Дома мы не нужны. Часть 4 Глава 16

                ДОМА МЫ НЕ НУЖНЫ
                Книга четвертая: "Последняя битва Спящего бога"
   
                Глава 16. Полковник Кудрявцев. Трудно быть богом

   - Ага, ты еще платочком помаши и слезу урони, - Толик Никитин легко взбежал на пригорок и обнял на плечи Бэйлу.
   Супруга с недоумением повернулась к нему. Рука ее сжимала платочек, которым только что вытирала глаза.
   - Ты что, подумал,  я плакала? - израильтянка весело засмеялась, - просто соринка в глаз попала.
   - И в самом деле, - пошел на попятную тракторист, - что это я? Чтобы моя жена, железный снайпер русской разведки, и плакала по каким-то дикарям...
   У самого Анатолия было куда больше причин огорчаться. Ведь из всех собравшихся сейчас на склоне холма, окружающего прибрежную ложбину, приютившую в последние месяцы стойбище первобытных людей, только у него был в племени друг. Точнее - приятель, до дружбы их отношения не доросли. И так было удивительно - до чего быстро привязался к Никитину Са-Ша - сын вождя племени.
   Профессор Романов на полном серьезе утверждал, что возможность легко - практически мгновенно - находить общий язык с детьми, было уникальной способностью тракториста, приобретенной уже здесь. На вопрос -  как обстояли дела с детьми там, "дома" - Анатолий честно ответил:
   - Никак. Некогда было мне с разными шкетами возиться. В лес их с собой не возьмешь; выпить не нальют... а дома никакими детьми никогда и не пахло.
   - Теперь будет пахнуть, - пообещала ему Бэйла, поглаживая выпуклый живот...
   Анатолий с Бэйлой пригнали "Варяг" к стойбищу вдвоем. Остальные разведчики не отказали себе в удовольствии совершить совсем короткую морскую прогулку от пристани до этой бухты. "Ковчег", как похвалил судно Никитину Боря Левин, показал на удивление гладкий и уверенный ход. Да и комфортом тоже мог похвалиться. Дикари, которые должны были стать его первыми пассажирами, конечно вряд ли оценят просторные каюты; уютную кают-компанию и прекрасную верхнюю палубу, на которой так замечательно было загорать в удобных шезлонгах. Это Бейле с Анатолием сообщила уже Оксана.
   Полковник Кудрявцев, стоявший немного в сторонке, вдруг прервал их разговор.
   - Анатолий, - подозвал он к себе тракториста, - кажется для тебя работенка появилась.
   Он показал на столпившихся у хижин дикарей, которым что-то тщетно пытался втолковать старший помощник капитана да Гамы. Вождь, стоящий впереди своих людей (если их уже можно было так называть), тупо крутил в руках амулет-переговорник; слова, которые несомненно доносились до его волосатых ушей, он наверняка принимал за волшебство. Но не пугался. Может, потому, что дикари  уже привыкли к странным для них, но несомненно могучим незнакомцам (богам, наверное), когда-то спасшим их от других, не менее загадочных, но более жестоких.
   Анатолий понял свою задачу. Он, ни слова не говоря - даже не прибегнув к помощи амулета - направился к широкому трапу корабля. По дороге он взял за руку маленького Са-Ша, и тот без сопротивления, вприпрыжку последовал за ним. На палубе были накрыты столы с немудреным угощением, главным из которых было мясо. Много мяса - жаренного, вареного. Так что крики пацанчика с покатым лбом и озорными пытливыми глазами произвели на соплеменников эффект даже больший, чем ожидал командир. Может потому, что издавал он эти звуки, которые раньше Александр вряд ли бы признал за разумную речь, с набитым ртом. Вечно голодные дикари явно различали малейшие подобные оттенки.
   Впрочем, вечно голодные - это из прошлого. Потому что по  решению командира дикарей ускоренными темпами пичкали началами цивилизованной жизни. На слабый протест профессора: "А как же чистота эксперимента?", - полковник ответил, что за эту самую чистоту и бьется.
   - Когда эти ребята столкнутся на своем пути с первыми неандертальцами, у тех уже будут и луки, и колесо; и сады с огородами. Или ты не видел, как Лай втихаря таскает в стойбище все, что плохо лежит. И не только еду, и побрякушки блестящие. Нет, Алексей Александрович - в таком виде людям не выжить. Надо дать им шанс.
   - Бесполезно, товарищ полковник, - встрял в спор Анатолий, - тот урод, которого я розгами учил, да и его дедуля никаких шансов им не оставят. Пойдут по следу, и вырежут, раз здесь не получилось. И со своей стороны будут правы!
