М. М. Кириллов Наши иноземцы. отчерк

М.М. КИРИЛЛОВ

НАШИ  ИНОЗЕМЦЫ

Очерк

      Очень сложная тема, даже проблема. Но приходится  с этим сталкиваться. Наверное, я многого не знаю, и поэтому могу свидетельствовать лишь об отдельных людях, отдельных судьбах, даже определённых событиях,  и только если сам знал о них, сам их видел, был знаком или в них  участвовал.  Этим и ограничусь.
       Бывают ли русские индусы? А Афанасий Никитин? Был же такой. А Миклухо-Малай с островов Полинезии? А врач Юрий Сенкевич, спутник шведа Тура Хейердала? А человек мира Фёдор Конюхов? Но все они возвращались на родину.
      Мой друг из Ленинграда несколько лет прожил в Гоа: лечил подагру во всегда тёплом Индийском океане. Но ведь он 15 лет до этого прожил на Камчатке. Сейчас многие, кто побогаче, поселились в Таиланде. Интересно, как там русским людям у экватора? Цунами ведь случаются там не каждый день? Конечно, это не Монголия и не остров Пасхи, где поспокойнее, но всё-таки?
      Однако, сотни тысяч бывших русских живут теперь в Израиле, а некоторые даже в самой России (почему-то не могут выехать),  но как бы в искусственном, самодельном Израиле. Причём, отцы и дети у них русские, а сами они и едят, и одеваются, и молятся так, как будто они в Иудее, в местной синагоге. Иллюзия почти полная. Правда, говорить –то им приходится, всё равно, в основном, на русском языке. Как себя чувствуют при этом их отцы и дети одному православному Богу известно.
      В общем, как говорил Давид Маркович Гозман (помните такого из одесского угрозыска) «картина маслом». Порода такая – русские иноземцы (иностранцы). Русские израильтяне, русские исламисты (эти встречаются более редко, да и ехать далеко не надо). Слава Богу, эта национальная аномалия не наследуется и силком, как правило, не прививается. Перестать быть русским, оставаясь среди русских, практически невозможно. Также как англичанину среди англичан, французу или шведу среди своих. Но бывает.
     Что это? Своеобразное убежище, скит, душевная «халабуда», черепаший панцырь? Одни вопросы. Что в основе, что гонит от родины? Несчастная любовь или, наоборот, счастливая любовь? Материальные причины? Отчуждение окружающих и уход в себя?
     А может быть, перенесенное когда-то национальное унижение, отдалённая генетическая связь (прадед был нерусский), проснувшаяся от обиды за напрасно прожитые годы в «немытой России»?
      Да и не всем же обязательно должны быть дороги русская история, русское пространство, красота и своеобразие природы России, не говоря уже о любимых большинству из соотечественников русских сказках или героях гражданской и Великой Отечественной войн. Нашлись же пакостники даже у Зои Космодемьянской. А на могилу Сталина сколько мусора нанесли?! Кому-то всё это стало  не дорого. Кто-то до сих пор простить не может, как когда-то большевики по законам классовой борьбы деда раскулачили или фабрику конфисковали. И превысили меру ответного зла.
       Гордость за Россию необязательна, в конце концов, даже по Конституции, тем более, для русского иностранца. Был у нас такой на факультете  экстерриториальный экземпляр, человек свободного мира. Он твердил: Россия это всюду грязь, плохие дороги, заборы, беспробудное пьянство и коррупция. То ли дело, к примеру, чистый Израиль с высокими пенсиями (без «Хезболы») или спокойная Швеция (без мигрантов), или красавец Сингапур. А многие, уехав в США или в иные идеальные места на работу, от зарубежного счастья Россию лет на десять забывают, экономя на чужбине каждый пенс. Понимают, что, случись что, чужбина не поможет, без кошелька ведь здесь никуда. А  по-настоящему русскому человеку на чужбине и двух дней прожить нелегко.
