Валентина. Часть 1. Записки про детство

                Памяти моей бабушки Семёновой Валентины Фёдоровны.

                От автора:

Всё, изложенное в этих записках, - воспоминания моей бабушки, написанные от первого лица, однако есть и художественные дополнения, без которых повесть не могла бы полноценно существовать. Взявшись за описание бабушкиной жизни, я обнаружила, что знаю только про её детство, потому что про другие отрезки жизни она рассказывала очень мало и даже как будто неохотно. Возможно, это связано с тем, что как правило в детстве остаются самые яркие впечатления и ощущения жизни, острее чувствуется этот мир с его очарованием, красотой и… несправедливостью. Он противоречив, как и сама жизнь, но вместе  тем настолько прекрасен, что мы любим его всей душой, и ни за что не променяли бы на другой, даже менее безмятежный. И я чувствую, что обязана сохранить то, что осталось от бабушкиной жизни, и поведать об этом другим людям.

                Щелканова М.А.

Вместо предисловия

Приближаясь к концу, мы всё чаще думаем о начале. Наверное, именно поэтому я всё чаще вспоминаю своё детство. В размышлениях мечты вытесняются воспоминаниями. Думаю, это вполне естественно. Семьдесят пять лет - это огромный срок, три четверти века, но пронеслись все эти годы так быстро и незаметно, как будто всё это был один только сон, и я после пробуждения, снова вернусь в молодость, юность или детство.

Однако всё иначе, от чего временами становится и больно, и страшно. Хотя человек так устроен, что он почти всё время осознаёт себя бессмертным. Мы не то, чтобы хотим жить вечно, нет, такая перспектива нас тоже пугает, но мы не замечаем, что с каждым днём неумолимо приближаемся к концу. Почему? Тогда жизнь потеряла бы всякий смысл в своей стремительности и движении вперёд. Но иногда мы серьёзно задумываемся о том, что каждый час первый и последний в нашей жизни, и этого часа уже не будет. Будут другие, может быть, даже похожие часы, но не этот. Впрочем, в старости есть свои плюсы: привыкаешь к тому, что жизнь идёт на убыль с каждым днем, хотя и отказываешься порой в это верить.
 
Самое страшное для человека - уйти в небытие, не оставить ничего за свою жизнь, никакого следа, который бы продлил короткий срок земного существования. Именно поэтому я хочу оставить хотя бы свои самые дорогие воспоминания в этих записках. Где-то я читала, что про каждую жизнь можно было бы снять фильм, но тогда не нашлось бы столько зрителей. Что ж, я и не претендую на них, этих зрителей, я просто хочу остаться здесь хотя, в этой жизни хотя бы в этих словах. И если кто-то прочтёт мои записки, то там, на небесах, я буду счастлива.
Возможно, кого-то они заставят иначе взглянуть на этот мир и свою жизнь и тогда будут полезны. Или нет? Зачем я вообще их пишу? Я не знаю, но чувствую, что это необходимо. Вопрос только: кому?

Так что, дорогой читатель, не будь слишком строг к тому, что ты прочтёшь в этой правдивой повести, здесь самые яркие и острые воспоминания моего детства, а это, наверное, самая значимая часть жизни любого человека.

                Семёнова В.Ф.

Глава 1

Я родилась 13 февраля 1939 года. Мама рассказывала, что в тот день на улице была чудесная погода: дул сухой ветер, а равнина, покрытая коркой белого хрустящего снега, сверкала под лучами холодного зимнего солнца. С самого детства я невольно полюбила месяц своего рождения. В феврале и дышится легче, и настроение становится особенным, и мысли очищаются от всего дурного. Для меня это месяц, когда природа уже чувствует, что скоро переживёт зиму, но ещё не становится капельно-сырой, как в марте. Каждый год я с нетерпением жду этого месяца, чтобы окунуться в атмосферу пушкинского «Зимнего утра».

Я стала четвертым ребёнком в семье, а Тавда - моей родиной. Наверное, вы ничего не знаете об этом небольшом городе Свердловской области, но это не страшно: я вас познакомлю. Тавда стоит на берегу реки с тем же названием. Весной река, как ей и положено, разливается, грозя наводнением, летом же она принимает мальчишек и девчонок, которые плещутся в её теплой воде; нередко и взрослые оказываются неравнодушны к этому веселью. Впрочем, обыкновенно у взрослых полно работы, и им не до игр и шалостей, такой уж они народ. Я помню свой родной город таким: дети всегда толпами гуляют и играют, что-то придумывают, все знают друг друга, всегда шумно и весело.

