Ещё раз об ЛМУ

Из жизни курсантов ЛМУ и ЛВИМУ, во времена моей там учёбы.

Вот одели меня в форму и обрили для проформы.
Держат в ротных помещеньях, на уборках, построеньях.
На скрипучих спим кроватях, бегаем в рабочих платьях,
Постоянные проверки: бляхи, кубрики, вечерки,
Заставляют полы мыть, шагом строевым ходить.

     Я учился в Ленинградском мореходном училище (очно)  с 1963 по 1968 гг. и в ЛВИМУ им. Адмирала С.О.Макарова (заочно)  с 1969 по 1976 гг. – в общей сложности 10 лет. В памяти сохранились многие интересные и курьёзные моменты этих лет, которые бы не хотелось потерять.

     5 марта 1944 года Государственный комитет обороны (ГКО) Советского Союза принял постановление о создании в системе морского флота закрытых полувоенных высших и средних учебных заведений. Этот день до дня смерти Сталина считался праздничным и назывался Днём мореходных училищ. В этот день после занятий отменялась самоподготовка,  и разрешалось увольнение курсантов.
   
     Наше училище находилось в Невском районе Ленинграда по адресу Большой Смоленский проспект, 36, хотя учебный корпус выходил фасадом на улицу Седова. Прямо напротив троллейбусной остановки, в глубине сквера, стояло длинное серое четырехэтажное здание учебного корпуса, которое  было разделено ровно по центру выступающей вперед цилиндрической частью. Именно здесь находился главный вход в училище. По обе стороны от входа стояли морские якоря, так что сразу было видно, ведомственную принадлежность учебного заведения.

     Войдя в широкие двери главного входа надо было миновать выгородку помещения дежурного, где постоянно находился дежурный по училищу офицер и два курсанта, один, из которых был в роли вахтенного, а другой – рассыльного. Миновав этот заслон, человек оказывался в большом, округлом зале вдоль стен, которого стояли разнокалиберные модели морских судов. Прямо по центру, на полу красовалась сделанная из мрамора разных цветов и окаймленная бронзой, двухметровая роза ветров. С обеих сторон зала находились мраморные лестницы (трапы по-морскому), которые вели на второй этаж в учебные аудитории.  С левой стороны зала был проход в левое крыло здания, первый этаж которого занимала администрация училища, бухгалтерия, профком и комитет комсомола. С правой стороны – был проход в курсантскую столовую, там же находился камбуз. Надо отметить, что вся пища для курсантов готовилась прямо в училище, только хлеб привозился их города.

     Абитуриенты – это промежуточное состояние поступающего в училище между гражданской жизнью школьника и полувоенной  жизнью  курсанта. Если брать по времени  – это время сдачи вступительных экзаменов  в средние или  высшие учебные заведения. Ребята пока еще гражданские, но порядки  в училище уже полувоенные.
Во-первых, все живут изолированно от дома, даже местные. Во-вторых, соблюдается строгий, почти  армейский распорядок. Подъем, занятия, прием пищи – все в свое время, и нарушать его нельзя. В-третьих, строгая дисциплина. За малейшее нарушение сразу может последовать и наказание. Это было самым сложных условием для недавних беззаботных выпускников школ. Хотя были среди  нас и тертые ребята. Вообще все абитуриенты делились на несколько каст.

     В первую группу и   входили  прошедшие армию матросы – это такие ребята, как Саша Павлов, Ваня Константинов, Слава Бондаренко, Володя Захаренков, Володя Быковец,  Толя Усачёв,   Женя Егоров,  Саша Ретунский и  Саша Грищенко, которые  были, как мы их звали – «сорокотами»,  т.е. ребята 1937-1940 годов рождения. Они решили, видимо ещё во время прохождения срочной службы,  поступить в мореходное училище. Надо сказать, что перед этим они проходили довольно жесткий отбор в своих воинских  частях, но зато пользовались льготами при поступлении в училище.  Ко второй  группе относились медалисты и краснодипломники. Шли они вне конкурса и сдавали только один из предметов. Были  они шибко  умные, но зато часто сыпались на медкомиссии и физкультуре. И, наконец, самая многочисленная группа – это простые абитуриенты.  Они не имели за душой ничего,  - ни золотых медалей,  ни красных дипломов, ни льгот старослужащих, но они  составляли самую подавляющую массу поступающих ребят-абитуриентов. Была среди нас еще одна группа – это блатники, -  такие ребята, как Юра Тружеников, Юра Сухов, Миша Кузнецов. Никто из этих блатников училище так и не закончил,  а Юру Труженикова даже посадили за воровство у своих же ребят на третьем курсе.

      Во всех группах, в общем, были нормальные ребята, но и без дерьма не обошлось. Например, в нашей группе был ленинградец Юра Тружеников. Отец его работал военкомом, подполковник. Отца Труженикова хорошо знал  начальник училища. А Юра был с гнильцой – воровал у ребят. Его отец несколько раз  Юру отмазывал – приезжал к В.С.Ковальчуку, но на втором или третьем курсе Труженикова все же выгнали. Такой же был и Юра Сухов: выпендреж  так и лез из него. Мол, мы тут - питерцы, а вы кто такие?  Тоже выгнали с треском. Миша Кузнецов (Мойша) – москвич, еврей, был шибко крутой. Папа в Москве был каким-то начальником. Выгнали Мишку после первого курса. Выгнали за дисциплину и неуспеваемость Антонова Федю, Виноградова Сашу, Григорьева Костю (из Гатчины) Носкова Володю, Шумкина Александра. И это только с нашей группы. Со второй группы были отчислены Коробов Борис, Бурехин Юра, Шинкарев Саша. А вот отличник Валера Суханов подвинулся умом и сам ушел, а может быть ушли, но уже по другой причине. Из третьей группы выгнали Блескина Сашу, Коптелова Гену,  Ратникова Сашу, а Трофимов Игорь и Чеботорев Коля ушли сами - после плавпрактики.  Почти все отчисленные были Ленинградцами, москвичами или же жителями крупных городов. А вот провинция, да деревня упорно стремилась к цели, в том числе и я. В общем, через пару лет группы наши заметно поредели – произошел так называемый, естественный отбор. Да я и сам был иной раз на грани отчисления, но об этом попозже.

     Уже тогда были первые интересные инциденты. Все абитуриенты, до сдачи экзаменов,  жили в помещении спортзала,  который вмещал сотню человек. Днем все были вроде бы при деле… Кто-то  из ребят зубрил необходимые  материалы, кто-то писал шпоры, кто-то – письма родным, а вот к ночи нужна была обыкновенная разрядка.  Одним, у кого был 46 размер обуви,  переставляли ботинки  39 размера, а другим наоборот… Кто сильно храпел – тому бросали чужой  подушкой по голове. У кого-то над ухом переливали воду из стакана в стакан… А однажды, после очередной шутки, началась очень интенсивная «ночная игра», когда без разбору начали запускать друг в друга не только подушки и ботинки, но и стаканы с бутылками. Один абитуриент, спавший у висевшего на стене пенного огнетушителя, получил  во сне ботинком 46 размера прямо в нос, да так, что кровь потекла… Тогда он долго не думая, схватил со стенки 10-литровый огнетушитель и давай поливать пеной всех подряд. А струя била метров на пять, не меньше. Вскоре в спортзал прибыл один из дежурных командиров рот с вахтенными  курсантами, которые утихомирили  разбушевавшуюся толпу… А уже на следующий день,  несколько абитуриентов были с позором изгнаны из училища, так и не дойдя до сдачи вступительных экзаменов.
 
     Больше всех получил от заместителя начальника ОРСО Шпица Алексея Михаловича,  вроде бы,  совсем-то  и не виновный, к тому же,  спавший сном праведника или младенца, но, при этом и  больше всех  пострадавший «Пожарник». Ведь он  ни ухом, ни рылом ничего не подозревал, а действовал спросонья огнетушителем,  после того, как  по его носопырке кто-то заехал тяжелым ботинком.  Но, он и  был настоящим пожарником до поступления в ЛМУ, и,  который умел  обращаться с  огнетушителем, за что ему моментально была  присвоена  кличка  «Пожарник». 

     Шпиц А.М. уже утром вызвал «Пожарника»  в свой кабинет и заорал на него своим громогласным голосом:  « Курсант!  Где вы были, когда меня  здесь  не было?  ****ец Вам юноша!!!  Я вас всех поотчисляю, пидерцы!  Мы здесь вас причешем, как  благородных девиц!»

     «Пожарник» начал  что-то лепетать в ответ. Мол, я ни в чём не виноват.  Я спал, а когда мне заехали ботинком по носу, да так, что у меня из глаз настоящие искры посыпались. А чтобы не случилась пожара, то я и схватился за огнетушитель!  Я же   в  городской пожарке  до этого  три  года отработал.  А когда искры увидел, то  сразу ничего и не понял -  побоялся,  чтобы пожара большого не случилось…. К огромному моему  сожалению,  мне ещё показалось, что я  во сне услышал сигнал учебной ПОЖАРНОЙ ТРЕВОГИ.  Обязуюсь впредь данных ошибок не совершать..."

     На самом деле Шпиц Алексей Михайлович был не таким уж плохим человеком, но его страстью было одно – нагнать на курсантов страх  и запугать их так, чтобы они только от его одного вида падали в обморок. Вот один из случаев контакта курсанта Лебедева со Шпицом. Вспоминает сам Витя Лебедев: « А.М. Шпиц своим громовым голосом воскликнул знаменитую фразу: «Курсант! Ко мне!». И с несчастным случился конфуз – он описался».

     Алексей Михайлович расхохотался. – Молодец, «Пожарник». Гнать бы тебя надо, что столько всего перепортил имущества казённого, но за находчивость, хвалю! Иди! И замени использованный огнетушитель  новым. Возьмёшь его у завхоза, а мне завтра  доложишь. А с виновниками драки,  я разберусь – и выгоню!»  И разобрался! Трёх зачинщиков он выгнал.

    Конечно, среди нас были такие, как Тружеников Юра, Сухов Юра или же - Дагадин  Сансаныч, пытавшиеся пошатнуть незыблемость установленных порядка  и  дисциплины, но их попытки нарушить дисциплину и утвержденный распорядок решительно пресекались отцами-командирами – Костиным, Павловым и главным пресекателем  нарушителей дисциплины – Шпицом Алексеем Михайловичем.

 – Курсант, стоять! Я вас узнал!!! Этот возглас мы слышали с первого дня и почти ежедневно. Мы уже знали, что таким образом Шпиц А.М. отлавливал очередного нарушителя. И хотя Алексей Михайлович никого не узнавал, но на нас - первокурсников, наводил ужас не только своим громоподобным голосом, но и своим устрашающим  видом. Значительно позже я узнал,  что  слово  "курсант" расшифровывается так: колоссальная, универсальная, рабочая  сила,  абсолютно не желающая трудиться. Впрочем, это нежелание трудиться-учиться, успешно искореняли  наши отцы-командиры,   приговаривая: "Не   умеешь - научим,  не  хочешь - заставим..."  И учили... до седьмого пота. Тогда мы еще не знали и не понимали, что обильно пролитый пот и кровавые мозоли на руках  -  есть основа того порядка, на  котором  всегда держался флот.

