Война

Он всегда был рядом. Сколько она себя помнила. Они жили на одной лестничной площадке. Их родители были в очень хороших отношениях, можно сказать, дружили семьями. Когда она родилась, он был уже совсем «взрослый», ему было целых 5 лет, и он вовсю героически бился на войнушке с «немцами» во дворе. А через пару месяцев и у него в семье появилась малышка. Так он, Артемка Петров, стал «няней», но не только своей сестренки Лены, но и соседской Нади Карташовой. Было это  в году восьмидесятом.
Он их любил, и они просто обожали его. Он был мальчик ответственный и добрый, хотя пару раз бросал годовалых девчонок одних на песочнице и убегал играть с мальчишками, а девчонки орали на весь двор, потому что обязательно каким-нибудь образом калечились. Но она, конечно, этого не помнила. Она помнила только его доброту и внимательность. Он всегда угощал ее чем-нибудь вкусненьким и, если Ленке дарили какую-нибудь сладость, он всегда говорил: «Иди, поделись с Надей». Он рассказывал им сказки и страшные истории. Когда они стали постарше, брал их в свою компанию играть в казаков-разбойников и учил метать ножечки.
Маленькие девочки на вопрос: «Когда вырастишь, за кого выйдешь замуж?» - называют имя человека, которого уважают и восхищаются. Это может быть папа, старший брат или известный артист. За папу Надя замуж не хотела. Он был в очках, с жиденькой бородкой и худой, брата у нее не было, артисты ее не интересовали. Замуж она хотела только за Артема Петрова.
Эта мысль настолько закрепилась в ее голове, что стала непреложной истиной. Он, и только он будет ее мужем, у них будут прекрасные дети, у них будет свой огромный дом. Сколько ей тогда было? Лет десять? Одиннадцать? Артем к тому времени был уже первым парнем во дворе. Он был хорошо сложен, занимался спортом, да непросто, а восточными единоборствами. Глаза у него были удивительно синие, а волосы при этом черные – весьма необычное сочетание. У него был исключительный слух и приятный голос, поэтому его неизменной спутницей стала гитара. Летними вечерами Надя осторожно выглядывала в окно, потому что именно под ее окном собиралась на лавке молодежь, и слушала его песни, его голос. Он пел то, что все пели: обычные дворовые песни, «Кино», «ДДТ», но иногда… Наде безумно нравились эти песни, и больше никто не пел их под гитару. Она не знала, кто на самом деле поет их, но всегда замирала, когда родной голос начинал:
Я приглашу на танец память,
И мы закружимся вдвоем.
И вместе с нами,
Вместе с нами
Помолодеет старый дом…
Девчонки ходили за Артемом табунами. Но он бы очень удивился, если бы узнал, что кое-кто расписал его будущее как главы семейства и отца троих детей (именно троих и не одним меньше) и жена ему давно определена. Женой ему будет только она – Надя Карташова.
Она пыталась, как можно чаще попадаться ему на глаза, дарила ему открытки на праздники, а на шеснадцатилетие подарила ему собственноручно связанного и набитого ватой синего бегемота. Он похвалил ее, поцеловал в щечку, но потом она услышала, как он сказал своим взрослым друзьям: «Вот дурочка, почему бегемот-то синий?» - и те стали отпускать по этому поводу какие-то дурацкие шутки. Надя заплакала: он не воспринимает ее всерьез, она для него всего лишь глупый ребенок.
Она была такая нескладная, полноватая. Ее родители были бедны. Отец служил инженером на оборонном заводе, но в один прекрасный момент страна перестала работать только на оборону, и завод еле-еле сводил концы с концами, так же, как и семьи его работников. Ее мама, имея высшее образование, перебивалась кое-как и кое-где на временными заработками. У Нади практически не было хорошей одежды, в основном она надевала чьи-то ношеные вещи, к тому же у  мамы Нади совсем не было вкуса, и она одевала ее в какие-то нелепые пестрые юбки и бесцветные блузки. Петровы жили намного лучше и детей одевали хорошо. «Конечно, - думала Надя, - так он никогда в меня не влюбится. Но ничего, еще чуть-чуть - и я вырасту, закончу школу, пойду работать и буду покупать себе самые красивые платья и туфли!»
Лет в тринадцать ее постигло полное отчаяние. Она смотрела на себя в зеркало, и ей было противно. Плакала, хотела тут же выпрыгнуть в окно с пятого этажа: она некрасива и ни кому не нужна. У всех подруг уже есть мальчики, почти все девочки в классе хоть разок, но целовались. А на нее никто, ровным счетом, никто не обращает внимания! На помощь пришла Лена. Она достала несколько своих вещей, сама по-детски ярко и смешно накрасила Надю, сделала ей прическу.
--- Ну, и чего ты ревешь? Ты посмотри, какая у тебя фигура! Это у меня ни черта не растет. А ты! Похудеть бы, конечно надо. Я тебе диету подберу. А глаза у тебя какие - карие лукавые. И губу чувственные.
--- Они толстые.
--- Они чувственные.
--- А что это значит?
--- Ну… Вообще-то точно не знаю. Короче, все при тебе.
--- Я сниму твои вещи и снова стану уродкой, - вздохнула Надя.
--- А ты не снимай! Дарю.
--- Но как?!
--- Бери, бери. Это мне на вырост покупалось, а я не расту ни фига!
Надя была счастлива. Теперь можно будет пококетничать. Но когда Артем увидел ее в этой одежде, он сказал только: «О! это ведь Ленкины вещи?»
В начале 1994 года Артему исполнилось восемнадцать. В этом возрасте к мальчишкам приходят большие испытания в виде повестки из военкомата. Армия стала немодной и весьма опасной. Но Артем всегда был не таким как все. Он не стал юлить и прятаться: «Надо так надо. Придеться служить».
Провожали его весело, было очень много народа. Конечно же, и Карташовы - как лучшие соседи. Потом Надя с Ленкой несколько дней торчали в странном месте под названием «обезьянник». В самый последний момент узнали, когда и на каком поезде его отправляют, узнать это было не просто.
Наде потом часто снился этот день. Прохладный майский день, когда кажется, что, скорее осень, чем весна, если бы не прозрачная зелень кругом. Он такой большой и красивый, в модном тогда адидасовском костюме и джинсовой ветровке, стоит на перроне. Многих мальчишек провожают девчонки, а его - родители, тетка и Надя с Леной. Тётка спрашивает:
--- А тебя чего зазноба не провожает? Ведь ходил с кем-то?