     Больше ста лет тому назад это заметил ещё Максим Горький, посетив страну «жёлтого дьявола». Да откуда нынешним россиянам это знать, ведь преподавание «Города жёлтого дьявола», книги «Мать», «Песни о Соколе» в средней и высшей школе уже несколько лет как не рекомендовано. Или даже Горький не Россия? Как и Иосиф Виссарионович Сталин (великий нерусский в нашей стране), могилу которого, как и мавзолей В.И.Ленина,  по праздникам заколачивают фанерой. Надо же, и в нынешние майские праздники опять заколотили. А судьи-то кто?! Да и есть ли судьи? Но об этом позже.
        В девяностые годы многие внутренне очень изменились, особенно так называемые интеллигенты.  Рабочий человек, он разве что стал больше пить водку или чаще торчать за домино во дворе, да и то, если работы не было. А интеллигенту вдруг остро надоедало нищенствовать, или он обнаруживал в себе таланты, неопознанные при советской власти, особенно в области бизнеса, необыкновённые способности наконец-то ставшего свободным человека, ещё вчера бывшего обыкновенным совком. Он и ходить-то стал как-то иначе, как будто стал парижанином. Как сказала бы наша мама: «Пижон – коровьи ноги!»
       И у нас на факультете появились такие,  освобожденные от совка. Один (старший преподаватель) публично принял православие: проповедовал заповеди Нового Завета, сидя в офицерской столовой, и проклинал марксизм.
       Другой, ранее даже член парткома, в мае 1992-го года неожиданно для всех нас поддержал стражей порядка, разогнавших митинг москвичей на Октябрьской площади. Уволившись из армии, он, профессор, стал заведовать кафедрой общественных наук Университета (бывшей кафедрой научного коммунизма) и прославился тем, что из галереи портретов философов тут же убрал портреты Маркса и Ленина (оставив почему-то, по недосмотру, наверное,  портрет Энгельса).  Позже, превратившись то ли в юриста, то ли в экономиста, стал писать книги об экономике в стране в эпоху дефицита. Съездил в США, приобрёл нужный имидж, возглавил одно из московских изданий. Появлялся в передачах по центральному телевидению: давал интервью, консультировал. Презентабельный  такой, умничающий очкарик, утративший ненавистные ему признаки совка, уже вполне свободный человек мира. А ведь ещё вчера - продукт советской высшей военно-медицинской школы, сын офицера-фронтовика.
      Я не видел его несколько лет. Так получилось, что однажды случайно встретил его в коридоре поезда «Саратов-Москва» и зашёл  к нему в купе. Там был ещё один наш, саратовец. Бывший прапорщик. Разговорились. Зашла речь о трудностях жизни и службы наших выпускников на Дальнем Востоке, о том, сколько пота и крови стоило нашим людям отвоевать его когда-то от японцев, в том числе в Гражданскую войну. Прапорщик служил там раньше, и ему всё это было знакомо.
     Профессор-философ, отхлёбывая чай, молча поддакивал. Я вспомнил о подвиге Сергея Лазо, дальневосточного комсомольца, сожжённого японцами в паровозной топке живьём за то, что считал Приморье – советским. Философ возбудился вдруг и уверенно сказал, что Дальний Восток и острова – давняя японская территория, и что поэтому гибель Лазо  вполне закономерна. То, что он был сожжен живьём, его не интересовало. «Это – детали», сказал он.
      Мы оторопели. Прапорщик потерял дар речи. Знаток истории продолжал отхлёбывать чай, а я, заявив, что в отличие от него «не полуяпонец!», вышел из купе. Когда вернулся к себе, меня долго трясло. Больше я его не видел. Этот «полуяпонец», в сущности, наш, вполне русский иностранец, и сейчас, вероятно, крутится в московских издательских кругах. Элита либерального российского общества! По мне так уж лучше пить водку, если есть на что, но оставаться русским человеком.
          Простые люди в девяностые годы особенно страдали. Страдали по-разному. Многие евреи тогда целыми семьями уезжали в Израиль. Их тогда словно песок с камней ветром сдуло. Фамилии их я не привожу, но, как правило, это были очень порядочные люди и грамотные врачи (рентгенологи, лаборанты, терапевты).
