Фантасмагория и неокоммунизм

                100–летию Октябрьской революции  посвящается

                ФАНТАСМАГОРИЯ  И  НЕОКОММУНИЗМ
                Фантастическая  повесть
               
                Глава первая
                Явление на мосту
    
        В одном из созвездий мироздания произошло   явление странное. Если бы мы вдруг казались невольными свидетелями  свершавшегося события, то увидели бы вот что.
    Сначала не было ничего, -  бесплодная белая пелена и только. Но вот  пустынная дымка начала размываться, из нее проступили  неясные очертания, которые  тут же  стали  обретать  четкие формы. Сделалось темно, и не прошло и минуты, как открылась картина следующая.
      
 Петроград.  Поздняя осень. Низкое небо в тяжелых рваных тучах. Угрюмые дома. Редкие окна бордовыми нарывами теплятся на мрачных телах зданий.  Булыжная мостовая. Одиночные фонари вдоль пустынных улиц.  Каменный мост, под животом  которого хлюпает свинцовая вода Невы. Сыро, холодно  мрачно…  И нигде никого.
     Однако,  безлюдным открывшийся город оставался недолго.  Он тут же стал населяться людьми,  оживать,
   
 В конце моста вспыхнул костер. Вокруг красного пламени замаячили черные тени, заблестели штыки. На мосту же произошло нечто совсем уж  необъяснимое.
    Вдруг,  как бы  из нечего, образовалась шеренга из семи человек. Перед новоявленным строем, состоящим исключительно из мужчин,  вырос  коренастый  комиссар с  наганом.  Выстроенные в ряд граждане,  растерянно озирались по сторонам, с недоумением оглядывали друг друга.               
    
     Первым в строю,  если считать слева направо, как они стояли перед красным командиром, был невысокий,  лет шестидесяти  грузин с лицом в оспинах и густыми усами.  Самообладания кавказец не терял. Как зверь, вдруг  оказавшийся в западне, грузин оценивал ситуацию. Чуть выступив перед строем, повернув голову, поочередно впивался он взглядом в каждого из стоявших в ряду граждан,  прикидывал,  насколько они будут опасны ему. Внешне он сохранял спокойствие и только, приглядевшись,  можно было заметить, что рука, в которой он держал  лишенную огня  трубку, дрожала.
   
     Одет усач был в офицерскую шинель без погон, армейскую фуражку и сапоги. Однако его возраст и внешне выраженная национальность никак  не предполагали в нем доблестного офицера славянина. Его можно было принять за сапожника или торговца из Тифлиса. Грузин этот был ни  кто иной,  как Иосиф Виссарионович Джугашвили – он же Сталин.   

     Взгляд Сталина задержался на стоявшем рядом с ним товарище,  невысокого роста, упитанном,  с крупной лысой головой и широким лицом, отмеченным двумя бородавками. Без шапки, в тулупе и  высоких сапогах сосед по строю походил на эдакого крепкого  хозяйственного мужика,  волею  проведения,  от  земли  оторванного.  Этот, с виду  незлобивый зажиточный  крестьянин, будто оцепенев, бегающими глазками испуганно взирал на своего бывшего хозяина. Это был Никита Сергеевич Хрущев.
    
     В то время,  как Сталин и Хрущев вопрошающе оглядывали друг друга,  следующий в строю  гражданин с изумлением разглядывал их обоих. С виду он был явно крупнее  и  колоритнее первых двоих.  Ростом повыше,  и, что сразу бросалось в глаза, так это его густые черные брови.
    
     Одет он был, как и Сталин, в офицерскую шинель, на голове громоздилась большая казачья шапка из бараньего меха. Учитывая возраст и солидную внешность этого, по виду  вашего благородия, его можно было принять за полковника  или даже за генерала. На его лице, со вскинутыми от недоумения щетками бровей, застыл немой вопрос: «Где это я?..» Это был Леонид Ильич Брежнев.
    
     За Брежневым переминался  с ноги на ногу сытенький господин, проигрывающий ему в росте. Одет он был в черную двубортную куртку с блестящими пуговицами, брюки и штиблеты. На светлой рубашке – галстук - самовяз. Поверх очков и выше, заползая под козырек фуражки - «капитанки»  с лаковым козырьком и плетеным шнурком вместо ремешка, темнела бурая отметина.
   
      Судя по одежде, ухоженности рук и гладкой коже лица,  рабочим он не был; тянул гладенький господин  на подрядчика, строившего мост или прораба, возводившего,  конечно же, не монументальное  здание.
     Выражение лица этого, меченного природой, господина предполагало готовность к скорейшему выяснению ситуации и дискуссии.  «Что  здесь  происходит?.. Давайте  разберемся, определимся, товарищи…», -  если бы ему дали слово, сказал бы  Михаил Сергеевич  Горбачев.
    
     Рядом с Горбачевым  сопел, превосходящий его по габаритам, субъект совсем нерадостный. Одутловатое лицо его  было недовольным,  брови нахмурены.   Ему явно не нравилось, что бок  о  бок  ним оказался Михаил Сергеевич.  Определить, к  какому сословию принадлежит этот насупившийся гражданин,  было весьма непросто. Пальто дорогое, какое носят интеллигенты, но яловые сапоги, светлый шарф и потрепанная фетровая шляпа с

размашистыми полями сбивали с толку всякую догадку.  Вольность костюма позволяла предполагать широкую натуру владельца.  Господина этого  можно было принять за актера театра, время от времени пускающегося в загул, при необходимости и без таковой, могущего погромить что-то или поскандалить с кем-то. Этим четвертым в строю, был  ни  кто иной,  как  Борис Николаевич Ельцин.  Сейчас широкая натура Бориса Николаевича, обузданная обстоятельствами, была вынуждена крепиться и молчать.
   
      Здесь же, разорвав на пару шагов строй, о чем-то тихо переговаривались два невысоких, потрепанных войной,   солдатика.  Оба они были в поношенных шинелях,  стоптанных  сапогах.  На головах -  серые солдатские папахи. Их смело можно было причислить к дезертирам.  Первый, с виду пожилистее,  имел близко  посаженные глазки с цепким взглядом и чуть удлиненный  пирамидкой  нос. Товарищ его, напротив, обладал более широким лицом с обозначившимися мешками  под распахнутыми от

недоумения   глазами.  Голова его, по сравнению с некрупным телом, заключенным в шинель, смотрелась довольно внушительно.   Во всем полагаясь на собрата по оружию, чутко прислушивался он к каждому слову товарища.  Перешептываясь,  при этом  оба шарили по,  предательски  неотзывчивым на надежду,  карманам.  А надеялись солдатики  выловить в пропахших войной шинелях хотя бы  какие-нибудь документы, желательно партбилеты, свидетельствующие об их принадлежности к  партии большевиков. И тот и другой уже смекнули, откуда ветер дует, и спешно прикидывали, чем может  закончиться для них вся  эта, невесть откуда свалившаяся,  пресквернейшая ситуация.
    
      Первый  солдатик  уже  начал постреливать взглядом по сторонам, что предполагало проклевывающуюся инициативу, готовность предпринять  что-то;  второй  же - пока являл собой только недоумение и растерянность. Были это в прошлом российские президенты Купин и  Ведмедев.
    
                Глава вторая
                Наука,  как аргумент               
    
     Однако, стоп!  Пришло время  прерваться в повествовании, внести ясность,  что же все-таки происходит.
      Понятно, что в голове у читателя уже успела созреть и утвердиться мысль, что все описанное есть, не что иное,  как чистой воды фантазии.  Оно, конечно, так, однако не следует торопиться, быть слишком  категоричным  и  безапелляционным в суждениях. 

     Объяснить  грандиозное  мироздание  до конца  невозможно  и занимать,  применительно   к тому,  что  происходило   в Петрограде, железобетонную   позицию отрицания: «не может быть такого,  и все тут!»  опрометчиво и самонадеянно.  Вариантов  того,  «что может быть», бесконечно.  А если еще учесть и то, что мозгом  человек не столько придумывает, сколько  черпает готовую информацию из вселенского поля,  а  это  действительно так, то из этого следует, что, казалось  бы,  самые высокие фантазии имеют основание быть, раз они родились в голове  автора.
    
     Потому  и  не к лицу жалкому человечишке в позу становиться, - самоуверенно отрицать все и вся.  Кто он, собственно, есть в этом мире?  Временщик.  Малюсенький  кровосос,  поганящий Землю.  Не по своей воле пришел  в этот мир,  не по своей и уйдет. Какую толику бесконечного мироздания  познал он  своими пятью чувствами?!..   Мизерную,  да и того меньше…  И никогда не познает всего. Так что не стоит…
   
      Если же, тем не менее, такая позиция  покажется читателю ни чем иным,  как экивоками в защиту фантазии и  не более  того,  то в этой главе автор, в пику несгибаемым реалистам  за помощью обращается к науке.
     Взяв за основу феномен, что имеет место быть в мире элементарных частиц,  автор опишет, как бы это ни звучало  парадоксально,    могущую быть реальность.
   
      Так вот…  В  2037 год,  преодолевая бесконечность пространства,  к звездной системе Лира устремился космический аппарат с двумя астронавтами  – биороботами  на борту.
     Созвездие Лиры, окруженное газовым кольцом, уже давно занимало умы ученых землян.  Были основания полагать, что там, в этой звездной системе, где имеется  «черная дыра», быть может, удастся,  если не найти ответ, то хотя бы пролить свет на извечный  вопрос:  как разум взаимодействует с неживой материей?  То есть, не исключалась  возможность  того,   что может быть открыта некая

корреляция живого и неживого. Ведь, чтобы мыслить,  усваивать  информацию,  мозгу нужна энергия.  Мы едим,  пьем, и эти калории коим-то необъяснимым образом способствуют трансформированию употребленной энергии в мысль. Так вот эту взаимосвязь  энергии и сознания и предстояло исследовать  астронавтам.
    