--- А, ну их, девчонок! Зачем голову зря забивать. Все равно ухожу ведь на два года, не дождется никто. Вот вернусь – тогда посмотрим.
И тут произошло чудо. Он посмотрел прямо на нее. На Надю. Так лукаво посмотрел и улыбнулся.

Примерно через месяц Лена рассказала Наде, что Артем служит где-то в Читинской области, это они сейчас там учатся на сержантов, а потом его должны перевести в другое место и, возможно, родители договорятся кое с кем и его переведут в Омск. Это будет как раз где-то в декабре и тогда в Новый год он будет дома.
Новый год наступил, как всегда, быстрее, чем ожидаешь. Артема перевели куда-то в другое место. Надя встречала Новый год с родителями, и они кочевали от родственников к родственникам. Это был странный Новый год. Ударила оттепель, температура держалась в районе нуля, снег на дорогах превратился в мокрую кашу, небо затянуто бело-серой мглой и давило на плечи. Наде трудно было идти по рыхлому снегу за веселой компанией родных, старенькая шуба стала какой-то особенно тяжелой, меховая шапка давит голову, по спине струится пот. В душу потихоньку закрадывалась серая небесная хмарь и хотелось упасть и не шевелиться. На улице полно народа. Стало модно встречать Новый год по-восточному - с шумными петардами и фейерверками. Из каждого закоулка что-то со свистом улетало в небо, под ногами оглушительно лопались маленькие бомбочки, огненные змейки шипели и кружились в снегу. Взрывы далеких фейерверков глухо ударяли плотный воздух и отражались в небе красным заревом. Наде стало не по себе, серая хмарь в душе все больше тяжелела, чернела, расползалась по телу, в сердце кто-то положил тяжелый, острый кусок льда. Стало казаться, что эти далекие всполохи – зарево пожаров, а эти глухие звуки – взрывы бомб. Вот–вот разверзнутся небеса и на них тоже посыплются горячие удары, ослепят, оглушат, разорвут и эти дома вокруг, и этих людей рядом, и ее саму. Радостные, веселые крики «Ура!» слились в хриплое, низкое «А-а-а!»…
Когда они пришли в очередной дом, Наде больше всего хотелось забиться в угол и больше не улыбаться, не пить этого кислого шампанского, не танцевать под бессмысленную музыку. За окном продолжали ухать взрывы, и казалось от этого, а не от веселого топота ног дрожат стекла. Ледяной ком в груди рос и кололся еще больше. Где-то совсем рядом автоматной очередью взорвались петарды, сердце бешено заколотилось, в потолок улетела очередная пробка от шампанского.
--- Сегодня на улице настоящая война, - сказал кто-то из гостей.
--- Где здесь бомбоубежище? – пытались шутить.
--- Но ведь действительно идет война, - слабо сказала Надя.
--- Какая война?
--- Ну, точно! В Чечне.
--- Сегодня у нас Чечня.
--- Да какая там война! Очередная политическая интрижка.
«Что-то происходит… Происходит…» - шептали чьи-то далекие голоса. «Совсем неуместные шутки», - думала Надя.
--- Ты не заболела, зайчик? – спросила ее мама. – Ты такая бледная.
« Какой отвратительный Новый год! Скорей бы домой - уснуть, забыться…"

Почему говорят, что ад – это  не здесь, это где-то в другом, призрачном мире. Ад здесь, он также реален, как и ты сам. Привычный, нерушимый мир переворачивается, превращается в монстра. Ад самый настоящий: настоящий огонь, настоящая тьма, настоящая боль. Бронемашины неуклюже, как жуки-короеды, пытаются выбраться из ловко расставленной ловушки. Они в плену узкой улицы и чужих черных домов. Их хладнокровно расстреливают одну за другой. Только теперь по-настоящему понятно, что БМД – это братская могила десанта.
 Из этого ада невозможно выбраться, но им это удалось. Наверное, потому, что где-то есть рай, они смогли выползти из горящей машины. Потом долго пробиваться через шквальный огонь. Куда-нибудь, только бы выбраться отсюда! Наверное, потому, что их было только двое, им это удалось. Теперь надо добраться до своих. Они же где-то рядом, они должны быть здесь! Ведь не все же попались в капкан улиц.
--- Они все умерли! Всех положили, гады! Убью! Голыми руками, только попадитесь мне! – это Женька Чернов орет.
Женьку называют Микки-Маусом, он маленького роста, у него большие уши и высокий голос. Он не кричит, он визжит. Лучший стрелок в роте. Женьке плохо, он весь дрожит, глаза бешено вращаются:
--- Ну, куда? Куда мы идем, Петруха?! Где все?! Где все?!
--- Рядовой Чернов, прекратить истерику! Не ори, ты, пожалуйста. Тише, Жека, тише. Тихо.
Артем, он же Петруха, говорил себе, что это - сон, это - кошмар, этого не может быть на самом деле. Но все было реальней некуда. Кругом - уродливые, развороченные, горящие многоэтажки, в горле першит от гари, под ногами противно чавкает грязная каша, мокрая, грязная тельняшка впилась в тело, обожженная кожа горит и болит. Он не знал куда идти. Он не знал, где они, где свои, да и как вообще выглядит этот город. Его тошнило от этого приторного, сладковатого запаха. Вдалеке отчаянно грохотала канонада. Это светопреставление напоминало о чем-то до боли знакомом. О чем-то…
--- Жека!
--- А-а!
--- С Новым годом тебя!
Женька вдруг вскинул автомат и начал палить вокруг с криком: «Нате, держите, твари…» Артем поймал его за шиворот и сильно пару раз тряхнул: «Успокойся!» Говорить тихо не получалось, потому что в ушах шумело от взрывов, и не было слышно самого себя. В голове собирались стаи птиц, тоже готовые сорваться и улететь. Но надо мыслить, надо выжить, надо выбраться отсюда и Женьку вытащить.
Вдруг, со всех сторон снова посыпался свинцовый огонь. Артем с Женькой укрылись в ближайшей воронке и стали отстреливаться, повернувшись, спина к спине. Артем никак не мог понять, почему они появляются сразу и везде. В фильмах про войну наши были с одной стороны, а враг - с другой, а тут враг везде. Свинцовые мушки прыгали перед глазами.
Женькин автомат замолчал. «На», - Артем протянул ему свой запасной рожок, но никто его не взял. Артем повернулся. Женька лежал на спине с широко открытыми глазами. «Жень, ты чего?» - Артем тихонько дернул его за рукав. Орехово-карие глаза не моргнули. Откуда-то справа еще пальнули разок, и все стихло. Артем расстегнул Женькин бушлат и приложил ухо к груди. И ничего не услышал. Ничего.