   - Если пойдут, - мрачно улыбнулся тогда полковник, понимая, что собеседники сейчас в легкой панике - переваривают очередное пророчество командира.
   Кудрявцев и сам не думал о такой перспективе - до той самой минуты, пока не разгорелся спор. Впрочем, спором это не назовешь; командир приказал - бойцы выполнили. И теперь племя, раньше полуголодное, вполне обеспечивало себя охотой. А теперь должно было познакомиться с очередным чудом цивилизации - колесом.
   Дикари дружной толпой ринулись на палубу. Оттуда послышались громкие крики; даже звонкая затрещина - это вождь устанавливал порядок пиршества. Что понравилось командиру - к угощению были допущены все. Даже самые дряхлые старики, которым  помогли вскарабкаться по крутому трапу. Этот затрещина словно послужила сигналом для эвакуационной команды - она же команда "Ковчега". Восемь шустрых парней на удивление быстро начали разбирать и укладывать в двухколесные тележки примитивные хижины и немудреный скарб внутри них.
   Протяжный крик с палубы раздался только минут через десять, когда на берегу осталось не разобранными только две хижины. Назад, по трапу, племя ринулось гораздо быстрее. Дикари сгрудились за своим вожаком, глухо о чем-то ворча, но не вмешиваясь в процесс. Под это ворчание последние "сокровища" погрузили в тележки - последних было всего четыре, и их хватило на все добро, что нажило племя - и опять настала поря для Никитина.
   - Са-Шок, - крикнул он, и мальчишка, единственный оставшийся на корабле, вихрем метнулся к нему, дожевывая что-то на бегу.
   - Держись, - ладонь тракториста опустила сразу обе смуглые грязные ладошки друга на надежную ручку тележки, и та, под напором маленького дикаря и его возможного дальнего потомка поехала, под сначала изумленные, а потом восторженные крики.  Для дикарей это был аттракцион - поначалу. До тех пор, пока телега с разбега не въехала на "Ковчег", и ловкие "фокусники", не вернулись за следующей. К этой Анатолий пригласил уже вожака. И опять почетный круг - и рывок на трап...
   Ручек четвертой не хватило - попробовать катить тяжело груженую телегу хотели все; в результате ее прямо на руках занесли на корабль. Назад дикарей уже не пустили. Лишь Анатолий спрыгнул на берег, и замахал рукой и Са-Ше, и его соплеменникам, сделавших очередной шаг в покорении мира. И - удивительно - паренек со всех сил замахал в ответ. Точно так же, как его большой бледнолицый друг. А потом был короткий забег на склон холма к товарищам и вопрос Бэйле, на который, как догадался Никитин, израильтянка ответила не до конца честно.
   "Ковчег" медленно отполз от берега, развернулся, и только там внушительно прогудел. Теперь уже все разведчики замахали.
   - Ну вот, - довольно заметил Алексей Александрович, - пару дней пропутешествуют. Понравится, так их наш Ной на берег не выгонит. Надо было тебе, Анатолий, с ними сгонять.
   Профессор и сам знал, что предложение это никто даже рассматривать не будет - договорились ведь держаться вместе, особенно последние дни; сейчас же просто постарался разрядить тягостное молчание, установившееся, когда корма корабля скрылась за поворотом скалы, а море, недавно взбаламученная винтом двигателя, опять успокоилось. И  это ему удалось -  в вездеход разведчики садились уже с улыбками.
   - Куда? - повернулся к Кудрявцеву Анатолий, - домой?
   - Домой, - кивнул командир, - только у других дикарей остановимся. Предупредить надо.
   У стойбища разведчиков встретил только старый вождь. Чем было вызвано такое отсутствие любопытства у его потомков, Александр так и не узнал. Денату тоже воспринял весть о начале отсчета часов, дней или недель до возможного появления Спящего бога спокойно.
   - Спящий проснется, - кивнул он, - теперь надо сделать так, чтобы он пришел сюда.
   - Как, - возмутился раньше командира профессор Романов, - какое ему еще приглашение нужно?
   - Я знаю, какое! - торжествующая улыбка на губах старика словно говорила, - не все тайны мироздания известны вам, чужаки. Есть вам чему поучиться и у высших не-зверей.
   Вслух же он воскликнул:
   - Большой призыв! Я буду камлать до тех пор, пока Спящий не придет...