     Крупным специалистом по поимке запоздавших самовольщиков был всем известный в училище Шпиц А.М., который отлавливал самовольщиков,  словно куропаток в лесу. Ловили самовольщиков и командиры рот Филимонов, Ребров, Запорожец, позже – Котелевский Виктор Федорович, по кличке «Котел». Иногда случались и  «сквозняки», то есть отлучки с вечера до утра, о чем говорят приведенные ниже объяснительные записки командиру роты Полякову В.И. от курсанта  Сухова Юрия.

     Ещё немного про Шпица А.М В.  В  училище, на младшем курсе, учились два  брата-близнеца Лебеденко – Саша и Володя.  Они были настолько похожи друг на друга, что даже родная мать их путала всегда. Тут даже Шпиц был бессилен:
-  Курсант! Стоять! Я вас узнал! – Вы - Лебеденко  Владимир. Три наряда вне очереди! Лебеденко подтверждал, что он Владимир и спокойно шел спать, так как знал, что во время Сашиной самоволки Володя все время был на виду у старшины роты или группы. В конце концов,  братьев перестали трогать, поскольку выяснить, кто есть кто, было абсолютно невозможно. Одно время братья по очереди ходили к девушке, которую подцепил на танцах Володя. Длилось это примерно с полгода, но девушка так и не смогла различить, кто с ней спит. Мне об этом рассказывал сам Володя Лебеденко,  когда работал на «Клавдии Еланской» старпомом. Наиболее завзятыми самовольщиками в нашей роте были все те же – Сухов и Тружеников, да еще и другие ленинградцы из наших групп.

     Вообще-то жизнь наша  абитуриентская  была веселой, несмотря на рутинные занятия, неважную пищу и строгий распорядок. Позже, в личное время и после отбоя, ребята довольно весело проводили время, но уже без драк и всяких там штучек-дрючек, что позволило нам подружиться и сохранить эту дружбу на долгие годы.

     Курсант гражданской мореходки, подобен канатоходцу, балансирующему по натянутому канату. Слово «Бурса» я впервые услышал от Лехи Воробьёва, а уже позже прочитал у Помяловского его повесть -  «Бурса»

     Искусство быть бурсаком заключается в народной мудрости: «Чтобы волки были сыты и овцы - целы!». Общага, командир роты, старшина.  С первого и до последнего дня обучения – обязательная форма одежды, наряды и строевые занятия.  В общагу, столовую, на занятия – строем, в город – только по увольнительным. Любая провинность в роте на младших курсах – немедленное отчисление. Про учёбу, я вообще молчу – отсутствие курсанта на занятиях по уважительной причине, а именно – наряд на службу или на работу, не освобождало его от «отработки» пропущенных контрольных и лабораторных. Словом, крутись, как можешь, но успевай и службу нести и учёбу блюсти. Ежели провинился перед командиром или старшиной - будешь сутками «жить на тумбочке». После чего, бегать за преподавателями и сдавать пропущенный материал.

     Морская терминология практиковалась широко. Спальни назывались кубриками, кладовая — баталеркой, кухня — кабузом, тумбочка — рундуком, уборная — гальюном, дежурство — вахтой, пол — палубой.

      В кубриках кровати были двухъярусными, около каждой стоял рундук, посредине — стол с несколькими стульями. В углу находилась вешалка. Вот и все убранство кубрика. Временно лишние вещи и одежда помещались в баталерке. Гальюн и умывальник были общими. Одна из комнат отводилась под красный уголок с соответствующей обстановкой. В ней проводились разные мероприятия или просто отдыхали. Во многом уборку помещений осуществляли сами курсанты, особенно нарядами вне очереди за всякие провинности. Каждый день из числа курсантов назначался дежурный по роте, сменяемый через каждые четыре — шесть часов. Кроме того, курсанты периодически дежурили (несли вахту, сторожили) ночью в административном здании и мастерской, круглосуточно — на контрольно-пропускном пункте, на камбузе и в столовой.

      Вспоминаю, как я был дежурным по роте: "Сегодня в очередной раз заступаю дневальным по роте, буду "стоять на тумбочке". Вечером после ужина заступающая смена выстраивается на плацу. Дежурный офицер проводит инструктаж по несению суточной вахты, и дежурные по ротам, КПП и камбузу разводят своих подчинённых по местам.

      В роте вахта из двух человек — дежурного и дневального. Задача дневального — "стоять на тумбочке" у входа в помещение роты и при появлении начальства орать погромче, отдав честь и вытянувшись в струнку: "Рота смирно! Дежурный на выход!"

     Ну а дежурный, обязан доложить о том, что в роте всё благополучно. Вот в принципе и всё, не считая вечерней, утренней и перед сдачей вахты приборки кубриков и коридоров. Дневальный всю ночь сидит возле тумбочки, а дежурный имеет полное право, записанное в уставе, валяться поверх одеяла на своей койке "ослабив ремень и расстегнув ворот". Утром дневальному даётся время поспать до обеда, дежурный его подменяет, а затем, до ужина, он опять "стоит на тумбочке". Вечером роту нужно положить спать, утром поднять на зарядку. Ну, вот, пожалуй, и вся служба.

     После развода мы с дежурным по роте Сашей Диденко поднимаемся к себе на 3-й этаж. Он идёт в кубрик нашей группы, а я остаюсь возле тумбочки у телефона. Идёт обычная курсантская жизнь. Народ снуёт по коридору туда и сюда, кто в умывальник побриться, кто в бытовку погладиться. Через полчаса в роте наступает тишина, — все ушли на самоподготовку. Я достаю из тумбочки учебник навигациии и тоже начинаю зубрить.

      К вечерней поверке возвращаются ребята, с самоподготовки, и опять начинается беготня по коридору, в умывальник, в бытовку, в спальные помещения роты. Здание не новое, но чтобы запихнуть на "колбасу" группы по тридцать человек, поставлены двухъярусные койки. На одной из стен нашего кубрика Миша Кузнецов нарисовал морской бой парусных кораблей. Картина на мой неискушённый взгляд великолепная, жаль только что со временем, при ремонте, её забелят или закрасят.

      Но вот прошла вечерняя поверка, скомандован отбой, старшины групп выключили свет в спальных помещениях. Народ понемногу угомонился, и наступила полная тишина. Я достаю из тумбочки взятый напрокат у Сереги Лукьянова "Спидолу", включаю её на самую малую громкость, нахожу спокойную музыку, закуриваю и начинаю мечтать. О том золотом времечке когда буду ходить в моря, зарабатывать кучу денег, куплю себе машину, — "Жигуля", нет лучше "Волгу". Красивые девчонки будут виться вокруг меня как мотыльки вокруг лампочки в летнюю ночь....
 
      Боже, какие мечты нас посещают в пятнадцать лет! В эти годы всё кажется легко достижимым, выполнимым и прекрасным. Жизнь представляется сплошным праздником.

      И не знаешь ты голубчик, что впереди подстерегают тебя много мелких и крупных неприятностей, измены друзей и любимых, но самое страшное — потери дорогих тебе людей.

      А сейчас, в радужных мечтах всё хорошо, всё прекрасно, а всё плохое, случается, да, но с кем-то другим... А с тобою этого не может произойти никогда, потому что ты — это ты, один такой на свете, единственный и неповторимый.

      И в голову твою, молодую и беззаботную, ни на минуту не приходит мысль о том, что не будет ни чёрной "Волги", с синими занавесочками, ни кучи денег, ни прочей билиберды.

      А будет у тебя счастье, — большая настоящая любовь. Но будет и страшное горе, от которого до конца твоих дней останутся жгучая боль в сердце, слёзы наедине, и постоянное чувство вины, обиды, злости и отчаяния.

      И не знаешь ты, что большая часть твоей жизни вот так и пройдёт как сейчас, в эту тёмную декабрьскую ночь, — по сменам, вахтам и дежурствам".
 
     Наших бурсаков из ЛМУ можно было встретить практически во всех женских общагах города. Проникали они туда всеми мыслимыми и немыслимыми способами: переодевались в девиц, залазили в окна по бельевым верёвкам и простыням, проходили через вахту под видом сантехников, электриков и даже милиционеров. Но каждое утро, обязательно возвращались в роту к утренней поверке. 

    Словом, курсант ЛМУ и ЛВИМУ должен был обладать очень многими качествами, которые позволяли ему не просто выживать в экстремальных условиях, а жить полноценной жизнью, и, конечно же – учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин. Вот такие они были когда-то, бурсаки…

     После зачисления в ЛМУ всех распределили по ротам и назначили старшин из старослужащих. Старшиной всей нашей  роты был назначен сорокот -  Павлов Александр Яковлевич, 1940 года рождения.

     29 и 30-го августа всем зачисленным в  ЛМУ,  получили флотское обмундирование. Обмундирования было  много:   шинель,   бушлат, фуражка,   брюки и фланель хлопчатобумажные,   брюки и фланель шерстяные,   фланель тёплая, байковая,   фланель белая хлопчатобумажная,   две пары ботинок хромовые (парадные) и бутсы (рабочие, в курсантском обиходе, так называемые, «говнодавы»),    две полосатые тельняшки,  две пары носок,   трусы,   два гюйса (флотские воротники),   стоячий флотский воротник (в курсантском обиходе называемый слюнявчиком),   флотский кожаный ремень с якорной бляхой.     Обмундирование выдавали  в каптерке на складе по группам. Склад по-флотски назывался каптеркой. Каждый курсант, получив огромную кучу обмундирования, тащил эту кучу в другую каптерку - в камеру хранения личных вещей (баталерку).

     31августа вечером, в 19 часов, прозвучал сигнал общего построения зачисленных абитуриентов. Мы, абитуриенты, были уже заранее предупреждены, что построение будет для похода в баню, и встали в строй  со свёртком рабочей морской формы (x/б брюки, фланель, гюйс, фуражка, ремень), рабочие ботинки разрешили одеть до бани. Открыли ворота, и мы строем повзводно вышли и по улице. И с песнями  и шутками дошли до городской бани. В бане нам выдали кусочки сурового (хозяйственного) мыла и мочалки. В помывочной тесно, зато весело. Помылись с большим удовольствием, а в раздевалке с большим удовольствием надевали долгожданную морскую рабочую форму. Все облачившиеся в форму выходили и ожидали на улице, осматривая,  и не узнавая друг друга. Прозвучала команда построения. В баню мы пришли в гражданской одежде, а в училище возвращались в морской форме курсанта. В училище, положив гражданскую одежду в чемоданы в камере хранения, распределились в три кубрика (комнаты) на «колбасе». Кубрики для каждой группы были с железными кроватями. Определились с кроватями, заправили их чистыми простынями, тщательно натянули и подвернули под матрас одеяло, а сверху в головах уложили подушку в белоснежной наволочке. Предвкушая сказочный сон в чистой мягкой кровати после газетных простыней на полу спортивного зала, высыпали во двор ожидать сигнал трубы на построение на первый казённый ужин.

     Хорошо поужинать после бани. Есть всем   уже очень хотелось. Время от времени поглядывали на помещение столовой и камбуза (помещение для приготовления пищи). В желудке призывно жалобно подсасывало. Наконец труба запела завсегда желаемой мелодией «бери ложку, бери хлеб и садись ты за обед». К 1-му сентября из отпусков и из практик в училище собрались все курсанты.
 