Он сел и закрыл лицо руками. В голове бились птицы. Никуда идти не хотелось, ничего не хотелось, только открыть глаза и проснуться, увидеть солнце. Промокшие ноги стали замерзать. Он посмотрел на Женьку. Женька удивленно смотрел вверх. Артем тоже посмотрел туда. Ничего. Черное, пустое небо. На лицо что-то ложилось сверху. Порох? Нет, что-то еще. Что-то мягкое, мокрое. Снег. Большие пушистые хлопья.
Послышались голоса. Чужие, гортанные голоса - все ближе и ближе. Артема обступили несколько человек. Он не видел их лиц, лишь темные силуэты и огоньки сигарет. Несколько секунд они молчали. Потом один из них заглянул Артему в лицо. У него была рыжая борода, и пахло от него совершенно неожиданно – дорогим одеколоном.
--- Живой, что ли? – спросил он Артема. – Какой полк? Какое звание?
Тут что-то, наконец, включилось в голове. Артем резко встал, схватил свой автомат и стал стрелять. Но они не падали. Они смеялись. Он изо всех сил жал на гашетку. А они смеялись – в рожке не было ни одного патрона. Потом крепко сзади скрутили руки, больно ударили по лицу. И снова засмеялись. Они смеялись вовсе не противно, не саркастически, а так беззлобно, заразительно. Артем совсем обессилел и подумал, что люди, которые так смеются, просто не могут сделать ничего плохого, просто не должны.
--- Ну, пошли, боец, - сказали ему.

Возвращаясь зимним вечером  из школы, Надя увидела, что у Петровых во всех окнах горит свет. «Наверное, Артем пришел в отпуск, а может, его перевели в Омск и на пару дней отпустили домой? Ленка тогда плела что-то про Новый год».
Дома был один отец. Он сидел с газетой в кресле и о чем-то сокрушенно вздыхал, пока она раздевалась и умывалась. Потом сказал:
--- Надюша, знаешь ли, на свете случаются такие несчастья. Об этом так тяжело говорить.
--- Какое несчастье? Что ты говоришь?
--- Ты представляешь, вчера Петровым пришла такая телеграмма, очень страшная. Как бы это сказать… Им сообщили, что Артем погиб.
--- То есть как? Как погиб? Какая телеграмма?
--- Все это так печально. Мама сейчас там. Это не укладывается в голове. Такой прекрасный парень. Война идет, настоящая война.
Обжигающая волна обрушилась на голову, покатилась по плечам, ударила в ноги, отчего они стали тяжелыми, в ушах зашумело. Не может быть! Это какая-то ошибка. Не могут сейчас в дома приходить похоронки. Не могут! Не могут! Не должны! Не может у нас быть войны! Ведь за окном нет никакой войны! Это ошибка! Ошибка!
Последующие дни для Нади прошли, словно в тяжелом сне. Она понимала, что должна выразить сочувствие, разделить горе своих друзей, но при этом панически боялась столкнуться с кем-нибудь из Петровых. Не выходила на улицу, по дороге в школу и из школы с закрытыми глазами пробегала мимо их дверей. Вечерами она запиралась в своей комнате и рыдала, рыдала, захлебываясь. Ей было тяжело, не хватало воздуха, ей было больно. В висках вместе с сердцем пульсировала мысль: «Несправедливо. Несправедливо. Несправедливо», - несправедливо, когда совсем молодые люди умирают! Словно распускающиеся розы вырывают с корнем и топчут ногами. Несправедливо разрушили ее маленький мирок, все ее планы, все ее мечты, самые личные, самые тайные – все разбилось о камни.
Через несколько дней она все-таки собралась с мыслями и решила попроведовать Петровых. Она набрала побольше воздуха и шагнула за порог. И увидела его… Он смотрел на нее с овального портрета на резном деревянном кресте, стоящего у стены напротив. Он смотрел будто с укоризной, будто спрашивал: «Ну что же вы так со мной?». От этого взгляда стало не по себе. Она ведь и раньше видела эту старую, школьную фотографию, но ведь не было в ней этого немого вопроса! Надя зажмурилась и проскочила в квартиру Петровых. Она остановилась в прихожей. В глубине зала на диване сидела Лена, неестественно бледная с темными кругами под глазами. Надя изо всех сил крепилась, комок в горле мерзко душил, и слезы градом покатились по щекам. Лена подбежала, обняла за шею и абсолютно не плача прошептала: «Не надо. Успокойся, не надо».
Еще через несколько дней, наконец, пришел этот скорбный груз. Надя так и не смогла пересилить себя и зайти попрощаться. Как только она подходила к двери Петровых, ее охватывал смертельный ужас от того, что она там может увидеть. В день похорон она все-таки решилась и прошла в комнату. Было очень много народа, очень душно, какая-то девчонка истерично рыдала в углу, Артемкина мама плакала тихо и изредка хваталась за голову и стонала. Надя осторожно глянула на Артема и чуть не закричала: «Это не он!» В этом покалеченном человеке трудно было узнать Артема, а главное на глазах у него была белая повязка. «Зачем это?» - спросила она у своей мамы. Она как-то замялась и заплакала.
Надя развернулась и побежала прочь. В расстегнутой шубе, без шапки, она поскальзывалась, падала, вставала и бежала. Только бы ничего не видеть, ничего не слышать. Ничего не видеть. Ничего! Ничего нет! Все неправда! Неправда! Она очнулась довольно далеко от дома. Сначала захотелось укрыться в каком-нибудь тихом, безлюдном месте, но потом она поняла, что без людей она сегодня не выживет. Нужно ощущать чье-то присутствие, впитывать чужую энергию. Она села в автобус и поехала в аэропорт. Потом встала у окна зала ожидания и стала смотреть на летное поле. На полосе стоял всего лишь один самолет, по бетону мела поземка. Надя вдруг подумала, что сейчас этому небольшому самолетику предстоит подниматься в этот холод, в темнеющее холодное небо, совсем одному уходить в неизвестность. Показалось, что самолет живой и такой же одинокий, как она.
На следующий день она стояла перед могилой Артема. Он улыбался ей с портрета, но теперь в его глазах не было того немого укора. Это была обыкновенная фотография. На могилу кто-то положил четыре белые розы. Стоял сильный мороз, и розы не завяли, не облетели, а застыли. Такие красивые, нежные, но холодные. Надя вдруг почувствовала, что в где-то в душе тоже замерзает и превращается в лед прекрасная роза.