     Здесь необходимо в общих чертах, не утомляя читателя, пояснить, что же такое  в астрономии  - «черная дыра». Звезда, например,  наше Солнце, посылает в пространство массу частиц и волн. На Солнце постоянно идет ядерная реакция. Бесконечно процесс этот продолжаться не может. Когда запасы ядерного топлива исчерпываются, звезда начинает катастрофически  сжиматься в точку,  формируется своего рода  «черная дыра».  Вокруг звезды образуется

так называемая  «эргосфера»  что, собственно, и  есть вакуум.  Оказавшись в  эргосфере,  можно либо покинуть ее и уйти обратно в космос, либо,  если время упущено,  быть втянутым в «черную дыру» и оказаться раздавленным неимоверными силами тяготения.  Однако имеют место и иные  гипотезы.  Одна из них предполагает,  что  «черная дыра»  - отнюдь  не гибельное место,  а  путь, ворота  в другие,   пока  еще неизведанные  миры.
    
     Почему же  именно там, бесконечно далеко от Земли, была надежда пролить свет на загадку взаимодействия материи и сознания?
     Выяснилось, что в вакууме, созданном в земных условиях, происходят явления  более,  чем  странные.  И вот разгадку этих явлений,  но уже не в искусственных условиях,  а в абсолютном вакууме,  то есть в эргосфере  «черной дыры»,   и надеялись найти ученые.
    
     К этому времени  земляне пришли к выводу, что лучшие роботы  -не механические, электронные или какие-то другие, а биологические творения, внешне от людей не отличающиеся.
      Создавали их,  как клонов уже имеющихся людей. Возраста зрелого человека они достигали за считанные месяцы. Человечество

уже разгадало тайну времени.  Выяснилось, что время имеет скорость, плотность, интенсивность и даже направление – левое и правое. Было установлено, что абсолютно все имеет свой  хрональный  заряд, то есть количество частиц времени, которое  и определяет существование объектов, как живых, так и не живых во времени на Земле.
   
      И уже не было проблем замедлять или ускорять время. В таких вот машинах,  где регулировалось время, и вызревали роботы-клоны.
     Главное, что отличало робота от его  генетического  «отца»,  это бессмертие клона.  Робот мог повторяться бесчисленное множество раз. То есть,  он не имел жизни,  как таковой, один раз ему данной. Смерть – конечность жизни  имел только человек. Смерть для  человека  была высшим благом, его привилегией.  Без смерти жизнь

не имела, смысла, вкуса,  лишалась своей неповторимости, исключительности, ибо, написанная начерно, уже не была жизнью. «Отец» клонов -  биороботов,  как таковой, был первым и последним. Смерть для «отца» являлась благом еще и потому, что уже было доподлинно установлено, что после смерти информационная, энергетическая субстанция человека переходит в мир иных измерений,  скрытых от человеческих чувств.  И этот – иной  мир, по ипостаси своей, выше земного мира.   
    
     Принципиальным отличием   от человека  было наличие  у клона  индифферентного  отношения  к  смерти.  Клоны знали, что  они  могут быть воссозданы и перезагружены  сколь угодно раз, то есть они  бессмертны. И еще: они были полностью во власти своих «отцов». Подчинение, признание превосходства «отцов» закладывалось у них на генетическом уровне.
   
Клоны  мужского пола были, как и  их «отцы», -  у них не было ни имплантов,  ни генетической коррекции тела.
     К этому времени для мужчин  землян, в отличие от женщин, самоцели быть статными и красивыми не существовало. Ценностью для мужчин являлась  неповторимость,  наследуемая от предков, исторически сложившийся генотип   своего «колена».  Мужчинам не

приходило в голову, например,  изменить  форму носа или прижать оттопыренные  уши.  Необходимость в коррекции  ДНК,    выращенных органах  или  имплантах   возникала только тогда,  когда  вдруг происходили  нежелательные для организма мутации или  развивались  заболевания  и приходилось избавляться от них.
   
      Имена наших астронавтов – роботов были Гелий, что с      греческого – солнечный,  и Селен – лунный.  Гелий – среднего роста, коренастый, плотный,  по характеру типичный сангвиник.             Селен – прямая ему противоположность:  сентиментальный,  по телосложению – астеничный. Однако,  их  психологическая совместимость,  подобранная  «отцами»,   была полная.
   

      Никакой земной жизни не хватит, чтобы долететь до галактики, где находится созвездие Лиры. Это около тридцати световых лет. Но, двигаясь через систему «кротовых нор»,  астронавты благополучно решили эту проблему.
     Оказавшись в  эргосфере  «черной дыры»,  приступили к работе. Селен склонился над приборами,  Гелий,  откинувшись в кресле,   на какое-то время задумался.
    
     За стеклом иллюминатора была черная пустота. Не было ничего, абсолютно ничего!
     Тревожное, тягостное состояние,  принялось охватывать  Гелия.  На Земле  человек  всегда видел, слышал, знал, что вокруг него что-то есть непременно. Глаза видели облака, небо, звезды… Уши слышали пение птиц, шум прибоя, человеческую речь…  Даже,  если какой-то чувственный рецептор не воспринимал проявления материи,  то мозг помнил всегда, что вокруг что-то есть, -  пусть невидимое, неслышимое, но есть. И не только помнил человек;  на уровне подсознания происходило  взаимодействие живого и неживого.
    
     Но вот сейчас за иллюминатором не было ничего. Абсолютно ничего!  И эта мертвая пустота  вне корабля, лишенная всего, что есть  материя,  болезненно, парализующе  действовала  на мозг.  Понимание, ощущение это не пугало, не угнетало, а будто лишало всего живого,  и можно было сойти с ума.      
     Гелий попытался освободиться  от  этих  удушающих  тисков, обрести психологическое равновесие.
   
      В мыслях вернулся он на Землю.  Прикрыв глаза, представил Землю, а именно – Земной шар, который они в последний раз видели с Селеном с расстояния Луны, -  голубой  и прекрасный.
   
      Когда через какое-то время Гелий взглянул в иллюминатор,  он не поверил глазам. За иллюминатором была его Земля, точно такая же,  какую он только что представил себе. Но, что было странным, так это то, что видимый им земной шар колебался, мерцал, готов был вот-вот размыться. Была какая-то зыбкость,  неустойчивость  в увиденной Гелием картине.
   
      Еще не отдавая себе отчета в том, что происходит,  он  взглядом выбрал то место на Земле, где была Русская равнина. В мыслях переместился Гелий  на стартовую площадку их корабля.  И тут  же, синхронно  с  его мыслями,   за иллюминатором, совсем близко от их аппарата, появился космодром, его товарищи, его «отец» и  даже член ГЭК.   Чтобы оказаться среди землян,  нужно было покинуть корабль и только.
         
      - Что это?!  – послышался  за спиной голос Селена.
     Тут же все происходящее за иллюминатором  дрогнуло, отодвинулось, заслонилось другой картиной.
     Гелий ничего не ответил. Пока он не мог объяснить происходящее.
   
      И тут за иллюминатором, как в испорченном  калейдоскопе, замелькали неорганизованные, неупорядоченные картины, лишенные какой бы то ни было логики. Возникали лица людей, земные пейзажи, большие и малые предметы, звездное небо…  Являющиеся картины  дрожали, таяли, сменяли одна другую.  Будто снимал космическое кино оператор  с помраченным сознанием.
   
      Гелий откинулся в кресле, закрыл глаза. 
     - Я все понял…  -  произнес он дрогнувшим голосом.
     Сказать, что в его голосе было удивление, значит не сказать ничего.
        Гелий произнес фразу, казалось бы, не имеющую отношения к происходящему:
     - И сказал Бог: Да будет твердь!
     - Ты считаешь, что здесь мысли…  -  начал было Селен.
   
      - Именно так, -  подтвердил Гелий догадку товарища.  -  Здесь мысли материализуются. Мы можем творить.  При отсутствии внешних воздействий  виртуальные частицы таковыми и остаются. Но наши мысли создают поля, а дальше, в абсолютном вакууме, происходит превращение  виртуальных  частиц  в  материальные.
     - Невероятно!!.. -  произнес Селен.
     Еще какое-то время оба, пораженные собственным открытием, не отрывались от  иллюминатора.
    
     - Пожалуй,  я начинаю понимать, что происходит,  -  стал развивать  свою мысль Гелий.  -  Информация о нашей Земле,  как, собственно, абсолютно обо всем,  что есть во вселенной, существует в любой точке миров.  Сейчас мы из этого вечного информационного поля извлекаем,  высвечиваем  уже  готовое,  вечно хранящееся.   Поэтому и  достраиваются  картины до полных,  проявляются даже мелочи,  о

которых мы и не вспоминали и не думали…    И  заметь,  -  продолжал он,  -    в полной мере  материализуется только то, что мы ясно представляем себе,  чего твердо желаем.  Остальное  -  то, что пытается  образоваться   от наших   мимолетных,  подсознательных мыслей,  размывается,  исчезает…    Или  материализуется совсем уж невероятным  образом,  -  добавил он.
   
      -  Видимо,  происходит окончательная  материализация только более мощных полей,  -  предположил  Селен.
     -  Пожалуй, что так,  -  согласился Гелий.    
     - У меня замечательная идея,  -  поспешил  поделиться   пришедшей  к нему мыслью Селен.  -  Если мы материализуем прошлое, то сможем стать участниками  событий  этого прошлого.  -     В его словах уже слышалось непреодолимое желание осуществить путешествие во  времени.
   
      - И не только… -  согласился  с ним   Гелий.  –  Мы можем поставить уникальнейший эксперимент!  Мы имеем возможность вернуться в историю, повторить ее…   И, быть может, без «Его» воли…
     -  А действительно – повторится ли история?  Ведь творцы  здесь и сейчас мы, а не «Он». Что же будет?..  -  загорался  открывающейся возможностью  Селен.    
    
     Чтобы читателю стало понятно,  о ком говорят наши герои, кто такой  «Он», необходимо еще раз ненадолго  отвлечься.   
      Земляне пришли к следующей теории  мироздания.  Вселенная существует вечно, то взрываясь, расширяясь до бесконечности, то сжимаясь до неимоверной плотности. Циклы пульсации повторяются.

Синхронно с расширением и сжатием вселенной пульсирует и время. То есть, через каждые десятки миллиардов лет происходит одно и то же.  Время,  как бы,  вращается по окружности, синхронно повторяясь.  И получается, что будущее  -  это прошлое, а прошлое  -  это будущее.
   
