Встреча под первым снегом

ВАЛЕРИЙ СЛЮНЬКОВ - http://www.proza.ru/avtor/valeriyslyunko -  ПЕРВОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 41» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

   - И за сколько, же ты, Вячеслав Сергеевич Журов, …так…номер участка тридцать два… двенадцать соток, всё верно…  за сколько дом продаёшь? –  глава поселения, оторвавшись от бумаг, поднял на него взгляд, в котором плохо спрятанная жалость.   
- Там написано.
- Вижу, да не верю глазам. Мы бы, администрация, может и больше дали бы.
- Вы бы дали. Да люди эти на ноги поставили... . Лежнём лежал.               
 Журов помолчал,  глядя  на осенние сизые облака за окном.               
- Случилось, чего больше всего боялся… кому-то в тягость. Сам знаешь – инфаркт: повезёт – сразу и всё… А меня вот… сосед со своей женой выхаживали…  И в больнице сидели…  Что ж перед ними дорожиться буду?  Да и соседи они добрые, ладом жили. И мне ли сейчас выгоды искать? Силы-то...
Журов ждал вопрос и надеялся на такт собеседника, что не задаст его, не спросит, а что же сын-то со снохой… Не задал.
- Ну а куда дальше…? Жить-то надо? – громко хлопнул печатью.
- К сыну…больше куда? – и понял сам, как неуверенно прозвучали его слова, и под быстрым и острым взглядом главы, добром товарище, бывавшим и не раз гостем в его, когда-то хлебосольном доме, заторопился, вставая.
- Ты…того… Слава, не забывай совсем-то… Ирина твоя тут на погосте. Бывает, захожу – сколько заброшено… Нельзя так…- глава поставил размашистую подпись.
 - Она у меня… - голос предательски прервался, кашлянул – она…- вот здесь – приложил руку к груди, и взяв документы, заторопился к выходу.
 - Да погоди ты! Ну куда ринулся? Дай-ка хоть поручкаемся на прощанье, когда ещё свидимся.
Они постояли минутку приобнявшись.
 - Не шибко нравишься ты мне, Слава, настрой твой. Не обижайся. Понимаю – трудно. Надо переколотиться как-то…Да чего там, чужую беду…ладно. Помни и знай - если что – помогу. Понял? Сам знаешь, не мог тебе помочь, пытаюсь деревню поднять, из области, да в район мотаюсь...
 - Спасибо! Только нет у тебя нового сердца для меня… Ладно. Своё береги и…и жену тоже. Плохо нам без них.

 Ну вот и сделано дело. Теперь домой, хотя дом-то уже и не твой, верить во что не получалось, но и ощущения потери, которую ранее и представить не мог, и которую принял бы как трагедию, почему-то не было. Решение непонятным образом пришло ниоткуда и теперь, подчиняясь ему, жила уверенность, что делает так, как надо.
  Журов неспешно шагал, изображая вышедшего на прогулку, иногда останавливаясь и делая вид чего-то интересное разглядывающего, а на самом деле давая отдых сердцу, не желающему покорять пространства.
При выписке врач, крепенький седоватый старичёк, с доверительной интонацией в голосе настоятельно советовал: «Покой, и ещё много раз – покой, иначе… понятно?»
 Последняя ночь в родном доме.  Блажен, кто смог оставить при себе наследников, им такое не страшно. Продолжение-то - как будто сам жить дальше будешь жить в доме, где каждый гвоздь… А его сын давно оторвался от родного дома.



 В начинавшемся не столь давно лихолетье классный сварщик Журов был выдворен с оборонного завода. Страна разоружалась и каялась перед всем  человечеством в грехах, рвалась в ряды общечеловеков. Многим его уволенным сотоварищам потеря работы оказалась настоящим приговором: разваливались семьи, рушились планы, кто-то запил. Но Журов неожиданно стал востребованным специалистом. Оказалась нищая страна не так уж и нища. Вдруг открылась масса наживших большие деньги богатеньких «буратин». Вместо остановившихся строек квартир и заводов расцветало строительство скромных, порой под пять этажей, домиков новых русских.