     Потянулись курсантские будни. Всё идёт  чётко по расписанию: подъём, зарядка,  завтрак, учёба, большая перемена с обедом, опять учёба, личное время для самостоятельного использования, самоподготовка (приготовление заданий по предметам) с перерывом на ужин, отбой (время ложиться спать). Разнообразием было увольнение в город и время дежурства нашей группы.

     Быт во многом был увязан с морскими традициями. За три дня до занятий курсантам выдали морскую форму: ботинки на кожаной подошве (корочки), черные суконные брюки, тельняшки, фланелевки, гюйсы (форменные воротнички), бушлаты, фуражки (мицы). Погоны не предусматривались. Конечно, каждый курсант гордился морской формой. Первое время она была непривычной, казалась мешковатой. Но в дальнейшем каждый стремился ее сделать в лучшем виде. В брюки некоторые ребята (Ашмянцев, Грищенко) вшивали клинья, чтобы получились клёши, и чем шире, тем считалось шикарнее! Другие ребята, ушивали их так, что одеть их можно было только с мылом (Сухов, Тружеников). Правда, это не разрешалось и иногда на смотрах слишком широкие клеши командиры разрезали ножницами. На брюках курсанты стремились всегда держать четкие стрелочки приглаженными. Слишком яркий голубой цвет на тельняшках и гюйсах разными средствами сводили к бледно-голубоватому. Бляхи ремня и пуговицы на бушлатах и шинелях драили зубным порошком до блеска. В таком прикиде,  курсант выглядел уже бывалым моряком.

     Морская терминология практиковалась широко. Спальни назывались кубриками, кладовая — баталеркой,  кухня — камбузом,  тумбочка — рундуком, уборная — гальюном, дежурство — вахтой, а пол — палубой.

     Наша рота располагалась на первых двух курсах на «колбасе» - так обзывался нами  четвертый этаж, из-за полукруглой формы центра здания ЛМУ. В кубриках кровати были железными, двухъярусными, около каждой стояла тумбочка-рундук, в углу — стол с несколькими стульями. Там же находилась вешалка.    Вот и все убранство кубрика на «колбасе». Временно лишние вещи и одежда помещались в баталерке,  в которой  всю учёбу командовал Саша Родиков (Дядя). Лишних вещей держать в кубрике не разрешалось, да и места в наших маленьких спальных помещениях не хватало даже для вешалки. Поэтому весь гардероб, кроме самого необходимого, помещался в баталерке — специально приспособленном для этого помещении. Здесь же ротная аристократия —  старшины и баталер могли пропустить вечерком, после отбоя, стаканчик - другой, контрабандой принесенного из города спиртного.

     Чтобы не сдавать каждый вечер бушлаты в баталерку, а утром забирать их обратно, многие, в том числе и я, стали оставлять их в закреплённой за нашей группой аудитории, где вечером проводилась самоподготовка. Ключ от неё обычно оставался у дежурного по классу. В баталерке, с двух сторон, были устроены стеллажи, на которых стояли наши  чемоданы, и висела «гражданка», стол для глаженья формы,  утюг.  Здесь и сгинул Сымоновский деревянный сундучок-чемодан, с которым я приехал покорять морские пучины. Я его сдал на хранение в конце августа 1963 года Саше  Родикову, а дальнейшую судьбу его и не знаю…
Гальюн и умывальник были общими. На «колбасе» было три больших помещения, в которых размещались три группы по 30 человек  – 111-я, 112-я и 113-я. Одна из комнат отводилась под красный уголок с соответствующей обстановкой. В ней проводились разные мероприятия или просто отдыхали. Во многом уборку помещений осуществляли сами курсанты, особенно нарядами вне очереди за всякие провинности. Каждый день из числа курсантов назначался дежурный по роте, сменяемый через каждые четыре — шесть часов. Кроме того, курсанты периодически дежурили (несли вахту, сторожили) ночью в административном здании на первом этаже и  в мастерской, круглосуточно — на контрольно-пропускном пункте, на камбузе и в столовой.

     В училище строго соблюдался распорядок дня. В семь утра подъем. Его оповещал громким голосом дежурный курсант. Затем обязательная физзарядка на улице при любой погоде. Лишь в самые морозные дни или при проливном дожде она отменялась. В то время на первом курсе старшиной был Саша Павлов  — ревысокий, широкоплечий. В нем уже тогда чувствовались командирские замашки. После объявления подъема он не спеша обходил все кубрики. Зайдет, встанет около двери и обводит суровым взглядом всех, кто не успел встать или решил поспать лишнюю минутку. Мигом, как пуля, прошмыгивали около него провинившиеся. Знали — шутки плохи, можешь запросто схлопотать наряд вне очереди. После зарядки умывание и уборка в кубриках. В восемь часов построение на завтрак. Занятия в классах начинались в девять и продолжались четыре часа. С тринадцати до четырнадцати часов обед. Затем еще два часа занятий. До ужина — свободное время. После ужина — обязательная самоподготовка в классах. В девять часов вечера выходили на вечерний чай. Конечно, многим не очень-то хотелось тащиться до столовой строем на чашку чая, особенно в плохую погоду. Иногда удавалось и улизнуть от этой обязанности. В двадцать три часа отбой, все ложились спать. Лишь дежурный курсант должен бодрствовать четыре часа, после чего его сменял другой дежурный.

     Сегодня в  первый раз я  заступаю дневальным по роте, буду, как говорят» «стоять на тумбочке». Вечером после ужина заступающая смена выстраивается на плацу. Дежурный офицер проводит инструктаж по несению суточной вахты, и дежурные по ротам, КПП и камбузу разводят своих подчинённых по местам.

     В роте вахта из двух человек — дежурного и дневального. Задача дневального — «стоять на тумбочке» у входа в помещение роты и при появлении начальства орать погромче, отдав честь и вытянувшись в струнку: «Рота смирно! Дежурный на выход!»

     Ну а дежурный, обязан доложить о том, что в роте всё благополучно. Вот в принципе и всё, не считая вечерней, утренней и перед сдачей вахты приборки кубриков и коридоров. Дневальный всю ночь сидит возле тумбочки, а дежурный имеет полное право, записанное в Уставе, валяться поверх одеяла на своей койке «ослабив ремень и расстегнув ворот». Утром дневальному даётся время поспать до обеда, дежурный его подменяет, а затем, до ужина, он опять «стоит на тумбочке». Вечером роту нужно положить спать, утром поднять на зарядку. Ну, вот, пожалуй, и вся служба.

     После развода мы с дежурным по роте Сашей Ретунским поднимаемся к себе на четвёртый этаж. Он идёт в кубрик нашей группы, а я остаюсь возле тумбочки у телефона. Идёт обычная курсантская жизнь. Народ снуёт по коридору туда и сюда, кто в умывальник побриться, кто в бытовку - погладиться. Через полчаса в роте наступает тишина, — все ушли на самоподготовку. Я достаю из тумбочки учебник русского языка, и  тоже,  начинаю зубрить правила. Ведь по русскому языку, на вступительных экзаменах в ЛМУ,  я получил двойку. А русский язык мне надо знать на «отлично!»

     Учебный корпус (сокращенно УК) - нигде жизнь так не бьет ключом, как здесь. Офицеры, ругающие нерадивых дневальных; преподаватели, спешащие на занятия, дабы учить будущих специалистов флота; начальники факультетов, которые бегут в буфет за тройной порцией обеда и толпы курсантов, своим броуновским движением приводящие в работу маятник времени в мореходном училище тех лет.

    Утро в УК начинается с раннего визита начальника организационно-строевого отдела (сокращенно ОРСО). Продолжением его триумфального шествия становится глобальный монолог о бесполезности дежурного по корпусу и его же нулевом КПД при уборке территорий. Как всегда умело загнав курсанта в краску и понизив до предела его самооценку, Алексей Михайлович Шпиц (а именно так звали того человека в погонах, способного, кажется, морально уничтожить любого) легкой поступью направляется в свой кабинет.

     Около 08.50 толпа новоиспеченных карасей (курсантов I курса) беспорядочно проникает в помещение УК. Блуждающий взгляд, новая роба, еще незатронутый временем темно-синий гюйс, начищенная пастой ГОИ бляха ремня – отличительные черты нового набора.

     Неопытный взгляд первокурсника падает на не выспавшегося дневального, который, сгорбившись в три погибели, то и дело смотрит на часы, с радостной мечтой о скорейшем окончании вахты. Видимо оптимизм еще не до конца покинул его. Тут же сидит дежурный по УК: курсант третьего или четвёртого курса с каменным лицом. Он и не предполагает, что по его душу уже движется всем известный ОРСО, дабы в очередной раз проверить бдительность дежурно-вахтенной службы.

     В центре вестибюля УК на полу расположен знаменитый  круг с румбами, на котором  отмечены стороны света, указывающие курсантам о том, где север и где юг. А вот мимо колонн уже проходят мои однокурсники, с благой улыбкой на устах, и деликатно засунув руки по локоть в карманы, они направляются в аудиторию на занятия. Интересно наблюдать со стороны, как руки карасей со скоростью света вылетают из карманов при виде старшего курса. Вообще встреча с товарищами, у которых лычек на рукаве больше, чем у тебя может закончиться крайне неприятно.

     Занятия идут своим чередом. Постепенно притираемся один к одному, к преподавателям и своим старшинам-воспитателям. После завтрака попадаешь в тёплый класс, и некоторые ребята сразу начинают клевать носом. Смешно смотреть со стороны как кто-нибудь из курсантов, устав бороться с дремотой, закрывает глаза и начинает медленно клониться к столу; затем, резко клюнув носом вниз, так же резко выпрямляется, делает квадратные глаза и изображает преувеличенное внимание к объяснениям преподавателя. Особенно этим отличался Юра Тружеников и Юра Сухов – наши Питерцы! Под монотонное журчание голоса преподавателя, глаза их  сами собою слипаются, тело размаривает приятная теплота и всё, — оба Юрия  поплыли в нирвану.

     С уроками свои трудности. Если со знакомыми со школы предметами мы ещё справляемся, то дела со специальными дисциплинами  выглядят не очень блестяще. Пока что большинство из нас весьма огорчают своих наставников. После окончания занятий помещения училища приводились в порядок, паркетные полы (палубы) коридоров и клуба с фойе натирались мастикой и тщательно надраивались до блеска.

     Но курсантская жизнь у нас пока была ещё серенькой. Каждый сверчок, — знай свой шесток. Мы были зелёными салажатами, кем-то вроде неуклюжих щенков. Нас только-только начали выпускать в увольнения.

      Но вот наступил долгожданный день первого увольнения в город. Иногородние курсанты отпускались в увольнение в субботу после ужина, а в воскресенье, —  после завтрака, и до вечерней поверки. Местным же ребятам разрешалось ночевать дома с субботы на воскресенье.

     Чтобы выйти в город, нужно было хорошо повозиться с парадной формой. Стрелки на брюках и фланке должны быть наглажены так, чтобы о них можно было порезаться. Гюйс, — выстиран с хлоркой, чтоб имел благородный бледно-голубой цвет, подтверждающий, что его обладатель побывал с ним в бурях и штормах всех океанов и морей. На нём так же наглаживались две продольные стрелки. Медная бляха, со звездой и якорем, должна была сверкать так, чтобы глазам было больно.