      Отсюда проистекает простой и однозначный вывод: раз все повторяется – значит все предопределено, и хотим мы этого или нет, но поделать  с этим ничего не можем.  Повторяемость эта касается абсолютно всего: Земли,  Солнца,  каждого атома, судьбы каждого человека и  всего человечества…  Соответственно,  как  для истории,   так и для судьбы каждого человека нет альтернативы.   
      
       И уже не было сомнений, что у вселенной есть организующее начало.  Это - мысль,  информация,  замысел,  высший вселенский разум   или  - «Он»,  если угодно,  для  человечества   -  Бог.  О нем и говорили наши герои.
     Вселенная исчезает и появляется вновь, а «Он» существует вечно, вне  ее,  над ней. Не нуждается «Он» в материальных носителях. «Он»  - не волна и не частица.  «Он» - дух.
   
      И нашим героям  предоставилась  уникальнейшая возможность убедиться в наличии этого организующего начала, предопределяющего абсолютно все. Убедиться в том, что  «Он» есть и в пространстве  «черной дыры»,  где нет ничего  - ни времени, ни материи…   абсолютно ничего.      
      
      Было  решено вычленить отрезок истории землян, материализовать его  и посмотреть, -   а будет ли  иметь место в истории альтернатива,  все ли будет происходить так, как уже было. И как поведут себя люди, по воле астронавтов   «отвязанные»,  извлеченные из цикла повторяемости, обретут ли они, отличную от

прежней,  волю?  Если все повторится,  то это еще раз станет доказательством  того,  что да  -  «Он»  - альфа  и омега.   «Он» -  вечен,  вездесущ  и всемогущ.  «Он»  -  суть  -  фатализм.
         Опять же,  что может произойти с людьми материализованными?  Быть может, такое,  о чем и помыслить нельзя. Перспектива открывалась заманчивая.
    
    

     Нетерпение охватывало наших героев. Сколько существует человечество,  жажда открытий, дух авантюризма, путешествий, познания всегда были  присущи ему.  Ради  открытий люди рисковали, подвергали свою жизнь опасностям. Наши астронавты  - клоны,  имея все присущие человеку сильные и слабые стороны, были лишены страха смерти, не существовал для них этот сдерживающий фактор.  Идея эксперимента овладевала ими все сильнее.
   
      Но какому излому истории отдать предпочтение?  Выбор оказался не из легких. И астронавты решили довериться машине:  пусть она выберет один из судьбоносных,  переломных  моментов цивилизации. 
     И машина выбрала  1917  год.  Октябрь.  Россия. Петроград…
     Гелий и Селен приняли такой выбор.
   
       Было принято решение.  Гелий останется на материализованной  им Земле, а  Селен, пока еще существует возможность вырваться из объятий «черной дыры», возвратится на родную Землю.  Как бы не хотелось  Селену остаться, но  цель экспедиции важнее:  они обязаны донести до землян,  до членов ГЭК  всю важность их открытия. На


Земле должны знать: предположение подтвердилось: в абсолютном вакууме виртуальные  частицы  под воздействием мысленных полей превращаются в материальные объекты.
   
      Гелий начал готовиться к предстоящей экспедиции. В полный рост встала дилемма:  каким образом осуществить задуманное?  И  Гелий решил  поступить  следующим  образом.  Он встретится с  Лениным,    покажет вождю,  что произошло  со страной  более,  чем за сто лет   после революционного октября.  И уже после такого исторического

препарирования будущего посмотрит,  как взглянется устроителю новой жизни на дело рук своих.  Изменится  ли вождь в учении и делах своих  или же, не взирая ни на что, история не заметит  альтернативы.
   
      Но как поступить?  Явиться к вождю в Смольный обычным гражданином, рассказать, что и как будет происходить после революции?  Как пить дать  не поверит Ленин такому оракулу.  Не дослушает до конца,  как сумасшедшего,  а,  скорее всего,  как провокатора отдаст в руки революционных товарищей,  а те, ничтоже  сумняшеся,  продырявят ему затылок и только.
   
      А если явиться в экипировке астронавта и показать, например,  на дисплее  вождю картину будущего?  Пожалуй,  и это ничего,  кроме недоумения и  недоверия не вызовет. Нереальный его вид, фантастическое для большевиков его действо сделает нереальной для них и картину будущего Советской республики.  Придут в

замешательство,  не поверят  и,  скорее  всего,  опасаясь  за свою власть, не моргнув глазом,  поставят звездного  волхва  к стенке.
     И Гелий выбрал вариант, который, как он полагал, окажется наиболее достоверным и доказательным.
   
      Он явится в Смольный не один. С ним будут руководители Российского  государства:  и последователи  Ильича – верные ленинцы и те,  кто положил  конец коммунистической истории.          
       Неторопливо, обстоятельно донесут они  вождю  мирового пролетариата историю государства  Российского  после  красного октября.  А там…. Как знать,  что будет…
      
      И не только российские вожди пожалуют в Смольный.  Но кого  еще,  выдернув из истории ХХ века,  Гелий  призовет в штаб  революции,  об этом позже.   
     Оставалось приступить к осуществлению задуманного предприятия.
    
     Чтобы окунуться в кипящий страстями семнадцатый год, необходимо было основательно подготовиться.  Предстояло всю информацию о прошлом с чипов переписать в мозг. Осведомленность Гелия должна быть полной и достоверной. Он обязан знать все. Вожди революции, их работы, члены временного правительства и руководители Советского государства, рабочие, крестьяне, интеллигенция…  Их облик, привычки, как выглядели, как вели себя… 

Картины революционного Петрограда, отзывы и свидетельства современников, документы, книги, кинофильмы прошедшей эпохи… И то, каким был пропуск в Смольный, и о чем был  первый декрет Советской власти… Весь информационный облик,  революциионной   эпохи  должен был вместиться в мозгу Гелия.
   
      При внесении информации о прошлом задействовались все анализаторы: зрительный, слуховой, обонятельный… Гелий видел, слышал, ощущал запахи…  Он стал,  как бы,  участником событий, о которых получал информацию.  В результате оказалось так, как будто он сам пережил все это.
   
      И вот работа была закончена.  Оставалось осуществить задуманное –  материализовав информацию,  сойти с корабля  на созданную Землю  и,  на  достроившемся  до  полного,  островке  мироздания,  приступить к  делу.

                Глава  третья
                Ночная  одиссея
        Гелий стоял перед новоявленным строем. Такая дислокация сама собой подразумевала  его командирское начало.
     Если о каждом герое,  выстроенной в ряд компании, по внешнему виду, пусть даже с натяжкой, но все же можно было предположить к какому сословию,  или  теперь уже,  согласно новому времени  – классу,  принадлежит тот или иной гражданин, то о статусе командира гадать не приходилось.
   
      Кожаная тужурка, кобура на ремне, галифе, сапоги. На голове картуз из черной кожи с красной звездой.  Образчик боевого большевика.
     Облик Гелия являл непримиримого хозяина  наступившего времени, убежденного, лишенного всякой сентиментальности,  до высшего класса отшлифованного,  комиссара.  От него исходила сила, могущая согнуть любую  контру.  Как  грибы после революционного дождя  вырастут такие   командиры  по всей России.
    
     Гелий оглядывал строй.  Да… На пролетариев эти ребята явно не тянули. Хорошо, что он не одел их, как рабочих. Подвох был бы  налицо.  Пожалуй, самыми удачными получились два зачморенных  солдатика.  Остальные …  С виду  что-то не очень-то  революционные элементы…   Но, что делать. Придется работать с материалом, который есть.  Поздно.  Деваться некуда.
   
      - Товарищи!! -  командным голосом разорвал тишину Гелий. – Объясняю обстановку, ставлю задачу. Мы с вами находимся в революционном  Петрограде.  Сегодня  28 октября  1917  года.  25 октября, как вам известно, власть захватили  большевики  или, как будет трактоваться  позже,   произошла социалистическая революция.
   
      После такого вступления комиссара  мозги высоких руководителей, выстроенных в ряд, не только не стали на место, но еще больше подвинулись.  Однако,  лезть на рожон никому не хотелось. Все были калачами тертыми. Молчали, озирались, соображали,  что же это такое, в  конце - то концов,  происходит. 
   
     - В  настоящий  момент  подняла  голову  гидра  контрреволюции,  -  продолжал Гелий. -  Среди вас есть  как верные ленинцы, так и демократы,  избранные народом.  Однако,  на данный момент все вы являетесь товарищами.  Господ, несознательных элементов, врагов революции ставят к стенке. Благодушию, терпимости к врагам трудового народа нет  места. Все вы являетесь членами Иваново-
    
     Вознесенского Совета рабочих и солдатских депутатов.  Сейчас мы отправимся к товарищу Ленину в Смольный, чтобы  получить  там установку  вождя  на предмет  оказания   помощи  революционными  ткачами  восставшему  Петрограду.  Колыбель революции в опасности!.. 
   
 У новоявленных депутатов,  опять  же,  после  услышанного
просветления  в,  затуманенных происходящим, головах  не наступило.
    - Это легенда, - продолжал Гелий. -  Истинная цель нашего пребывания в Петрограде  – показать вождю  мирового пролетариата будущее Советской республики .  И, конечно же,  – подведение итогов вашей деятельности у руля государства…   Считайте:  для вас наступил судный день,  -   подвел итог Гелий. 
    
     Тут же, чтобы  пресечь   всякую инициативу, если таковая вдруг объявиться, а за ней и нарушение сценария, задуманного им предприятия,  Гелий жестко произнес: 
     - Приказы командира не обсуждаются! Выполняются беспрекословно! За невыполнение приказа – именем революции – расстрел на месте!
   
      В подтверждение своих слов он поднял наган, пальнул в черное небо. Звук выстрела хлопнул, покатился вдоль Невы.
     - Нале-ево!  Ша-агом  марш! – скомандовал  Гелий.
     Недружно, вразнобой все повернулись налево. Нестройной колонной двинулись вперед.
     В конце моста горел костер. На мостовой дежурили красногвардейцы. Услышав звук выстрела,  вскочили, выставили навстречу гостям винтовки, ощетинились штыками. Двое заняли место у пулемета.
   