Зато вместо цветов в ее сердце вошла война. Ворвалась с ржавым скрежетом нагло и бесцеремонно. Надя не понимала что происходит, но она чувствовала буквально каждый выстрел, прозвучавший где-то там, на далеком Кавказе. Ей снились сны о войне: такие яркие, реальные. Она так ясно слышала все звуки, чувствовала запахи, как будто сама была там. Как только на душе становилось тяжело, голова начинала разваливаться, что-то тревожило, хотелось куда-то бежать – значит ТАМ произойдет что-то совсем страшное. Она ненавидела себя за это. Она все знала, все чувствовала, но ничего не могла изменить. Она плакала по ночам от своей беспомощности. И кто придумал, что способность предвидения – это дар Божий? Это скорее проклятие. Самое обидное было то, что вокруг больше никто ничего не чувствовал. Все жили своей обычной жизнью. Война была где-то далеко, ее не видно, не слышно – значит, ее нет. Конечно, Надя прекрасно понимала окружающих людей. Зачем зацикливаться на чем-то, что лично тебя совсем не касается. Зачем страдать и плакать из-за беды чужих, незнакомых людей, да, посочувствовать, поддержать, но самому же не убиваться из-за этого. Но приходила ночь, и голову разрывал шум лопастей вертолетов. Что-то происходит, но невозможно узнать что. Надя успевает включить последние новости – Первомайское бомбят.
 Потом появился Лебедь, потом был Хасавюрт, и всем сказали, что война кончилась, все кричали: «Ура!», хотя было понятно, что ничего не кончилось, а все только начинается. Надя понемногу успокоилась. Ей хотелось забыть о войне, в конце концов – это не ее дело, война далеко, она ничего не может изменить. В ее возрасте, в основном, плачут из-за несчастной любви, а она из-за несчастной страны. Все, хватит. Нужно стать такой как все: обычной, нормальной. Хотя из-за несчастной любви она все-таки вряд ли будет плакать. К возрасту шестнадцати лет Надя поняла, что она очень даже привлекательна, она нравится, нравится многим и этим можно пользоваться. Настоящая снежная королева – красивая, статная, гордая, но абсолютно холодная. Ее слуги готовы были целовать ей ноги, совершать безумные подвиги ради, ее взгляда, ее улыбки. Время от времени ее величество снисходила до какого-нибудь красавца. Она выбирала, а не ее выбирали. А потом, наигравшись вдоволь игрушкой, выбрасывала ее за ненадобностью.
  Когда отгремел выпускной бал, нужно было решать, чем заняться дальше. Учиться еще Наде очень не хотелось, хотя родители настаивали на том, что в современном мире без высшего образования никуда. Полтора курса она поучилась в университете, но все это было неинтересно, скучно, не для нее. Но однажды Ленка Петрова услышала по радио объявление о конкурсном наборе на должность бортпроводников местной авиакомпании. Надя поначалу упиралась и говорила, что из нее такая же стюардесса, как из коровы балерина, но, к ее большому удивлению, она прошла конкурс и даже страшный и ужасный ВЛЭК (врачебно-летную комиссию), а Ленка - нет. Родители были в шоке, они грозились выгнать ее из дома. Как она могла бросить университет, да еще экономфак, на который попасть можно было только чудом? С каким трудом она сдавала экзамены, сколько было потрачено денег на курсы и репетиторов, она прекрасно училась, ей пророчили хорошее будущее – все это бросить ради этих ржавых керосинок и шестьсот рублей оклада! Это немыслимо, непостижимо!
Зато для Нади это была настоящая жизнь! Она даже и не думала, что ей так понравится. Было трудно. Ее неделями, месяцами не бывало дома, ноги опухали и стирались до крови в красивых туфлях, уши закладывало и иногда точно так же укачивало… А надо было улыбаться, улыбаться, даже когда болеешь, когда хамят и капризничают. Но это ее работа и здесь ей ИНТЕРЕСНО. Каждый раз все по-другому: новые люди, новые города и небо. Небо – сильнейший наркотик, привыкание с первого раза. Иногда бросало в холодный пот, когда машинка начинала выделываться (она уже по звуку различала, хорошо ли работают двигатели), но улыбаться, надо улыбаться. Иногда снились кошмары – огромный белый самолет на бешеной скорости врезается в землю. Но разве можно наркомана напугать смертью?
Небом болеешь, без неба болеешь. Ей казалось, что теперь она живет в небе, а те немногие минуты, которые она проводит на земле – это работа, обязательство, которое приходится исполнять. Люди стали делиться на своих и чужих: на тех, кто видел небо и тех, кто не видел. Она любила только небо, ни один мужчина с ним не сравнится.
Однажды, вечером ей стало грустно. Накануне она в очередной раз отправила подальше свою пассию. Было грустно, потому что ей не хотелось его обижать, но не обижать не получалось. Она чувствовала себя злодейкой, похищающей чужие сердца. Когда-нибудь они отомстят. Разорвут ее сердце. Ей  было двадцать. В этом возрасте люди уже заводят семьи. «Ну, почему? Почему я такая? Неужели никто не растопит этот лед в сердце?» - говорила она себе.
Но тут взгляд упал на старую черно-белую фотографию, висевшую  на стене. Она опустила глаза. Она боялась признаться себе в этом. Старалась не думать, а все вдруг стало понятно - она по-прежнему любит только его. Она поймала себя на мысли о том, что все еще ждет его, все еще верит, что произошла ужасная ошибка. Ждет какого-то чуда. Вдруг все изменится, перевернется, вернется назад, и он вернется. Живой.
Теперь она знала, чьи песни пел Артем летними вечерами. Это были песни Игоря Талькова. Особенно одна задела за живое, стоило только повнимательней вслушаться в слова. Это «Война»:
Я завтра снова в бой сорвусь,
Но точно знаю, что вернусь…

… И поверженный в бою,
Я воскресну и спою
На первом дне рождения
Страны, вернувшейся с войны…
За этими словами Наде мерещился огромный, душистый луг. Они бегут вдвоем с Артемом по траве, трава мягкая словно ковер. Они бегут к белоснежному кремлю, из-за стен которого доносятся звуки музыки. В этой крепости живут все те, кто не вернулся с войны…
В каждом она искала ЕГО. Хотя бы частичку его. Она вглядывалась в их глаза, но не находила и, отталкивая одного, переходила к другому. Она думала, что так будет всегда. Но однажды что-то случилось. Его звали Алексей, Лешка. Он был техником в авиаотряде. Они знали друг друга в лицо, но даже никогда не здоровались. А потом случайно встретились в ночном клубе. Они просто поболтали, посмеялись. Потом встретились на следующий день, снова поболтали, посмеялись. Было лето, тепло. Они гуляли, смеялись, и ей вдруг впервые не захотелось уходить в рейс.
