зажгутся фонари и Аша погрузится в вязкий неспокойный сон. И только глубоко в ущелье вечно будет шуметь не знающая усталости бьющаяся о камни на самом дне пропасти темная холодная вода, которая смоет все, и слезы, и кровь.
Экзамены прошли отлично, а дальше начиналась тревожная, волнующая души неизвестность.