Именно в этом городке мне суждено было родиться и прожить первые шестнадцать лет своей жизни, пока судьба не начала меня бросать из одного конца страны в другой. Должна сказать, что, несмотря на все трудности и лишения, моё детство было по-настоящему счастливым. Наверное, это оттого, что дети вообще более открыто воспринимают этот мир и умеют быть счастливыми, а потом взрослыми об этом забывают. Так чаще всего бывает. Думаю, именно поэтому злых детей не бывает (во всяком случае, я не встречала; избалованных, капризных, да, но злых ни разу), а вот взрослые частенько оказываются чем-то обижены в этой жизни, вот и злятся на неё или на себя, кто их знает!

Моё появление на свет стало неожиданностью для семьи. Родители уже были старыми по тем временам (маме в тот год исполнилось 40 лет, отцу – 47) и не ожидали детей, но я всё-таки родилась.

Врачи сначала ошиблись: думали, что у мамы двое детей будет – мальчик и девочка. Ира с Володей скакали по улицам и кричали: «Вовке – мальчишка, Ирке – девчонка», а мой отец страшно испугался, потому что в семье и так уже было трое детей, на которых едва хватало зарабатываемых им денег. Но родилась одна я, хотя и этого было немало. Мои братья, Володя и Алексей, и моя сестра Ира души во мне не чаяли. Я стала самым любимым ребенком в семье; если бы была такая возможность, меня бы больше всех баловали. Но моя семья была самой нищей, и родители едва концы с концами сводили. Однако до начала войны мы жили вполне счастливо. Я совсем не помню того времени, но его сохранил Алексей в своих дневниках. Много позже, когда я нашла его дневники, я прочитала о том, как мы жили, какой была наша семья во время моего младенчества. Брат писал о нашей обыкновенной жизни, о своей учёбе в школе, об отце. По крови Алексей не был сыном папы: его отец умер, когда Лёня ещё не родился, то есть папа взял маму, когда она была беременной, а к Алексею он относился, как к родному сыну.

Когда я родилась, братья и Ира уже училась в школе, отец их воспитывал. Братьев ругал, даже лупил, чтобы они старались, причём ни тому, ни другому спуску не давал и воспитывал их совершенно одинаково. Любил папа всех и заботился тоже, но очень часто нас покидал ради казацкой воли, так что мы оставались только с мамой, которая всеми силами старалась зарабатывать деньги ради нашего существования.

Глава 2

Вольный казацкий нрав моего отца зимой 1943 года погнал его в Свердловск. Там он снял комнату и послал маме письмо, в котором писал ей, чтобы она продавала дом и ехала к нему с детьми. Мама, конечно, послушала его, потому что иначе поступить не могла. Мне тогда было четыре года, но я отлично помню, как мама бросила всё, за бесценок продала дом и вместе с нами поехала к нему. Что могли, взяли с собой, хотя и вещей-то у нас почти не было. Днём мы выехали, и уже вечером ступили на землю нашего нового города.

Снегопад был ужасный: хлопья белого крупного снега нещадно слепили глаза, летели на тёплую кожу лица, шеи, рук. Папа нас встретил, и мы все вместе приехали в комнату, которую он снимал.

Хозяин квартиры, человек полный, в годах, с блестящей лысиной, обрамлённой короткими белыми волосами, встретил нас с большим недоумением. Видимо, он не ожидал такого количества «гостей».

- Фёдор Дмитриевич,  мы так не договаривались, - обратился он к папе. – Уговор был, что ты живёшь здесь один. А это что такое? Не только бабу привёл, так ещё и детей целую кучу. - Можно, мы хотя бы переночуем здесь? Уже поздно, и мы вряд ли так быстро найдём квартиру.
- Нет-нет, уходите сейчас же!

Папа взглядом обратился за помощью к маме, но она только в растерянности смотрела то на него, то на хозяина квартиры.

- Хорошо, мы уйдём, - сказал отец. – С этими словами он скрылся в комнате и почти сразу вернулся со своими вещами. Хозяин кивнул и выпустил нас из квартиры.

На улице поднялась метель. Мелкие частые снежинки закрывали собой почти всё вокруг, а сугробы намело по колено. Мы молча шли за папой, который знал ещё несколько адресов, где нас могли бы принять хотя бы на ночь. Идти было тяжело: ноги всё время вязли, а снег закрывал всё вокруг, к этому бушевал сильный ветер, так что мы с трудом различали дорогу.

