Фортель. Глава 8

     На следующий день Эльза и Марина Ивановна в шесть были уже на ногах. А ведь легли далеко за полночь. И хотя у Вишняковых в маленькой сараюшке деловито сновали одни лишь куры, за которыми и ухода-то – зернышек насыпать да водички налить, хозяйке и гостье не спалось. Столько всего надо было порассказать и той и другой, столькими новостями поделиться. И так поделиться, чтобы у каждой с души упал весомый камень, впитавший в незыблемую плоть свою и горькие воспоминания прошлого (по крайней мере одной из собеседниц), и пожалуй, ещё не до конца осознанную Эльзой вину за печальную участь родного человека. Хотелось также, чтобы поскорее исчезла неловкость обеих женщин от столь неожиданной встречи. Встречи, которая поначалу сулила досадную неопределённость настоящего.
     Относительно завтрака дамы не беспокоились. Особой готовки и не требовалось. Планируя на утро сервировку стола, Марина Ивановна провела опрос всех без исключения. И выяснилось, что все прямо-таки обожают гречневую кашу на воде, приправленную сливочным маслом. А так как греча варится совсем недолго, то с приготовлением пищи решили повременить. Гораздо важнее было продолжить начатый вчера разговор. И лучшим местом для беседы, предназначенной не для посторонних ушей, оказалась скамейка в глубине сада. С трёх сторон эту, выкрашенную в зелёный цвет, лавочку закрывали кусты жёлтой малины. Сунув ноги в резиновые сапожки и накинув на плечи тёплые кофточки, женщины и отправились в сад. Где-то неподалёку, очевидно, за совхозным гумном, пел отлётный жаворонок. Пел громко, самозабвенно. Видимо решил напоследок осчастливить родные пенаты неординарным талантом своим. А совсем рядом, на огромной яблоне, сплошь усыпанной спелыми плодами, на самой макушке её, далеко выходящей за верхнюю часть кровельного конька, хрипловато, но так же азартно, журчала садовая славка. Ей тоже было печально расставаться с любимым садом. Кто знает, суждено ли этим двум птахам возвратиться по весне в родовые гнёзда. Ведь путешествие-то предстоит нешуточное, и сколько их, беззащитных по своей сути, губит неумолимая стихия. Но ничего не поделаешь. Такова птичья участь – либо, превозмогая усталость, игнорируя тяготы опасного перелёта, ищи края обетованные, либо гибни в отчем краю от голода и холода.  Да что там птахи. Ведь нынче и людей гонит с насиженного места неодолимая нужда.
     Слегка тронутая сентябрьской кистью всё ещё зелёная листва яблонь, слив и груш слепила глаза. И слепила так, что приходилось жмуриться. А виновницей её утреннего преображения была обильная роса, в которой весело купалось рассветное солнышко, обласканное голубой пастелью зачинавшегося дня.
     – Как хорошо-то, – присаживаясь рядом с хозяйкой, немного натянуто произнесла Эльза, – тихо, покойно и никуда торопиться не надо. – Однако после ночной бессонницы, которая крепко подружилась с измотанными за день нервами, женщина вряд ли в достаточной мере смогла приобщиться к тому действу, которое так талантливо, так утончённо, так естественно и жизнеутверждающе разыгрывала в эти миги на театральных подмостках мироздания изысканная фантазёрка-природа.
     – Да, у нас на селе размеренная жизнь… – ответила Вишнякова, делая ударение на слове «село». Как и её собеседница, она также не могла начать деликатный для обеих разговор. Через пару минут выручила сама гостья. Поплотнее запахнувшись в кофточку, – то ли  по причине утренней свежести, то ли от зябкого волнения, того волнения, которое случается перед расстановкой всех точек над «i», – Эльза попросила Марину Ивановну рассказать, как та познакомилась со своим будущим мужем.