Она и не знала, что так бывает. Разве можно так любить? Разве кто-нибудь на Земле любит сильнее, чем они? Он, этот сероглазый, вихрастый парнишка занял все ее мысли. Она ходила по земле, говорила с людьми, но думала только о нем. Считала минуты до встречи с ним. Никогда еще не тянулись так долго часы полетов. Ни у кого не было таких сладких губ, ни у кого не было таких нежных рук. Никогда еще не были так красивы цветы, никогда еще так ярко не горели звезды. Как прекрасно чувствовать любимого, радоваться вместе с ним, печалиться, когда он печалится. Как прекрасно осознать, что ты не один на этой планете, что ты кому-то дорог, что стоит жить.
Они чувствовали каждый шаг друг друга, они говорили враз одни и те же фразы, они баловались, как дети. Ей было страшно, что все так же внезапно кончится, как и началось. Не могут люди так сильно любить друг друга. Но шли месяцы, а они были все так же счастливы. А когда случилась первая ссора – мир в этот день рухнул. Она плакала, переживала, что же делать, как быть, а потом они встретились, взялись за руки, улыбнулись – и в мире снова воцарилась гармония. 
Потом они поженились, иначе и быть не могло. Это произошло в самом начале нового века. Их семейная жизнь была словно американские горки: они страстно любили друг друга и столь же страстно ссорились. Через несколько месяцев совместной жизни Леша понял, что у него есть серьезный конкурент – это ее работа, ее небо. Ему казалось, что если ей придется выбирать, то предпочтение она отдаст своим самолетам. Он так безумно любил ее и так же безумно ревновал. Именно безумно, потому что умом понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Она такая красивая, как говорил герой известного фильма: «…каждый день артистов видит, космонавтов… может вот так потрогать…». Ее окружает столько мужчин: богатых и не очень, знаменитых и неизвестных. Она бывает так далеко от дома и так долго. А он? Он приходит домой с грязными руками,  и от него пахнет керосином. Он ревновал ее, она злилась, в ее отсутствие он напивался, она возвращалась, била посуду и снова уходила. А потом он просил прощения, дарил ей цветы, а она убеждала, что никто ей больше не нужен. Ведь из всех этих мужчин (тех богатых и не очень, знаменитых и неизвестных) она выбрала именно его, потому что любит, а ревновать к работе и вовсе глупо. Далее наступали мир и покой, а потом - снова война, но без друг друга они не мыслили жизнь.
Через год после свадьбы родилась маленькая Настя. Прошло чуть больше полугода, и Надя, оставив дочку на попечение бабушек, начала летать. Лешка был в ярости. «Такая мама нам не нужна, - заявил он. – Выбирай: или мы, или самолеты!» Надя пару месяцев посидела дома, а потом все равно, на полставочки, подменяя подруг, но иногда уходила в рейсы. Она чувствовала, что между ней и мужем нарастает напряжение, но не могла остановиться. Без неба жизни не было. Кое-как она убеждала его, что денег в семье не хватает, что без работы она все равно не сможет сидеть, пойдет на другую, но век стюардессы не так уж долог: она подурнеет, заболеет, на ее место все равно найдут молодую замену, все равно когда-нибудь придется бросать. Ну, еще чуть-чуть, еще годик полетать, можно?! Он вроде бы соглашался, но Надя с ужасом чувствовала, что что-то изменилось. Надо что-то делать, спасать ситуацию. Если бы еще, и он был солидарен с ней!
Это было после очередной ссоры, когда Лешка пришел домой за полночь и в невменяемом состоянии. Надя сначала закатила скандал, а потом замолчала. Просто молчала почти неделю, изредка обращалась по острой необходимости, но все остальное время не произносила ни слова. Лешка поразился ее терпению. Сначала он пытался как-то сгладить ситуацию, развеселить ее, а потом обиделся и тоже перестал с ней разговаривать. Два дня они дулись  друг на друга, как два огромных мыльных пузыря постепенно заполняли собой квартиру. Но однажды утром, проснувшись, Лешка увидел, что Надя одевается, будто в рейс.
--- Ты куда это?
--- Я на пару дней, на Москву.
--- Какая Москва?! Ты что, с ума сошла? А Настя?!
--- Я маме позвонила, она к обеду придет. К тому же ты можешь пару дней и сам посидеть с ребенком. Она уже большая! Всего два дня! Это же живые деньги!
--- Денег что ли мало?!
--- Да.
--- А раньше нельзя было сказать?!
--- Нельзя! Нельзя! Я как раз в тот день хотела, когда ты пришел как свинья!
--- Ну, слово, хотя бы слово ты могла сказать?! Сказать: я уезжаю. Что за дурацкая манера – молчать!
«Сейчас она, наконец-то взорвется», - думал он, но она продолжала, плотно сжав губы, молча красить глаза. «Ну и черт с тобой!» - подумал Леша. Она попроведывала спящую Настю и направилась к выходу. Леша смотрел, как она надевает форменное пальто, застегивает сапоги. Вдруг ему захотелось кинуться ей в ноги, обнять за колени и кричать: «Я люблю тебя! Я люблю тебя!» Он вел себя в последнее время как абсолютный дурак. Ему было стыдно, больно. Но гордость, эта бесполезная гордость не позволила. Надя обдала его ледяным взглядом. «Я на два дня», - сказала и хлопнула дверью.
Он кинулся к окну и посмотрел ей вслед. Была весна, снег почти растаял. Она пошла без шапки, за что он ее всегда ругал. Она шла, осторожно перешагивая лужи, в ее волосах блестело просыпающиеся солнце, и она улыбалась, как ни в чем не бывало.

Настроение было препротивное. Надя уже жалела, что согласилась на этот дурацкий рейс. Очень было стыдно перед Лешкой. Зачем она так резко с ним? Все их ссоры на самом деле такие глупые, особенно, если смотреть на них отсюда, сверху. И чего было дуться целую неделю? К тому же в этот раз воздушные потоки отчего-то сильно разбушевались. Самолет трясло, и Надю от этого тошнило. Пассажир с 8С все время обращался только к ней. Наверное, понравилась. Вот опять сока попросил. Он называл ее «Красавица!» и улыбался, сверкая золотым зубом. Почему он ей не нравился? Пугал его взгляд. У него были глаза змеи. Они гипнотизировали, завораживали.