 Балконы и ворота, на которых  нужно было изобразить  гербы новых «графьёв», бассейны, облицованные нержавейкой, трёхметровые заборы…да мало ли. Он часто оставался ночевать на «объектах», что бы не тратить время на переезды.  Хорошие деньги озаботили и самого подкопить на постройку дома на их, давно приобретённом участке под дачу в недальнем селе. Вместе с выручкой за  городскую квартиру хватило Журовым на воплощении своей мечты о жизни в деревне. Да недолго пришлось...

Как-то разом всё, неотвратимо и, казалось бы, ниоткуда, навалилась беда. Притихла, занедужила его Ирина и покатилось. Поликлиника, больница...
И вот один. Да разве думалось о таком? Почему? За что?
Долго приходил в себя Журов. Вечерами, ставшими невыносимо долгими, жестокими от бессонницы ночами передумывал жизнь и корил себя за обиды, когда либо причинённые жене, вроде бы и мелкие, но становящимися в ночи горькими и значительными; стал всё чаще, заходя в магазин за продуктами, прикупать и бутылку-другую, чего раньше себе позволял только по праздникам.

Один из былых друзей, новый русский, основавший процветающий строительный бизнес при случайной встрече предложил поработать на объекте, где руководит его сынок. "Это же в вашей деревне, глава ваш ферму строит, где-то спонсоров нашёл. Тебе рядом с домом." Ну что ж! Надо как-то жить. С деньгами он не считался, стаж удалось набрать и пенсии вполне хватало. Но целые дни один..

В тот день Журов начал было сваривать арматуру для фундамента, но электродов нужных не было. Помошник пошёл на склад на другом конце села. В это время на крутой машине подъехал тот самый сынок, нарочито и смешно старающийся показаться знающим и значительным. Узнав причину простоя, вдруг изобразил "взрослое" негодование и всё дозволенное величие. "Да ты понимаешь, морда совковая, чего творишь? Сейчас бетон привезут...куда его? Да я тебя туда вместо арматуры...Сознательный! Твоё дело - прислюнявить. В бетоне кто увидит? Вари тем, что есть, или вали отсюда..."

"Как ты?...Кто я? Да я тебя, сопля недоношенная...жигалом сейчас насквозь"...
Журова с трудом оттащили от оторопевшего от непривычного отпора, начальника.
Бросив на прощанье рукавицы в ненавистную рожу сынка друга, ушёл.
Жизнь обкладывала со всех сторон, лишив и того, последнего - самоуважения за нажитое мастерство, над которым смог безнаказанно глумиться...и кто?
 
Одиночество стало ещё невыносимее, неотвязные мысли о несправедливости жизни,
которую и искать бесполезно, да и не нужно...
И однажды утром сердце сдавило такой болью, что он подумал:"всё, конец". Попытался выйти на воздух и упал на крыльце. Сосед, видевший это, вызвал скорую...




….Что ж валятся-то? Сна всё равно нет…  Журов, в полумраке от лунного света, проникавшего через незашторенные окна, переходил с места на место, и каждая остановка будила столько воспоминаний, и радостных, и тревожащих былыми невзгодами. И плохо заживающее сердце не смогло это терпеть и напомнило о себе болью. Он опять улёгся с надоевшим вкусом таблетки во рту. Надо успокоиться, надо дожить…до завтра. Надо к сыну…