     Найденный собеседницей способ избавления от чуть было не затянувшегося молчания пришёлся Вишняковой по душе. К тому же Марине Ивановне нравилось вспоминать их первую встречу с Павликом. То есть Павлом Леонидовичем, её мужем, учителем истории местной школы. Нравилось потому, что она без меры обожала супруга. Обожала во все времена и всякого: и когда был молод, полон сил и оптимизма; и теперь, поседевшего и больного и от этого ставшего немного брюзгливым. Да, да, вот такого и обожала. И всё оттого, что в основу их семейной жизни изначально были положены искренние, глубокие и нежные чувства. И не очень-то обустроенный поначалу быт, и не всегда благодарная работа на просветительской ниве, и хлопотный переезд сюда, в Светозарное, и огромная беда с их ребёнком не смогли  – как неумолимая ржавчина точит незащищённую поверхность металла – источить в труху эти чувства. Почему два одиноких сердца, встретившись однажды, так прикипели друг к другу, так срослись вместе, что до сих пор не растратили запала юношеской любви? И с каких только небес упала к ним эта незримая ниточка, которая так прочно удерживает рядышком влюблённых и поныне? Искушённый не только в истории, но и в изотерике, Павел Леонидович так объяснил ей этот феномен. Оказывается, он и она познакомились ещё в прошлой жизни, очевидно, полюбили друг друга. Возможно, были мужем и женой. После реинкарнации у них произошла новая встреча. И не просто встреча, а встреча-узнавание, во время которой их неимоверно потянуло друг к другу. Марина Ивановна не стала оспаривать парадоксальные откровения своего благоверного, ибо не знала, верить этому или нет. А то что каждый человек имеет право на свою точку зрения, вот это было для неё незыблемо.
     – В общем, Лизонька, – начала слегка взволнованным голосом Вишнякова, – прислали к нам в Монастырское молодого учителя, историка. Но немного он поработал без приключений. Однажды незадачливым августовским днём, прибивая стенд, вместо гвоздя ударил молотком по пальцу. Да так ударил, что пришлось идти в медпункт. Я тогда заменяла ушедшего в отпуск фельдшера. И как только горе-плотник отворил дверь в кабинет, здесь-то, Лизонька, я его по-женски и приметила. Ничего в нём особенного не было. Обыкновенного для мужчины роста, полноватый, если сказать не полный, то ли блондин, то ли шатен, сразу и не разберёшь. Кожа, как у девушки, розовая, не приспособленная к загару. Но обаятельные серого цвета глаза под реденькими белёсыми бровями светились таким умом, таким знанием жизни (хотя бы и книжной, реальную-то он вряд ли успел познать), что в моём подсознании сразу отложилось: «Это он». А вот сознание мне ещё ничего не нашептало, просто проявило интерес к пациенту да, может быть, легко укололо сердце… А какие у него были руки! Да таким рукам, Лизонька, оды нужно петь, а не молоток в них совать. Ведь есть же в школе подсобный рабочий… На чём я остановилась-то?.. – спросила Марина Ивановна, чутко внимая шагам за изгородью, ясно раздававшимся в тихой благодати раннего утра.
      – …оды петь… – насторожилась и Эльза.
      – Вот-вот… таким рукам нужно оды петь, – продолжила Вишнякова, когда последний звук с той стороны забора умолк. – Представь себе, белая нежнейшая кожа и тонкие изящные пальцы. До таких рук и дотронуться-то страшно, а тут нате вам, на указательном пальце левой руки намотан огрубевший от крови носовой платок… Кажется, опять кто-то ходит? – зашептала хозяйка.
     – Да вроде нет, – перешла на шёпот и гостья.
     Марина Ивановна продолжила своё повествование:
     – Видишь ли, я до этого никого не любила, и о юношеской любви читала лишь в книжках. Никто, ну никто никогда не цеплял моё сердце. А всё потому, что росла я бойкой и дерзкой. Одним словом, с мальчишеским характером. И парней, естественно, воспринимала как ровню себе. А тут не знаю, что на меня подспудно нашло… В общем, сделала я перевязку, а он не уходит. Сел на диванчик и давай рассказывать историю нашего села. Как потом выяснилось, влюбился в меня ещё накануне ну и подготовился соответственно. Искал удобный случай, чтобы познакомиться. А тут такой повод… Рассказывал, а сам пристально смотрел мне в глаза. 
    – С ног до головы, Марина Ивановна, он вас уже успел обозреть, – улыбнулась Эльза, – и осталось лишь прочитать вашу душу по глазам.
    – Может быть и так, – засияла улыбкой и Марина Ивановна.
    – А вы… вы засмущались? Лично я не могу терпеть, когда мне смотрят в глаза.
    – Ничуть не засмущалась. Это не в моём характере. Да к тому же от него исходила такая лёгкая, такая светлая энергия, что на меня нашли непривычные умиротворение и покой. Казалось, и сердца наши бьются в унисон.