     Но вот, наконец, парадная форма  выглажена, бляха и ботинки начищены,  и все мы сами сверкаем как новые полтинники.

     После ужина в субботу построение. Командир роты придирчиво осматривает своих питомцев; звучит отеческое напутствие насчёт водки и случайных половых связей, вручаются увольнительные билеты и в путь. Мы выходим за территорию училища и вот она, долгожданная свобода!

     Общие дисциплины проводили штатские преподаватели, специальные — опытные моряки из морского пароходства и офицеры, прошедшие годы войны. После окончания пятого курса курсантам выдавался диплом среднетехнического образования по соответствующей специальности.

      В восемь часов построение на завтрак. Занятия в классах начинались в девять и продолжались четыре часа. С тринадцати до четырнадцати часов обед. Затем еще два часа занятий. До ужина — свободное время. После ужина — обязательная самоподготовка в классах. В девять часов вечера выходили на вечерний чай. Конечно, многим не очень-то хотелось тащиться до столовой строем на чашку чая, особенно в плохую погоду. Иногда удавалось улизнуть от этой обязанности. В двадцать три часа отбой, все ложились спать. Лишь дежурный курсант должен бодрствовать четыре часа, после чего его сменял другой дежурный.

       В училище строго соблюдался распорядок дня. В семь утра подъем. Его оповещал громким голосом дежурный курсант. Затем обязательная физзарядка на улице при любой погоде. Лишь в самые морозные дни или при проливном дожде она отменялась. Жизнь в училище продолжалась в размеренном порядке. Напряженная учеба, строевые занятия, развлечения в часы отдыха, участие в культурных мероприятиях училища и города.
       
     Во время учебы в течение почти пяти лет было многое, в том числе и различных казусов. Запомнились различные выражения наших командиров и преподавателей:  «Рота! Шире шаг! Почему зад не поет?»  - «Кто не умеет плавать, тот должен хорошо нырять». -  «Надо полы так тереть, чтобы вода скрипела».  – «Начинаем на доске, а кончаем в тетради». – «Сколько веревочка не вейся, а у слона все равно толще». – «Курсанты!  Фуражки у вас одеты - кто в лес, кто по дрова».

      Учеба. Сейчас уже можно подвести итоги того, что уровень школьной подготовки был у городских ребят значительно выше, чем у представителей славного крестьянства, да и лидерские качества были у всех разные. Самое гнусное время у курсанта  занимала самоподготовка,  которая начиналась после ужина и продолжалась  до 22 часов вечернего времени. Нужно было обладать героической усидчивостью, чтобы все 3-4 часа самоподготовки учить то, что было задано, мы вовремя этих часов занимались всем, чем угодно, только не зубрёжкой.

     Кто писал письма домой или своим девушкам, кто сладко спал, уткнувшись носом в учебник, представляя, что содержание учебника само па себе постепенно вкладывается в мозги. Кто-то рассказывал анекдоты, а кто-то бегал друг за другом, изображая ковбоев и стреляя по целям «подозрительными» звуками, издающимися из рабочих штанов, а кто-то (Казаков Саша)  становился на подоконник в определённую позу, тушил свет в аудитории и зажигал спичкой газы, после чего,  все смеялись до упаду, словно в нас вселялся какой-то бес!

     Были и среди нас и хорошие мальчики, которые даже в этом бедламе ухитрялись учить заданный материал, но их было крайне мало, остальные мальчишки были  ещё те «оторви-головы»  -  в курсантских робах! Ждали вечерней прогулки, когда раскрывались ворота и чёрные шеренги курсантов вываливались на просторы городских улиц, стучали «гадами» по асфальту,  часто орали строевые песни, втискивая между строк матерные слова, за которые можно было поплатиться нарядом вне очереди.  Пройдя положенные отрезки улиц, чёрные шеренги возвращались в свою альма-матер. Если набиралось вскладчину достаточно мелочи на пару буханок хлеба, то кто-нибудь, пошустрее, заскакивал в булочную и затоваривался. После переклички и проверки наличия курсантов в группах, расходились по кубрикам и те, кто субсидировал покупку хлеба, разрывали её на куски, аки алчные звери. Мы всегда хотели  есть! И всегда хотели спать! Даже во время переклички некоторые  могли спать в строю,  а во время коротких перемен между парами, во время занятий, прибегали в кубрик вздремнуть (Курилов)  на 5 минут…  А  потом они уже,  и не возвращались в аудиторию  совсем.

     Физику у нас преподавала красавица Юлия Федоровна, которую все курсанты просто обожали. А многие - даже любили. Фигурка у Юли была изумительная во всех отношениях. И ей самой, было видно, нравилось демонстрировать перед курсантами не только фигуру, но и очень красивую  грудь пятого размера. Здесь многие думали уже не о физике, а только о любви!  Особенно отличался в этом наш старшина группы – Володя Быковец, который не спускал с Юлии Фёдоровны глаз. Иногда Володя даже забывал вопрос, который ему задавала Юлия Фёдоровна.

     У курсанта  Быковца экзамен на втором курсе принимает Юлия Фёдоровна и спрашивает его: «Быковец,  вот скажите мне, в чем измеряется частота?
....молчания, конечно, Быковец  не знает,  как надо ответить… с последней парты курсант Гучкин Саша подсказывают:  «В Герцах, в Герцах…».
Володя медленно поворачивается к Юлии Фёдоровне  и с умным видом отвечает: «В Гауссах, Юлия Фёдоровна, в Гауссах…»  После такого ответа, надо бы было видеть  выражения лица преподавателя... «Хорошо» -  сказала Юлия Фёдоровна, пусть будет в Гауссах,  и улыбнулась Володе. А Быковец Володя сразу и расцвёл весь…

  - «Быковец. Если у тебя склонности к математике, то бери лопату и извлекай корни! А физику надо знать хорошо».

     На очередном построении командир роды спрашивает старшину Павлова:  « А где курсант Курилов?  -  Павлов отвечает: «Он спит после наряда».
Командир: «Павлов! Принесите мне это тело…  вместе с матрацем". Все в нашей группе знали Валю Курилова, как прогульщика и любителя поспать.

     Второй курс...   Валька Курилов спалился с самогоном, которого  где-то достал целую 5-литровую канистру. На следующий день командир принес канистру на построение: «Обнаглели вконец! Радисты хотя бы водку пьют! Простительно это! А вы, судоводители,  до чего докатились?  Уже на самогон перешли!»  И командир, обращаясь к Курилову говорит: «Пьёте всякую дрань градусов на 15-20, а потом блюёте по всем  углам!»  Курилов  тут же отвечает: «Не дрянь самогон, Валентин Иванович, а градусов на 70 потянет!» - «Да ну? Неужели на 70?»  Потом, уважаемого Валентина Ивановича, который  куда-то пропал на несколько дней, мы долго не видели...

     Курилов Валя был уникумом. Он первый обнаружил в кабинете магнитно-компасного дела, что в морских главных и шлюпочных компасах поддерживающей жидкостью картушки является этиловый спирт, доведенный до уровня 70 градусов. Через какое-то время Валя проявил большую настойчивость в оказании помощи лаборанту кабинета. Что из этого получилось, мы узнали месяца через три, когда в последнем компасе, который стоял на морозном подоконнике, замерзла поддерживающая жидкость. Лаборант не поверил своим глазам. Он-то знал, что даже при минус 40 градусах по Цельсию,   жидкость в магнитном  компасе  никогда не замерзает. А тут всего лишь минус десять за окном, а картушка – как ледокол во льду.… Когда провели расследование, то оказалось, что только в двух компасах Валя ещё не успел поменять поддерживающую жидкость. А мы-то думали - откуда у Вальки деньги берутся, что он каждый вечер ходил навеселе. А уже на третьем курсе Валя Курилов, будучи на годовой практике, сумел из помпы охлаждения гирокомпаса сотворить самогонный аппарат, который, давая превосходный 70 градусный первач для судового «Кулибина». При этом «Кулибин» напрочь вывел из строя матку гирокомпаса, которая стоила примерно столько, сколько и новая автомашина «Волга». Закончил наш «Кулибин» - Курилов плохо: через год или два после выпуска из ЛМУ  его вышибли за пьянку из Мурманского пароходства, а затем, и из портнадзора, где он недолго проработал матросом-сигнальщиком, а потом Валя вообще пропал из моего поля зрения.

     Жизнь в мореходке не баловала нас разносолами, и поэтому, когда кому-нибудь из курсантов приходила посылка из дома, - это становилось достоянием всех в группе. Все ждали пира! Наконец, посылка получена, принесена в кубрик, открыта и начинался делёж.   Не могу сказать, чтобы делёж посылок  был всегда справедливым, но  никто из ребят, получающих  посылки,   их под свою подушку не прятал, а честно предъявлял на общий грабёж. Обычно присылали конфеты, шоколад, разное домашнюю выпечку, сало, лук, домашняя колбаска. Никогда не забуду, когда на мою посылку навалились толпой, и каждый норовил что-то ухватить. В результате, мне достался лишь кусок домашней колбасы и два яйца, которые были засыпаны тыквенными семечками, чтобы не разбились во время пересылки посылки из деревни в Ленинград. А тридцать яиц на спор со всем кубриком выпил Валя Курилов.

     На первом курсе курсанты съедали все, что находилось на столах. Особенно голодные, в начале трапезы сначала уплетали целый кусок хлеба, густо намазанный горчицей, и только после этого приступали к еде. На второй год надобность в дополнительном хлебе с горчицей отпала, а на третий – бывало, на столах оставалась недоеденная пища, которая щедро отдавалась на столы новых первокурсников.

     (Из воспоминаний курсанта): «На первом курсе мы недолго работали в мастерских, которыми командовали два инвалида. Один из них - Николай имел вместо ноги протез, второй – Виктор имел протез вместо руки. Курсантская братия очень падкая на клички, поэтому первого стали звать «Коля-х**-нога», а второго – «Витя-х**-рука», что в печатном варианте можно воспроизвести, как «Коля-без ноги» и «Витя-без руки». Между собой курсанты обычно назвали их по кличкам, что было очень удобно т.к. не требовалось дополнительных пояснений, о каком Коле или Вите идет речь. К ним же обращались просто по имени.

     В мастерских делали электрические мегафоны, которые используются каким-либо оратором на открытой местности перед неорганизованной толпой.  Все детали мегафонов изготовлялись в наших мастерских, где и производилась окончательная сборка. Для меня во всем процессе оказалось новым и незнакомым – литье пластмассовых изделий, чем я с удовольствием занялся. Надо было в специальную формочку ручки или защитного корпуса микрофона и мембраны громкоговорителя насыпать строго определенное количество специального черного порошка и хорошо нагреть в специальной печке. После остывания пластмассовая деталь извлекалась из формочки, обрабатывалась наждачным камнем, чтоб не оставалось заусенец от литья, и поступала для дальнейшей сборки мегафона. Вероятно, училище испытывало трудности со сбытом готовых изделий, поэтому считалось, что если мастерские сделают штук пять мегафонов в месяц, то это вполне достаточно». Я также помню эти мастерские хорошо.