Наконец папа остановился перед одним из подъездов двухэтажного дома и открыл дверь. Мы поспешили войти внутрь. В подъезде было тепло и сухо. Папа начал подниматься по лестнице, а мы двинулись за ним. Меня уже еле ноги несли, но шла я пока сама.

На втором этаже папа позвонил в одну из дверей, и вскоре она открылась. На пороге появилась непричёсанная женщина в грязном сером халате.

- Что вам здесь нужно? – Грубо обратилась она к нам.
- Насколько мне известно, вы комнату сдаёте, - начал папа.
- Да, сдаю, но сегодня у меня всё занято, приходите в другой раз.
- Нельзя ли нам постелить хотя бы где-нибудь в коридоре? Мы мешать не будет, а утром уйдём.
- Места нет, говорю же: приходите в другой раз. – И с этими словами она закрыла перед нами дверь.
Папа заметно сник. Видимо, он рассчитывал именно на эту комнату.
- Ладно, - сказал он со вздохом. – Пойдёмте, есть ещё одно место.

И мы снова были вынуждены идти на улицу, мёрзнуть и закрывать лицо от снежного ветра. Ноги меня уже не слушали, и в какой-то момент я начала запинаться. Алексей это заметил и взял меня на руки, так я и уснула на его руках, а проснулась от громкого и резкого голоса. Это говорила женщина, хозяйка квартиры, в которой мы потом и остановились:

- Но кормить я вас не буду, - говорила женщина. – Ладно, поздно уже, так и быть, оставайтесь, но утром вам придётся уйти.
- Конечно, - соглашался папа. – Мы уйдём, не волнуйтесь.

Нам постелили на полу в одной из комнат, так мы и уснули все вместе, а на утро хозяйка квартиры разрешила нам остаться, потому что у неё съехал кто-то из жильцов, и освободилась ещё одна комната.

В Свердловске мы прожили совсем недолго, несколько месяцев, а потом снова вернулись в Тавду, чтобы жить как прежде. Но по-прежнему никогда и ничего не бывает.

Глава 3

Я не помню, как началась война. Когда я стала осознавать себя, мне казалось, что она была всегда. Мы жили в Тавде, небольшом областном городке, и конечно, всех её ужасов не видели, но и нам было непросто. Алексей начал работать в военкомате, откуда узнавал все новости и рассказывал потом дома. Папа был уже стар для службы. Мама начала подрабатывать в больнице, стирая грязное бельё.

С войной пришел голод. Мама всегда старалась в первую очередь накормить папу, потом братьев, нас с Ирой, а себе уж что оставалось, если оставалось, конечно. Володе и Ире в школе давали по кусочку хлеба. Володя всегда приносил домой, чтобы поделиться с мамой, а Ира просто физически не могла этого делать. Мама обижалась, на неё, но сестра ничего не могла сделать. Она мне много раз жаловалась:

- Ты знаешь, я и хочу принести хлеб домой, но не могу: по крошечке съедаю его.
Мама изо всех сил заботилась о нас, однако голод взял своё: я заболела рахитом. Я превратилась в огромный живот с тоненькими ручками и ножками, страшнее сложно что-либо представить, а ведь в то время мне было всего три года.

Из-за недостатка витаминов меня поразила эта болезнь, и единственное, что можно было сделать, - это отдать меня в другую семью, где была бы корова. Мне повезло: меня согласилась взять тётя Оня. У них с дядей Трошей своих детей не было, а чтобы ухаживать за хозяйством, нужна была веская причина, поэтому мои будущие приёмные родители с радостью согласились меня взять. Так у меня появилась новая семья, в которой меня очень любили, кроме того я всегда могла видеться с мамой, папой, сестрой и братьями. Впрочем, я была ещё совсем маленькой и ещё мало что понимала, но с первого дня очень скучала по маме.

У тёти Они меня поили молоком, кормили, одевали, заботились обо мне. Вскоре стараниями моих приёмных родителей я излечилась от рахита. Наверное, это было первым моим чудесным спасением от смерти.

