Лоскутное одеяло

Александр считался в семье любимчиком. Может быть, потому, что был единственным братом, младшим, и сёстры-близнецы, старше на двенадцать лет, в детстве нянчились с ним, как с живой куклой. Впрочем, мать, Анна, любила всех детей одинаково нежно и мудро, а Сашеньку, совсем непомнящего рано умершего отца, лишь жалела больше, чем бойких близняшек.
Кто-то жизнь матери с тремя детьми в рабочем поселке мог назвать скудной до нищеты и трудной. Однообразная степь, кучка домишек-мазанок вокруг шахты, жара летом, холод зимой. Богатыми тут считались «спецы» - инженеры, жившие в единственном кирпичном здании возле шахтоуправления.
Но Александру и его сёстрам  собственное детство не казалось унылым или безрадостным. Степь весной и летом дарила им бескрайний цветущий простор и свободу, зимой  на окружающих поселок терриконах можно было кататься на самодельных санках и на одной, невесть как попавшей к ним во двор, лыже.
Дети уборщицы заводоуправления  никогда не знали голода, да и одеты были не хуже, а то и лучше других. Никого не удивлял относительный достаток семьи: о золотых руках Анны знали все жители не только посёлка, но и районного городка. Из самой дешевой ткани она могла сотворить чудо: весёлую кофточку, нарядное платье, костюм «на выход». Из любых ниток вывязывала причудливые узорные шали и шапочки. И вышивать умела, и плела из бечёвок и полосок кожи ожерелья и пояса. Больших денег за свою работу мастерица не запрашивала, а потому отбоя от заказчиков у неё не было.
Сёстры Александра с раннего детства  помогали Анне в  рукоделье, да не «из-под палки», а с охотой и гордостью и за мать, и за себя. А с Александром такая история вышла. Ему еще и двух лет не было, еще и говорить-то особо он не умел, когда нашел в огороде у дома уголёк. Мать с сёстрами глазом моргнуть не успели, как Сашенька углем недавно побеленную стену мазанки изрисовал. Не испачкал, а разрисовал, да так, что и не поверишь, что это дело рук малыша-несмыслёныша!
Чёрным углём на белом полотне-стене нарисовал он дом, и подсолнух у дома, и плетень, и петуха на плетне, и террикон, закрывающий горизонт, и солнце над терриконом.
Сёстры, не разобравшись, стали братца ругать – обидно же, целый день на побелку дома убили, а он все испортил. Но мать молчала. Смотрела на стену-картину, и улыбалась, добро и гордо.
С тех пор ненужные бумаги из заводоуправления, с одной стороны испещренные буквами или расчётами, а с другой – белые, как стена мазанки, Анна всегда приносила домой. Заказчиков просила привозить из районного города карандаши, краски и кисточки. И появлялись в домике на краю степи каждый день новые и новые рисунки и картины.
В начале  первого учебного года учительница на уроке труда раздала детям пластилин из большой коробки. Что почувствовал Саша, когда из липкого комочка в его руках вдруг появился конь, точно такой, как в табуне, что пасся в степи? Наверное, такое чувство испытывает птенец орла, когда впервые взлетает над степью или над горной вершиной. В тот миг Александр понял, что мечтает стать скульптором, хотя и не знал еще этого слова.
Соседки за глаза осуждали Анну. Ну ладно, девчонок отправила в районный город после восьмилетки, но швейное училище – все ж кусок хлеба в руках, особенно в руках золотых, как у матери. Но парня – в десятилетку в город, а потом в институт, в столицу! Чай, не из инженеров сама-то, это они своих детей по пятнадцать лет учат, им так положено! Да и спецы-то своим отпрыскам профессии дают понятные, денежные, нужные: инженер тот же, врач, строитель. А Анна своего Александра на скульптора учить вздумала!
Анна сплетен не слушала, не было у неё на то времени. Мыла полы в заводоуправлении, по вечерам шила-вязала-вышивала, в выходные ездила в город, к детям. Дочки уж замуж повыскакивали, подарили матери внуков, а Сашенька заканчивал городскую десятилетку, готовился в московский институт поступать.
Провожали Александра шумно и суматошно. Маленькие племянники баловались и капризничали, сёстры совали в распухшие сумки узлы с гостинцами, их мужья давала шутливые наставления, как вести себя в столице, в которой ни один из них не бывал. А Анна деловито размещала под полкой плацкартного вагона багаж сына, стараясь сдержать глупые слёзы. И только когда до отправления поезда оставались считанные минуты, обняла его и прошептала: «Береги себя. Пиши как можно чаще. Там, в клетчатой сумке, мой подарок».
В поезде Александр сумки перетряхивать постеснялся. И лишь через три дня, устроившись в общежитии художественного училища, достал материн подарок – лоскутное одеяло. «Странно, - удивился Александр, - почему мать именно это, сшитое из старых кусков одеяло, назвала подарком? Не белую рубашку из нового полотна, не черные, «на выход», брюки, не тёплую куртку, все самосшитое, но добротное и даже модное, а это, в общем-то, не слишком нужное и уж точно не модное одеяло?»