   За спиной его степь, а вместе с ней стойбище словно простонало. Перед хижинами начали собираться неандертальцы-коротышки, но два гиганта так и не появились. Старик застыл с выражением каменного высокомерия на лице, и полковник, пожав плечами, развернулся в направлении наружных городских ворот. Даже не оглядываясь, он чувствовал; нет - даже видел, каким тяжелым ненавидящим взглядом буравит его спину старый вождь. И только когда перед разведчиками распахнулись ворота, Александр бросил короткий взгляд назад. Денату недобро усмехнулся, и ушел к своим соплеменникам, явно бросая им какие-то слова.
   Совсем скоро тонкая струйка дыма, которая всегда висела над стойбищем, стала густеть, пока не превратилась в устойчивый толстый столб. Он на удивление ровно устремился в небо, и дрогнул только когда к нему присоединился другой призыв - музыкальный. Впрочем, не только профессиональный музыкант Ира Жадова едва не заткнула уши, когда неожиданно громко начался тот самый "Большой призыв". Окрестности заполнили резкие, совсем не мелодичные звуки, которые могла издавать только губная гармошка.
   - Да.., - протянул тракторист, - едва сдерживая смех, - дедушка Денатурат клептоман был еще тот. Интересно посмотреть, что он еще приватизировал при бегстве.
   - Интересно знать, - перебил его Борис, - кто изготовил эту чудо-гармошку...
   Через полчаса все смешки закончились; через час  беременные женщины начали жаловаться на головные боли, и Анатолий вызвался сбегать за розгами - поучить еще кое-кого правилам хорошего тона; ну или хорошей музыки. Командир едва успел перехватить его - и Никитин, и остальные разведчики вряд ли заметили смешинки в его глазах, когда он очень серьезно сказал:
   - Не надо, Анатолий, пусть выполняет свое обещание.
   - Какое? - тракторист от душераздирающих звуков, которые непонятным образом терзали уши на расстоянии полукилометра от "музыканта", уже ничего не соображал.
   - На эту музыку скоро все боги, каких только люди придумали, сбегутся, - засмеялся все таки полковник, и показал на двери цитадели, - пойдемте туда.
   "Большой призыв" словно отрезало, когда широкая дверь из пластмассы захлопнулась за спиной последнего разведчика. Внутри было прохладно, из не видных динамиков лилась чуть слышная музыка, которую даже сравнивать было неприлично с той, что терзала и тело и душу снаружи.
   - Вот тут нам и придется пережидать Большой призыв дня три, - огорошил известием товарищей Кудрявцев, - ох и обленимся... а еще больше объедимся! Идем в столовую.
   Уже за столом, накрытом теперь не только обильно, но и с видимым изяществом, Алексей Александрович спросил:
   - Ты это серьезно, Александр Николаевич?
   - Насчет чего?
   - Насчет призыва, и вообще... насчет богов?
   - Как тебе сказать, Алексей Александрович, - полковник в задумчивости повертел в руках вилку, - у нас были все основания поверить в то, что любой другой назвал бы богом. Я же лично считаю это концентрацией наших желаний, устремлений, молитв, наконец. Чем громче и искренней молитвы, тем больше вероятность, что бог родится, наполнится силой, и... начнет прислушиваться к призывам поверивших в него. Или не начнет. Так что в то, что старик сможет призвать существо, которого уже тысячи лет зовут Спящим богом, я готов поверить. Потому потерплю денька три взаперти.
   - Так можно же и уехать куда-нибудь; в рейд например, - с полным ртом прошамкал Никитин, который первый набросился на еду.
   - Нет, - отрезал командир, - ни шагу из города.
   - И что мы будем делать? - проглотил наконец кусок тракторист, - так ведь со скуки и помереть можно.
   - Ты это Бэйле скажи, - подмигнул ему Александр, показывая на израильтянку, которая явно примерялась ложкой к большому лбу мужа, - я сам лично помогу Алексею Александровичу разобрать библиотеку.
   В соседней комнате действительно пустые полки давно ждали книги, которые разведчики от недостатка времени сваливали по центру библиотеки.
   - А еще я давно уроки у дочек не проверял, - добавил командир.
   Было в его голосе что-то неуловимое; не печальное и не трагичное. Скорее в его неукротимой душе уже завелся будильник ожидания; вот только - вопреки законам физики - пружина в нем не раскручивалась, а наоборот сжималась с каждой секундой, чтобы выстрелить в нужный момент. В какой? Александр сам определил временные рамки - не позже девятого сентября, словно было что-то в этой дате знаковое...