Глава 4

Современным детям, наверное, трудно представить, что у нас почти не было игрушек. Да, делали тряпичных куколок, приспосабливали старые ненужные вещи, но всё это было не то. Настоящая же, скажем, куколка была редкостью, и только сравнительно обеспеченные семьи могли себе позволить достать и подарить её ребёнку.
Такая куколка была у Верки. Меленький пупс, размером с детскую ладошку, не больше. Она всегда показывала своё сокровище, чем вызывала у меня жгучую зависть. Вообще это чувство редко приводит к чему-то хорошему, но в детском возрасте оно губительно для эмоционально неокрепшего и несформировавшегося человека. Моя зависть заставляла меня мучиться острым желанием обладать точно такой же игрушкой. Для взрослого человека это покажется нелепостью, глупостью, которая недостойна никакого внимания. Но не для ребёнка. Мой мир тогда был гораздо меньше, поэтому такая мелочь могла сделать меня (да и любую другую девочку на моём месте) счастливой.

Возможно, вам знакомо, как проходит жизнь в небольших городках, посёлках. Здесь все друг друга знают, детям можно бегать по всем окрестностям, и никто их за это журить не станет. И, главное, можно очень близко подходить к чужим домам. Они не совсем и чужие: ты ведь знаешь тех, кто там живёт, здороваешься с ними. Так же было и в Тавде. Я знала всех соседей, все улицы и дома. И однажды это сыграло со мной злую шутку.

Во время одной из прогулок с ребятишками я почему-то отстала от остальных и оказалась одна перед окнами одного из тех многих домов, которые мы обыкновенно проходим, не замечая, поскольку они являются частью обстановки, а оттого не привлекают нашего внимания. Но меня потянуло к окну этого дома какой-то неведомой силой. На подоконнике красовалось настоящее чудо. Три ровненьких шарика на палочках, выкрашенные в разные цвета, сохли на ветру, а в них отражалось солнце. Красный, жёлтый и синий шарики не отпускали моего взгляда. «Ведь это же почти куколки! Им можно сделать юбочки из обрезков ткани или обернуть их листьями лопуха, мать-и-мачехи. Но нет! Так думать нельзя. Нельзя брать чужое!» Да, я была воспитана на этом табу: нельзя брать чужое. И поэтому я собралась с силами и оторвала взгляд от очаровательных шариков-игрушечек.

Когда догнала ребят, пыталась быть весёлой, участвовать во всех играх и забавах, но все мои мысли заполняло только одно: я хочу эти шарики. Я представляла, как играю ими, какие они яркие, цветные и красивые. Раньше всех я ушла домой, но проходить пришлось по улице, где был этот дом с невероятным сокровищем. И я их украла. Помню, как сильно колотилось сердце, когда я подходила к подоконнику, где они по-прежнему лежали нетронутыми. Мои пальцы сжали все три палочки, и я побежала так быстро, как будто за мной гналась собака или даже волк.
 
Дома пришлось прятаться и скрываться. Никто бы не одобрил моего поступка, это я отлично понимала. Ночь прошла без сна: я всё думала, что вот сейчас ворвутся соседи, найдут меня или я себя чем-то выдам.

Следующий день тоже прошёл в переживаниях, а вечером, не в силах больше терпеть муки совести и стыда, я вернулась к тому дому. Окно было закрыто, и пришлось стучать, на негнущихся ногах ждать, когда откроют дверь и потом ватным языком объясняться с хозяевами. Они забрали все шарики на палочках, кажется, посмеялись надо мной, или мне так показалось, и отпустили с миром, пообещав, что ничего не расскажут тетке. Но я всё равно ещё очень долгое время боялась, что эта тайна откроется. Что и говорить, после этого случая я ни разу в жизни не позволила себе больше взять чужого.

Глава 5

У каждого в детстве был необъяснимый страх. Что-то такое, чего ни в коем случае нельзя было допустить. Ещё совсем ребёнком я очень боялась, проснувшись утром, ступить в темноте на пол. Это было ощущение какой-то неизвестности и ненадёжности. Этот детский страх почему-то запомнился на всю жизнь. Запомнилось и то, как я по печке, а потом по лавкам пробиралась к лампе, чтобы зажечь свет.

В то утро я проснулась и, как обычно, пробралась в темноте к лампе. Когда комната осветилась, я увидела, что в комнате весь пол залит водой, и её уровень очень быстро поднимается. Мне тогда было лет пять, и я не умела плавать. Но как только вода добралась до уровня лавки, откуда-то из-за печки ко мне выплыло корыто. Я забралась в него, так и качалась над водой, воображая, наверное, себя отважным моряком и нисколько не боялась. Мне не было страшно в тот момент, скорее наоборот, мне не хотелось, чтобы заканчивалось это чудо. А вода всё прибывала. Вот уже я плавала над лавкой, ещё чуть-чуть, и моя голова почти касалась полатей. 