     Командир роты: «Курсанты!  Не отвлекайте декана Иванова глупыми вопросами! На это есть я! Я вот зашел в роту с проверкой после отбоя и услышал, что в кубрике играла музыка, и горел свет. А дежурный по роте Захаренков в тельняшке давал консультации какому-то молодому человеку из РТО.  И вот вам мой вопрос! Зачем вам  Захаренков тельняшка, когда музыка играет? Попробуйте-ка на него ответить! А сейчас, прижмите руки к локтям и бегом отсюда марш – гальюны драить!»

   - «Бог создал любовь и дружбу, а дьявол – Устав и службу».  Существует даже почти любовная лирика:  «Что глядишь на меня устало. И глаза твои наводят грусть. Хочешь, что-нибудь из Устава? Я  прочту тебе наизусть».
   
  -  «Голова болит?  Читайте Устав...  Не хотите жить как люди, будете жить по Уставу!»

      Полемики между курсантами и преподавателем навигации Любчинским Анатолием Александровичем,  по  многолетней ЛМУ-ушной кличке  «Джага»: «Ты не штурман! Ты антиштурман! Ты полный ноль! Вот тебе единица!» -  «Если ваша точка зрения не совпадает с моей, значит вы, курсант,  не правы! Вы ещё даже не штурман!»  Разбор вахты на УПС «Экватор»  приводит к бурным дебатам между курсантом Гультяевым и Джагой.  В разгар полемики Джага вдруг останавливается и спрашивает: - «А ты чего на меня кричишь? - А вы что на меня кричите? - Мне можно, я в войну контуженный был! Предыдущая война была Отечественная, если не считать Корейской... Гонору-то у вас,  Гультяев,  много! Мама вон как  откормила вас  на сосисках и сметане!»  И  до самого выпуска Гультяева Валерки  Джага говорил: «А, это тот самый мудак, который позволяет себе кричать на Доцента Кафедры Судовождения!»  И ещё  цитаты от Джаги: «Курсант! Нельзя задавать умные вопросы! Задавайте  только глупые - на них вы всегда ответ получишь!»  Анатолий Александрович  над картой с выполненной прокладкой: «Дайте мне измеритель - я выколю себе глаза, чтоб этого не видеть! Разве это прокладка?»   Любимые изречения Джаги при входе в аудиторию: «Ветер ветрило! Не дуй ты мне в рыло! А дуй ты мне в зад, и я буду рад».  Что касаемо Джаги-Любчинского А.А., так не одно поколение «морских адмиралов» внимало его высказываниям. Запомнилось как говорил какому-нибудь двоечнику Джага: ПОЗОР! И тут же добавлял: «Полина, Ольга, Зинаида, Омлет, Рафинад. Позор!». Помню его знаменитую  присказку: «Не торопись-пись-пись, приободрись – дрись-дрись…». На этом однажды попался Юра  Березюк. Любчинский что-то писал на доске и в очередной раз по какому-то поводу произнес: «Не торопись – пись-пись…», а Березюка дернуло за язык,  продолжить: «Приободрись…». Любчинский повернулся к аудитории и спросил: «Кто тут знает это лучше меня? Вы, Березюк? Тогда идите к доске  отвечать урок». Через пять минут Юра схватил неуд.

      Это было в мою курсантскую пору. Один из курсантов возвращался из увольнения в серьезном подпитии. Собрав последние силы и миновав удачно КПП, уже никакой, он пошел в кубрик - на «колбасу». В здании ЛМУ на первом этаже,  находился Пост №1 (Знамя Училища) с часовым, а рядом у входа  комната дежурного по училищу. Начав подъем по лестнице в вертикальном положении, на середине лестницы курсант сломался и перешел в более устойчивое положение на четырех точках опоры. Помня, что рядом дежурный по училищу и что надо максимально быстро покинуть опасную зону, он продолжил движение на четырех костях. Добравшись до верха и потерпев неудачу в попытках подняться, курсант повернул и продолжил в том же положении движение по коридору. На шум вышел из комнаты дежурный и наблюдает такую картину. Продвигаясь по коридору на четвереньках и ничего не замечая вокруг (в том числе и дежурного), курсант, достигнув  Знамени Училища, поворачивает голову в сторону Знамени, прикладывает руку к фуражке и, отдавая честь, продолжает ползти уже на трех. На следующий день на разводе начальник училища Ковальчук Виктор Семенович вызывает из строя нашего героя. Все ожидали строгого наказания или  отчисления из ЛМУ, а услышали буквально следующее: «Вот курсант напился до совершенно скотского состояния, а честь Боевому Знамени училища отдал! Встать в строй!»

     Начальником судоводительского отделения был Иванов Михаил Егорович.  Звали его за глаза - «рыбий глаз», так как глаза его были блеклые и невыразительные, как у снулой рыбы. Идет комсомольское собрание, на котором разбирают  курсанта Сухова Юру. Декан СВО  Иванов говорит: «Замполит, выгнать этого придурка  Сухова  из комсомола! Он же учиться совсем не хочет!  Как не комсомолец?  Значить принять, а потом выгнать!  А теперь, Сухов, закрой рот и скажи, где ты был вчера? Я вас не спрашиваю, где вы были! Я спрашиваю, откуда вы пришли!» 

     Наказанием для курсантов обычно давали командиры рот, в перечень которых входило чистка гальюнов, мойка и натирание до блеска полов в коридорах, дежурство на камбузе, которое очень всем нравилось, так как там можно было всегда что-то перехватить.

     Диалог капитана шхуны «Кодор» Аристова А.А. с курсантом Кузнецовы Мишей (Мойша): «Кузнецов!  Почему небрит? Тоже мне  нашёлся коряга-мореход! -  У меня нет бритвы.  - А у меня для тебя есть пинцет. Ходишь тут, весь нестриженый и небритый, как Фидель Че Гевара».

     Песня, которую мы часто вместе пели по гитару: «В МОРЯХ НАШИ ДОРОГИ! Сначала было слово! И слово было – МОРЕ! Как дети Афродиты – мы из пены родились. Кадетами мы были – коряги-мореходы, взрастила мореходка нас и выплеснула в жизнь. Различные по сути, единые по духу «В морях твои дороги!» мы приняли девиз. Сквозь бури-ураганы мы шли судьбе навстречу, а яростные штормы сменяет легкий бриз. Нас разделяло Море,  оно нас и сроднило, оно определило весь наш дальнейший путь. Ведь мы же мормоны и прочно наше братство,  и души наши юны, и бодр морской наш дух! Теперь мы у причала – венца большой дороги, на нашем построенье не достает друзей... А в памяти хранится «Централка» - мореходка, спецы и командиры, старшины всех мастей»

     А еще я  помню, как  на 5 курсе  стоял  «Помдежем» на КПП  – помощником дежурного по училищу.  Дежурным был тогда кап-три -  Дмитрий Фёдорович (Котёл). Шел он через двор и поймал парня в форме настоящего пожарного, который таким образом, видимо, хотел уйти в самоволку. Тут же  Котёл заставил  его по этому  поводу объяснительную записку писать. Парень с юмором оказался.  Я потом эту объяснительную читал и  до слёз смеялся… Там было два листа бумаги  формата А4,  исписанных   мелким почерком…  Всё не вспомню, но кое-что было  там просто супер: «Я,  курсант  Зыкин Э.М.,  стоя в наряде Пожарного Дозора и в связи с участившимися случаями кражи пожарных шлангов, решил внедриться в мафиозную группировку для выяснения её руководителя. Для чего я и переоделся в форму пожарника, более подходящую для такого внедрения…».

     И ещё по поводу  инструктажа дежурных пожарных по этажам: «Ну, я должен вас проинструктировать. Итак, еще с древних времен случались пожары из-за молний всяких, скатов электрических  и других природных явлений...»  Строй курсантов  стоит и обалдевает,   давясь от смеха.  Инструктор, заметя произведенный  им эффект, замолкает и говорит: «Ну ладно, достаточно! На обед – ша-а-а-гом марш!».

     После сдачи экзаменов в ЛВИМУ им. Адм. С.О.Макарова начальник УКП  Шишкин А.А. говорит нам: «Запомните! То,  что вы поступили в макаровку -  это не ваша заслуга, это моя недоработка».

     В 1967 году, когда мы вернулись с годичной практики,  наш третий курс разместили на третьем этаже новой общаги, которая была построена у  стадиона или,  как её потом назвали – экипаж. Экипаж (обшага), где жили курсанты – стандартное современное четырехэтажное здание, стоящее сразу за учебным корпусом. Фасад экипажа с главным входом был обращен к стадиону, на котором по утрам половина курсантов нашего курса делали утреннюю зарядку. Здесь также проводились общие построения училища. Тыльная часть экипажа смотрела окнами на учебный корпус. Между двумя корпусами была площадка шириной метров 150, на которой и делала физзарядку вторая половина курсантов, пока первая продолжала спать. Утром в экипаже открывали обе двери запасных выходов и две роты третьего этажа выходили на разминку. Днем эта площадка использовалась для построения курсантов, заступающих в наряд по училищу. Обычно это построение проводилось офицером, заступающим на дежурство по училищу, но, бывало, его проводил лично начальник Организационно-строевого отдела (ОРСО) капитан 3 ранга Котелевский (по-курсантски – Котел). Этот человек отвечал за организацию военно-морской подготовки курсантов. Училище в 1967 году уже являлось полувоенным учебным заведением, после окончания, которого курсантам автоматом присваивалось звание младшего офицера. Поэтому начальник ОРСО всегда бдительно следил не только за чётким исполнением служебных обязанностей (несением вахтенной службы), но и за внешним видом курсантов.

     Если развод проводил заступающий в наряд командир роты, то все проходило более-менее без замечаний, но если курсантов проверял лично Котелевски, то ни одна мелочь не оставалась без его внимания. Не дай бог у кого-то вырез на фланельке окажется зашитым снизу хотя бы на пару сантиметров.  В ход сразу же шла бритва, которая приводила глубину выреза до уставной глубины. Если у курсанта обнаруживались вшитые в брюки клинья (многие это делали, чтоб придать форменным штанам настоящий вид флотского клеша),  то эти  клинья  тут же -   в строю, Котел выпарывал самолично. А весь строй ожидал пока провинившийся курсант  сбегает со свободно развивающимися штанинами к себе в роту  и не переоденется в брюки с уставной шириной штанины.  Я уже и  не говорю о попытке заступить в наряд в неуставной обуви или головном уборе. У Котелевского такие номера не проходили…

     К нашей большой радости  это  не касалось нашего  курса, который  подпадал под какой-то приказ, по которому  на наш выпуск действия военной кафедры не действовало уже. Так нас и пронесло в ЛМУ мимо военной кафедры,  благодаря этому приказу министра обороны.
   
     Рапорт, написанный  Котелевским  (примерно): «При обходе ротного помещения мною были обнаружены курсанты, употреблявшие жидкость, с явным запахом одеколона, похожую на квас производства завода им. Степана Разина...   Наутро,  у курсантов самочувствие удовлетворительное».

     Котелевский: «Вы - трое!  Оба, - бегом ко мне ...  Ты слышал это? Эй, вы трое, идите сюда оба! Слышь, ты! Кому я говорю? Где делась  моя сумка? Поднять всем руку!»

