Цветные сны

Никита всегда был немного странным. Наверное, с рождения — детство он помнил плохо, урывками. Ни как оказался в приюте, ни где его мать, не знал. Помнил только, что у нее были длинные русые волосы, расчесывая которые она всегда улыбалась. И мамин запах — такой нежный, ромашковый, полевой…

Нянечки больницы-приюта вообще старались не поднимать эту тему, благо Никита и не пытался доканывать всех взрослых своим вполне естественным вопросом, который другие дети задавали чуть ли не каждый день: «А когда моя мама вернется?».

Никита тоже надеялся — втайне, молча, но не озвучивал своих мыслей. Он вообще никому ничего не рассказывал, и воспитатели решили, что он просто боится всего. «Последствия аварии», — говорили они. Но нет — не смерти он боялся, а забвения и безучастности со стороны взрослых.

Зато все его мечты оживали на бумаге. Мечты — они ведь как сны, иногда сбываются, иногда — нет. У Никиты сны не сбывались никогда. И постоянно преследующий во сне образ женщины, его матери, являлся причиной плохого настроения наутро. В такие дни рука сама тянулась к старенькой потрепанной папке, по пути выдергивая карандаш, а сам он полностью погружался в свой мирок, никого и ничего не замечая.

Проходило время, из приюта уходили дети — кто выздоравливал, кто умирал, а Никита все так же сидел в комнате, рисуя свои сны. Приют был унылым, скучным — и рисунки мальчика тоже были серыми, потому что он создавал их простым карандашом.

* * *

Однажды, когда он вот так же тихо сидел за своим столом, к нему заглянула одна нянечка — ей было всего двадцать лет и она недавно устроилась в приют на работу. Ей нужны были деньги и она подрабатывала уборщицей в палатах. Увидев мальчика, склонившегося над столом, Мила (так ее звали) поинтересовалась:

— Ты кому там пишешь?

Мальчик ничего не ответил, и Мила, поджав губы, решила больше его не беспокоить. Она быстро провозила тряпкой под кроватью и уже приблизилась к столу, как мальчик вздрогнул, удивленно подняв голову. Она успела заметить маленький проводок, тянущийся из нагрудного кармана к правому уху.

Мальчик поспешно сунул руку в карман, чем-то пощелкал и наконец спросил:

— Вы что-то сказали?

Мила растерялась.

— Я… я только… хотела полы тут помыть.

— Вы новая уборщица?

— Нет. То есть, да, — она улыбнулась. — В общем, я тут нянечкой устроилась, ну и полы мою заодно. А тебя как звать?

— Никита.

— А я — Мила.

— Очень приятно, — снова улыбнулась она и кивнула на кусочек бумаги, который Никита прикрывал обеими руками: — Что это, если не секрет? Письмо кому-то?

— Я… нет. Вот. Только не говорите никому, Мила.

Когда он убрал руки, девушка онемела. На небольшом клочке бумаги разворачивалось сражение целой Вселенной: тут были и эльфы, и рыцари, и волшебники с посохами, от которых исходили волны магии, и прекрасные единороги, бьющие копытом о землю так, что летели искры…

— Это… это…нечто. У меня нет слов. Ты это откуда срисовал?

Никита смутился.

— Ниоткуда. Мне просто однажды приснилось, и вот…

— Ты понимаешь, что ты гений! — восторженно прошептала Мила. — Я таких ясных картинок нигде, кроме как в журналах комиксов, не видела! Ты художник, Никита, настоящий! Вот только… почему твой рисунок в черно-белом цвете? Его бы раскрасить.

— У меня были цветные карандаши, — тихо ответил мальчик. — Только они все сточились. А новые никто не приносит с тех пор, как заведующая увидела рисунки. Она вызывала детского психолога.

Мила внезапно вспомнила разговоры в ординаторской о «ненормальном мальчике, которому снится всякая чушь, и он эту чушь потом рисует». А еще она вспомнила, как ее предупреждали, что с этим мальчишкой в разговоры вступать опасно — кто знает, что у этих психов на уме?

— Здорово ты рисуешь, — поспешно сказала она, потихоньку отступая к ведру. — Ну, мне сейчас как бы некогда, я в другой раз загляну, хорошо?

И она убежала. Никита только грустно поглядел ей вслед.

* * *

Милы не было уже больше двух недель. «Такая же, как все, — горько думал мальчик. — Она… тоже меня боится?». Его душу заполнили тревожные, мрачные сны — не такие красочные, как после разговора с ней. И Никита уже больше не включал слуховой аппарат в надежде на новую встречу с первым заинтересовавшимся его творчеством человеком; наушник валялся в дальнем ящике стола.

Но однажды она все-таки пришла! Никита скорее почувствовал это, чем услышал. Да и не мог он услышать — ведь без своего слухового аппарата мальчик становился беспомощным, как слепой котенок, мигом утрачивая способность к ориентированию в пространстве.

Тот день он, наверное, будет помнить до мелочей очень и очень долго — если не до самой своей смерти…

Никита, как обычно, сидел за своим столом, приставленным к окну — это было единственной поблажкой со стороны заведующей приютом, потому что «мальчику надо было хоть как-то развлекать себя». Он и сидел, разглядывая унылый пейзаж — «вид из окна». Земля была еще влажной и темной, воздух не по-весеннему холодным, но на дереве напротив Никита сумел разглядеть уже набухающие почки.

«Вот и весна пришла, — подумалось ему. — Рано в этом году, только середина февраля».

