Вот такая любовь

Нашему приёмному папе судьба выдала непростую жизнь, и очень короткую. Он, как и наш с сестрой родитель, тоже прибыл на Чукотку издалека, служил на Тихоокеанском флоте. Парень, никогда не видевший моря, из Казахстана попал в тундру. И застрял… Устроился в «Бухтугольстрой» каменщиком, жил в общежитии со своими друзьями-дембелями – Яшей, Пашей и Валдисом.

Первый раз мама и папа поехали в отпуск на его родину и на Кавказ без нас. И там, знакомясь с его родителями, они скрыли от них моё существование. Сказали, что у мамы есть одна маленькая дочь, Люба. Но даже это не спасло мою бедную маму от гнева свекрови – не такой доли она своему Леониду желала. В результате, папа больше ни разу на родину не ездил. Даже один. Вернее, он никогда один в отпуск не ездил, только с нами, со своей единственной семьёй.

И всегда наш отпуск был предсказуем и традиционен – посещение бабушки Нюры, маминой мамы, на Хору под Хабаровском и потом – Чёрное море, город Туапсе. Папа учил нас плавать и нырять, играть в несложные карточные игры. Обязательно перед прибытием на пляж мы посещали тир и соревновались в меткости. И каждый раз нас усиленно кормили фруктами с южного базара. А на Север мы от бабушки всегда везли вёдра варенья, мёда, чтобы витаминов хватило на больший срок.

А ещё всякие детские мелочи, типа шляп сомбреро,"букета" из камышей, гитары. И никогда на всё это не было запрета, хотя вещей было всегда очень много - раз в три года закупали одежду на материке, разносолы везли... Одно условие было - если тебе это надо, сама и таскай! И кое-что я так вот оставляла на материке - рук не хватало.

***
Папа Лёша нас не обижал. Я однажды даже предложила ему взять себе его фамилию - Ирина Миронова. он был не против, хотя виду, что ему приятно, не показал. Совместных детей у папы с мамой не было, растил он нас, как своих дочек. Однако, помню, году в 1969-1970 у нас в семье произошло несчастье, связанное именно с попыткой родить нам братика или сестрёнку.
 
Было лето, и мы целыми днями гоняли по улицам. Домой забегали только чтобы поесть и поспать. Кушать у нас частенько готовил отец, потому что он служил коком на флоте и у него вкусно получалось. И ещё потому, что они оба работали на стройке, и он знал, как сильно устаёт мама, таская раствор, вёдра с краской и известью. Он любил её и берёг. И спать мы всегда ложились сами, строго по расписанию в девять часов вечера, после быстрого «моечного» моциона, без сказок и поцелуев. Потому я, к стыду своему, не сразу заметила отсутствие мамы дома.
 
Только на второй день я начала выяснять, не забрали ли маму в командировку в какую-нибудь Хатырку или Мейнопыльгино, как бывало с папой. Он был хорошим каменщиком и его часто увозили в чукотские посёлки района строить дома, конторы и магазины. Маму никуда не забрали. Моя мамочка лежала при смерти в больнице. Внематочная беременность, лопнувшая какая-то труба и открытая кровопотеря в брюшную полость. И в нашей заброшенной чукотской больнице, конечно, не оказалось третьей группы крови…

Рассказывали потом, что доноров нашли в соседнем посёлке, мужчину и женщину. Женская кровь не подошла, а вот отец моего одноклассника стал нашей маме спасителем и настоящим братом по крови. И жил он в соседнем подъезде, а работал в Беринговском. И фамилия у него была Зайцев. Прямым переливанием из него выкачали больше полутора литров крови. Маму спасли, ребёнка нет. И на всю оставшуюся жизнь мама стала сердечницей: из-за большой кровопотери у неё останавливалось сердце, и, в конечном итоге, какой-то желудочек вообще перестал функционировать.

Папа стал хмурым, очень переживал. По вечерам начал выпивать по рюмочке. Вообще, они с мамой по праздникам могли выпить лишку, но… Мамина лишка была только в присутствии папы, который вовремя её упаковывал в койку. Папа мог перебрать в компании друзей-каменщиков. Но в любом состоянии добирался до дома, молча падал на кровать и пропадал до утра. Утром выслушивал претензии, просил у мамы прощения, и они вместе шли на работу. А после неудачной маминой беременности, он словно поник, и вечерняя рюмочка алкоголя стала ритуалом, без которого он не мог уснуть.