    Несмотря на все мольбы, и даже угрозы Оксаны, Александр стоял один на широкой площадке, которая ступенями нисходила к артефактам прежнего мира - русской бане, хижине сомалийских аборигенов, шатру сирийских арабов, домику тайцев. Из людей один. Все остальные сейчас столпились у окон цитадели; выше всех - там, где недавно Валера Ильин хвалился своими строительными талантами, а теперь сквозь толстый пластик грозно проглядывали сразу два "Корда" - приникли к панорамному окну разведчики. Даже отсюда оглянувшийся назад и наверх командир увидел, насколько бледна окруженная товарищами Оксана; как тесно прижимаются к ней Даша с Машей; разглядел даже, как побелели от напряжения пальцы на  рукояти оружия у Спартака и Бори Левина, и как кивнула ему, словно говоря по-пионерски: "Всегда готова!", снайпер Бэйла, и...
   Из нелюдей на площадке были два вождя - Денату и Ден. Они были выше командира больше, чем на голову, но он сейчас не чувствовал себя рядом с ними ущербным; напротив, это они, как бы не  ненавидели его, сейчас молча признали его главенство. Александр представил вдруг, как сейчас чуть ли не заржал с высоты двенадцатого этажа Никитин. Он и сам едва удержался от усмешки, когда на площадку с важным видом выступил в одежде великого Денатурата его далекий молодой потомок.
    "Доспехами" предка оказался старый лабораторный халат черного цвета - в таком щеголяла когда-то (или будет щеголять) тетя Вера, уборщица детского дома. Правда у той халат был поновей и... поэлегантней, что ли. Единственное, что вызывало уважение в этой карикатуре на защитный доспех - искусство дикарей, сумевших донести хрупкий материал до сегодняшнего дня сквозь тысячелетия. Он вспомнил недавний спор о вере и богах, и мысленно махнул рукой - если Ден верит в несокрушимость черного сатина, пусть так и будет.
   Неандертальцы были вооружены. Младший - молотом предка; старый - своей губной гармошкой, как оказалось - очень даже внушительных размеров.
   - Такой и убить можно, - подумал полковник, увидев ее в первый раз.
   Счастье лицезреть ее и командиру, и многим другим настало совсем недавно - не больше часа назад. Громкая "музыка", или то, что пытались в качестве таковой изобразить неандертальцы, вдруг умолкла. Почему во множественном числе? Потому что никакой человек, или неандерталец, будь он трижды колдуном, не смог бы выдувать из гармошки пронзительные звуки несколько дней без перерыва.
   - Значит, - логично заключил командир, - неандертальцы, а точнее их вожди, следуют примеру тибетских лам.
   И когда гармошка утром девятого сентября все таки умолкла, он понял - время пришло. Денату подтвердил это, протянув вперед свой музыкальный инструмент:
   - Спящий проснулся. Но где его ждут, пока не знает. Готов ли Великий охотник?
   - Готов, - Александр едва сдержал смех; как раз в это время подошел Ден, "снаряженный" к битве.
   И вот теперь эта тройка стояла  под внимательными взглядами людей, и ждала какого-то знака, ведомого лишь старому вождю. Минуты текли за минутами; так же медленно текли мысли Александра. Лишь одна из них задержалась, царапнув подобно занозе: "А где Малыш?". Вся скотина сегодня оставалась в хлевах, накормленная и напоенная, и не подавала никаких признаков жизни; собаки тоже были там, вместе с щенками; лишь большая черная морда тибетского мастифа сейчас нависала над головой Лии в окне второго этажа -  пес уже перерос свою хозяйку. И только алабай , как всегда, был в наряде - следил за молодым вождем. Ден здесь. А где Малыш?
   Пес словно услышал друга; ткнулся лобастой головой в ладонь Александра, оторвав его от задумчивой созерцательности. И это словно оказалось давно ожидаемым знаком. Взревела, подобно узбекскому карнаю, или той же волынке шотландца, гармошка, и над площадью - прямо напротив цитадели  - в одно мгновенье выросло лицо. Лицо громадное и недовольное - словно бога действительно оторвали от долгого и крепкого сна. И еще это лицо было до боли знакомым; открой это ожившее облако сейчас глаза, командир сказал бы, что этот он сам посмотрел на себя! Потому что Спящий бог - если это был он, а не какой-то аватара - когда-то носил фамилию Кудрявцев.
    Вот только лоб его был непропорционально высоким, и на нем медленно вращались вокруг общей оси три звезды. Еще две точки - там, звезды отсутствовали, кровоточили, словно драгоценные камни (те самые, что хранились в мешочках неандертальских вождей) только что вырвали из живой плоти. И командир так явственно и зримо представил этот неприятный момент, что не только он, но и громадное отражение напротив скривилось в болезненной гримасе. А потом Александр скривился еще сильнее - от рвущих до сих пор душу пронзительных "криков" гармошки;  облачный визави отреагировал совсем по другому. Из красного камня, на миг замершего во лбу ("Как у Пушкина, блин, - успел подумать Кудрявцев, - "А во лбу звезда горит"), в сторону неандертальцев протянулся луч - почти невидимый, а потому  -понял, или знал Александр - не опасный для жизни; и от этого толчка покрасневшего воздуха старик отлетел к стене цитадели, выронив из руки свое "грозное" оружие. Луч вдруг стал осязаемо тонким и злым; он уперся в гармошку, и та не успела коснуться, загреметь по пластмассовым плитам, которыми была выложена площадка. Потому что сгорела, исчезла, не оставив после себя даже дымка.