     – Произошло энергетическое слияние биополей. Что встречается очень и очень редко, – произнесла Эльза.
     – Не буду утверждать, не знаю… – пожала плечами Вишнякова, – но то что мы основательно подзарядились друг от друга чем-то таким позитивным, факт. И я и он после этого на крыльях летали…
     – А какими красивыми были ухаживания… – начала Эльза.
     – Ох, Лизонька, и не говори. Насчёт цветов молчу. Это у всех. Мало того, он исполнял каждое моё желание, неосторожно высказанное вслух. Иногда предугадывал мысли…
     – А характер?
     – Поначалу показался нежным, ангельским, а со временем проявился и в других ипостасях. Но деспотичным и зверским Павлик не был. Одним словом, характер у моего муженька разный. Как и у всех. И взрывной, и мягкий. Ну это и нормально, ведь человеческая душа не навечно застывший камень…
     – Извините, Марина Ивановна… – неожиданно замялась гостья. Лицо её вспыхнуло. Она отвернулась и начала перебирать листики на колючем стебельке малины, – мой вопрос будет… не совсем уместным…
      – Ты же знаешь, Лиза, секреты я умею хранить…
    – Ну это не совсем секрет… Даже вовсе не секрет… Вернее, не мой секрет…
    Вишнякова удивлённо взглянула на собеседницу.
     Та же, немного оправившись, промолвила:
      – Вы никогда не изменяли Павлу Леонидовичу?
      – Даже и в мыслях не было. Да я бы и не смогла. Нет, что ты…
      – А Настя не изменяла… Вадику? – еле слышно пролепетала Эльза.
     Марина Ивановна как-то сразу ссутулилась и тяжело вздохнула. Затем достала из кармана фартука носовой платок и вытерла заслезившиеся глаза:
    – Она его любила… По-настоящему…
    – А Георга?! – выкрикнула Эльза.
    – Георга она полюбила после… Когда жила с Алексеем.
    – С Алексеем? Значит, был ещё и Алексей…
    – Я потом тебе всё расскажу. Сейчас у меня нет ни сил, ни желания. 
   Эльза опять вспыхнула и снова принялась теребить несчастную веточку.
   – Настю я не осуждаю, хотя многие считают её непосредственной виновницей гибели Алексея… Может быть, это как раз тот случай, когда провидение назначило ей и Георгу, как старым знакомым, встречу в новом времени…
    – Да, Георг мне рассказывал об этой встрече.
     Марина Ивановна поднялась со скамьи:
     – А не пора ли нам идти завтрак готовить?
    Эльза глянула на маленькие часики, витой браслетик которых изящно обхватывал её тонкое запястье:
     – Рано ещё.
     – Ну рано так рано, – согласилась Вишнякова.
     – Во всём этом что-то есть…
     – В чём? – спросила хозяйка.
     – В предопределённости встреч…
     – Да-а,  есть…– вяло поддакнула Марина Ивановна. Осознав, что творится на душе у Эльзы, и желая поменять тему не совсем приятного для обеих разговора, осведомилась:
     – А ты-то как?..
     Эльза обратила к ней уже побледневшее лицо:
     А никак… Живу… Словно во сне живу, не замечая реальности. – Она оперлась ладонями о скамейку и начала слабо раскачиваться, вперив взгляд куда-то в пространство. Затем остановилась, положила руки на колени, отведя при этом локти в стороны, словно ей тяжело было дышать, и продолжила: – Но замуж я вышла точно не по прихоти глубоких чувств… Мужа ценю. Ценю за трудолюбие, мягкий характер, рассудительность, привязанность ко мне и детям, но… не люблю. И временами так тягостно от этой нелюбви… кажется, будто жизнь моя уныло скользит по накатанной колее… а вокруг одни бесплотные образы, не привносящие в моё никчемное существование ни радости, ни той живительной силы, которую способна вдохнуть в сердце лишь настоящая любовь… 
     – И эта настоящая любовь…
     – …тот самый Лёвушка… – опередила Вишнякову Эльза. – После нашей с ним разлуки я словно бы и не жила вовсе. Ложилась спать с мыслями о нём и просыпалась с теми же мыслями. Ни минуты, нет.. ни секунды не было в моей жизни, когда бы я не вспоминала его. Через два года боль поутихла и, вроде бы, мучения пошли на спад. Так нет же. Время, оказывается, не всегда лекарь. Оно иногда и анестезиолог. Усыпит, а потом пробудит. И снова адская боль. И снова мысли о нём.