     Зарядка.  - По-о-одъе-е-ем!!! «Что такое? Что случилось? Ведь вроде совсем недавно звучала одна из самых приятных команд: «Отбой!»» - вихрь мыслей пронесся в  моей голове.  «Когда же будет мой долгожданный отпуск, и я смогу спокойно просыпаться дома от приятного запаха маминых блинов или пирогов?» - продолжал я мечтать, а тем временем уже слышался зычный голос дневального: «Выходи строиться на зарядку! Форма одежды номер два!»
- «Да что они там с ума все сошли что ли?  Вот так, прямо из-под теплого одеяла,    с голым пузом,  да  ещё  и  сразу…  И бегом  на свежую питерскую улицу!  Аж,  озноб берет!  Жуть! А ведь  еще надо будет  потом  с полчаса по стадиону бегать!».

     Некоторые ребята, типа Вали Курилова, всячески избегали выходить на утреннюю зарядку. Он умел очень здорово зашхериваться!  Шхериться — от слова «шхера» — узкость (проливы, фиорды и т.д.). Здесь означает прятаться (морской сленг). На втором курсе это морское слово знали все курсанты.

      Больше всех  любил шхериться  Валя Курилов, и это ему всегда удавалось. Валька был очень большим лентяем! Так сказать,  Лентяем  с большой буквы, но учился Курилов средне,  и ЛМУ всё же закончил. Мы жили с ним в одном кубрике, а еще с нами жили Валька Кустов (Граф Кустов) и Серега Лукьянов (Мочало).  В 7 утра старшины и командир роты нас всех  выгоняли на утреннюю физзарядку  на стадион. Курилов, очень большой  любитель поспать, всячески старался на зарядку не ходить. Но старшина, а затем и  командир роты Поляков В.И.  проверяли каждый кубрик, и пинками под задницу,  выгоняли нас на стадион – в любую погоду. Валя начал прятаться в рундуке для одежды, продолжая спать, держа подушку в руках. Но скоро его вычислили, когда командир открыл дверцу рундука, а оттуда выпал спящий Курилов. Тогда он придумал другую «гениальную шхеру». У нас были пружинные сетки на койках с винтами, которые можно было регулировать. Валя отрегулировал пружины так, что когда он ложился на койку, то его тело проваливалось практически до пола.  Когда мы уходили на физзарядку, то он просил, чтобы мы натянули одеяло и положили подушку так, что казалось, будто койка полностью заправлена, и на ней никого нет. Так Валя шхерился целый месяц. Старшина докладывал, что Курилов на физзарядку не ходит, в рундуках и туалете его нет, койка всегда аккуратно заправлена… А где же тогда курсант Курилов? Так рассуждал Валентин Иванович, не понимая, куда же можно так спрятаться? После физзарядки командир пришел к нам в кубрик, и устроил допрос с пристрастием. Но мы молчали, как рыба об лед. Валентин Иванович сказал нам:

  - «Я сейчас сяду в вашем кубрике и не выйду, пока вы мне не скажете, где прячется этот наглец Курилов! И сел… на койку Курилова… Что тут было, не передать! Командир сел прямо на спину курсанта Курилова и повалился на кровать, которая прогнулась под ним до самого пола. Что уж там снилось нашему зашхеренному Вальке, но раздался дикий визг, как будто режут поросенка, а командир, хватаясь за сердце, пытался встать и  выбраться из койки, у которой не было дна. Серега Мочало подал Валентину Ивановичу руку, и мы общими усилиями, помогли ему выбраться из шхер курсанта Курилова. Командир долго не мог прийти в себя после этого случая. А Валя, тезка нашего командира, отделался всего лишь пятью нарядами вне очереди… на камбуз! Как раз туда, где Курилову можно было отвести душу и не объедать наш стол.
- Если завтра кто-то не выйдет на утреннюю зарядку, сегодня все будете стоять здесь до одиннадцати вечера! ****ец тебе Курилов!!! Сами знаете, кто с вами говорит! Мы выпали в осадок всем кубриком! А командир надулся и ушел...  Обиделся,  наверное...

Дежурный офицер.

Кубрик дежурного офицера. Два часа после отбоя. Суббота.
- Как вы думаете, товарищ курсант, что я с вами сейчас сделаю?
- Сссо мной?
- С вами! С вами, пугало вы огородное. Опять напились? Может мне вас на освидетельствование отправить? Где дежурный! Дежурный, ети вашу мать! Дневальный! Дневальный, принесите мне дежурного по роте.
Шум удаляющихся торопливых шагов.
- Дмитрий Анатолич, я...
- Не надо мне ваших вздохов здесь, не надо. От вас перегаром несет за километр. От вас несет так, что я уже задыхаюсь, товарищ курсант. Только пока не пойму, от вашего перегара или от вашей тупости. Ну где там дежурный? Дежурный!
Шум приближающихся торопливых шагов.
- Дмитрий Анатолич, я...
- Да молчите уже, у вас на лице написано - невменяемый. Так, дежурный! Где вас носит? Опять спали на вахте? Значит, возьмите под руки это чучело в тельняшке и отнесите его в кубрик. И заприте его там до утра. А утром с подъемом окатите ледяной водой. И чтоб как огурец был на построении, слышите? Как огурец! А вы что? Что вы на меня смотрите, товарищ алкоголик? На мне цветы не растут. Вот рапорт на имя начальника училища. Завтра же вас начнут отчислять. Отправят за ворота с вещами. Поедете домой, ясно вам? В Воронеж! Так, дневальный, мне что к вашей голове фуражку гвоздями прибить?
- Дмитрий Анатолич, я чессно слово больше не буду...
- Что вы все мямлите? На вас смотреть тошно. На вас и на этого вашего друга-дегенерата Трофимова. Ему-то уже понятно, какая дорога после Выпуска - из дебила в идиоты. Но вы-то куда?
- Дмитрий Анатолич, ну...
Звук неконтролируемого падения.
- О, Господи. Дежурный, унесите уже отсюда это жалкое тело. А вы поднимайтесь, слышите меня? И выкатывайтесь отсюда, пока я вас на глобус не натянул. Так, дневальный! У вас, позвоночник есть? Что "так точно"? Раз точно, так и стойте прямо на посту. Что вы как амеба, в самом деле!
- Митрий Анааааа...
Звук повторного падения.
- Дежурный, поднимите уже его наконец. Или может еще рядом приляжете? Так, дневальный рысью сюда. Помогите дежурному вынести пациента.
Смех в коридоре.
- Так, курсанты, отбой был. Да-да, я к вам обращаюсь, стадо тюленей. Ползите сюда, я вам говорю!
Приближающиеся шаркающие шаги.
- Как вы думаете, товарищи курсанты, что я с вами сейчас сделаю?

     После   ужина  полагалась  самоподготовка.   Это  самое   удивительное и насыщенное  событиями  время курсантского дня. В  пределах  разумного,  каждый курсант занимался  своим  личным делом, а спектр деятельности  курсантов  на  самоподготовке был весьма широк. Одни готовились к урокам честно, другие отрабатывали стойку на голове, третьи клонились на соседское плечо и засыпали, четвертые  под  гитару напевали «Коряги-мореходы»,  пятые играли в «морской бой»,  шестые строчили письма на родину или любимым девушкам.

  ...Наконец, раздавался звонок, извещающий об окончании  самоподготовки. Рота выстраивалась на вечернюю  проверку. Одевшись, мы неслись  на  вечернее построение, как стадо  антилоп  на водопой.  После проверки –  «Смирно! Направо! Правое плечо вперед! Шагом марш!» - гремела команда. С чувством полного удовлетворения курсанты направлялись готовиться  ко сну. Но это только так казалось… Сладкое слово сон. День курсанта длился с 06.30 до 23.00.   Многие уставали так, что отрубались, не успев прислонить голову к подушке. И вот тогда начиналось самое интересное. Были у нас чудики, которые сразу же начинали храпеть и выводить трели, не дававшие уснуть многим возбужденным натурам. Такого храпуна человек шесть осторожно поднимали вместе с койкой, и сносили в гальюн, который располагался на втором этаже. Представьте себе, что вы легли спать у себя дома, а проснулись на вокзале в общественном туалете. Утром такие храпуны вынуждены были самостоятельно затаскивать свою койку и постельные принадлежности, снова, на 4 этаж. Кто-то придумал, что если курсанту во время сна  под ухом постоянно переливать воду из емкости в емкость, то он обязательно описается во сне, а это  будет поводом для насмешек. Хуже всего было,  когда храпуну закладывали между пальцами ног куски газетной бумаги и поджигали. А кто спал с открытым ртом, то ему в рот выдавливали зубную пасту или гуталин из тюбиков. Приколы были разные...

     Почему я так много места уделяю в своих мемуарах Котелевскому Виктору  Федоровичу.  Да потому, что Котёл,  как и картушка в вестибюле ЛМУ, такой же непреложный атрибут училища. Был он курсантам не самым лучшим другом, но на то и щука в реке, чтобы карась не дремал.  А нам совсем нельзя было расслабляться!

     Котелевский: «Вы что, курсант, самый умный?!»  Курсант запинающимся голосом: «Кто?...  Я?...»  -  «Ну,  не я же!!!»
Котелевский: «Так, а почему у нас свет не горит??»  Кто-то отвечает  из толпы: «Наверное,  потому что он выключен».

      Пятый курс  перед выпуском.  Утро, похмелье после трехдневного блудника. Заходит нетрезвый  Котёл в кубрик.... Казаков Саша, который тоже спал с похмелья,  и  имел сильную щетину. Котёл,  видя заросшее с бодуна лицо,  начинает спрашивать: «Так, товарищ курсант Казаков, а почему вы не бриты?»   Казаков  отвечает: «Наверное,  потому, что я только что проснулся и не успел ещё побриться!»
- «Казаков, а вы знаете, что за этот проступок вы можете быть наказаны отчислением, строгим выговором от начальника училища  с  последним предупреждением об отчислении, выговором от начальника ОРСО,  2-мя внеочередными нарядами или нарядами на  хозработу. Как вы думаете, чего вы заслуживаете?»  -  « Наряда на работу»  - «Я наказываю вас властью командира роты 2-мя нарядами на работу. Исполнить в  месячный срок и доложить! Доложить мне лично».  Казаков  - Котлу: «Дмитрий Фёдорович! Мы ведь через неделю уже выпускаемся из ЛМУ.  Естественно, я забиваю на вас болт, но предлагаю вам лучше выпить со мной и опохмелиться. Вам ведь тоже тяжело».  На том,  и порешили… Выпили литр водки,  и стали друзьями.

     Выражения курсантов:  «Отсутствие всякого присутствия» - Лабутин Паша;  «Держите руку на пульсе увольнения» - Диденко Саша; «Стою на асфальте в лыжи обутый, то ли лыжи не едут, то ли я ****утый» – Лукьянов Сергей;  «Можно Машку за ляжку и козу на возу» - Дагадин Саша.

     Из объяснительной курсанта Бутенко Валерия командиру роты Полякову В.И.: «Я не заметил проходящих мимо меня девушек на КПП, так как они были одеты в морские бушлаты».

     Выражения Котелевского: «Стоя в строю,  вы должны здороваться с начальством так, чтоб ваши слюни летели на спины товарищам».  -  «Драить палубу будете отсюда и до отбоя!»

     Входит Котёл в кубрик. Видит на подоконнике сухарь. Заключает: «Хлеб - огурец - водка - женщины - разврат - УБРАТЬ немедленно!»