  Сосед, с плохо скрываемой радостью от удачного приобретения, вызвался отвезти Журова в город.
 - Сергеич, там я видел в сарае лодка у тебя, дюралька. Ты её заберёшь? Или как? – сосед, не сводил взгляд с разбитой дороги
 - Не заботься, Михаил. Всё твоё, никто ничего не спросит…Там и мотор подвесной где-то…рабочий. В чулане чемодан, да узел с одеждой. Сын заскочит как-нибудь – отдашь. Остальное – владей.
  Давно не верил Журов в искреннюю благотворительность людей, а может просто не везло на такое. Вот и сосед - как только понял, что с такой болячкой один он не сможет жить в деревне, затеял осторожный разговор, посетив в больнице. Сын с семьёй откуда-то с Северов домой собирается, и если Журов будет продавать, то пусть ему скажет. Вот с тех пор и помогали ему со своей женой, чем могли. Свой интерес и вроде как дело доброе… Сынок-то Журова один раз забежал в палату, соседей поблагодарил, сунул им какие-то деньги и исчез. У него дела, поездка, надо зарабатывать… Заводил с ним речь - как дом повыгоднее... и за лодку, и прочее
...отмахнулся. "Больше потеряю, некогда мне, отец. Сам как-ни будь. А лодка и ...Зачем оно мне всё? Рыбачить? Отдыхать? Когда?..."

 И вдруг острая тревога как пронзила всего: куда еду? Да примут ли? И опять неведомо откуда взявшаяся уверенность, непонятной силой руководившая им последние дни, что именно так надо делать, успокоила. Когда подъехали к дому сына с трудом смог выбраться из машины, и Михаил, видя это, помог донести его небольшой саквояж и подняться на крыльцо.

 …Вот так! Приехал… Вот и свершилось… Поздоровавшись, Журов увидел явную озадаченность сына, не знающего что сказать и растерянно замотавшегося по дому, а сноха, «через губу» поздоровавшись, тревожно посматривала на его поклажу – уж не на житьё ли прибыл, незваный и нежданный?   

Не ожидая приглашения, присел, тяжело и неловко на край табуретки здесь же в прихожей. Надо было чуть передохнуть и  принять то, чего где-то внутри побаивался. Конечно - не выгонят, может оставаться и жить. Не нахлебник - у него пенсия. Да и деньги за дом немалые… Но он-то, Журов, не сумеет быть нежеланным приживалом, а что не желанный ему уже дали понять. Что сноха, когда родной, единственный сын…

И Журов сидел с каменным лицом, не имея сил лукавить, изображать радость встречи перед теми, кто встречи этой не желал. В нём  разливалась какая-то пустота, не тревожащая и не беспокоящая обидой. Он один в этом, уже чужом и пустом для него мире, который не собирается видеть его беды и обиды. Сейчас немного пересидит и будет какое-то решение…будет.

 Сын с женой, многозначительно переглянувшись, ушли в глубь дома.               

Журов перевёл взгляд в сторону открытой двери в ближнюю комнату и в свете от окна увидел большую картину на мольберте и… вздрогнул; сначала не поверил глазам, тяжело поднялся и прошёл в комнату. На холсте вихрастый  мальчишка стоял между такими молодыми Вячеславом и Ириной Журовыми.
Все трое хорошо и радостно смотрели на него, а за ними фоном цветущая яблоня. На верху мольберта пришпилена Фотография, с которой делалась картина, и Журов вспомнил тот день, когда сын сфотографировал их в один из редких приездов. Карточку - конечно, не дождались.

Он смотрел и не мог насмотреться на этот былой кусочек его жизни, не ценимый в то время счастливый кусочек, на такую ещё молодую и милую его Ирину, положившей в любви и нежности руки на плечи внучёнка. Переводил взгляд с одного на другого и себя, старающегося сохранять серьёзную солидность, но не могущему скрыть радость от общения с внуком, редкого, потому как не часто разрешала сноха  поездки в деревню. Взгляд переходил от фото на холст, и Журов удивлялся как здорово, как точно сделано всё, даже лучше, чем на фото, потому что яблоня тогда уже отцвела, а на холсте бушевала густым цветом.