Шел второй час полета. Надя снова услышала знакомое: «Красавица!» - и пошла к «своему» пассажиру.
--- Красавица, у вас пилот сегодня Александр Тихонов?
--- Да.
--- Знаешь, я ведь его знаю. Это мой старинный друг. Я его давно не видел. Знаешь что, ты передай ему эту записку, пусть почитает. Ладно?
Она пошла в кабину пилотов, глубоко дыша, чтобы смягчить очередной приступ тошноты. Мысли были где-то далеко. Но уже у самой двери она все-таки, как положено, развернула и прочитала записку. Ей захотелось посмеяться. В записке, написанной корявым почерком, была сущая ерунда: «Самолет захваченый. Спокойно продолжайте полет и нет проблем. Мы воружыны, у нас бомба».
Бомба?! Какая еще бомба? Какие террористы? Этого не может быть! Что за дурацкие шутки? Она еще раз перечитала записку. Сердце бешено заколотилось, и она также бешено стала стучать в дверь: «Товарищ командир, разрешите войти!..»

Террористы требовали направить самолет на Дамаск, но все же удалось буквально чудом посадить самолет в Москве. Начались долгие часы противостояния. Бандиты постоянно меняли свои требования. Они были непредсказуемы. Исход всей этой эпопеи невозможно было предвидеть. Надя не понимала в чем же здесь смысл. Это же абсурд. Эти люди самоубийцы. Она отлично помнила всех пассажиров рейса. На борт садились обычные, нормальные люди. Ничего и никого подозрительного. Самые обычные люди. Да, были кавказцы, но это был московский рейс, а на Москву всегда летала самая разнообразная публика. Как пятеро самых обычных людей могли превратиться в бандитов, избивающих заложников, бряцающих оружием? А оружие? Где же вся эта повышенная система безопасности? На московский рейс смогли пробраться террористы и пронести оружие! Значит, кто-то из СВОИХ предал, продался. У террористов действительно было что-то, похожее на бомбу. Правда, непонятно было, настоящая она или это муляж, но проверять как-то не хотелось.
Террористов было пятеро. Только двое из них имели явную кавказскую внешность: это тот с золотым зубом, которого Надя про себя прозвала Змеем, и еще один угрюмый темный бородач. Другие были вполне европейского вида, говорили без акцента, а один так вообще явный славянин. Змей был главный, звали его Арби Бихоев. Он сам представился, сказал, что он чеченец и будет бороться за свою Родину до последнего вздоха, но вслед за собой на тот свет отправит как можно больше русских. Заложников согнали в хвостовую часть, сами заняли целый салон. Вызывали к себе бортпроводниц. Те должны были приносить еду, чай. Обращались грубо, но не били и не приставали. Хотя и без этого было страшно, противно. Каждый раз поход в соседний салон был похож на дорогу в ад.
Часы тянулись необычайно медленно. Словно зимние дни: долгие и однообразные. Вот уже 12 часов самолет одиноко стоял на полосе, и к нему было приковано внимание всей страны. В радиоэфире бушевали нешуточные страсти переговоров, а заложники ждали, ждали, и каждая минута превращалась в часы. Бандиты в обмен на двух депутатов отпустили всех детей. Надя пыталась успокоиться: детей отпустили, потом женщин отпустят, а там, глядишь, и всех выпустят. Черт возьми, а если они назло всем все-таки взорвут свою бомбу? А если будет штурм? Вдруг он будет неудачный? Иногда казалось, что самолет – это корабль призраков, Летучий голландец. О доме старалась даже не думать, потому что это было невыносимо.
Угрюмый бородач попросил Надю пройти в багажный отсек.
--- Слушай, девушка. Этот сумки как погрузили в аэропорту, так его никто не трогал.
--- Ну конечно.
Он стал что-то искать, перекладывать сумки. Сначала Надя подумала, что он будет их потрошить и обворовывать, но он просто перекладывал их.
--- Где-то моя сумка была. Черная такая. Вот такая.
--- А что там?
--- Вещи мои. Чистые.
Надя несколько удивилась: в такой ситуации человек думает о своих чистых вещах. Она уже, было, повернулась к выходу, но что-то привлекло ее внимание. Бородач мурлыкал себе под нос песенку. Странно было слышать такую песенку в устах этого человека. Надя узнала ее.
Летний дождь, летний дождь
Шепчет мне сегодня просто…
Хотя он родился в той же стране, что и она, почему бы ему не петь те же песни?
Несвоевременность – вечная драма,
Где есть он и она…
Вместо того, чтобы уйти, совершенно не понимая что, делает, только по воле интуиции, она закрыла изнутри дверь на замок и подошла к нему. Он резко повернулся от неожиданности и удивленно уставился на нее. Она пристально вглядывалась в его лицо в тусклом свете лампочек. У него было много морщин, на лбу, над переносицей, были две глубокие борозды, отчего казалось, что он либо о чем-то напряженно думает, либо морщится от боли. Нос с горбинкой, черная борода с проседью седых волос, тонкие губы, но что самое удивительное - синие глаза. Не голубые, не серые, а необычайно синие. Она сглотнула комок в горле, по ногам ударил холод. Наваждение! Просто наваждение какое-то! Она уже была готова сказать, что обозналась и уйти, если бы не его поведение. Он тоже несколько секунд пристально смотрел на нее и всё больше бледнел. Даже в полутьме багажного отсека Надя это заметила. Потом он стал отступать назад, запнулся за сумки и упал, стал отмахиваться руками, что-то бормоча.
Что случилось? Разверзлись небеса, и на голову обрушились громы и молнии, или случилось страшное землетрясение, и земля разрывается под ногами? Настал ли конец всех веков или взорвалась атомная бомба? Почему так стало жарко, и кружится голова? Она столько раз представляла себе этот момент в различных вариациях. Понимала, что это глупо, но мечтала, мечтала. Но разве о таком?! Она верила, она знала, что это будет, но разве так это должно было быть?! Он живой, он здесь, но разве это действительно он! Она охрипшим голосом позвала:
--- Артем?
Он вздрогнул и замотал головой:
--- Нет! Нет! Я не он! Нет! Нет не Артем! Ты перепутала! – он говорил с легким акцентом, но скорее не потому что забыл язык, а потому что привык так говорить.