   Младший вождь тоже успел лишь дернуться в защиту прадеда. Показалось Александру, или нет, что огромное изображение напротив на миг перекосила озорная гримаса; только вот результат той вспышки веселья был плачевным. Для неандертальца. Черный халат на вожде вдруг вспыхнул ярким пламенем, и громадный парень взвыл, пытаясь ладонями спасти реликвию, занявшуюся сразу по всей поверхности. Так что слабый нажим, с которым этот луч опрокинул великана на спину, подвинув его к предку, можно было назвать великодушным - вой Дена прекратился.
   Теперь Спящему богу (если это был он) противостоял один Александр. Нет! К ноге прижимался верный алабай, в груди которого давно клокотавшее рычание вдруг взорвалось басовитым лаем, в котором было больше предупреждения, чем страха или злости. И призрачный бог словно внял ему. Ярко-красный луч не дополз совсем немного до пары противников; невидимый, а потому более опасный - как посчитал полковник - луч возник теперь уже от серого камня во лбу огромного лица. Если бы не размеры, Александр принял бы камень за жемчужину - абсолютно гладкую в отличие от других - красного и зеленого, искусно ограненных, но не пускавших в стороны ярких лучиков, потому что на них не падало солнце.
   Несмотря на кажущуюся невесомость и прозрачность, существо напротив загородило от Кудрявцева и Малыша светило подобно черной дыре. И эта дыра начала втягивать в себя Александра посредством луча от жемчужины. Александр чуть вздрогнул, когда этот невидимый, казалось, луч коснулся его. Прикосновение было липким и холодным - будто язык хамелеона выстрелил в муху. Но полковник Кудрявцев мухой быть не пожелал. Также невидимо для остальных, как и движение луча, он напряг волю, превращая ее в стальной стержень, который, как известно, ломается, но не гнется.
   Этот стержень вонзился по лучу в жемчужину, отчего окрестности накрыл мучительный, даже сладострастный стон - опять таки неслышимый для окружающих - и вот уже Спящий бог - это Александр, а Александр - бог. И первое, что сделал этот тандем, слившись воедино, стремительно унесся сознанием вверх, чтобы показать Кудрявцеву то, что он давно желал увидеть - картину окружающего мира. Сквозь беспредельное равнодушие, окутавшее Кудрявцева сейчас, а Спящего бога, наверное, бесчисленное множество лет, не могла не пробиться искра любопытства. И она держала душу полковника в некотором отдалении, не давала слиться две ипостаси так, что невозможно было представить - как же им удастся разделиться потом, когда все кончится?
   - Что все? - успел подумать Александр, мельком проводив собственную фигуру, все также попиравшую ногами площадку; Малыша, теперь сидевшего на камне, но не оторвавшего головы от ладони хозяина; наконец всю цитадель разом.
   И только отсюда, сверху, полковник понял, что напомнил Никитину, а потом и ему самому величественный дворец Навуходоносора. Если убрать с этого многоступенчатого совершенства висячие сады и многочисленные каменные украшения в виде статуй и барельефов, приладить ниспадающие с ярусов крыши зеленого цвета, которые были ничем иным, как солнечными батареями, получилась бы цитадель - один в один - пропорциями и непередаваемой устремленностью к небу.
    - Словно один архитектор строил, - мысль заполнила Кудрявцева полностью, потому что головы как и других частей тела, сейчас  не было - они остались рядом с цитаделью, - а может и действительно один и тот же?
   Чувство горечи и обиды на несправедливость бытия (это от бога-то?!) заставили его оторваться от цитадели, и присоединиться к созерцанию всей картины в целом, а потом ее центральной части - сейчас это была ярко блестевшая точка под ними. Могила племени Седой медведицы. Кем она было для спящего? Не бездушным исполнителем самых кровожадных прихотей бога точно. Потому что он с еще  большей печалью соединил сразу три луча, и этот поток обрушился вниз, на единственный камень, торчавший из пластмассового озера.