Впрочем,  московское лето не баловало теплом, вторую неделю лил холодный надоедливый дождь, в общежитской комнате было сыро и зябко. Так что материнский подарок очень даже пригодился и в первое «вступительное» лето, и в последующие годы учебы.
Самым сложным был первый семестр. Не сразу парнишка из степного посёлка прижился в огромной не всегда приветливой к провинциалам Москве, в институте, где каждый, если и не был, то мнил себя гением. А тут еще преподаватель по профильному, важному предмету невзлюбил за что-то, придирался без конца. И результат – недопуск на экзамен. Перспектива отчисления становилась все более угрожающей и реальной.
Как всегда, беда не приходит одна: порвались единственные теплые ботинки, деньги, присылаемые матерью, кончились, до стипендии – неделя. Ну, от голода в общежитии, в окружении новых друзей-однокурсников, может, и не помрешь, но недоедание и простуда – результат слякоти и прохудившейся обуви, оптимизма не прибавляли.
Александр улёгся в кровать непривычно рано. Зачем готовиться к экзамену, если ты на него не допущен? Зачем доделывать конкурсную работу, если к началу конкурса тебя, скорее всего, выпрут из института? Зачем вообще все это: голод, холод, чужой город? Кому нужны твои скульптуры, эти кони, и девушки, даже та, что похожа на Лильку с соседнего потока, с её гибкими руками и улыбкой, почти незаметно приподнимающей уголки капризных губ?
Голова гудит, а не спится. Свет мешает: соседи готовятся к экзамену. И лезет в глаза один и тот же неяркий лоскуток на пестром поле одеяла. На сером фоне синяя клетка. Александр вдруг вспомнил: летний день, мать заканчивает срочную работу – выпускное платье для дочери самого главного инженера шахты. Вместо матери пол в заводоуправлении сегодня моют сестры. А он, Сашка, несет им обед: миску горячих вареников с картошкой и жареным луком и бутылку кваса.
Сашка в любимой рубашке, серой в синюю, как небо над степью, клетку, бежит по пустынной в разгар рабочего дня поселковой улице. И вдруг дорогу ему преграждает страшный враг – козёл Васька по прозвищу «фашист». И точно,  фашист – ненавидит людей, на любого, кроме хозяйки, бабки Марьи, кидается, норовит рогами поддеть. Мальчик остановился. Васька, недобро сверкнув глазами, пошел на него. Сашка повернулся и, прижимая узелок с обедом, кинулся назад.
Что ему тогда сказала мать? Слов он, конечно, не помнил. Но смысл был прост и неоспорим. Саша – совсем большой, почти шесть лет уже. Нельзя всю жизнь бояться козла, пусть даже и бодучего. Козёл – всего лишь животина глупая и безмозглая, а он – человек с головой и руками. Мама, занята, а там, в заводоуправлении – голодные уставшие сёстры ждут обеда. И он, единственный мужчина в семье, должен сделать то, что должен.
Васька, как оказалось, боялся человека с палкой.  Несправедливо-придирчивый преподаватель, конечно, не боялся студента. Но заведующий кафедрой не прогнал бледного от болезни и решимости Александра, когда тот утром потребовал разобраться с ситуацией и допустить его до сдачи экзамена комиссии. Многие удивлялись, что «бунтарю», как тут же окрестили Александра, удалось сдать экзамен на пятёрку.
Прошли годы, пестрые и разные, как кусочки лоскутного одеяла. Возможно, совпадения бывают чаще, чем нам кажется. Чем еще объяснить, что перед каждым важным событием, событием, требующим решения и мудрости, действия и мужества, Александр «узнавал» на материнском одеяле особый кусок.
- Папа, ну что ты молчишь? Тебе не нравится Кирилл? Но я люблю его, понимаешь, люблю! Мама говорит, что в девятнадцать лет рано замуж выходить,  что ж мне, до сорока лет теперь ждать?
- Не кипятись, - Александр улыбнулся, вроде и не дочке, а своим мыслям, - давай сядем тут, на диване, как раньше, когда ты была маленькой и не собиралась замуж. И укроемся бабушкиным одеялом.
Дочь скептически пожала плечами, но послушалась.
- Какой лоскут на тебя смотрит? – похоже, отец сегодня решил изобразить старого чудака.
- Вот этот, лиловый.
На самом деле ей всегда, с раннего детства нравился этот веселый и в то же время нежный лиловый выцветший кусок ткани с изящными белыми розочками.
- Из такой материи было сшито свадебное платье твоей бабушки.
- Ситец? – в голосе дочки звучала нотка пренебрежения.
- Ситец, - подтвердил отец, - новый,  яркий, очень красивый. И бабушка была хороша. Ей только исполнилось восемнадцать, и   она очень любила моего  отца. Через год с небольшим мама родила твоих тёток.
- Папка, ты лучший в мире! - завопила дочка и от избытка чувств зарылась с головой в одеяло, разноцветное, как жизнь, которую ей еще предстояло прожить.