      Первым в строю оказался Сталин.  Возглавлять колону, идти на штыки ему совсем  не хотелось. Он чуть замедлил шаг в  надежде,  что его обгонит,  идущий за ним,  Никита Хрущев. Заметив маневр бывшего хозяина, Хрущев,  в свою очередь,  укоротил шаг. Следующие  за  ним Брежнев и Горбачев стали наступать ему на ноги.
   
      - Джугашвили! Ускорить шаг! – скомандовал Гелий.
     «Цади  тракши»,   -  огрызнулся  Сталин.  Явно без энтузиазма, оставив надежду оказаться за спиной товарищей, он все же  зашагал чуть быстрее.
           По крайней мере, хотя бы  что-то прояснилось.  Все уже понимали  где находятся и что предстоит.  И это уже было хорошо.  Окажись, вот так,  другой человек,  в таком форс-мажорном  положении, так неизвестно, выдержала ли бы голова такой фантасмагории.  Но здесь все были с мозгами крепкими, в жизненных и политических перипетиях закаленными.
    
     Обнаружив себя в революционном Петрограде, каждый держал удар достойно.  А что, собственно, было делать?!  Бежать !?  Куда?  До первого перекрестка добежать бы целым.  Хорошо, если только разденут  и голого по миру пустят!  Документов нет. Ни кола, ни двора,  ни родных, ни знакомых.  Разбираться, выяснять, что это, почему это?  Опять же: у кого спрашивать?  У этого -  в кожаных штанах  с наганом!  Пожалуй,  лучший вариант – пока выждать,  подчиниться, а там, глядишь, что-то и приоткроется, а может,  и

закончится все, как дурной сон..  Организоваться в коллектив?  Что – то предпринять?  Для выдернутых из насиженных мест и времени товарищей  и  господ -  дело безнадежное.  Сталин никогда никому не доверял. Хрущев перепугался Сталина. Шли в вотчину вождя мировой революции. Что придет там в голову бывшему хозяину?!  Брежнев, подсидевший Хрущева, чувствовал себя, как карась на сковородке. Хрущев ненавидел Брежнева. Горбачев  и  Ельцин,  как кошка с

собакой.  Купин и  Ведмедев,  в одночасье  ставшими из господ  товарищами, понимали, что для предателей  дела  коммунизма  - полная  катастрофа,  и все в этой компании им не товарищи.
      Все, кроме двух солдатиков,  шли молча.  Купин и Ведмедев  тихо переговаривались.  Похоже было на то,  как если бы предстоял допрос в следственном отделе, а потом и  скорый революционный суд, а то и без такового.  Именем революции!..   И все, конец!  Чтобы  не было разногласий  пытались  выработать позицию,  определиться в показаниях.  Больше  говорил  Купин.  Ведмедев во  всем соглашался  с  товарищем.
   
      - Может,  я пулеметчик?.. – робко  заикнулся Ведмедев.
     - Рядовой…   пехотинец, – сквозь зубы процедил его старший товарищ.
     В  отличие  от,  не павшего духом,  товарища  по  оружию,  Ведмедев   ослаб  волей.  Казалось,  все:  ухватил  Бога  за  бороду.   На  гребне  жизни!..  И  на  тебе!...  Полный  облом.  Бултыхнулся   с  белой  яхты   в  революционный  океан  и  ко дну  пошел.   Мало  того,  что  гол,  как  сокол,  так  еще,  в довершение  всех  бед,  и  на  суд  ведут.  И  сейчас  ему  ничего  не  оставалось  делать,  как  во  всем  положиться  на  верного  боевого  товарища.
     Прошли мост.  «Депутатов»   во всеоружии  встречали красногвардейцы.  Старший,  из  охранявших  мост,  выдвинулся  навстречу.  Хриплым голосом приказал остановиться.
   
      - Стой!  Кто такие! Предъявите пропуска!
     Гелий протянул пропуск. Командир  оказался то ли  не очень грамотным, то ли  уж очень бдительным. Сначала долго с ног до головы разглядывал Гелия.  Потом стал сверлить взглядом всю его разношерстную компанию.  Ему явно не нравились все эти лица, -  не было  на  них  печати  угнетаемых.  Контрреволюционный  запашок 

улавливал  его  революционный  нюх.  Прежде,  чем читать пропуск,  повертел его в руке,  потом принялся более,  чем внимательно разглядывать документ, только что не понюхал.  Наконец сосредоточенно стал изучать,  что же было написано в пропуске.
   
      - Встретил и сопровождаю  братьев по классу  из Иваново -Вознесенска.  Спешим в Смольный на помощь Петроградскому пролетариату.  Ленин ждет!  - с целью положить конец затянувшимся сомнениям  решительно заявил Гелий.
     Придраться  и в самом деле было не к чему, а «Ленин ждет» поставило последнюю точку.  Вернув Гелию пропуск, старший разрешил:
   
      - Проходите, товарищи.
     Прошагали  по проспекту квартал,  свернули на Шпалерную улицу.   По ней предстояло дойти до Лафонской  площади,  где и был Смольный.
     Атмосфера в городе тревожная, напряженная.  Мрачная  сырая  ночь  уже  пропиталась  неотвратимостью   рокового  грядущего. Темно.  Улица едва освещена одиночными фонарями. Витрины магазинов укрылись за опущенными ставнями, двери заколочены

досками. Грязная сырая мостовая. Гамма звуков явно не мажорная. Чавкала холодная жижа под ногами. Словно крик глупой  птицы раздавался иногда рожок автомобиля. Откуда-то издалека  доносились звуки одиночных выстрелов.
     Прошли мимо подворотни  – средоточия  возмущенных возгласов.  Вооруженная бригада организовавшихся обывателей терзала уличенного в каком-то грехе мужичонку.  В хоре злобной

многоголосицы  солировал женский голос – высокий  и непримиримый. Как призраки,  из немилосердной  темноты появлялись таинственные, грозящие непредсказуемостью,  темные фигуры  и тут же исчезали – растворялись в подворотне или уплывали в переулок.
     Прошли перекресток с Воскресенским проспектом. И тут откуда- то издалека  донеслись глухие ритмичные звуки. Будто где-то вдали в  огромный барабан стучала неведомая сила.
    
     Впереди  появилось что-то большое и  темное. Над этим колеблющимся,  правильной  геометрической формы телом, двигающимся навстречу, как электрические разряды, вспыхивали огоньки.
     Скоро разглядели:  приближается отряд красногвардейцев. В свете тусклых фонарей над головами повстанцев сверкали штыки.
   
      «Депутаты» поторопились уступить дорогу  -  прижались к холодной  стене здания. Зацепиться за повстанцев на встречных курсах было бы опрометчиво.
     Красногвардейцы шли шеренгами по шесть человек.  Шеренг было более десятка. Твердая поступь сотрясала  мостовую. Головы высоко подняты. Суровое, решительное выражение лиц светилось  религиозным воодушевлением,  -  шли на смерть со святой верой биться за свободу, за справедливость.
   
      Отряд пролетариев идет на бой с контрреволюцией.  Казалось бы, все понятно, все объяснимо.  Какой здесь форс-мажор?  Но!!.. «Первенцы  Советов»,  вдруг,  с  изумлением обнаружили, что все бойцы… Совершенно одинаковые!  Абсолютно!  Все в картузах, черных тужурках со стоячим воротником, темных брюках,

заправленных в сапоги.  Да что там одинаковая одежда!  Все были на одно лицо!  Близнецы-братья!..    Невероятно!!
     Отряд «близнецов» прошагал мимо, застывших от такой чертовщины,  «депутатов».  На лицах последних еще долго оставалось изумление.
    
     Не успели дойти до Потемкинской улицы, как опять бесовщина. На правой стороне Шпалерной,  где должен был стоять дом, не было ничего!  Ровным счетом ничего! У края мостовой – черная пустота, и   дальше – до бесконечности – опять пустота.  Всем стало  не по себе. Отпрянули.  Подойти к зияющей бездне, провалиться в преисподнюю  никому не хотелось.  Ускорили шаг.
   
      Однако, на этом чудеса не закончилась. На перекрестке с Таврической улицей, словно из ниоткуда,  перед  строем вырос броневик.  Вроде , как не было  его и, вдруг,  уперлись в  рычащего, извергающего дым, железного зверя.
     На башенке броневика, на древках, как на рогах, краснели два флага. Надпись на одном требовала «мира», на другом – «земли». Поторопились обойти  броневик, но  задержались. Зацепились взглядом за картину неприятную.
   
      Шагах в тридцати, спиной к  «депутатам»,  стоял грузовик с опущенным задним бортом. На всем пространстве мостовой, от перекрестка до грузовика, между разного рода предметами  порознь лежали около десятка людей. Живые  это граждане или бездыханные,  было непонятно.  По крайней мере, признаков жизни они не подавали. Судя по одежде,  валялись в холодной грязи господа из бывших.

Дорогие шубы, пальто, лакированные туфли,  шляпы,  на некоторых -  пенсне … На мостовой разбросаны нагайки, кандалы, полицейские шашки,  «керенки»…  В центре беспорядка торчал,  воткнутый в мостовую,  триколор с двуглавым орлом.  Как и зачем кто-то умудрился воткнуть в камень древко флага   объяснению не поддавалось. Тем не менее, флаг стоял.
    
     Флотский  братишка,  рабочий в черной блузе и хромающий солдатик с энтузиазмом очищали улицу от атрибутов старого мира. Солдат, набрав охапку предметов,  ковылял к грузовику, бросал собранное в кузов. Матрос и рабочий хватали за руки и за ноги очередного господина, волокли несчастного к грузовику,    как мешок, сваливали его там.  Господа оказались живыми.  В грузовике, каждый из них  поднимал руку, грозил пальцем, что-то возмущенно выражал в адрес грузчиков.
    
      - Не  задерживаться! Прибавить шаг! – скомандовал Гелий.
     Двинулись дальше.
     Поразмыслив,  Гелий нашел объяснение всем этим странностям: и «близнецам» - красногвардейцам,  и черной пустоте по краю улицы,  и погрузочным работам в переулке.
   