   Исчезло все, и сразу - и камень, и озеро, и бесчисленные ряды деревьев вокруг, не успевших даже махнуть на прощание ветвями. А на их месте ветерок, взявшийся неведомо откуда, трепал короткую степную траву. Больше того - эту траву спокойно щипали животные, стадами тянущиеся к дальнему краю этой равнины. Они еще не знали, что впереди - лес величественных секвой, жесткую подстилку в котором ни один, даже самый неприхотливый зверь не посчитал бы за еду.
   Отголосок этой мысли, а может, и вся она, коснулась чужого сознания, и строенный луч двинулся дальше. Командир не вмешивался, да и как сделать это - без рук, ног, голоса; одним сознанием? Он лишь напряг память, по-прежнему надежную, и представил ту самую карту, что рисовал когда-то Виталик Ершов. Оттого живая карта внизу была знакомой - вот луч коснулся узбекского лагеря, откуда люди успели вывезти весь хлопок, до последней пряди и зернышка. Этот анклав в двадцать пять квадратных километра тоже трансформировался чудесным образом - в этом мире добавилось степи и стад.
   Следующий квадрат по малому кругу тоже исчез, то есть уступил место изначальному ландшафту. А дальше - нашла коса на камень! Точнее на множество камней, из которого была сложена Стена Плача. Александр даже представил себе, как бог запыхтел в недоумении, напрягся, и... выпустил свой безжалостный луч совершенно впустую. Древняя святыня, намоленная миллионами паломников, оказалась сильнее этого никому не известного бога. И то сказать - верили-то в него до сей поры исключительно неандертальцы, а они многочисленностью, как оказалось, не отличались.
   Гневно фыркнув (мысленно, конечно), Спящий повел незрячим взглядом, а значит, и разрушающим лучом дальше, на внешний круг миоценового леса; на самый его угол. В этом месте лагерь тоже был лишен защиты - шатер сомалийских аборигенов давно был свернут, и перевезен в город. Через мгновенье стада, которые по-прежнему мирно паслись на огромной поляне посреди секвой, получили возможность соединиться с собратьями, в своем беспрерывном движении огромной дугой огибающими город по пойме. А следующим - следующим по часовой стрелке должен был стать русский лагерь, вернее город, возникший на его месте.
   Отчаянным усилием сознания Александр повернул внимание бога в противоположную сторону; он словно воскликнул:
   - Что тебе до людей, таких маленьких и слабых?! Посмотри - там, в реке - огромные монстры, заполненные холодным предвкушением смерти, а дальше - ярость тираннозавров, и целых двадцать пять, нет! Двадцать четыре анклава, тоже, быть может, стремящиеся вернуться к изначальному облику.
   Увы - мысль, как и слово, не воробей - разве можно было направлять внимание безжалостного бога на ослепительный храм Артемиды, и главное - на ее прекрасный сад! Все это исчезло в одно мгновение, а следом и спруты в реке, которая словно бы изменила русло, и прибрежные заросли. Даже, кажется, изрядно измелела. Но теперь этого не нужно было бояться - динозавров тоже не стало. Неведомо как, но они исчезли, хотя ни один новый участок степи не появился - ведь немудреный символы народов (вроде тех же шотландских чертополохов) по прежнему стояли на страже "государственных" границ.
      Луч пробежался молнией по заречным зарослям, остановившись на мгновенье у щедро политой жертвенной кровью скалы ацтеков, но и тут не справился; дернулся  вперед, вырвался  в открытую степь, и остановился уже только там, где на пути древних людей идеально ровным разрезом отделял одно грандиозное препятствие  от другого горный хребет. Теперь Александр помогал своей божественной копии - гнал луч по этой прямой, чтобы не дай бог (!) он не вильнул вправо, к Байкалу, где сейчас тоже ждали исхода битвы товарищи.
   И снова впору было ругать себя за ненужное сейчас воспоминание; и радоваться стремительному бегу мысли, а значит луча, который дернулся было все таки в том направлении, но вернулся к хребту, потому что Байкал уже был позади, а впереди лежали, не подозревая о нависшей опасности гигантские крокодилы. Впрочем, может для них это было избавлением от будущих мук - когда всепожирающий голод заставит их пожирать друг друга, а победителей - медленно умирать под лучами палящего солнца, или в глубине окончательно протухшего канала.
   И вот теперь ни чудовищ, ни самой протоки не было, но это не стало дорогой жизни для немногих выживших медведей и саблезубых кошек. Они тоже исчезли; а луч медленно закружил вокруг каменной громады Стоунхенджа. Видимо, знакомство со Стеной Плача не очень понравилось Спящему, так как он решил обойти это могучее препятствие, которое приковывало к себе внимание сотен тысяч людей не меньше, а скорее много больше веков, чем единственная сохранившаяся стена древнего храма земли израильской.