     Уехал и всю войну проработавший хирургом медсанбата, уже пенсионер, доцент Виктор Романович Остер с женой. Тогда уезжал его больной сын, и семья стариков не захотела расставаться с ним. Очень не хотела. Через два года в возрасте старше 80 лет оба они  умерли  в Тель-Авиве.
      Однажды мне позвонил домой врач-терапевт урологической клинки нашей больницы Иосиф Ефимович Медведь. Мы работали с ним рядом лет 15. Он почти ничего не видел. От остановки трамвая до клиники его всегда водили под руку шедшие на работу врачи-сослуживцы. Иногда и я. Жена его тоже была инвалидом. Как он работал, объяснить было невозможно: ведь даже в светлом больничном коридоре он шёл по стеночке. Великолепный вдумчивый и внимательный врач, он располагал к себе больных. Он умел слушать людей, и это помогало ему правильно ставить диагнозы. Он видел то, чего не видели зрячие специалисты. Они вечно спешили, а он никогда не спешил уйти от больного. Его уважали и как-то по-своему берегли даже грубоватые  на слово урологи.
       Он позвонил мне, чтобы сказать, что они с женой вынуждены уехать в Израиль, хотя родственников там не имели. Их, инвалидов, здесь, в России, с маленькими пенсиями ждала крайняя бедность, а в Израиле обеспечивали старость более или менее достойно. Мы это знали. Но звонил он мне, так как не хотел показаться неблагодарным из-за своего отъезда. Русские его товарищи  так по-братски относились к нему все эти годы, что он мучился от одной только мысли, что кто-нибудь может счесть его предателем. Он просил извинения у меня и хотел, чтобы я понял безвыходность его положения.  Он плакал. Нам обоим было больно. После их отъезда я уже больше никогда о нём не слышал.   
      Профессор Файнштейн, до войны сидевший  где-то в Гулаге и подвергавшийся издевательствам со стороны лагерного начальства (однажды в мороз сняли с него добротную меховую шапку), говорил мне, тогда ещё молодому врачу: «Люби Родину, умой её, если не умыта, укрась, если некрасива. Люби Родину и тогда, когда она тебя не любит». Вот такой терпеливый и мудрый был доктор Файнштейн. Его подлецы унижали, а он Родину любил. Он не был иноземцем. В войну, после освобождения, он работал во фронтовом госпитале.
    Очень многие обрусевшие советские евреи в те годы продолжали жить и работать в России и в других республиках СССР.
       Разные люди составили тогда эмигрирующий российско-израильский народ. Но из песни слова не выкинешь. Некоторые из наших товарищей позже переписывались с Саратовом, постепенно исчезая. Но память о России, свою молодость и славу своих отцов и матерей непременно увозили с собой.
       Преобладали случаи вынужденного отъезда евреев из  России, но были и такие, что забытый бантустан где-нибудь под Хевроном, но на святой земле, предпочитали вырастившему их Саратову или Ленинграду. Вот счастье-то! Но им виднее: там же, в шаговой доступности от них, буквально за забором, жили вооружённые  арабы, тоже считающие эту землю своей.
       Сам я, будучи по матери евреем, впервые узнал об этом в эвакуации в г. Петропавловске в Казахстане в возрасте 9 лет. Мы с мамой и младшими братьями жили там, а отец наш оставался в Москве, на военном заводе.
       Стало известно о зверствах фашистов в Белоруссии, и мама, зная об особенно высокой концентрации евреев именно в тех местах, предвидела трагедию в её родном городе Быхове.
       Позже мы действительно узнали, что осенью 1941-го года почти всё еврейское население города Быхова было уничтожено фашистами. Десятки тысяч людей полегли во рвах за городом. Конечно, среди них были и местные советские работники и коммунисты. Мама об этом  узнавала из газет. Всего она, конечно, не успела узнать, так как сразу после окончания войны, в 1946 году,  умерла от туберкулёза.