      Аберрация – вот что это было. Искажение в процессе материализации его мыслей. То, что, готовясь к путешествию,  он представлял  себе ясно, четко, то сполна и воплотилось. Там же, где информация хромала,  получились своего рода мутации, и не только они.
   
      На его родной Земле природа не терпит пустоты. Всегда что-то заполняется чем-то. Здесь же, оказывается иное дело. Там, где информация отсутствовала  и  получились пустые места. Из всех образов красногвардейцев, загруженных в мозг, сложился один образцовый типаж. Этот один, заняв доминирующее положение, и вытеснил остальных.  И вот результат такой материализации:  отряд  «близнецов».
    
     И последняя картина   с грузовиком.  Готовясь к путешествию, он на уровне подсознания представлял себе, как новый мир приходит на место старого, как происходит зачистка, замена отжившего всем новым, революционным.  Такая замена и явилась в виде увиденной  работы  в переулке,  -   отвезет грузовик издержки старого мира на свалку истории.
   
      С тревогой Гелий подумал о следующем. Многое он представлял себе нечетко, что-то врывалось в  подсознание, показывалось там,  исчезало…   Как же это могло материализоваться?  В каком виде?..  Быть может,  эти приключения в пути  - только  первые цветочки?   Что еще откроется?..  Высунулась и усмехнулась мысль легковесная:  «Хорошо, что в голову не пришло ничего такого нелепо – театрального:  как, например, Сталин – китаец или Ленин – негр». Приключился  бы казус. 

                Глава четвертая
                Инородное тело пролетарского  организма

     В то  время,  когда «депутаты»  совершали свой поход  по, впавшему в сумеречное состояние  Петрограду,  на верхнем этаже Смольного  в комнате  №75  непрерывно заседал  Военно-революционный комитет.  Изможденные лица, воспаленные глаза,  охрипшие голоса,  шум, суета…  И во все стороны от этого революционного комка нервов -  импульсы   приказов,  воззваний,  декретов…
      
      Ситуация предполагала в комнате  №75 наличие не только революционеров. Толкались здесь в поисках правды  более десятка лиц в штатском, по виду – буржуев.  Одни,  из класса имущих, пытались получить пропуск, чтобы проехать на собственном автомобиле по Петрограду; другие – получить документ, подтверждающий, что у них, в силу революционной необходимости, уже отняли автомобиль,  третьи  -  наивные  -  пришли с жалобами  на повстанцев.
      
      Среди классово несознательных элементов в кабинете  были два репортера  буржуазных газет,  и…   фигура  для истории ХХ  века более, чем значимая.
     В черной шляпе,  сером длиннополом плаще,  при галстуке, в стороне  от перегретых революционной ситуацией  комитетчиков  и  просителей,  сосредоточился на чем-то своем господин лет пятидесяти.
   
      Роста среднего.  Внешность  -  не кумира женских сердец, но и не то,  чтобы  совсем  уж  неприятная.  Нос прямой.  Под носом,  шириной в три пальца -   густой пучок черных усов.  Веки,  как подтверждение прожитых лет,  чуть опущены.  Взгляд не пронзительный, но, как свидетельство уверенности в  собственном превосходстве  -  волевой.            
    
      Что касается телосложения,  то судить о нем не приходилось.  Быть может,  плащ скрывал торс атлета, а может и фигуру женоподобную  -  с широкими бедрами и  узкой грудью.
     Рожденный в  1889  году  в   австрийском  Браунау,   господин этот тоже был вождем, но,  в отличие от  Ленина,  не всех пролетариев мира, а  только отдельно взятого немецкого  народа.  Был это ни кто иной, как  Адольф  Гитлер.
      
     Обнаружив себя в вестибюле Смольного,  Гитлер,  к счастью для себя,   удачно натолкнулся на немецкого репортера,  и теперь уже знал где он и в какое время оказался в этом  еврейско-марксистском  логове.  Пока его принимали за иностранного журналиста,  каких в северной столице было  немало,  или за служащего учреждения.  Но Гитлер понимал, что в любой момент, если дело дойдет до предъявления документов,  а их у него не оказалось,  предстанет он 

или  немецким шпионом,  или провокатором со всеми вытекающими из этого последствиями.  Чтобы упредить крайне нежелательную для себя ситуацию, каким-то образом  решить проблему,  и поднялся он в комнату  № 75.
     29 сентября  1938 года.  Он – гостеприимный хозяин  в своей Мюнхенской резиденции. Чемберлен,  Даладье, Муссолини.  Жалкие трусы.  С позиции силы изложил он им свое видение будущих границ Европы. Объяснил, кто в европейском доме хозяин! Эти  пигмеи были вынуждены считаться с восставшей  из пепла,  его великой

Германией…   И, вдруг,  исчезло все!.. И он здесь!..  В самом  эпицентре  еврейско-марксистской чумы!  Что это?!  В чем смысл такого провидения?!  Пока ясного ответа не было. Страха, растерянности тоже не было.  Недоумение же с каждой минутой вытеснялось все крепнущим объяснением такого мистического перемещения.   Рок!  Воля Божья!  Он здесь для борьбы!  И что бы это ни было, чем бы все здесь ни закончилось,  он останется самим собой! 

Его судьба,  его предназначение  -  борьба с евреями и коммунистами за немецкое государство,  за немецкий народ!  Копье Лонгина  его!  Значит,  он непобедим!  Так угодно Богу!
     Претворялся в жизнь сценарий Гелия.
     Резонно посчитав, что история ХХ века без Гитлера будет кастрированной,  вырвав фюрера  из 1938 года,  поместил Гелий  его  в Смольный.  К этому времени Гитлер уже успел открыться миру и, 

как государственный деятель и,  как идеолог и политик.  Еще не потерпевший поражения во  Второй мировой войне, пребывал он на пике власти и  был, как никогда,  самоуверен и  амбициозен. 
        Подобно ему,  и Сталин уже поднялся  на вершину мировой политики.  И тот и другой строили у себя в стране социализм.      Гитлер -  немецкий народный.  Сталин  -  коммунистический.  Оба ненавидели Запад и, по отношению друг к другу,  изображали друзей.  Правда,  один друг держал за спиной меч,  чтобы завоевать им славянский земли для арийского плуга,  другой  -  прятал

пролетарский  молот, чтобы,  выбрав  подходящий  момент,  размозжить им голову немецкому другу,  а на избавленной от      власти  фюрера  территории  построить еще один образчик коммунистического лагеря. 
   
      Сталин,  как и Гитлер,  был призван Гелием в Смольный,  когда отцу народов было под шестьдесят, - это все тот же  1938 год.  Дело еще не дошло до второй мировой войны, ни тот,  ни другой еще не видели скорой гримасы истории,  и  потому предстоящая их встреча и дальнейший разговор у Ленина обещали пройти, конечно же,  не в

теплой дружеской обстановке,  но без драки.  Что же касается других деятелей  -   от  Никиты Хрущева  до Купина,    которые знали,  чем закончится политический флирт  с Гитлером,  то,  как полагал Гелий,  деваться им будет некуда:  Ленин и Сталин на Гитлера не бросятся, и они потерпят.
 
                Глава  пятая         
                Революционная  «кухня»

       Наконец  « депутаты»  увидели Смольный.  В отличие от ушибленного революцией, впавшего  в ступор,  мрачного города здесь было буйство огней, движения, звуков.
     В разогревшейся революционной  «кухне»  готовилось крутое красное  «блюдо»,  и сейчас «депутаты» шли к «шеф-повару»,  мечтающему накормить им не только Россию, но и весь мир голодных и рабов.
   
      Подъезжали и отъезжали броневики, автомобили, мотоциклы. Расходились сформированные  боевые отряды и патрули. Сновали вооруженные люди. Эпицентр революции ощетинился штыками, пушками, пулеметами. Вылазку ненавистных буржуев  восставший народ готов был встретить во всеоружии.
      
      Сразу пройти в Смольный не удалось. У внешних ворот, как по команде,  оторвавшись от костра,   путь преградили решительные  красногвардейцы.  «Кто такие?!  Что за элементы?!  Предъявите пропуска!...»   Подтянулись еще несколько небритых стражей. Революционный  подъем будоражил бдительность, - она требовала пресечь контру.
   
      Подошел старший по караулу.  Гелий протянул пропуск и,  как и до этого на мосту, доложил  кто они такие и с какой целью следуют в Смольный.  «Ленин ждет»  - закончил он.
     Видимо,  магическое «Ленин ждет»  и здесь, как пароль - вездеход, сыграло решающую роль.
     Старший вернул пропуск. Охрана расступилась.
     В сопровождении революционного матроса дошли до внутренних ворот, вошли в Смольный. 
       
      Революционные  идеи  разрушения, ворвавшись   в  благородный институт, царствовали  всюду.   В вестибюле длинные столы завалены  кипами  газет, воззваний, прокламаций, приказов…  Многотонное  печатное слово выносилось, грузилось в автомобили, растекалось по,   впавшей в революционный транс  империи,   еще не осознающей  метаморфозы  превращения  себя  в Советскую республику.   
   
      Накурено. Навстречу - серые меховые папахи, черные картузы, бескозырки с красными ленточками. Небритые лица. Пропахшие потом тела. На лицах воодушевление, даже экстаз,  как и должно быть у людей, бесконечно страдавших, преисполнившихся лютой ненавистью  к власти, царю, помещикам и фабрикантам, генералам и полицейским…  ко всей государственной машине,  простой  народ

подавлявшей.  Долго и безуспешно стенали они, надеялись на чудо избавления от этой  проклятой  жизни. И чудо произошло!  Им открылось невозможное: собственными руками, безнаказанно -  более того, как достойнейшее, благороднейшее дело - осчастливить себя: отнять и поделить, разрушить до основания старый мир, превратить его в пепел, и  на пепелище возродить новую, счастливую жизнь. От этой возможности  повстанцы самозабвенно,  с горящими глазами и

захмелевшими душами,  бросились уничтожать и  ненавистную  им  государственную машину и ее машинистов, а заодно и  не согласных с революцией  пассажиров.
      Поднялись на третий этаж.  На каждом этаже вооруженная охрана. Прошли по коридору.  Эмалированные дощечки с надписями «Классная дама» и «Учительская» наспех  исправлены на «Центральный армейский комитет» и «Бюро иностранных дел».
   