Помню, как снаружи раздался вскрик тёти Они, и в комнату ворвались взрослые. Она ахнула и бросилась ко мне, взяла меня на руки и прижала к себе. Не знаю, что это было: страх, что со мной что-то могла случиться или порыв её искренней любви. Но, кажется, в тот день я впервые почувствовала, что для этой женщины я – родная. Взрослые тогда очень испугались, думая, что я утонула, но меня спасло самое обыкновенное корыто.

На улице воды было очень много, и она шла прямо по траве. Казалось, что вода облизывает дороги, поля и дома, вымывает всё прошлое и зимнее, готовит Тавду к встрече с летом. И тогда страх этого природного порыва смешивался с каким-то восхищением и даже очарованием жизнью. Так наша река вышла из берегов.

Глава 6

Так я росла у чужих людей, которые заменили мне семью на целых десять лет. За это время каких только приключений не происходило в моей жизни!
 
На улице у меня было полно друзей, с которыми мы целыми днями играли, гуляли, что-нибудь придумывали и всегда весело проводили время. Однажды нас с Танькой и Наташкой отправили в сопровождении старухи Раи в лес за грибами. А мы, вместо того, чтобы собирать грибы, с хохотом и воплями носились по лесным тропкам, играли в догонялки, валялись в сухой траве и кидались старыми шишками. Старуха только ворчала на нас, но что может старость сделать против молодости? И вскоре старуха Рая смирилась и ушла на соседнюю дорожку, а мы этого даже не заметили.

Вскоре мы ступили в самую чащу леса. Просветы в листве сокращались с каждым шагом, и от этого становилось всё темнее.

- Ой, девчонки, а где старуха-то? – испуганно спросила Наташка.

Она была самой трусливой из нас, поэтому первая заволновалась, что мы можем заблудиться. Мы же с Танькой были смелые, как чертовки, поэтому сначала даже подняли её на смех:

- А ты уж по ней скучаешь? – усмехнулась Танька.
- Нет, но мне кажется, что мы ещё никогда не были в этой части леса.
- Ну и что? В одной были, в другой не были: лес везде одинаковый, сейчас мы снова выйдем к знакомым местам, вот увидишь. Но к знакомым местам мы всё не выходили, и тревога начала просыпаться и в наших с Таней сердцах. Тропинка то резко сворачивала, то огибала овраг, то выводила нас на незнакомые полянки. А когда мы совсем выбились из сил, хлынул дождь. Огромные и тяжёлые капли скатывались с листвы и падали на землю. Мы же  через несколько минут промокли насквозь. Каждый шаг по мокрой земле давался с большим трудом. Первая не выдержала Наташка и заревела. Она всё никак не могла успокоиться, и слёзы застилали её глаза, смешиваясь с каплями дождя.
- Ну что ты ревёшь? – спросила я её, чувствуя, что и из моих глаз скоро хлынут потоки.

Целый час, а то и больше мы кружили по лесу и искали выхода. Корявые старые ветки то и дело больно царапались и закрывали нам дорогу, но мы упорно шли вперёд, понимая, что выбираться необходимо, иначе мы останемся в лесу и умрём там. А когда нас встретили взрослые, мы уже ревели все: нам было по-настоящему страшно, когда мы представляли, что с нами будет, если мы не сможем выйти. Но мы вышли, выбрались. Дома, конечно, отругали, но мы и сами испугались, поэтому хорошо понимали волнения и тревоги старших.

Глава 7

Когда мне исполнилось двенадцать лет, я наконец-то вернулась домой.
Тот день запомнился мне в подробностях, как бывает, наверное, только перед какими-то самыми важными и даже судьбоносными событиями, когда взгляд зацепляется за тысячи ненужных деталей, и они отпечатываются в мозгу, плотно заседают в памяти. С самого утра я ждала маминого прихода. Есть не хотелось и даже как будто немного тошнило от еды, как бывает в моменты тяжёлого и гнетущего волнения. Я пыталась читать, садилась за уроки, бралась что-то делать по дому, но всё валилось из рук. Мама придёт, мама меня домой заберёт.