Она приблизилась к нему вплотную и потрясла за плечи:
--- Ты ведь узнал меня! Ты меня помнишь!
--- Я… Я не знаю тебя! Уйди! Меня Ахмед зовут!
--- Артем! Артем! Что с тобой случилось? Что?! – она заплакала.
Он попытался уйти, но она удержала его. Некоторое время он молчал, она плакала.
--- Что ты здесь делаешь?! Как ты здесь оказался?! Как ты мог?! Мы… Мы с ума сходили… А ты! – слезы ей не давали говорить.
--- Я не помню твое имя. Лицо помню, а имя… Такое хорошее. Которое жить помогает. Вера… Вера… Любовь… Еще, третья? Надежда. Надя?
--- Артемка, милый! Что же случилось?! Как такое возможно?!
Он вздохнул:
--- Как там… все мои?
--- Как?! Как?! Боже мой! Он спрашивает как! Твой папа умер в прошлом году от инфаркта, твоя мама держится, но в свои пятьдесят с небольшим, она старуха старухой! Она столько лечилась после этого!
--- Чего? После чего?
--- Господи! Господи! Мы же тебя похоронили, мы же плакали у твоего гроба! Ты же умер!
--- О, это правда. Я молился об этом, слава Аллаху, я умер.
--- Ленка твоя замуж вышла, у нее сын… Артем! В честь тебя! Ну, скажи, скажи, что произошло?
--- Ты знаешь, чувство такое, будто лопатой по башке долбанули. Как будто спал, спал и, бах, проснулся. Так давно было все. Так давно. Словно не было. Я не Артем. Он умер давно. Но сейчас как будто ожил опять. Сколько времени прошло?
--- Боже! Столько лет! Восемь. Нет. Девять. Скоро десять лет, как тебя нет.
--- Праздник был какой-то. Новый год что ли. Я тогда все думал, как у вас, наверное, весело. Я не знаю, не помню, как точно все было. Ты думаешь, я хотел сдаться? Я думал, что лучше умру, но не сдамся! Не знаю, как это вышло. Я не могу тебе объяснить! А потом… Потом все как в тумане. Сначала думаешь, что справишься, пытаешься бороться, а потом крышу рвет просто и все. Там совсем не так как здесь дома. Это сейчас все знают, что такое чеченский плен, а тогда даже и представить не могли, что нас ждет… Я много дней, может месяцев вообще не видел солнце, темно и темно, и сыро. День или ночь – нет разницы. Сколько времени  прошло: может неделя, может год? Когда они меня выпустили, я ничего не видел. Думал навсегда ослепну. Глаза открыл, а кожа белая как твоя кофта. Война тогда уже вовсю шла. Федералы горы прижимали. Те метались, думали, что все, конец им. Потом мне говорят: давай с нами. Я говорю: нет. Думаю: убьют, наконец. Зачем они меня не убили? Кололи кокой-то гадостью, мозги отключаются, дурак дураком становишься, все по фигу. Что я могу сказать тебе? Не хочу все говорить. Ты все равно не поймешь. Сломался я. Не смог… А потом… Войска вывели совсем. Потом можно было сбежать. Но куда? К вам вернуться и сказать, что я вас предал? В тюрьму идти? Да дело даже не в тюрьме, а в вас. Вы меня ждали, а я… Вот ты…
В дверь кто-то постучался и позвал: «Ахмэд!» Он что-то ответил.
--- Что ты им сказал? – спросила Надя.
--- Сказал, что я с женщиной, чтоб не мешали. Надо же, я для вас умер. Это хорошо. Как я хотел, так и вышло. Но я о вас помнил. О матери. Хотел бы увидеть. Я уже лицо смутно помню. Может, и не узнаю. Но тебя узнал. Узнал почему-то. Ты так выросла.
--- Ну конечно, мне все-таки двадцать три уже.
--- А ты как меня узнала?
--- Не знаю даже. Ты очень изменился, но где-то внутри ты есть ты. Такой же, как и был.
Мысли у Нади в голове путались. Она уже не плакала, от такого потрясения очень разболелась голова, и кололо сердце. Ей хотелось его обнять, но в то же время она его боялась. Она злилась на него за то, что он так жестоко обманул, но в то же время так ли он виноват. Разве можно предугать, как поступишь ты в критической ситуации? Разве имеет она право его осуждать? Что было бы с ней? Один раз ударили, и умерла бы со страха. Но обида, горькая обида поднималась в сердце. Ее любовь, она растоптана, разбита. Всю жизнь она им болела, страдала, проклинала судьбу, потому что она его отняла, забрала, а он все время был жив. Но легче бы было, если бы она это знала? И еще одна мысль жгла душу. Ведь где-то кто-то надеется и ждет своего сына, или брата, или мужа. Того, кто покоится под именем Артем Петров. Вдруг вокруг все бешено закружилось, и она полетела в темноту, стало легко и спокойно…
Она всего лишь несколько секунд была в обмороке, Артем успел подхватить ее и осторожно положил на пол. Она почувствовала, что кто-то легонько похлапывает ее по щекам, открыла глаза и увидела бородатого человека. «О, Господи!» - простонала она и закрыла лицо руками:
--- Артем, или как тебя там, но сейчас же у нас нет войны! Все кончилось! Понимаешь? Надо жить по-новому!
--- Разве то, что ты видишь, говорит тебе, что все кончилось? Все только начинается. Теперь везде война.
--- Но вот эта акция – это бессмысленно. Что вы хотите этим сказать? Что доказать? Ну, назови мне хоть один удачный захват самолета?
Артем ухмыльнулся:
--- Конечно, не назову. Ни одного. Но это не главное. Это все понты. Просто сейчас все внимание на нас, все лучшие силы здесь, а кое-где можно провернуть более серьезные вещи.
--- Но тебе это зачем? Вы же не вернетесь отсюда!
--- Мне семью кормить нужно, у меня пять детей.
--- О, Господи, ну ты же можешь погибнуть, тебя арестуют, ты не вернешься к ним!
--- Но деньги они получат.
--- Но уже давно можно было начать мирную жизнь, начать работать. Пускай и не возвращаться в Россию.
--- Какую мирную жизнь? Кто я? Меня нет. У меня нет документов, у меня чужое имя, а грехов целый мешок. Кто мне даст начать мирную жизнь?
--- Значит, все только из-за денег?
--- Любая война из-за денег.
--- Это не война – это безумие какое-то! Это терроризм, криминал.