      У двери № 67 остановились.  «Ждите!»  - приказал, стоявший у входа в кабинет  матрос и скрылся за дверью.
     Не прошло и минуты, как он вернулся в сопровождении товарища,  по внешнему виду  заметно отличавшегося от основной массы повстанцев. Среднего роста,  с интеллигентным лицом, за стеклами очков усталые воспаленные глаза. Внешне он походил на инженера.
   
      - Здравствуйте, товарищи!  Управляющий делами  Владимир  Дмитриевич  Бонч- Бруевич,  - представился он. –  Право,  не знаю  сможет ли сейчас Владимир Ильич  принять вас…  Я доложу…  -  учтиво оправдался он  и  уже было  собрался скрыться за дверью.
     - Одну минутку,  товарищ  Бонч-Бруевич,  -  обратился Гелий  к  управляющему.  -  У меня к вам убедительная просьба.  Здесь у нас товарищ потерялся.  Немецкий  социал-демократ.  Владимир Ильич с

ним лично знаком. Несказанно рад будет видеть его.  Русского языка товарищ не знает.  Сами понимаете, - революционная  бдительность -  прежде всего.  Как бы с ним не случилось чего.  Пошлите кого –нибудь   разыскать его.    Замечательный сюрприз Ильичу будет.
   
      Гелий видел:  вошел в положение Бонч-Бруевич.  Откликнется на просьбу.  Постарается для Ильича.
     -  Он в черной шляпе, сером плаще.  С усами.  Лет пятидесяти.  Зовут Адольф.  Адольф  Гитлер, -  уточнил Гелий.
     -  Хорошо, хорошо…   Не волнуйтесь,  -  поспешил заверить обеспокоенного комиссара  Бонч-Бруевич.  -  Сейчас же дам распоряжение..  Пошлем на поиски вашего товарища…  Найдем непременно.
   
      «Депутаты»,  услышав  о ком  попросил их командир,  от такого вероломства в лицах изменились.  Только попривыкли, улеглось в душах смятение,  как вдруг опять!  Гитлера приведут!..  Лица у всех вытянулись.
     - Допустимо  все, что служит делу революции,  учит Владимир Ильич Ленин,  -  успокоил  их  Гелий.    И, глядя на Сталина, добавил:   -  Друг  Адольф послужит нашему общему делу.
    
      Комментарии  Гелия остались без ответа. Хрущев, приблизившись к Сталину,  что-то зашептал ему на ухо.  Сталин   аж  побелел  от  злости. Остальные, растревоженные,  зашевелились.
       Вернулся  Бонч- Бруевич. 
     - Проходите, товарищи.  Ильич примет вас в кабинете, - пригласил он всех следовать за собой.  - А  распоряжение найти вашего Адольфа я уже отдал,  -  поспешил успокоить он Гелия.
   
      В знак благодарности Гелий кивнул головой.
     Чтобы попасть в кабинет вождя,  нужно было пройти через приемную. Ею оказалась довольно просторная комната.  Здесь кипела работа. Две молоденькие секретарши,  в  пестрых  ситцевых  блузках,  не поднимая головы, стучали на пишущих машинках.  Шкафы уже успели насытиться революционными документами и готовы были поперхнуться. Новейший в революционной истории чиновник 

охрипшим голосом давал указание двум вестовым матросам. У каждого из двух окон стояло по пулемету. Здесь же, на просторном деревянном диване,  скучали два солдата - пулеметчика.  Один  -  пожилой,  круглолицый,  с  усами,  другой  -  помоложе,  рыжий,  с  виду  худосочный.  Из приемной дверь вела еще в одно помещение. У этой двери -   вооруженный матрос.  Гости догадались: там Ленин.   
   
      Тут же, в подтверждение этой догадки,  через  приоткрытую       дверь донесся голос вождя – высокий картавый баритон с      хрипотцой   от усталости:  «…действуйте  решительнейшим образом! Наирешительнейшим!  Промедление гибельно для дела революции. Нужны победы, пусть небольшие, но ежедневно,  ежечасно … Непременно!...»
    
     Ленин давал кому-то последние наставления. Голос стих. Тут же из кабинета вышли двое. Один – похожий на вечного студента - высокий, худой,  небритый,  с длинными,  давно немытыми  волосами, в очках с круглыми линзами.  С покрасневшими глазами качался он от бессонницы.  Другой – плотный,  коренастый, с большой головой и круглым лицом, - внешне похожий, пожалуй,  что на булочника.
   
      Гелий,  покопавшись в памяти, извлек оттуда,  кто были эти люди. А были это – Антонов-Овсеенко и  Подвойский.  Они отправлялись организовать оборону, остановить войска Керенского,  изготовившиеся идти на Петроград. 
   
      - Прошу, товарищи,  -  показав рукой на дверь, из которой только что вышли командиры  повстанцев,  пригласил Бонч-Бруевич.
     Он остался в приемной,  «прародители  депутатов  Советской  республики»  поочередно стали  просачиваться в  кабинет вождя мирового пролетариата.
    
               


                Глава шестая
                Люди  иного  времени
       Кабинет Ленина – просторная угловая комната с тремя окнами. Одно окно смотрит на главный вход в Смольный, два других – на Лафонскую  площадь.
     Обстановка более,  чем скромная.  В углу, наискосок от входа, письменный стол с жестким креслом. За спинкой кресла – этажерка с четырьмя полками. Вдоль стены рядок венских стульев.  На полу ковер. И все.
   
      Как только вошли,  Гелий  увидел, что стульев на всех не хватит. Он тут же выскользнул назад в приемную.  Прихватив там два стула,  обратился к охраннику:
     - Приказ Ильича! Никого! Абсолютно никого не впускать! Ильич запретил!  Дело государственной важности!
   
      У матроса было появилась мысль озвучить возражение, что такие товарищи, как Свердлов, Бонч-Бруевич, Сталин,  Троцкий  и им подобные,  чтобы войти, разрешения не спрашивают. Но приказ  есть приказ. Страж в бескозырке, промолчал.
      Гелий был уверен:  приказ его выполнен не будет,  -  войдут соратники Ильича,  не замечая матроса. Но лишний раз напомнить не повредит.
       
      Сталин тут же по-хозяйски снял шинель, повесил ее на спинку стула.  Его примеру последовали Хрущев и Брежнев.   Демократы же  только расстегнули верхние одежды.
     Ленин сидел за столом в кресле. Ноги великого человека едва касались пола. Как только товарищи из Иваново-Вознесенска показались в дверях,  вождь привычно соскользнул с кресла, сделал шаг навстречу, так вовремя подоспевшим на помощь,  братьям по классу.
   
      А помощь нужна была срочная:  поднимает  голову контрреволюция.  Сейчас наступает  Керенский .  И кто там еще следующий …  Мощный отряд,  срочно мобилизованных рабочих из Иваново-Вознесенска,  был бы как нельзя кстати. Это сегодня,  а завтра  нужно наращивать успех, пускать корни коммунистического дерева в селах, городах, губерниях…  Прорастать навечно. С таким настроением жажды переустройства  мира встречал Ленин желанных гостей.
   
      Первое впечатление, которое вождь мирового пролетариата произвел на вошедших, было,  в общем-то,  одинаково  для всех. Сколько раз каждый из гостей  слышал,  каков этот человек внешне, видел его на картинах, фотографиях, в кинематографе.  Но сейчас, вдруг,  он оказался перед ними живой!  И образ первого большевика, что жил в головах, рухнул.  Реальность ухватила своей осязательностью.
    
     Человек из себя явно невидный.  Потертый костюм, брюки длиннее, чем надо бы.  Неожиданно низкорослый.  Большая голова,  лобастый, чуть прищуренные,  с азиатским разрезом,  пытливые  карие  глаза,  рыжеватая бородка,  большой нос, сильный правильный рот.  Плотный,  на ногах стоит крепко.  Этакий  квалифицированный специалист  калмык,  оставивший  коня.  И, если бы понадобилось коротко описать вождя всех угнетаемых то, пожалуй, подошли бы определения:  невидный,  невысокий,  азиатский  и плотный.
   
      И это несовпадение малой физической величины вождя с одной стороны  и,  не укладывающаяся в голове грандиозность его плана,  а теперь уже и,  набирающее  обороты,  дело  по переустройству  мира  с другой,  рождало  странное  чувство   иррациональности,  непостижимости  происходящего.
    
     С неподдельным интересом, пытливо,  Ленин  переводил взгляд с одного «депутата» на другого. Какие же они, столь необходимые для дела революции,  первенцы Советской власти?
     Здесь, в Смольном,  вокруг него -   призванные им,    грубые, прокуренные, злые на эксплуататоров пролетарии,  готовые решительно, безоглядно крушить все и вся.  Но эти?!.  Что за товарищи?!  Перед ним были явно не бойцы, по крайней мере,  внешне.
   
      Молчаливые,  напряженные,  где-то  даже  снобизм.  У каждого руки нерабочего человека. Неторопливо рассаживаются.  Ни шуток, ни реплик. Всегда среди пролетариев находился  хотя  бы кто-то один разговорчивый,  -  сказал бы что-то. Здесь же полная отчужденность между всеми. Что за классовые элементы?!...
     Выражение лица  вождя изменилось.  Дежурная  улыбка попала под тень настороженности. Несовпадение ожидаемого и открывшегося рождало предчувствие не то чтобы недоразумения - скорее казуса.
    
     Ленин отступил к столу, приподнявшись на носочках, взобрался на кресло, положил руки на стол. Продолжая разглядывать гостей, стал пытливо копаться в этом темном несовпадении.  Его прозорливость, способность быстро схватить и разгадать внутренний смысл происходящего,  сейчас не срабатывала.
     Гелий видел: хозяин кабинета заподозрил неладное.  Вылезала  каверзная  непредсказуемость.
   
