Часть 5. Иллюзорность

              Это был не первый раз за последние несколько недель, когда Томас проснулся в холодном поту. Несмотря на то, что его сны были сами по себе невинными и вовсе не пугающими, его организм противился подобным путешествиям во времени и воспринимал их как угрозу. Откинувшись обратно на подушку, он принялся прокручивать в памяти только что увиденный сон. В голове упорно крутилась последняя сказанная Софи фраза, но он никак не мог вспомнить её окончание. Да и сама фраза была слегка бессмысленной.

              Вздохнув от осознания того, что и сегодня он не выспится, Томас откинул в сторону одеяло и поднялся с кровати, направляясь к своему рабочему столу, на котором заметки относительно Массе и энциклопедия с его рисунками стали постоянными гостями. Открыв энциклопедию по закладке, Корретте опустился на стул и начал рассматривать работы Мануэля Массе. В последнее время он тщетно пытался найти дополнительные факты из его биографии и просматривал его картины только вскользь, не уделяя им достаточно внимания. Сейчас же он мог позволить себе уделить внимание каждой работе без спешки.

              Удивительное дело, но ранний период ему стал казаться даже несколько роднее и ближе, чем поздний. Чем дольше он всматривался, тем интереснее ему казался ранний Массе. Прагматичный, резкий взгляд на реальность. Он показывал демонов, которых люди не замечали за внешней красотой. Он видел мир колючим и оттого неприятным, и прекрасно доносил это до аудитории. Да, даже самому Томасу не сразу удалось понять, что то самое неприятное и тяжелое чувство возникало не от отвращения, а от ужаса. Ужаса возникающего в следствии осознания того, что он был согласен с художником. Все что вы видим — многослойно, и чем глубже запрятан слой, тем он темнее. Именно так Массе и наносил слои краски начинал с самого темного и постепенно высветлял. А может быть Корретте уже начинал бредить.

              Когда изображения резко сменились с темных и угнетающих на яркие и легкие, у Томаса практически зарябило в глазах от разнообразия цвета. Краски также наслаивались друг на друга, но в более нетерпеливой манере (искусствовед даже задался вопросом, не повлияла ли Софи на технику Мануэля). Изображения стали легкими, буквально дышащими жизнью. Девушки на них были прекрасны в своем несовершенстве. Под взглядом художника они были смущены и все же прекрасны как никогда. Вспомнив слова Софи о том, что в жизни Мануэля не произошло ничего, что могло бы изменить его технику, он покачал головой. Изменения были очевидны. Даже слишком очевидны. Кого она надеялась этим обмануть?

              Среди поздних работ также было несколько автопортретов. Мануэль смотрел с них своими пронзительными глазами. Его губы были привычно сжаты в тонкую нить. Менялись только костюмы и количество морщин, хотя Массе прекратил рисовать до того, как по-настоящему состарился. Удивительно, но до того, как у него сменился стиль, Массе не рисовал себя, что неожиданно очень расстроило Томаса. Он бы хотел увидеть, каким видел себя Мануэль до того, как в нем что-то поменялось. Рассматривая автопортреты, Корретте прокручивал в голове секрет Софи.

              “Мануэль никогда не рисовал сам себя...”

              “Ну как же не рисовал, если я смотрю на его автопортреты, один из которых датирован днем до разговора Чарли с Софи?” — подумал Томас, перелистывая страницу — взгляд Мануэля начинал казаться ему практически осязаемым. На следующей странице была картина, которую Томас рассматривал во сне несколько ночей назад. Он пару секунд смотрел на неё с некоторой ностальгией, а потом удивленно моргнул.

              — Что за… — пробормотал Томас, начав быстро разбирать бумаги на столе, пытаясь найти ту самую. Наконец он выудил из кипы документов фотографию той картины, которую Жизель согласилась отдать на экспертизу.

              Он думал, что ему показалось, что его измученный бессонными ночами мозг просто сыграл с ним злую шутку, но чем дольше он сравнивал фотографию картины Жизель и фотографию из энциклопедии, тем сильнее убеждался в том, что на них изображена одна и та же девушка. Композиция слегка отличалась, ракурс тоже был различным, про техники и говорить не стоило — с первого взгляда эти картины казались разными, но чем дольше смотришь, тем очевиднее становится, что на них нарисовано одно и то же.

              — Какого черта?

              Томас провел рукой по лбу и медленно опустился обратно на стул.



              Томас решил не сообщать Жизель о своей находке. Он вообще решил никому о ней не сообщать. Конечно, подобное открытие потешило бы его самолюбие, но он почему-то не хотел отбирать у Мануэля его славу. В конце концов, быть известным было его мечтой. И ему невероятно повезло, что его сестра просто хотела запечатлеть красоту женщин, которые ей нравились, и не претендовала на авторство. Томас вообще думал, что вся эта авантюра казалась младшей Массе забавной игрой, в которой они с братом успешно дурили всех, а потом наблюдали за результатом. Что удивляло искусствоведа, так это причина, по которой Мануэль смог приструнить свою гордость и согласиться выдавать работы сестры за свои. Наверное, и тут не обошлось без дара Софи убеждать.

              На самом деле, после открытия тайны, многое в поведении Софи стало понятным: ее восхищение не работами, а моделями; ее маниакальный взгляд, скользящей по толпе; ее настороженность, когда Корретте заговорил о технике... Стал понятен и перерыв в два года, во время которых Софи училась рисовать. И даже пресловутое "он никогда не писал автопортретов" стало вполне объяснимым. Словом, все кусочки пазла сложились воедино, а Томасу перестали снится сны о прошлом. Однако он намеревался довести работу до конца — привести в порядок и оценить все картины, найденные в подвале дома Стюартов. И в последствии он нисколько не пожалел о своём решении, потому что с последней картины из-под слоя пыли на него с прищуром смотрели светло-зеленые глаза.