За стенкой негромкие, но явно возбуждённые голоса и Журов разобрал …« к Полине Афанасьевне нельзя, она только девушек пускает», а вот и сын торопливо «так временно-же, приеду начну хлопотать в дом престарелых, связи есть…». Он равнодушно, потому что непонятно откуда знал - там речь не о нём, про него, но не о нём, смотрел и не мог насмотреться…

 - Вот ты где – зашёл, с озабоченным видом сын – мне ехать сегодня…даже сейчас… уже выходить. Ты…? И замолк, боясь и не зная как спросить о его планах.
 -Я?...- Журов помолчал, сейчас всё решается…Всё. Ещё помолчал, глядя, как мучительно ожидает его ответа…его сын – Да я… к себе. – и уже укрепившись в решении, выполнять которое будет ли ему по силам, но всё! Решено. – Внука хотел повидать, в школе?
И  увидел, как сын не смог сдержать облегчения, и удивился, что и к этому остался равнодушен.
 - Да, в школе, он в двух…ещё и в художественную ходит. Дома трудно застать. Любит рисовать… он называет это «писать». Только не просто учить, сам знаешь, платное всё – и оглянувшись – жена ворчит.
 - Его? – кивнул на картину.
 - Да, он с этой картиной на выставке в области приз и премию получил. Вот смотри…
Сын развернул мольберт и на тыльной стороне картины указал на какой-то приклеенный плакатик, но Журов увидел и прочёл название: «Мои любимые бабушка и дед». В горле встал непроглатываемый комок.
 - Торопишься, значит?
 - Да, товар застрял, надо ехать.
 - Счастливо, я ещё посмотрю, а ты езжай.

Сын торопливо вышел. Сноха заглянула в дверь и, увидев Журова у картины, хмыкнула и отошла. Снова быстро вошёл сын с большой сумкой в руках.
 - Ну, я уехал. Как-нибудь заскочу… Ты там потихоньку, не напрягайся…

 - Постой-ка. Сына учи. Этому делу учи – Журов кивнул на картину.- Я помогу. Но, запомни, не на товар твой…. Только на сына. Понял?

Сын нерешительно шагнул к двери, постоял, и вдруг резко повернулся к отцу.
 - Думаешь, ничего не понимаю? Думаешь, только о себе забочусь? Жизнь, отец, такая…Вот остановись я сейчас, завтра никому не нужен буду, на моём месте трое будут сидеть. А в доме-то - половина барахла на кредитах. Жена сейчас, в свой магазин и до ночи, без выходных...Парень растёт сам по себе...Что тебе рассказывать, ты сам новой жизни успел прихватить. Много мы тебя с матерью дома видели? Работа, работа! Дом строить!...- помолчал.- Ладно, не обижайся на меня, отец. Приеду, через недельку, заскочу к тебе, а сейчас…бегу.

Не ожидал, как прорвало сына-то. Да, он и сам часто вспоминал другое время, когда денег было меньше, купить чего было трудно. Но по выходным рыбалка, зимой лыжи, все вместе… Как часто на их участок без церемоний приезжали друзья. Походы по грибы, весёлые застолья, шашлыки, песни под хорошую гитару… Куда всё? За деньги? Ну и разбогатели? Обстроились и обставились? А жизнь-то где? Простая жизнь в человеческую радость? В колбасе? Или вот в его доме? Строили и для сына, а тот: «Зачем он мне? Работы здесь нет. В город не наездишься каждый день».

И друзья потихоньку растворились в новой жизни. Их деревня, наполовину дачный посёлок,  в запустении; нет смысла копаться на грядках, на которые доехать стало накладно, платить за воду, свет. А спроси про отдых? Удивятся: о чём ты?
Сейчас пытается глава что-то возродить: ферму заложил, людей собирает, какие-то спонсоры нашлись. Но ему-то что?