      - Владимир Ильич, -  поспешил упредить  Гелий конфликт в зародыше. - Вы совершенно верно уловили подвох, - доброжелательно заговорил он.  -  Интуиция  вас не подводит.  Да, мы действительно не те, за кого себя выдаем. Мы не депутаты из Иваново-Вознесенска.  Но,  смею вас заверить,   мы ни враги революции, ни  провокаторы,  и  ни к какой партии не принадлежим. Мы люди иного времени.   Ни для вас лично, ни для дела революции абсолютно никакой угрозы мы не несем.  Даже наоборот – только пользу.
   
       Выражение лица вождя  побежало  путем тревожного недовольства. Он стал нетерпеливо постукивать пальцами по столу. Еще мгновение, и он позовет на помощь. Пора прекратить это преступное  надувательство,  отнимающее такое драгоценное время!  Только пролетарии  -  солдаты,  пригодные для боя, нужны здесь.  Меньшевики, правые эсеры, кадеты, анархисты, социалисты –

демократы …  сколько всякого  сору  под ногами.  И все они,  абсолютно все, кто не с большевиками,  -  враги и только враги.  А значит,  и эти – «люди иного времени» - тоже враги.
     - Вы, Владимир Ильич, материалист и ни в какую чертовщину не верите, - продолжал Гелий.  -  Но,  не торопитесь с выводами, не принимайте скоропалительного решения.  Разговор,  который состоится сейчас, поверьте мне, архиважный и для дела революции,  и для вас лично. Наша встреча может, ни много ни мало, изменить будущее России. 
   
      Ленин слушал и  ничего не понимал. Он всегда инстинктивно улавливал в речах оппонента шаткость, неопределенность, чувствовал, куда клонит его противник. Сейчас же -  полный туман. Единственное в чем он не ошибся:  перед ним не те люди, за которых себя выдают. После первых слов Гелия вождь уже было поддался импульсивному решению пресечь этот спектакль,  как  архивредный.  Но  заверение, что  предстоящий  разговор «архиважный для дела революции»,  остановило первого большевика.   Все так шатко…

Успех дела на волоске. Значимо все!  Абсолютно все!   Даже деталь, на первый взгляд незначительная, может сыграть роль решающую. Оценивать, принимать во внимание нужно каждую мелочь.  А здесь такие заверения…  Мало ли что…  А, вдруг, что-то  откроется…   Усилием воли Ленин сдержал порыв,  не позвал на помощь.
   
      И тут  неожиданно вмешался Сталин. Он оказался ближе всех к Ленину.  Хотя «оказался» значило бы,  что он,  как  бы случайно,  сидел рядом со столом вождя.  До этого  момента он был вынужден подчиняться чужой воле, был пленником навязанных,  непонятных ему обстоятельств. Кратковременное насилие над собой взбесило отца народов.  Но кавказец был терпелив и расчетлив.  Пока он выжидал во что же эта, пока  еще  неподвластная ему ситуация,  в конце концов выльется.
    
      Сталин сидел по другую сторону стола от Ленина  и уже был,  как бы,  и не на равных с другими,  вошедшими в кабинет. Он уже смотрелся не иначе,  как председательствующий на этом  странном собрании.  От  бывшего  доселе  его  смирения  сейчас  и  следа  не  осталось.
   
      Сопровождая    слова   размеренным     помахиванием   трубкой,
обратился  он   к  Ленину.
     - Владимир  Ильич,  согласитесь  со мной.  Нехорошо получается. Товарищи пришли в чужой дом. Никто не приглашал их…  -  Сталин перевел взгляд на  Гелия.  -  Большевики – народ не трусливый. У нас на один наган тысяча найдется.  -  И после короткой паузы добавил:  -  Я считаю, товарищ должен объяснить нам, кто они  и зачем пришли сюда.  Не должно быть никаких недомолвок.
    
     Неожиданно вскочил Хрущев.
     -  Правильно говорит товарищ Сталин!  -  выпалил он. – Коммунисты никогда не плясали под чужую дудку!  Наган на стол!  И все как есть! Нечего тут наводить тень на плетень!
     Когда заговорил Сталин, краешком мозга Ленин успел вернуться к мысли, что пора прекращать весь этот балаган. Но выскочка Хрущев этим своим «правильно говорит товарищ Сталин» попридержал радикальное ленинское решение.
    
     Ленин уперся взглядом в, сидящего перед ним, усатого горца. Голос…  Интонация… Манера говорить…  Действительно!  Как похож!  Постаревший  Коба?!  Ведь он же!  Кто же еще!  Но нет!…   И еще раз нет!!  Быть такого не может!  Настоящий Сталин должен быть не с этими, а  здесь!  В Смольном!
   
      Еще до этого решительного требования  Хрущева, слушая старого грузина, Ленин  почувствовал, как шевельнулось в нем что-то до боли тревожное. Однако,  бесконечно практичный ум вождя никак не позволял мыслям двигаться в  эту   недопустимо  абсурдную  сторону.  Ленин продолжал смотреть на рябого кавказца,  и мозг его, как канатоходец,  балансируя на канате,  в силу высочайшего профессионализма  не мог позволить свалиться в предательскую  пропасть идеалистического перевоплощения.
    
     Гелий видел: вождь в нерешительности,  колеблется, нельзя упускать инициативу, нужно переходить к решительным действиям.
     - Хорошо, -  согласился он со Сталиным и  Хрущевым.
     Гелий подошел к столу, положил наган перед Ильичем.
     - Конечно же,  наган не аргумент, -  сказал он.  -  Главное – что я буду говорить сейчас.
    
      Сталин взял наган со стола,  сунул  его в боковой карман кителя.  -    Революция должна уметь защищать себя,  -  сурово сопроводил  он  свое  действие.   
             Гелий, не отходя от стола, бросив  взгляд на верхний недописанный лист, что лежал перед Лениным, заговорил:
    -  «К чрезвычайному съезду Советов крестьянских депутатов. Проект резолюции…» -  и стал цитировать незаконченный  проект,  который еще был в голове вождя.
    
     Ленин изменился в лице. Удивление и озадаченность отодвинули подозрительность и недоброжелательность.
     Закончив цитировать проект,  Гелий  продолжил:   
     -  Владимир Ильич… У вас в столе письмо к финским товарищам. Ходу вы еще ему не давали. И абсолютно точно никому не показывали. А я вам зачитаю его. Оно к Маннеру, Спирлле,

Куусинену, Вийну.  -  И Гелий, потратив не более минуты, прочел по памяти упомянутое письмо.  -  Более того, -  продолжал он, -   я знаю по памяти все работы, написанные вами. Даже могу, как это ни странно, прочесть то, что будет написано вами в скором будущем…
   
      Номер удался.  Ленин и Сталин  обескуражено молчали.  У всех присутствующих проявилось большое недоумение.  Командир открывался им в ином свете.
     -  Но пора  переходить к сути вопроса – зачем мы здесь, -  продолжал Гелий. – Так вот, я сейчас отвечу на ваш вопрос, товарищ Сталин   «кто мы такие и зачем пришли сюда».  А вам,  Владимир Ильич, я полагаю, даже уверен  -  будет более,  чем интересно узнать, что же будет с Россией через пять, десять… сто лет. Не так ли?..
    
     Ленин растерялся.  Это что же?!  Сейчас будет известен результат, итог всей его жизни?!   Мысль вызвать конвой скукожилась, а  страстная соблазнительная, потребность узнать будущее, встала перед ним в полный рост.  Что  скажет этот краснозвездный оракул?!..  Однако с белым флагом Ильич запоздал:  высказать свое согласие слушать и дальше Гелия он не успел.  Регламенту собрание не поддавалось.

                Глава седьмая
                Несостоявшийся  аптекарь  Янкель  Мираимович
    
     Дверь неожиданно распахнулась.    Уверенно вошел невысокий   сухопарый брюнет лет сорока. В очках. Лицо с острыми чертами.  Весь в черном: кожаная куртка,  кожаные галифе, хромовые  сапоги. Это был Свердлов.  Или, такая информация у Гелия была заложена:  Ешуа Соломон  Мовшевич,  или еще вариант:  Янкель  Мираимович Свердлов.
    
     Свердлов был явно встревожен. Скользнув отстраненным взглядом по присутствующим, дежурно бросив «добрый вечер, товарищи»,  скрепя кожаной амуницией, направился к столу. Тут же, будто спохватившись, добавил:  -  «извините, товарищи».
     Решительно, басом, которому никак не предполагалось принадлежать его немогучей  фигуре, произнес:
   
       -  Срочное дело, Владимир Ильич.  Не терпит отлагательства…
     Ленин какое-то время медлил с ответом. Стоит ли обсуждать неотложный вопрос в присутствии этих странных личностей?  Но тут же решил: с одной стороны времени на недомолвки, уединение нет, с другой  -  скрывать от  них что-то   большого смысла тоже нет:  куда они денутся. Если  что…. 
    
      -  Так что же, Яков Михайлович?  Слушаю вас…
     Свердлов испытывал одновременно и озабоченность  и неловкость.  Озабоченность – от того, что новость, которую он принес, была и странной и нелепой, а неловкость  - от  того, что придется озвучить ее не только старшему  товарищу по партии, но и всем присутствующим.  Он медлил.
   
      -  Так что же,  Яков Михайлович? – нетерпеливо  повторил Ленин.
     Заговорил Свердлов категорично:
      -  От Антонова – Овсеенко поступило сообщение  по телеграфу.  -  Яков Михайлович  выдержал паузу и произнес:  -  За Петроградом ничего нет!  Пустота! Черная пустота!..
   
      Ленин, чуть откинув голову назад, заморгал.    Мозг вождя с самого начала  этой  небывалой  революционной  эпопеи постоянно находился в  напряженнейшем  состоянии.  Как полководец следил он за ходом битвы. Стратегия, тактика,  уступка, вероломство,  неожиданный удар,  быстрое принятие решения….  Все  на волоске!  И, вдруг.… Пустота?!  Что за бред!?  Ход противника?  Неожиданное обстоятельство?  Что это?!..
   