     – Сразу поняла, что вы знакомы… – сказала Марина Ивановна.
     – Порою кажется, –  словно не расслышав собеседницу, продолжала Эльза, – будто бы я и счастлива. Ведь не только Петер привязан к детям и ко мне, но и дети в нём души не чают. Особенно Георг…
     – Это и хорошо, что не чают… – кивнула головой Вишнякова.
    В воздухе повисла напряжённая пауза. Первой опять заговорила Эльза:
     – Не думала не гадала я, что Настя, о которой Георг бредил днями и ночами, окажется… вашей… дочерью…
     – Невестка она мне… – выдохнула Марина Ивановна. – Даже больше чем невестка…
     Гостья ещё больше побледнела, её качнуло:
     – И у вас есть…ещё один сын, за которым Настя была замужем... Ведь так?..  Не молчите, так?..
     – У меня только один сын… Вадим… Вадим Вишняков… Вот за ним Настя и была замужем…
     – Но он… живёт не с вами?.. – вскрикнула полузадушенным голосом, но достаточно громко, Эльза в надежде услышать от собеседницы утвердительный ответ. Однако Марина Ивановна неосторожно полоснула её живым скальпелем по сердцу:
     – Ты вчера сама всё видела…
     – Где?
     – Там… откуда не возвращаются… Рядом с Настенькой…
     – Болел?..
     – Нет…
     – А моя… то есть ваша внучка… то есть дочь Георга…
     – Мама Настенькина, кровная Юлечкина бабушка, после смерти дочери лишилась рассудка. Попала в больницу. Она и сейчас там. Врачи говорят, надежды на излечение нет. Побудет в период недолгой ремиссии дома и снова очередной приступ. Ну а мы с Пашей через знакомых оформили на ребёнка опекунство… Вырастет, всё ей расскажу. Девочка умная, рассудительная. Поймёт. 
      Вот теперь наступила уже поистине гробовая тишина. Казалось, даже пение птиц доносилось откуда-то из-за толстой полупроницаемой пелены. А ослепительные краски такого милого и такого славного поначалу дня как-то сразу полиняли и сникли.
     Прошло минуты три или четыре, и когда напряжение того момента, в котором очутились наши героини, поослабло, обе явственно услышали осторожный стук по дереву.
      – Я сейчас… – поднимаясь со скамьи, встрепенулась хозяйка.
      – Я схожу, – опередила её Эльза.
      У изгороди, с противоположной стороны, стоял знакомый нам Лёвушка. По паспорту – Лев Валентинович Горемыкин, по призванию – несостоявшийся актёр.
     – Что вам нужно? – как можно суровее спросила Эльза, остановившись в полуметре от забора.
     – Ничего, – стушевался гость.
     – Если бы я знала, что встречу вас, моей бы ноги здесь не было. Хотя…
     – Из окна увидел, как ты с Ивановной прошелестела в сад. Вот… не удержался… Хотел ещё раз с тобой пообщаться… – На лице его, но не синем, как вчера, а порозовевшем от усиленного мытья, бритья, одеколона и утренней свежести читались и нежность, и смущение, и страх.
    – На что ты рассчитываешь?.. Прежних отношений между нами уже не будет… – под стук взволнованного сердца перешла на «ты» и Эльза.
    – Господи, как же я люблю твою душу и твой облик, моя Беатриче, явленная из небытия и вновь представшая пред туманные очи свихнувшегося от любви страдальца… Хотя нет… не Беатриче… Королева… Королева Анна Ярославна…* Ведь мы же стоим на русской земле… – И он запел:
                Разве сердце отдать не вправе я
                Той, что солнцем обручена?..*
     – Паясничаешь… – не смогла сдержать улыбку невольная зрительница.
     – Паясничает, паясничает…
    Наречённая Ярославной оглянулась, певец вздрогнул: неподалёку, около зарослей топинамбура, стояла Марина Ивановна.
     – Это, Лёвушка, не клуб тебе, где ты успел проявить недюжинный талант свой. Это сад Вишняковых. И ты выбрал правильное место. Ведь в саду-то чаще всего и случаются любовные признания, – то ли иронично, то ли задушевно, то ли вообще по инерции – лишь бы что-то сказать – произнесла хозяйка. Затем, обратясь к Эльзе, пояснила: – Извини… Долго тебя не было. Пришла посмотреть, не случилось ли чего.