   Потому дальше действие разворачивалось еще стремительнее - поочередно не стало Колосса, Александрийского маяка и статуи Зевса вместе с храмом. Затем луч устремился ввысь, и снес, даже не заметив, галикарнасский мавзолей. Эти чудеса было безумно жаль, как и тысячи финиковых пальм, и бескрайние оливковые рощи. Но больше всего ранила утрата не самих дворцов, а того, что скрывали эти великолепные строения - врата времени.
   Александр загнал поглубже даже само воспоминание о том, что удивительные законы пространства-времени, не открытые в двадцать первом веке, самому Кудрявцеву, и его друзьям уже известны, что Спящему богу, или кому другому, не спрятаться теперь от них во тьме веков и галактик...
   Мысль бога замерла. Уже без его участия - одним лишь щелчком отсутствующих пальцев - растаяли, развеялись горсткой степной почвы несколько громадных орлов... И вдруг луч, а за ним и сам Спящий встрепенулся - где-то позади прозвучал вызов. Не на бой, нет! На право встать рядом с людьми в последней битве. Огромный лик материлизовался - как раз над россыпью громадных валунов, на четырех из которых стояли ламы - опять, как разглядел Кудрявцев, перепутавшие стороны света. Но это не помешало им создать общий щит, отразивший океаны энергии, что бросил в них бог посредством тройного луча.
   - Ну это не по правилам, - попытался пристыдить Спящего полковник, - мы ведь договаривались - никаких жертв. А эти люди не были созданы тобой. Они плоть от плоти своего мира.
   Бог стыдиться не пожелал - только усилил натиск. И Александру показалось, что он слышит, как трещит невидимый щит, как лопаются жилы в телах тибетских монахов, и как  готов торжествующе захохотать из противник. И тогда Кудрявцев в первый раз вмешался - первой рукой (которая, кстати, осталась у цитадели) он придушил немного Спящего за горлышко, а остальными тремя (!) прикрыл все  камни на его лбу. Не только богу - ему самому стало темно, как в бескрайней вселенной, где до ближайшей звезды не достать веками. Но уши-то богу никто не закрыл! И потому он расслышал (а может, представил себе), как удаляется от этого мира крик, полный печали и надежды на скорую встречу:
   - Прощай Великий лама. Тибет ждет тебя!..
   Всю сущность Кудрявцева встряхнуло - это Спящий очнулся от вероломного нападения частицы самого себя. А когда замутнившееся сознание прояснилось, полковник снова стоял у цитадели, тяжело опираясь на надежный собачий лоб. Теперь и без слияния со Спящим Александр мог сказать, куда он нацелит очередной, самой ожесточенный штурм. На город!  Кудрявцев успел глянуть на двенадцатый этаж цитадели, где, казалось бы ничего не изменилось.
   - Может, - подумал он, торопливо махнув товарищам рукой, - действительно не изменилось; может все длилось краткий миг, за который я даже не успел упасть рядом с неандертальцами...
   Додумать ему не дал Спящий, начавший атаку со слабого, как ему наверное показалось, места. Луч легко, словно бумагу, прорезал наружную стену, и пошел косым плугом по полям, приближаясь ко второй стене. Александр скорее почувствовал, чем увидел краем глаза шевеление - это все зрители в цитадели бросились к другому окну - туда, где было видны чудовищные разрушения, наносимые лучом. И полковник ничего не мог сделать. Разве что выстрелить из Стечкиных, или арбалетов? Он и сделал это, когда расслышал, или понял, что сейчас за толстым стеклом вскрикнула Люба Ульянова - как только под невидимым лучом рухнуло первое плодовое дерево.
   Однако пули не отвлекли облачного бога даже на мгновение. Стремительный росчерк луча - и вот уже внутренняя стена рассечена проломом не меньше, чем метровой ширины. В крайний дом здесь когда-то под звуки духового оркестра вселялся Боря Левин со Светланой. Чиркнувший по крыше луч вырвал из солнечной батареи, что пряталась под зеленой кровлей, целый каскад искр, отчего наверное даже богу, несмотря на закрытые глаза, стало больно.
   Во всяком случае, он замешкался, и наверху чуть визгнула пластмасса отодвигаемой створки огромного окна. "Корд" в руках Левина пророкотал грозно, но... совершенно безрезультатно. Нет - результат был; очередь отвлекла гигантской облако от игры "сломай домик". Кто-то рядом с Левиным едва успел захлопнуть окно, как по нему прошелся луч неизвестной природы. Его энергия не была известной Александру - ни световой, ни тепловой; такую бы прозрачное окно пропустило бы, и неизвестно, какие разрушение она принесла бы живой плоти в цитадели. А так - луч беспомощно заметался по поверхности крепости, соскальзывая с нее в тщетной попытке найти хоть одно незащищенное отверстие.