     Котелевский В.Д., капитан 3 р., начальник ОРСо (1967-1972).  Он был в ЛМУ в 1960-1962 гг., когда сняли военную кафедру.  Когда я поступил в ЛМУ осенью  1963 года,  КОТЕЛЕВСКОГО уже не было. Нас опекал  сначала Костин, а потом Поляков  В.И.  Котелевский снова появился в ЛМУ в начале 1966 года.  Когда мы вернулись с годичной практики, летом 1967 года, он уже был начальником ОРСО.  Был Котёл нормальный мужик,  но строгий! Приборку проверял белым носовым платочком!

     Помню и других командиров: Кудрявцев Николай Николаевич, Симацкий Константин, Филимонов...

     Первый курс, утро, время - 9.20-9.30. Наш командир по кличке «Костин-Баба»  заходит в роту после построения. Пошел по колбасе. Я с испуга  под кровать забрался. Валя Кустов в рундук. Дверь  открывается... тишина... (надо было видеть наши лица!)  Пытаемся  не дышать. Слышу пару шагов. И вдруг резко передо мной появляется голова  Костина. И смотрит на  меня, как будто ждет что-то. Вылезаю медленно  из-под кровати! – «Где второй боец?» -  спрашивает Костин. Я ему отвечаю, что учится он... Молчание, разворот на два шага к рундуку. Костин открывает рундук.  Шинель висит... Заглядывает в рундук, поворачивает голову вправо, где спрятался Валя Кустов...  и спрашивает... «Самообучением курсант Кустов здесь занялся?» Я задыхаюсь от смеха, а Валя пытается вылезти из узкого рундука. Но, командир,  запихивает его обратно в рундук, предлагая Вальке  остаться там навсегда...  и там же,  написать ему подробнейшую  объяснительную. -  «Живёте тут,  как свиньи в берлогаx!»  - были последние слова Костина-Бабы.

     Материальное положение курсантов было довольно жалкое – стипендия 6 рублей. Конечно, мы были на полном государственном обеспечении, но кому из нас тогда не хотелось купить лишнее мороженное, шоколадку или  сходить в кино. Но нас   в те годы,  очень здорово  выручали девушки, которым  хотелось выйти замуж за будущих капитанов. Они хорошо это понимали, брали на вооружение свои мысли… В  большинстве своём,  они  уже зарабатывали сами, и естественно, мы не отказывались, когда нам покупали билеты в кино, или приглашали к себе в гости, а на праздники мы вообще отрывались по-полной - какая девушка не мечтала пригласить в гости курсанта.

     Мы старались также внести свою лепту в наш скромный курсантский бюджет - чистили улицы, разгружали вагоны с цементом, овощами и фруктами, некоторые даже торговали пирожками на Московском вокзале. Жарко, пыльно, всё чешется, пот заливает глаза. Но мысль о том, что по окончании разгрузки  сразу получишь рублей 15-20,  грела душу, и давала силы не бросать работу.

    В училище очень развит был, по тем временам, спорт. Были свои футбольная, волейбольная, баскетбольная команды, которые достаточно успешно выступали на городском уровне. Была и команда тяжелой атлетики, велосипедная команда, команда легкоатлетов, боксёры, которые не раз занимали призовые места на городских соревнованиях. Я и сам занимался спортом – тяжелой атлетикой, боксом, лыжами  и классической борьбой.

     Вот как вспоминает о спортсменах училища Писарев  Виктор Аверкиевич – начальник РТО: «Я приехал в ЛМУ в 1953 году и работал там до 1970 года преподавателем радиотехнического отделения, потом начальником этого отделения, был там секретарем партбюро, года три.  Училище хорошее, готовило оно практически две специальности... радистов и судоводителей. Радисты почти все практически плавали,  и за эти годы их  столько выпустилось... я боюсь сказать... больше тысячи конечно... очень многие в Балтийском пароходстве плавали и в других... Распределение было практически по всей стране... Приезжали представители из разных пароходств и приглашали к себе работать...

     А спорт в ЛМУ был в большом почёте.  В училище старались брать ребят, которые имели разряды какие-то, ну мастера спорта... хотя экзамены они не очень-то и сдавали... Вступительные экзамены они, конечно,  сдавали, но чаще всего на троечки... Но когда в день зачисления, собирались все... и представители райкома бывали... ну перечисляют по баллам сначала отличников и так далее ... Потом выступал Ковальчук В.С. и говорит... – «Вот есть такие перворазрядники» - и дает список... ну человек десять, которые сдали на троечки, но имеют такие спортивные заслуги, там не только боксеры были... и волейболисты были, но больше боксеров... и вносится предложение – принять их вне конкурса... тяжесть,  мы их зачисляли».
 
     Курсант Тружеников, когда его спалили спящим на КПП, писал так свою объяснительную командиру:  «В связи с магнитными бурями я присел полежать на несколько минут и уснул нечаянно».

     Курсант Орлов Володя (Моня), расплывшись в улыбке, говорит командиру: «Доброе утро товарищ капитан 3-го ранга!»,  на что получил исчерпывающий ответ:  «Утро добрым не бывает! А особенно тогда,  когда я вижу твою мерзкую рожу!»  С тех пор Моня держал своё настроение при себе.

     Капитан 3 ранга: «Построились, как западногерманские проститутки с гениталиями наперевес! Устроили на камбузе набег татаро-монгольских ковчегов на водокачку!»  (воспроизведено дословно курсантами ЛВИМУ, так как было записано на диктофон).

     «Ты конечно, Сухов,  молодец - вахту несешь хорошо, замечаний нет, дежурный офицер замечаний  тебе не делал. В общем, нормально все...»
Потом неловкое молчание пару мгновений  и за ним фраза: «Но, ты такой рас****яй! И кубрик у тебя - берлога, и все построения  ты просыпаешь! И вообще,  надо тебя  гнать сраной метлой из ЛМУ!».

     Танцы. Мы мечтали о первом выходе в свет! Перед праздниками в училище обычно давался большой праздничный концерт с последующими танцами, которых мы так ждали, мы были молоды, нам хотелось любить и быть любимыми, а при полном параде перед нами не может устоять любая девушка…

     Духовой оркестр — предмет гордости каждой из мореходок. Ребятам, умевшим играть на духовых инструментах, барабанах и литаврах, при поступлении в училище делалось послабление. А для того, чтобы они лучше дули в свои трубы и колотили в барабаны, им выдавался доппоёк в виде сгущёнки.

     Начались танцы, играл наш курсантский духовой оркестр, мы стояли группкой, молодые, смущённые такой праздничной атмосферой и гордые тем, что мы уже взрослые, при полном флотском параде. Зал наводнили девушки, такие молодые, красивые, глаз не оторвать! Мы не знали ещё как себя вести, как подойти и пригласить девушку на танец, а перед нами уже неслись пары - это «умудрённые» опытом старшекурсники разобрали всех невест, пока мы переминались с ноги на ногу!

     И вот объявили «белое танго», приглашают девушки! Мы все замерли с бьющимися сердцами, ожидая ту, которая подойдёт и пригласит на танец. Я уверен, такое было не только со мной. Нам всем, во всяком случае, большинству, поступившим в училище, было по 16-17 лет. Ну, какой у нас был любовный опыт обращения с девушками? Да никакой. Мы все ещё были школьниками, может, кто и влюблялся, провожал несколько раз своих девушек, но в основном все мы были зелёные мальчишки, теперь курсанты первого курса Ленинградского мореходного училища!

     В нашей «бурсе» в 1965 году по воскресеньям, в актовом зале начали проводить танцевальные вечера. На танцы приходили в основном одни девушки, так как парней, своих некуда было девать. Записался в этот танцевальный кружок и я. У нас был очень приличный, по тем временам, вокально-инструментальный ансамбль. Ребята использовали репертуар уже известных в Союзе «Голубых гитар», «Самоцветов», «Весёлых ребят» и даже «Битлов», а также некоторые ребята из нашего ВИА (Диденко Саша, Карасёв Ира, Щипков Коля»  исполняли и свои собственные песни, — стихи и музыку сочиняли сами. Девчонки валили к нам на танцы целыми табунками и стайками. Единственным неудобством было то, что окончание танцев совпадало с окончанием увольнения у курсантов. Поэтому провожать девушек приходилось уже в самоволке.

     Такой вот угрюмой, беззвёздной и безлунной ночью, нацеловавшись всласть со своею подружкой,  я  проводил её после танцев домой, и  возвращался из самоволки в училище. Подходя к родному училищу, раздумывал я как бы половчей проскользнуть мимо дежурного офицера и вахты. Как быть?  Приблизившись к центральному корпусу, я даже не поверил своим глазам. Над урной у входа  поднимались клубы дыма и плясали языки пламени. Вот оно моё спасение!  Быстро открыв дверь и ворвавшись на КПП училища, где мирно подрёмывала вахта,    я зверски заорал во всю мощь своих лёгких и голосовых связок: «Пожар! Пожар! Горим!»,  и  непечатными выражениями призвал вахту срочно поднять боевую тревогу и  гасить пожар. Пока вахта спасала училище от пожара, я быстро пересёк вестибюль и скрылся в своей роте.

     «Пошли курсанты в увольнение. Стоят два старшекурсника перед училищем и решают: – «Ну, куда сегодня? По пиву или по бабам?»
Один предложил монетку кинуть: – «Если орёл"– то пойдём по пиву, "решка" – по бабам!»
Тут к ним подходит второкурсник: – «Ребята, а когда же вы в театры, в музеи ходите?»
–«А-а, салага, это когда монетка на ребро встанет!»

     Недалеко от нашего училища, на проспекте Обуховской обороны, на улице Ткачей и, вообще» в Невском районе,  были различные комбинаты и фабрики, на которых работали девочки, девушки, женщины,  и их было немало. И вот эти тысячи молодых, незамужних девиц, конечно, мечтали подружиться с курсантами - молодыми, перспективными, которые могли обеспечить им в будущем интересную и безбедную жизнь. Вот поэтому, когда в училище по субботам устраивались танцы, то девушки просто осаждали, если не сказать больше, -  штурмовали наше заведение.

     Проход на территорию училища был только через проходную, но были случаи, когда они лезли через забор, через окна туалета, - их ловили и выпроваживали назад. Теперь, по прошествии многого времени, мне искренне жалко этих девчушек. Они хотели тоже радоваться со всеми, так призывно звучала музыка из зала, такие статные и красивые были ребята в этом зале…

     Когда мы дежурили на проходной, перед ней на улице тоже толпились девушки и просили провести их в зал. Ну, у кого не могло дрогнуть сердце, когда на тебя смотрели милые, умоляющие глаза, и мы проводили их, таких настойчивых, в их простом желании приобщиться к празднику жизни!

     Но были и другие случаи приобщения молодых ребят-курсантов к дружбе с ткачихами. Уже на первом курсе  нас собирали в актовом зале и рассказывали, как милые девушки насиловали курсантов. Где-нибудь в пустынном месте, обычно в районе стадиона, заманивали молодого парня, потом появлялось ещё несколько жаждущих мужской любви девушек. Парня связывали, а потом капроновой  ниткой перевязывали яички, чтобы он не заканчивал раньше времени. После этого усаживались на него по очереди и получали своё удовольствие, кто и сколько хотел.