     Страшна трагедия евреев Быхова в годы Великой Отечественной войны! Тысячами, безропотно, без борьбы, шли они на смерть. Подлинно еврейская, бессловесная, смерть. Фашисты их гнали, и они шли, шли и умирали. Наверное, умирать всем вместе было легче, чем в одиночку.  Погибло тогда во рвах более десяти тысяч человек. Быховский вариант холокоста. Горе не оставляет и сейчас потомков тех немногих, кто случайно выжил тогда. Но сколько русских солдат погибло в 1944-ом году при освобождении этого города от немецких фашистов! Известно, что их было более 12000 человек! О смерти погибших евреев помнят все, а о смерти тысяч бойцов, освобождавших город и в массе своей даже не знавших, что три года назад в городе все погибли?! Город уже уничтоженных евреев. Массовое самопожертвование ради спасения других и их отмщения. Известны ли в истории случаи жертвенного освобождения евреями других народов?
      Отец моей мамы, мой дед, Аркадий Александрович Ратнер, в первое десятилетие 20-го века был здесь, в посёлке, уважаемым человеком – фельдшером и казначеем всей городской еврейской общины. Простой, безотказный и честный,  он был из плеяды чеховских врачей того времени. И умер  в 1914-ом году от случайного заражения крови после сделанной им операции. Оставшиеся сиротами его дети, в том числе, моя мама, жили потом там же у родственников. Они  выросли, а после Революции 17-го года все получили высшее образование и в Быхов уже не вернулись.
        При Советской власти мама окончила дошкольное отделение Герценовского педагогического института в Ленинграде. 25-ти лет вышла замуж за нашего отца, военного инженера, русского, ленинградца, в прошлом рабочего, рабфаковца, коммуниста и родила ему трёх сыновей. Она была, наверное, первой женщиной из этих мест, вышедшей за русского человека. Позже, умирающая от чахотки, она передала нас, троих своих сыновей, русской женщине, Наталии Васильевне, которая вскоре тоже стала Кирилловой и нашей второй матерью. Она прожила 80 лет (1909 – 1989).
       Проходя мимо безымянного русского кладбища в Петропавловске, мама говорила мне, что нужно знать и помнить свое прошлое, тогда и твоя собственная жизнь станет более долгой и содержательной.
      Как-то мы вместе с ней на палке несли канистру с керосином.   Рядом с нашим домом в траве у дороги сидели местные пацаны и, явно пытаясь оскорбить нас, прокричали нам вслед: «Вот идут жидовка с жидёночком!»
      Маму как - будто кнутом ударили.  Мы отнесли керосин в дом и вернулись. Мама, росточком маленькая как девочка, бесстрашно приблизившись к обидчикам, громко сказала им в лицо: «В то время, как наш отец, командир Красной Армии, в Москве выпускает на заводе противотанковые снаряды и бьёт фашистов, вы травите здесь его семью, то есть делаете то же, что и фашисты?! По Советской Конституции, люди всех национальностей равны!» Мама же была учителем и говорила как учитель. Пацаны, получив настоящий отпор, тут же  разбежались.
        Мама безропотной не была! Но она не за себя испугалась.  В партии она, конечно, не состояла, но, безусловно, была советским человеком, способным защищать советскую власть. И защитила! А я тогда впервые узнал, что у людей есть национальность и что есть понятие об их равенстве. В классе-то у нас были разные ребятишки: и русские, и татары, и украинцы, и евреи, и казахи, но все были равны. И местные, и эвакуированные. Никто никого не обижал. Все они как-то, внешне, выделялись, конечно, но никто не выделял себя сам среди других. Сейчас бы я сказал: это был детский интернационал. Октябрята. Среди равных с а м ы х  равных не было.
     Позже, уже в послевоенное время, было ещё несколько случаев откровенного антисемитизма по отношению к моим товарищам – школьникам (их оскорбляли и даже били), но в целом для советского времени это было нехарактерным.
     Вспышка антисемитизма в стране была в период «дела врачей» (1952 го). Среди населения прошла тогда волна преследования жителей еврейского происхождения.