   - Сейчас! - усмехнулся командир, - Валера Ильин сам принимал каждый сантиметр кладки, а это - лучше всякой госприемки!
   Мысль сейчас была тоже материальной, и за обрывки ее, не успевшие раствориться в пространстве, уцепился Спящий. Вся мощь его ярости от первого в жизни, быть может, поражения, обрушилась сейчас на Александра. И встретила волю, теперь уже не стальную, а многократно превосходящую и булат, и,  тот непробиваемый материал, из которого была возведена цитадель. Силы были сравнимы; но не опыт. Тысячелетия закружились вокруг Кудрявцева; бесчисленные сны Спящего бога обрушились водопадом в его голову, заставляя отыскивать в них знакомые лица, среди которых были никогда не виденные им, но сразу же узнанные лица отца и матери; Оксана и ее (их!) будущие дети и... он закричал, потому что не захотел увидеть, что будет в будущем с самыми дорогими ему людьми.
   Существо напротив, в предчувствии скорой победы чуть скривило губы, открывая рот, за которым не было видно ничего, кроме мелькнувшего луча солнца. Но полковник содрогнулся, представив, как попадает в эти отверстые уста, и не в силах отвести взгляд от них. Наверху опять прогрохотал "Корд" - это наверное Спартак поспешил внести свою лепту в битву - увы, тоже бесплодную. А потом раздались два детских отчаянных голоска, слившихся в один: "Папа!", - и в так и не раскрывшийся рот чудовищного облака влетели две маленькие стрелки - болты от детских арбалетов.
   И эти безобидные болты с затупленными остриями переломили ход противостояния. Губы Спящего схлопнулись со слышимым чмоканьем, и на землю полетели коротыши с оперением. А где, в каком измерении оказались передние половинки болтов? Лицо скривилось теперь уже до неприличия плаксиво, и эта передышка дала возможность Александру наложить на арбалетное ложа свой, острый широкоперый болт. Снаряд полетел туда, где полковник видел силу Спящего - в красный камень, сочащийся неведомой энергией.
   Пусть кто-нибудь похвалится, что слышал, как кричит от нестерпимой боли живой бог. Кудрявцев хвалиться не стал бы ни сейчас, ни потом. Но он слышал это; жалел до безумия, но снова натягивал тугую тетиву арбалета. Потому что впереди был он сам - а позади - любимая женщина и бесконечная череда детей, внуков, правнуков...
   Второй болт выбил зеленый камень; крик стал каким-то безразличным, но в то же время угрожающим. Словно существо, бесконечно долго надеявшееся на волшебную силу амулетов, решило вступить в бой силой собственных мускулов. Торопливо взлетел третий болт, вызвавший у бога лишь всхлип. "Украшений" на лбу не осталось. Теперь только пять кровоточащих ран напоминали о заемной силе Спящего. А своя, первородная, готова было выплеснуться на дерзкого из начавших открываться глаз.
   - Это будет что-то ужасное, - успел подумать полковник, когда глаза наконец распахнулись и все в человеке - тело, чувство, даже мысли словно прибило к площадке.
    Чудовищный груз медленно, но верно сдавливал Кудрявцева в объятиях вечности - и додавил бы, если бы не Малыш. Алабай видимо решил, что настал его час и гавкнул, разрушая чары. Полковник мешком рухнул на площадку - рядом с неандертальцами.  А Малыш даже подпрыгнул в надежде укусить облако, и исчез, когда взгляд огромных глаз переместился на него. Только маленькое облачко растаяло на этом месте, не пожелав присоединиться к божественному.
    Кудрявцев зарычал не хуже грозного пса, и попытался вскочить на ноги - и это ему удалось, хоть и не так стремительно, как хотелось бы. Все внутри кричало от боли - и тело, и больше плоти душа, и подняться ему удалось только при помощи огромной кувалды, на этот раз использованной вместо костыля. Над командиром нависло живое облако - торжествующее и безжалостное. И в самый центр этого лица ударила кувалда.
   Вселенная раскололась на части, а вместе с ней - на еще более мелкие осколки - разлетелся Спящий бог. И это, как успел понять Александр, было его концом. Окончательным и бесповоротным. Самый мелкий, и самый острый осколок кольнул в сердце Кудрявцева, и командир опять рухнул, выпуская из рук кувалду с нацарапанными на рукояти каракулями. Вместо нее ладонь вцепилась в какой-то камушек. Мир рухнул...