--- Вся эта война криминал. Знаешь, какие деньги крутятся. Кому война – кому мать родна.
--- Это так бессмысленно. Так глупо. Я не понимаю зачем. Зачем убивать людей, кому может быть выгодно и в чем здесь выгода? Не понимаю, противоестественно все это, ненормально!
--- Если взять тысяч пять лет истории мира, то лет триста или пятьсот за это время был мир. Все остальное война. За землю, за власть, за деньги. Все естественно. Война затягивает как наркотик, ты с ней сливаешься, живешь с ней. А насчет выгоды. Если бы наша война не была кому-то выгодна – давно бы кончилась. И не начиналась бы вовсе. Кому выгодно, говоришь. Всегда кому-то выгодно, только не тому в кого стреляют. Почему федералы видят, что идет колонна боевиков, совсем рядом, руками достать можно, а не трогают? Приказано не трогать. Вот и думай кому выгодно. Понимаешь?
--- Не понимаю. Как нормальный человек, не понимаю я этого, не могу понять!
В дверь снова постучались. Артем что-то ответил. Потом резко прижал Надю к себе, отчего она очень испугалась, и сказал шепотом:
--- Крикни им что-нибудь дурацкое.
--- Ну, мальчики, ну дайте нам еще несколько минут! – плаксиво крикнула она, за дверью раздался скабрезный смешок, и все затихло.
Они были так близко, что чувствовали дыхание друг друга. Она видела его глаза: такие горячие, сумасшедшие. Ей стало страшно, шелковая блузка прилипла к спине. Он неожиданно спросил:
--- А ты ведь меня любила?
У нее в груди похолодело. Он наклонился к ее уху и заговорил совсем тихо:
--- Не бойся. Все будет в порядке. Мы выберемся. Ты обязательно выберешься отсюда. Я обещаю.

Командир отряда спецназа майор Наумов нервно курил, сидя на ступеньке самолетного трапа. Час назад закончилась операция по освобождению заложников. Слава Богу, все прошло нормально. Все заложники живы, бандиты уничтожены.
--- Вы за это ответите! – вдруг раздался резкий голос за спиной.
Майор оглянулся, перед ним, откуда ни возьмись, стояла немолодая тетка в легкой норковой шубке и нелепой шляпке.
--- За что это?
--- Этот человек хотел нас спасти. Он разоружил двух бандитов, а вы залетели и все испортили!
--- Кто? Мы? Мы все испортили? – он хмыкнул и выбросил окурок. -Ах, извините! Мы все испортили, испортили вам шоу, представление! Вы хоть понимаете, в какой опасности находились?! Что все это было не кино, а жизнь, реальная жизнь?! Этот человек был Ахмед Дадашев – известный приспешник Арби Бехоева. Откуда нам было знать, что ему сбрендило перейти на сторону заложников?! Мы услышали выстрелы на борту и начали штурм. Мы спасали вас! Мы должны были вас спасти!
--- А девушка?!
--- Девушка? Это случайность. Нелепая, глупая случайность! Чем вы докажете, что это была спецназовская пуля, а не бандитская! Я должен был спасти 110 человек. Это очень сложно в такой ситуации – спасти всех. Понимаете? Хоть что-нибудь понимаете?! Хорошо! Хорошо! В следующий раз не буду вообще никого спасать. Будет приказ, а я не выполню. Не захочу! На фиг мне это надо!..
Если бы Надя была рядом, то она бы, естественно, смогла защитить майора Наумова от неоправданных нападок. Ведь она точно знала, что выстрелил в нее сам Арби Бехоев. Это он назло, когда понял, кто и почему его предал. Она видела его горящие ненавистью глаза и этот огненный комочек. Почему-то в критической ситуации секунды имеют свойство растягиваться и превращаться в часы. Маленький неуловимый комочек ударил в грудь, как многотонная плита. И надо же, именно в этот момент борт самолета разорвался, и на борт ворвались люди в масках.
Но сейчас это уже было неважно. Потому что надо было спешить. Она бежала по огромному зеленому лугу, касаясь земли только кончиками пальцев ног. Трава была удивительно мягкая и сочная. От стремительного движения распущенные волосы развевались, как и белые прозрачные одежды, в которые она была одета. Рядом бежал Артем. Он был таким же юным, каким покинул родной дом. Он был одет в новенькую десантную форму.
--- Надя! Надя, постой, подожди! – кричал он ей. – Подожди немного!
Они остановились.
--- Послушай, Надь, это же не ад. В аду не может быть так красиво.
--- С чего ты взял, что мы должны быть в аду?
--- Ну, ты ладно, а я точно.
--- Ну, вот и радуйся, что ты не там, а здесь.
--- Что это значит? Значит, меня простили? Простили! Ура! – он разбежался, подпрыгнул и прокрутился в воздухе, как фигурист.
--- Бежим скорей, мы опаздываем. Концерт уже начинается.
Они побежали к белевшей вдали крепости, из-за стен которой доносились звуки музыки. Через некоторое время уже Надя закричала:
--- Постой! Подожди!
--- Что?
--- Что я наделала? Мой муж, я ему обещала, что никогда его не брошу, а все-таки бросила. И его тоже бросила. А моя девочка. Как она будет без меня?
Она села на траву и хотела заплакать, но к большому удивлению обнаружила, что не умеет. Забыла, как это делается. Она снова вскочила и побежала. Вдали уже слышался чарующий голос певца-пророка.

Леша сидел на кухне в полной темноте и смотрел в окно на мерцающие звезды. Весенние звезды удивительно красивые, самые яркие в году. Она любила смотреть на звезды. Он не понимал, что с ним происходит: почему защипало глаза и стало трудно дышать, рот повело в сторону, и губы задрожали – он не плакал с самого детства. А тут вдруг разрыдался. Хотел остановиться, но вместо этого всхлипывал, как ребенок, а непослушные слезы лились ручьем.
    За что? Почему это случилось именно с ними? Эта чужая, далекая война так бессовестно и нагло ворвалась в дом, отняла самое дорогое и умчалась дальше. Когда же это кончится? В комнате захныкала Настя, Леша моментально собрался: нечего раскисать, надо жить.

Где-то далеко, как и всегда, грохотала война. Уже кого-то другого забирала в свои объятия. Кто-то другой, умирая, смотрел в весеннее небо, задавая один единственный вопрос этим вечным и холодным звездам: «За что?» И можно ли быть уверенным, что, если ты не видел и не знаешь лицо этой кровожадной богини, она не видит и не знает тебя? 
   
 
2003 г.