Журов ещё несколько минут смотрел на картину, как бы стараясь вобрать в себя, запомнить, потом, оглянувшись на дверь, подошёл к кровати внука и стал быстро доставать из внутренних карманов пачки денег, и торопливо засовывать их поглубже под матрац. Пусть их с Ириной дом не пропадёт, пусть для их потомка, внука будет помощью в начале жизни. Найдут не сразу, а сын поймёт, что это и есть обещанное. Так-то лучше, а то в его состоянии таскать с собой… Отдать сейчас? Поймёт, что дома у него уже нет, значит надо оставлять… Нет, проблем для других никогда в жизни не создавал, да и себе не хочет. Здесь от неприятия задохнёшься…

Спускаясь с крыльца, ощутил наступающее ощущение слабости собственного тела, тянущую вниз силу земли; постарался выйти за калитку и там остановился, ухватившись за штакетник. Отсюда окна уже не видны.
Куда? Остаётся крайне неприятное, но не до жиру… Пойти к старому товарищу, главе поселения. Он - человек, поймёт; поможет определить в районную богадельню, как ни называй - дом престарелых или ещё как. Там он со своей пенсией не будет чувствовать себя приживалом. Там помогут дожить работники, получающие за это деньги… Там старичьё, такие же, каждый по своему ушибленные жизнью, с которыми можно говорить, спорить, вспоминать. Жить. А здесь… Документы у него все есть… И это мысль о документах напомнила, что забыл свой саквояж, там всё. Но возвращаться ни сил, ни желания. Сын привезёт

Журов шёл в сторону автовокзала, останавливаясь всё чаще по требованию сердца, и вдруг, повернув за угол, остановился на полшаге. Это была ТА улица, ИХ улица, они вспоминали её всю их жизнь, в которой было всё: и настоящая любовь, и размолвки по мелочам, и радости и трудности. Была и прошла, прошла жизнь. Вот там, подальше… она тихонько щла и подставляла руки под только, что появившиеся, первые снежинки.
 И он догнал её, и тоже, ловя белые комочки, сказал: « ЗдОрово! Правда!?...» И вдруг неожиданно для себя, всегда стеснительного с девчатами, выдал: « А меня Слава зовут».
 Невольно убыстряя шаги, Журов, не обращая внимания на начавшуюся грозную боль в груди, узнавал, узнавал место. Деревья стали высокими, вот лавки другие, да вот тот же самый киоск газетный, здесь и увидел…нет, там подальше.  А вот и первые снежинки…

Раздирающая боль охватила всю грудь, но надо дальше. Вот оно, ведь он откуда-то знал…что и как надо.  Вот здесь она шла…

Боль исчезла. И он сразу увидел её… идущая впереди девушка, протянула вперёд руку, ловя снежинки. Он ещё не знает, как её зовут, но это его Ирина. Сейчас он догонит, и всё будет снова, всё будет… и  поравнявшись, радостно сказал: «ЗдОрово! Правда!? А меня Слава…»



Редкие прохожие обходили стоящие на тротуаре милицейскую «Газель» и «скорую» с надписью "специальная", небольшую группу людей за ними. Несколько раз сверкнули блики фотовспышки. Через десяток минут милицейский начальник передал бумагу в открывшуюся дверку водителя «скорой», потому как он старший и настоящий медик здесь лишний
- Мы закончили, можете забирать.
Разглядывая бумагу, водитель спросил.
- Что ни будь известно? Кто? Адрес?
- Там написано. Неизвестный.
- Бомж?
- Непохоже. Да только ни ключей от дома-квартиры, ни документов, только денег чуть, таблетки, да фотография, наверное, с женой и  каким-то мальцом.   Везти знаете куда? Всё. Мы уехали.

Через некоторое время «скорая», переваливаясь на бордюре, выехала на дорогу. Первый снег набирал силу, водитель включил «дворники» и не отрывая взгляда от дороги, спросил напарника.
- Обратил внимание? Лицо-то у него…выражение, счастливое… как бы.
- Да – удивлённо повернулся тот – а я подумал, что мне показалось.
- Добрый, наверное, человек был. И закончил, похоже, в душе с добром…
Колёса прорезали хрупкую белизну, машина уезжала и снег потихоньку заравнивал следы.