Говорить вслух мальчик не решался: боялся, что вдруг услышит собственный лающе-пугающий голос. И только небо — небо, с его девственной голубизной смотрело на него все так же по-приятельски, точно готово было в любой миг шепнуть: «Я с тобой, друг…».

— Мечтаешь? — веселый голос не выдернул его из своих тоскливых раздумий. Но ноздри уловили едва заметный запах розового масла — и он вздрогнул, резко обернулся, и…

В проеме двери в простенькой форме уборщицы, солнечно улыбаясь ему, стояла Мила.

— Привет.

Он судорожно заметался взглядом по столу в поисках наушника. Вспомнил, что засунул его в ящик — рванул к самому нижнему, почти выдернул оттуда маленькую плоскую коробочку. Пальцы еще немного дрожали, пока он пытался приладить за ухо аппарат.

А в это время Мила, видя безуспешные попытки мальчика, решилась. Подойдя вплотную, она осторожно протянула ему руку, и он непонимающе уставился на нее. Затем перевел взгляд на лицо девушки и прочел по губам: «Дай мне помочь тебе».

Он смущенно опустил аппарат в раскрытую ладонь и замер. И только боялся, что стук его сердца наделает в комнате слишком много шума.

Мила подключила проводок к трубке-наушнику, осторожно закрепила аппарат за ухом и протянула коробок управления мальчику. Никита снова взял в руки коробок, нажал кнопку подключения и в его уши влился такой радостный голос:

— Ну привет! Что нового ты нарисовал, пока меня не было?

* * *

Мила оказалась обычной девушкой, разговорчивой, быстрой и ловкой. У нее был маленький брат, который оказался болен трудноизлечимой болезнью. Ему требовалось постоянное лечение, а обеспечить должный уход могла только круглосуточная сиделка. Мила бросила учебу, устроилась на работу, наняла сиделку.

Забота о брате очень трогала Никиту, и он даже тихо завидовал этому мальчику, о котором с такой любовью говорила девушка. Когда она рассказывала о нем своему новому другу, то ее глаза лучились такой нежностью, какой раньше Никита ни у кого не видел.

Как-то Мила принесла своему другу фотографию брата. Никита жадно вглядывался в черты и видел, как они похожи — брат и сестра. Родные души.

* * *

Он мог слушать ее рассказы целый день. Он мог смотреть на нее часами. Иногда она, рассказывая о чем-либо, вдруг замечала это и сердилась. «Перестань глазеть, — просила она, — не смущай меня!». Но Никита все равно смотрел, смотрел, изучая каждое ее движение, мимику, жесты; она стала его самым любимым объектом для созерцания. Изучения.

Ему все чаще стали сниться цветные сны, вспоминая которые потом мальчик остро жалел, что не имеет красок или хотя бы цветных карандашей. А попросить их у кого-нибудь, тем более у Милы, ему не позволяли остатки гордости. Страха, что он больше ее не увидит. Страха, большего, чем его страх перед болезнью.

* * *

Как-то раз, таинственно улыбаясь, Мила попросила его закрыть глаза. Игнорируя вопрос и протесты, она развернула его от стола, а потом тихо положила на стол нечто, завернутое в плотную серую бумагу. Он робко дотронулся до предмета, вопросительно глядя на девушку.

— Бери, это тебе. Я знаю, что у тебя сегодня день рождения. Так что поздравляю!

В завернутом в простую бумагу коробке оказались цветные карандаши. Этот день стал самым счастливым в его жизни.

А спустя месяц их ежедневного общения Мила вдруг снова пропала. Никита уже не мог обходиться без ее голоса, улыбки. Ее веселая болтовня развлекала его, вливала новые силы и желание жить. И когда в привычное утро ее не оказалось в комнате, он забеспокоился…

* * *

Он увидел ее случайно, в свое окно, в последний месяц зимы. Она была в строгом черном платье, еще больше подчеркивающем стройность ее фигуры, в черном платке, повязанном на голову. Если бы она не подняла голову, вглядываясь в серое небо, он никогда бы не узнал ее. Лишь на миг бледное заплаканное лицо повернулось к небу, и Никита сразу все понял. Из приюта шла похоронная процессия, возглавлял которую маленький закрытый гроб, обитый черной материей…

Мила говорила, что ее брат болен, и что ему нужна круглосуточная сиделка, но он не знал, что брат находился на лечении в их больнице при приюте…

* * *

Потом она появилась у него спустя два дня. Все такая же улыбающаяся, добрая. Но глаза больше не светились — в них была пустота. Его сердце буквально раздирало от сочувствия, но он не мог найти нужных слов. И тогда он придумал.

* * *

— Послушай, — однажды сказал он ей, сильно волнуясь. — Почему ты не сказала мне, что твой брат… что его больше нет?

Она замолчала.

Он молча отодвинул верхний ящик стола и вытянул оттуда тоненькую папочку; так же молча, глядя прямо перед собой, процарапал ею по поверхности стола навстречу Миле.

«Может быть, так твое сердце растает? — говорили его глаза. — Может быть, так я смогу подарить ему живое тепло?». Колеса инвалидной коляски жалобно скрипнули, когда он отъезжал к окну.

Она медленно открыла папочку, словно боясь обжечься. И замерла.

Дыхание сорвалось. Это было… то самое. Да. То. Самое. Живое, цветное фото ее брата. В его исполнении, цветными карандашами.

— Откуда… — прошептала девушка удивленно, высоко подняв брови.

Никита несмело улыбался, видя реакцию девушки. Несомненно, он был счастлив. Слезы в ее глазах оказались лучше любых слов.