        Я посетил в то время семью Ратнеров – в районе Советских улиц, в Ленинграде. Они жили  здесь  уже четверть века. Мне  была знакома их дочь, студентка.
       Отец семейства, педиатр, был уже не молод, но продолжал работать в поликлинике. В печати тогда ежедневно муссировалось «дело врачей». Черной краской замазывались имена крупнейших ученых, в том числе прошедших проверку войной. Речь шла, прежде всего, о профессоре М.С.Вовси, главном терапевте Красной (Советской) армии с 1941 по 1948 годы. Очередной заговор? Но дело было ещё и в том, что 90% арестованных были евреями, и это подчёркивалось.
    В этой семье с возмущением говорили о начавшейся волне издевательств над киоскерами, библиотекарями, врачами в поликлиниках и учителями еврейской национальности или еврейской наружности. Люди вынуждены были увольняться. И этому никто не препятствовал.
     Антисемитизм легко разжигает пожар национальной ненависти. Ты живёшь  плохо? Так вот почему ты живёшь плохо!  Я не знал, что ответить этим людям. Мне было стыдно.  И многим моим товарищам. Потом врачей оправдали и выпустили из тюрьмы, и всё постепенно стихло.
      Позже, спустя 25 лет, эта семья всё же уехала в Израиль. Обиды живут долго.
       В девяностые и двухтысячные годы в нашей стране резко возросла роль либеральной интеллигенции, зачастую откровенно враждебной России. Тогда же усилились и стали разнообразнее связи  пашей страны с миром (спортивные, артистические, научные, туристические и общественные). Поездки за рубеж стали обычным делом. Общество стало более открытым. И это было  неизбежным. Но, советская, интернационалистическая, пролетарская, в своей основе, идеология  сменилась  буржуазной. К власти пришли мелкие, средние и крупные лавочники с их более или менее креативным истеблишментом. Сгладилась или вовсе исчезла оценка классовых различий в нашем, по-прежнему, классовом обществе. Стали поощряться поиски общенациональной идеи в классово- антагонистическом обществе. Как будто это возможно. В связи с этим  КПРФ объективно превратилась на деле в фиговый листок современного российского капитализма. 
     Изменилось и представление о нашей национальной идентичности. «Наших иностранцев» стало больше и совсем не за счёт евреев. Появилось много лиц с двойным гражданством, не имевших родины. А это  люди с двойным дном.
       Рассчитывать на них сложно. Поражало выросшее количество иностранных экспертов и политиков на наших телеканалах. Эти крикуны, которые могут по своей содержательности и уровню культуры сравниться только с незаменимым предсказателем Жириновским, резко снизили  смысловой уровень самих передач. Они уже выродились в своеобразное шоу, не отражающего сути дела. Идут ведь на Киркорова, идут и на Жириновского. То же относится и к случайности и избыточной сенсационности материалов Интернета. Возникло опасное для государства засилие либеральной интеллигенции и буржуазии. «Шумим, братцы, шумим», примерно так писал о таких людях ещё А.С.Грибоедов. Вот их цена.
        Главным аккордом телевизионных шоу стали интервью с крупными иностранными журналистами, такими как Сайрус Оуэн, Рар, Коэн. Они даже стали чем-то вроде арбитров. А где же свои авторитеты? Хорошо ещё, что не стыдимся обсуждать Крым и Донецк с Луганском. Главное, для руководителей наших программ, чтобы их не обвинили на Западе в агрессии, в недемократичности. И в нарушении других европейских ценностей. Что скажет княгиня Марья Алексеевна!? Или госпожа Меркель?! А вдруг не так поймёт нас Пётр Алексеевич!? Мышление-то либеральное. А спорить-то приходится с откровенными мерзавцами. Как все западные импотенты, наши комментаторы тоже молятся на полусгнившие Минские соглашения.
     Как-то так получилось, что «наши иностранцы», особенно «внутренние», потенциальные, иностранцы,  они же «политические гурманы», ныне стали лицом России, На самом деле, и это же ясно, они же ничьи. Предельно экстерриториальны и потому опасны для страны. 

1 мая 2017-го года. Саратов