     Конечно, после такой любви некоторые ребята становились инвалидами, смертельных случаев не было, а жаждавшие такой любви девушки,  получали тюремные сроки. Таких случаев были единицы, но они были. А вот когда в училище приходили беременные девушки с требованием, чтобы негодяй-курсант женился на ней, было гораздо больше. Альтернатива была одна - женишься, остаёшься и учишься дальше, отказываешься - немедленное отчисление из училища. Отказников жениться я что-то не припомню, а вот ранних браков было много, в числе  этих «счастливчиков» оказался и я. Ну не было у многих курсантов настоящего сексуального опыта, не было, зато была гиперсексуальность, подогретая разговорами в кубриках умудрёнными, более старшими нас по возрасту, однокашниками. Так оно и было, мы-то помним!

     В заключение, моих и чужих рассказов о курсантской жизни, надо вспомнить об училищном докторе, кабинет которого располагался на первом этаже общаги. Звали доктора Василий Иванович, но не Чапаев – это помню точно. Внешне он  и был похож на Айболита из детских книжек Маршака. Если к нему подходили два курсанта, один из которых жаловался, что у него болит живот, а второй жаловался на боли в голове, Василий Иванович доставал из кармана своего халата одну таблетку, ломал ее пополам и давал по половинке каждому заболевшему, одному от живота, другому – от головы. Но вспомнил я Айболита в связи с одним случаем, который произошел с курсантом из нашей роты.

     Как-то раз,  Валя Курилов  поспорил с Серегой Лукьяновым, что он  свободно может заглотить целую лампочку. Надо  сказать, что самым выдающимся элементом на лице Курилова был его рот, который, казалось, пересекает всю его физиономию от уха до уха. Несмотря на столь выдающуюся «хлеборезку»,  Лукьянов Сергей (Мочало) сильно сомневался, что в рот человека можно затолкать обычную 100-ваттную лампу накаливания, а потом успешно ее  оттуда достать.

     Пари было заключено по всем правилам, - на бутылку водки и  при всех свидетелях нашего кубрика. Выкрутили из верхнего светильника одну лампочку и передали ее Курилову. Валя максимально раскрыл свой рот и с видимой легкостью затолкал в пасть лампочку целиком, наружу торчал только цоколь. Торжествуя, Валька  показал результат всем присутствующим, и когда Серёга признал свое поражение, победитель попробовал вытянуть лампочку за цоколь наружу. Но что-то пошло не так, как он рассчитывал. По мере того, как до его сознания стал доходить тот факт, что извлечь лампочку изо рта значительно труднее, чем вставить, глаза Курилова принимали совершенно округлый вид. Получалось, что на лице испуганного Курилова,  остались только два круга от его глаз, а чуть пониже, – ещё один  круг от торчащего изо рта цоколя лампочки. Секунданты тоже поняли, что Валя достать лампочку сам уже не сможет… Все стали давать ему разные советы: попытаться языком перекрыть горло, чтобы,  если лампочка вдруг лопнет, то в глотку не попали бы осколки стекла. Потом,  поняв абсурдность своих предложений, но зная, что Валька большой любитель выпить,  мы стали предлагать  ему  уже две  бутылки водки, только бы он достал из своего рта эту чертову лампочку. Когда и эти предложения не привели к положительным результатам, мы всем кубриком повели Курилова на первый  этаж  -  к Василию Ивановичу.

    Не знаю, что там сделал наш Айболит, вероятно в его практике уже встречались подобные случаи, но он снял спазм, сковавший челюсти Вали Курилова и через пятнадцать минут вся  счастливая толпа вернулась в роту, ведя под руки ошалевшего от радости Вальку,  и неся злополучную лампочку отдельно от него, как сувенир. Больше в нашей роте никто задатков троглодита не проявлял. Но, вся рота вспоминала об  этом курьёзном случае  ещё очень долго.
     В январе-феврале 1968 года, после возвращения со штурманской практики, мы все стали готовиться к Госам – государственным экзаменам.  Согласно традиции, уходящей корнями в историю российского мореплавания, на каждом судне или корабле должен иметься специальный, так называемый представительский запас спиртного и закуски. И при общении с береговыми властями, а также лоцманом, по окончании ими исполнения своих служебных обязанностей, капитан судна или корабля просто таки обязан пригласить их выпить  и закусить чем Бог послал.

    Традиция эта свято соблюдалась и в нашей «бурсе». Обычно, из поколения в поколение передаётся раз и навсегда заведенный в ритуал. Так было и в мою бытность… Две последние месячные стипендии складываются всеми  в кучу, и на них старшинами  закупается выпивка и закуска. В ночь перед первым госэкзаменом обносится ближайшая клумба. Цветы ставятся на стол, перед комиссией, а всё остальное заносится в лаборантскую той аудитории, где будут проходить экзамены. Там же  сервируется  и стол «а ля фуршет». Бессменными распорядителем фуршета являлись  уважаемый  курсантами лаборанты, на  которых возлагалась вся организация  подготовки к сдаче Госэкзаменов.

     Программа — произвольная - каждый член комиссии может зайти, когда ему вздумается, в лаборантскую, хлопнуть рюмку, закусить, выкурить сигарету, если он курит и вернуться обратно. Повторы — неограниченны.  На одних это действует успокаивающе, других же наоборот, — тянет задавать неуместные дополнительные вопросы отвечающим курсантам.
Но ничего не поделаешь; традиция есть традиция,  и нарушать её мы не можем, — нас просто неправильно поймут, так как народ в комиссии, — настоящие морские волки.
Главное событие нашей, недлинной пока ещё, жизни происходит в течение одной недели и кажется одним сплошным кошмарным сном.

Первый курс: Ну все, выгонят. Выгонят…
Второй курс: А может, не выгонят? Да нет, выгонят…
Третий курс: Ну, теперь не выгонят…
Четвертый курс: Ну точно, не выгонят…
Пятый курс: Пусть только попробуют!!!

     И вот, наконец, пришло оно, большое как глоток, то к чему мы шли три года, пролетевших, правда, как три дня. Последний шторм, последний шквал и вот вконец истрёпанные ГЭКом  мы, не веря своим глазам, видим на горизонте долгожданную гавань среднего технического образования. Мы скоро станем дипломированными  судоводами.

     Эти февральские, последние дни в училище тянутся мучительно долго. Теперь настала очередь поиграть в рулетку с самой госпожой Судьбой.

     С завистью и восхищением смотрели мы в своё время на щеголеватых красавцев, — курсантов выпускного курса; стройных, подтянутых, в ладно, как перчатка на руке, сидящей на них парадной форме, с пятью золотыми шевронами на левом рукаве фланелевки. А каким чудом нам казались их фуражки! Нет, это не мичманки, а «Мицы».  Настоящая курсантская  «Мица» - это почти адмиральский головной убор! Длинный лакированный мягкий козырёк, витой золотой жгут, прикрепленный спереди к околышу, круто изогнутые поля равные по площади вертолётной площадке.

     Откуда же это чудо? А вот откуда! Если дойти до середины Суворовской улицы, а затем повернуть в переулочек, поднимающийся к зданию драмтеатра, то с левой стороны увидишь крохотную фуражечную мастерскую. В ней и сидит волшебник, — старый мастер-еврей, который и сотворяет эти произведения искусства. Согласно курсантской байке именно у него и заказывают свои фуражки даже космонавты. Здесь «Мацы», начиная  с 4 курса ЛМУ, заказывал себе и я.
 
     Да, выпускники — это белые лебеди. Мы же ещё гадкие утята, которым только предстоит превратиться в лебедей. Они нас практически не замечают. В училище нет дедовщины, но мы для них, вроде, как и не существуем. Поэтому считается верхом неприличия обращаться к старшекурснику с каким-либо вопросом, если он сам тебя о чём-нибудь не спросил.
     А у местных красоток Питера  имелся свой квалификационный справочник нашей котировки, в зависимости от курса: Первый курс — «без вины виноватые»; Второй — «ни рыба — ни мясо»; Третий  — «весёлые ребята»; Четвёртый — «подходящие женихи»; Пятый курс — «позор неженатикам!»

     Удачи Вам, счастья и здоровья! Пусть светит им счастливая звезда и верным будет курс в морском просторе. Наш третий тост сегодня и всегда: «За тех моряков, за тех, кто в море!» Есть дух! В нас его не убили! И тост мой сегодня таков:
Семь футов, друзья Вам под килем! За флот и его моряков.

     01 марта 1968 года закончилась наша курсантская интересная, насыщенная разными событиями и весёлая жизнь, которую мы никогда уже не забудем. Мы получили путёвку в новую, более взрослую и осмысленную  жизнь. Ребята разъезжались по разным морским городам Советского союза: кто на Дальний Восток, кто в Архангельск, а большинство осталось в родном уже нам Ленинграде. А 23 курсанта, получив диплом об окончании ЛМУ устремились на Север – в Мурманск.

    «Пора, пора, уходит судно  в море. Готовы птицы улететь на юг. А мы на север, в наш суровый Мурманск! Далёкий город -  за Полярный круг. Город, где всегда кого-то ждут, где всегда кого-нибудь встречают, все дороги к берегу ведут, Мурманом наш берег называют».

     Однажды после водки, Бог создал мореходку, Адам её курсантом первым был. Он ничего не делал, ухаживал за Евой, и Бог его стипендии лишил. От Евы и Адама
пошли курсанты-хамы, тот самый жизнерадостный народ, что любит мореходку, меняет всё на водку и по субботам часто горько пьёт. То с севера, то с юга  приносят ветры друга, то мачта, то труба мелькнёт в порту. И вот на берег сходят курсанты-мореходы, а через час они уже в спирту. Так выпьем же, лихие, за кадры отставные, когда, и где, и сколько - всё равно! За тех, кто форму носит, погон себе не просит, а завтра, может быть, пойдёт на дно.

      Ну, вот! Почти уже семь десятков жизни за спиной! Их груз на плечи давит ощутимо. Вся голова покрылась сединой! Как быстро годы пробегают мимо. Давно ль авральный звон тебя срывал и ты взлетал по вантам на фок-мачту. Давно ли накрывал девятый вал суденышко в твою ночную вахту. Здесь хорошо припомнить, опершись о пал швартовный, на краю причала, как вышли в море, словно вышли в жизнь, как нас волна впервые закачала. Жизнь состоит из встреч и из разлук. Мы это лучше многих понимаем. Так будь здоров, наш старый, верный друг! Мы за тебя бокалы поднимаем.

Я пью за штаги, ванты, за тали, топенанты, за весь набор немудреных снастей:
За ноки и за шкоты, за гроты и за фоки - я измозолил руки до костей.
За талрепы, брезенты, за все чехлы и тенты, помытые матросскою рукой.
За выстрелы, оттяжки, моторы, перетяжки, за прелесть моей дамы молодой.
За рокот океана, за душу капитана, которую сам черт не разберет.
За весла и за шлюпки, за Шмару в стильной юбке,  которая манит, но не дает.
За боцманскую глотку, за Балтику, Чукотку, куда бы нас душа морская занесла.
За шкентели, за гаки, за честность моей сраки, которая ракушкой поросла.
За кнехты, кранты, клюзы, за дамские рейтузы, за прядь любимых золотых волос.
За парус, за рангоут, за стрингер, за шпангоут –  я, братцы, поднимаю этот тост!

Пока всё!  До новых встреч!