Как на грех, это был воскресный день, поэтому в школу идти было не нужно, так что дел у меня никаких не предвиделось. Целый день томительного ожидания! Конечно, можно было пойти погулять по окрестностям, но я тогда боялась, что в любой момент может оборваться эта тоненькая ниточка надежды на возвращение домой. Да и тётя Оня никак не хотела меня отпускать. Она как будто уже тогда понимала, что я впоследствии буду избегать встреч с ней. Почему? Ведь она не сделала мне ничего плохого, ведь она спасла меня от смерти. Да, спасла. Да, на целых семь лет она стала для меня вместо родной матери, и всё-таки матерью она мне не стала. Да, мы научились жить рядом, в одном доме, я приняла законы этого мира, а этот мир принял меня. Но моя душа всегда рвалась прочь из этого места: домой, домой! А настоящий дом немыслим без мамы!

За мной пришла мама, чтобы навсегда забрать меня домой. Помню тот вечер, когда тетя Оня не хотела меня отпускать, а я торопилась собирать вещи, чтобы это счастье меня не покинуло. Руки дрожали от какого-то необъяснимого волнения. Казалось, промешкай я секунду, и всё исчезнет, оборвётся ниточка, связывающая меня с мамой. Но она не оборвалась. Второпях валенки пришлось надеть на босу ногу, но это было уже не важно.  Ничто было не важно, а в голове плавала только одна мысль: «Домой! С мамой!» Скорей, скорей, скорей! Каждый шаг по ночной улице отдавался во всём теле. Ноги почти не чувствовали почвы под ногами, а в мыслях происходило что-то непонятное, как бывает, наверное, только во сне. Я и боялась всё время, что это только сон; боялась проснуться и вновь обнаружить себя в доме тёти Они. У тёти Они можно было жить, она хорошо ко мне относилась, наверное, даже любила. Но она была не мама.

Так я вернулась домой. Здесь жизнь потекла совсем иначе: мои братья были для меня хорошим примером прилежания, а с сестрой мы стали лучшими подругами, несмотря на разницу в возрасте в 12 лет. Ира была для меня лучшим другом, советником, любимой сестрой. Мы с ней могли говорить часами обо всём на свете, и нам это никогда не надоедало. Моя жизнь постепенно перешла в привычное русло, и уже не было ощущения, что я могу всё это в любой момент потерять. Воистину ко всему привыкает человек, и всё со временем покрывается пылью привычки.

Глава 8

Алексей первый оторвался от нашей семьи: по распределению он был отправлен на Дальний восток. Оттуда брат присылал письма, в которых описывал красоту того края. Вскоре мне и самой посчастливилось увидеть всё великолепие Дальнего Востока.
К брату я уехала перед десятым классом, там весь год и училась. У него был свой интерес в этом: появилась возможность получить большую квартиру, мне же оставалось поступить так, как просил Алексей, потому что мама сказала слушать его. В те времена женщины всецело зависели от мужчин, а брат ещё и авторитетом был в нашей семье, после папы, конечно.

С Лизой, женой Алексея, мы быстро нашли общий язык. Для брата она, наверное, была слишком молодой, но она его искренне любила, что мне нравилось больше всего. Лиза отличалась необыкновенной скромностью и простотой. Она была очень доброй и открытой, и сразу хорошо ко мне отнеслась. Были ли мы с ней подругами, я до сих пор этого не знаю. Мы много времени проводили вместе, общались, готовили еду и делали какую-то работу по дому, поэтому, наверное, привыкли друг к другу. Когда я уже уехала с Дальнего Востока и стала учиться в Свердловске, потом работать в Ижевске и, наконец, в Перми, мы с Лизой писали друг другу письма. Она и сообщила нам о смерти Алексея. Но постепенно эта связь оборвалась.

Почти всё время я училась. Несмотря на то, что мне пришлось сменить школу, это никак не повлияло на мою успеваемость: я продолжала учиться значительно лучше всех. Год пролетел незаметно, так что я оглянуться не успела, как подошли экзамены. Готовились мы к этому испытанию более чем серьёзно: днём занимались в школе, ночью – дома.

Для меня от этих экзаменов зависело получение медали, но поскольку мы жили в небольшом посёлке Тетюхе (теперь он называется Дальнегорском), на нас «не хватило» медалей ни золотых, ни серебряных. Именно по этой причине мне поставили «четвёрку» по тригонометрии (что было несправедливо, поставили бы лучше по какой-нибудь литературе, где всё субъективно). А ведь тригонометрию я знала в совершенстве.

В конце концов, мне дали серебряный аттестат, с ним я и поехала поступать в Уральский Политехнический Институт. К этому моменту я уже чётко осознавала, что профессия, которую надо получать, не должна зависеть от существующей в стране власти, идеологии.

Тогда я стояла перед долгой дорогой взрослой жизни.

http://www.proza.ru/2017/07/04/1026