    – Да вот товарищ задержал, – указала на Лёвушку та. 
     Покраснев до кончиков волос, Лёвушка мужественно пролепетал:
      – Ивановна… необходимо поговорить… Ты не обижайся…
      – Да какие тут обиды… Всё, ухожу я.
      Когда Вишнякова скрылась за топинамбуром, Эльза, перестав улыбаться, сгорбилась как старушка, подняла голову и настороженно посмотрела в глаза своей бывшей, а может, и настоящей любви.
     Он же, склонившись над низенькой изгородью, взял её за руку. Она не сопротивлялась. Тогда Лёвушка перелетел через забор и, осмелев, обнял её, – как ему показалось, такую хрупкую и беззащитную, – и губы влюблённого коснулись её губ. Эльза не отстранилась. Это был не страстный поцелуй их прежней неземной любви, но что-то до боли знакомое, щемящее душу обволокло всё её женское существо.
     – Не надо, Лёва... – легонько оттолкнула она его, когда поцелуй мужчины стал более настойчив. – Не надо… всё в прошлом… У меня семья…  муж, дети… Я счастлива.      
     Он по-щенячьи жалобно посмотрел на неё:
     – А у меня ни семьи, ни жены, ни детей, и я несчастлив.
     – Вадим… твой сын… – словно в полуобморочном состоянии произнесла она.
     – Какой Вадим? – не понял он.
     – Вишняков…
     – Настин муж?!
     – Да.
     Он по-прежнему смотрел на неё непонимающе, удивлённо, с изрядной долей рассеянности. И тогда Эльза поведала ему неприглядную историю, виновником которой отчасти был и он сам.
      – Так ты его бросила?! Бросила как последняя… –  не закончив тирады, Лёвушка метнулся в сторону калитки.
     – Ты куда?.. – рванулась она вслед. Выскочив на безлюдную улицу, заголосила: – Лёва, ты куда? 
     – На кладбище.
     – Я с тобой…
     Он развернулся уже в метрах семи-восьми от неё и насмешливо хмыкнул:
     – Извини… Я сам…
     Не помня себя она подлетела к нему. Забыв о женской гордости, об оскорблении, которое он только что нанёс ей, уцепилась за его плечи и зарыдала. Он, свесив руки, беспомощно смотрел на неё. Она подняла распухшее от слёз лицо и, глядя прямо в глаза его, задохнулась от неимоверной боли:
                Сжала руки под тёмной вуалью...*
                «Отчего ты сегодня бледна?»
                – Оттого, что я терпкой печалью
                Напоила его допьяна. 
                Как забуду? Он вышел, шатаясь,
                Искривился мучительно рот...
                Я сбежала, перил не касаясь,
                Я бежала за ним до ворот.
                Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
                Всё, что было. Уйдёшь, я умру».
                Улыбнулся спокойно и жутко
                И сказал мне:
     «Не стой на ветру», – сипло выдавил Лёвушка. Легонько отстранив её, произнёс: – Смерть ребёнка – это не шутка… Он опустил взгляд и, сделав усталый шаг в сторону, поправился: – …хотя ты о другом…
     Эльза, окаменев, не проронила ни слова. И тогда он, забыв, что и у пустынной улицы бывают глаза и уши, прижал её к себе и, словно извиняясь, зашептал: «Прояви, пожалуйста, деликатность... дозволь побыть одному».
     Она тихонько простонала. Он же, задохнувшись от нежности, крепко стиснул её руку. Она, уткнувшись ему в грудь, снова зашлась в рыданиях. Это заставило его окончательно растеряться. Он машинально провёл ладонью по её всклокоченным волосам:
    – Ступай в дом, простынешь… Хотя нет... куда ты такая красивая… Идём…
___________________________
* Анна Ярославна (1032? – 1089?) – дочь великого князя Ярослава Мудрого, супруга французского короля Генриха I и королева Франции. «Тартарочка» – так ласково называли королеву французы.
* Отрывок из песни «Ярославна» (сл. Льва Лещенко, муз. Павла Аедоницкого).
* «Сжала руки под тёмной вуалью…» – стихотворение А.А. Ахматовой.

                Продолжение следует.