      -  А нельзя ли поконкретнее,  Яков Михайлович?
     - Куда уж конкретнее, Владимир Ильич.  Выступили…
     - И уперлись в пустоту,  -  с издевкой  закончил Ленин.
   -  Именно так, Владимир Ильич.
     - Вот что, - собрался с мыслями вождь. – Не время для всякой ахинеи.  Пошлите туда наших проверенных товарищей. Хотя,  опять же…  - Тон Ленина изменился.  Что-то  прикидывая,  он  прищурил

глаза, отчего они превратились в щелочки.  –  А пожалуй,  нам это и на руку.  Не так ли, Яков Михайлович?  По крайней мере,  эта ваша пустота наступать не будет. Передышка для нас,  как нельзя,   кстати. Успеем собрать силы. Так ведь, Яков Михайлович?..
     - Так -то оно так, Владимир Ильич.  Но  что-то не нравится мне все это.  Неизвестность хуже, чем опасность,  пусть даже явная, но понятная.  А наших товарищей я уже послал. Жду известий.
   
      - Вот и прекрасно, - согласился Ленин. -  Не так страшен черт, как его малюют. А задачу по разгрому Керенского надо решать незамедлительно, скорейшим образом.
     Решив, что дал делу единственно правильный ход, вождь тут  же переключился на текущий момент.
   
      Оставив кресло, заходил  он  перед  безмолвствующими  «депутатами».  Задержался на демократическом фланге, где были Ельцин, Путин и Медведев. Сунул руки за жилетку под мышки, чуть расставил ноги. Получился этакий восклицательный знак – плотный, крепкий, с животиком, давящим на жилет.
   
      Какое-то время он разглядывал,  преданно смотревших ему в глаза, солдатиков. Потом перевел взгляд на Ельцина. Вождь так и не оставил попытки распознать, что же это  за «люди иного времени» пожаловали к нему, к какому классу принадлежат, какие у них интересы.
   
      Ельцин под пристальным взглядом вождя стал нервно мять, готовую взмолиться о пощаде,  шляпу.
     С того момента, как Борис Николаевич обнаружил себя в этом долбаном  Петрограде мозг его пребывал в полнейшем смятении. Первым беспокойством было: «А не белая ли горячка все это?!..
С чего вдруг началось такое?!  Как он здесь оказался?  Ничего не

помнит.  Было уже с ним подобное. Злоупотребил - тоже все из памяти выпало. Под мостом нашел себя.  И сейчас…  На мосту!!  Чертовы мосты!  Видать,  опять не сдержался, расслабился.  И глюки -  то ведь все политические, а, вроде как,  черти должны быть?! Хотя эти большевики и есть для него черти, только в таком  вот революционном виде.  А Ленин -  это что же: главный Сатана,  что ли?!  Да нет, не горячка вроде.  Тогда что?!..   Ладно бы к своим

прохвостам   демократам попал. Так нет же,  назад угораздило  -  в самое пекло! И своих то  - раз два и обчелся. И приемничек  его  не признается, вроде как,  чурается. А ведь обещал, клялся: в обиду не дам, чтобы ни случилось. Зря я его, что ли,  президентом поставил? Поговорить бы с ним, да нет, не идет на контакт. Видать,  этот

разведчик со своим дружком что-то задумали.  Если свою шкуру спасать будут, и мою вытаскивать придется,  -  невыгодно им меня бросать. Жалко, Толика Чубайса нет. Он бы им тут всем быстро демократией  мозги  засрал.  По ваучеру  предложил бы раздать пролетариям…   А может,  встать да послать всех этих краснопузых  к чертовой матери?!  Разнести всю эту колыбель?  Глядишь,  сразу и выяснится, что это за  политическая  жеребятина  такая  со мной

происходит. Сначала к комиссару приложиться, а потом этого картавого азиата  лампой по голове?  Будь  что будет.  По крайней мере,  Купин,  и этот его подручный,  если что,  со мной заодно будут. А заодно ли?  Конечно заодно. Уж им -то точно не поздоровится.  Перелицевались  из коммунистов в господ капиталистов… демократов,  понимаете -ли …  Я - то враг явный, открытый, а они  и того хуже  - предателями предстанут,  быстро их на чистую воду

выведут. Да только…  Стой!  Нет! …  Куда это меня потянуло?  Бестолковое дело.  Размечтался…  У Сталина наган!  Да и голодранцев полный дом. Тут же набегут, разбираться не будут. Им классового врага пришить, что голову курице свернуть. Вон они все… как укушенные. Кровь почуяли. Всех их этот лысый гений заразил, всех вампир перекусал…  А, впрочем, чего я паникую?  Катись все к

чертовой матери!  Водки бы выпить, - глядишь, все бы в голове и прояснилось.  Но где ж ее возьмешь здесь!  Нет  зеленого  спасителя!  Да и этот лысый гений не позволит.  Вон он какой деловой -  все о революции печется…»
      
      Не решив классовый вопрос в отношении, сидящих перед ним товарищей, Ленин вернулся к столу.
     У Бориса Николаевича отлегло: слава Богу -  не с него начали.
     - Яков Михайлович!  Полюбуйтесь - ка  на этих провидцев. Пришли пророчествовать. Учить нас уму - разуму. Как вы думаете – что это за элементы, какого поля ягоды? – обратился Ленин к Свердлову.
   
      Яков Михайлович явно чувствовал себя не в своей тарелке. Что за вечер? То пустота,  то здесь: «какого поля ягоды?»   Однако,  ему ничего не оставалось делать, как сначала разглядывать гостей, а потом и отвечать партайгеноссе.
     А что отвечать?  Было бы хотя что-то подсказывающее, наводящее на мысль. Что здесь вообще происходит?!..
   
       Переняв у Ленина озабоченное выражение лица, брезгливо оттопырив  нижнюю губу,  Свердлов бесцеремонно стал разглядывать каждого из присутствующих.  На Сталине взгляд его притормозил, - видимо,  подсознание за что-то зацепилось,  что-то в нем   аукнулось.
     - Однозначно не рабочие,  - закончив разглядывать непонятную публику,   - оценил Свердлов. – А что, собственно, они хотят?
    
     - Хотят?! – воскликнул Ленин. - Если бы только …  Это было бы слишком просто. Они пришли сообщить нам будущее…  Этак лет на сто вперед.
     - Несерьезно, право, Владимир Ильич. Не стоит тратить время на эту хренотень.
   
      - Если бы хьенотень!  Так нет же!.. Вот этот товарищ,  -  Ленин указал на Гелия,  – ставит меня в тупик. Представьте себе, Яков Михайлович: он знает все мои работы наизусть, и если бы только…
     Ленин подошел к столу, ткнул пальцем в недописанный лист: –  Вот: «К чрезвычайному съезду Советов крестьянских депутатов».  Этот товарищ закончил мой проект. Он процитировал его до конца. Именно так, как я и думал! И если бы  только…  Он процитировал мое

письмо к финским товарищам.  Я закончил его час назад.  Из кабинета не выходил.  Письмо никому не показывал. Как это прикажете понимать?!..
      Лицо Свердлова сделалось непроницаемым,  будто   вспомнило  то время, когда на допросах у жандармов, в пику ненавистным «фараонам»,   принимало суровое, отстраненное выражение.   «Хрен вы что от меня услышите, душегубы народа!..», как и тогда,  было  написано сейчас на физиономии Якова  Михайловича.
    
     Однако, отвечать что-то все же надо было.
     - Право не знаю, Владимир Ильич, -  уклончиво ответил он.  –  Если что…  у Феликса Эдмундовича  глаз зоркий…
     Диалог отцов революции прервал Гелий:
   
      - Яков Михайлович,  посмотрите  повнимательнее  еще раз на этого товарища. Он вам никого не напоминает? – Гелий указал рукой на Сталина. – Вы же более, чем знакомы с ним. Неужели не узнаете?..
     Свердлов  повернулся к Сталину, уставился  на  него через линзы очков.  Выражение лица усатого  друга народов  изменилось.  Что-то вроде загадочной приветливой улыбки обозначилось на нем.
   
       Мозг Свердлова завис. Яков Михайлович понимал, что знает этого человека, но кто он – сказать не может. Так бывает у больного с поврежденным болезнью мозгом.  Знает что за вещь, помнит, но как назвать ее на ум не приходит. Это уже начало раздражать Свердлова.
   
       - Не мучайтесь, Яков Михайлович, -  пришел на помощь Гелий. – 1913 год. Туруханский край.  Село Курейки. С кем вы там отбывали срок?  Недоучившиеся семинарист  и аптекарь время за шахматами убивали.  Жили в одном доме, была у вас собака по имени «Яшка». Так вот,  этот товарищ ужасно не любил мыть посуду, да и не делал этого. Ставил тарелки на пол, и  Яшка  вылизывал их так, что и мыть не надо было. И то, что собаку зовут Яшка,  и то, что товарищ ваш поступал так,  вам это ужасно не нравилось. Надоели вы там друг другу до смерти.
    
     По выражению лица Свердлова стало понятно: он догадался: перед ни кто иной, как  постаревший  Коба.  Понять то понял, но поверить в такую реальность отказывался.
     - Послушайте меня, товарищи большевики, - обратился Гелий к Ленину и Свердлову. – Я вам сейчас скажу то, что, как вы думаете, даже больше того – в чем вы оба безраздельно уверены – никому не известно. Алмазы, золото на случай провала революционного предприятия и бегства,  где спрятаны?
    
     Ленин и Свердлов изменились в лице,  будто кто их за руку схватил. Вождь уже успел занять место в кресле. Сейчас он замер в нем. Свердлов нервно заходил по кабинету.
     Гелий не дал обоим  собраться с мыслями.
     - А я вам скажу…  У вашей сестры, Яков Михайлович. – И  Гелий назвал адрес, где жила сестра Свердлова.
   
      Это уже было слишком. Все, как один, «депутаты»  помрачнели. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: теперь отсюда просто так не выйти -  их комиссар сказал то, что знать никому не положено.
   
      Между тем, Гелий  «добивал»  Якова Михайловича.
     - А жить вам, Яков Михайлович, осталось совсем немного. Умрете вы 16 марта 1919 года.
     Яков Михайлович не успел прийти в себя после разглашения тайны золотого запаса партии, как такое сообщение о его скорой смерти! Он стал выходить из колеи.
    
     - Так вот, - продолжал Гелий. – После ваших похорон,  а похоронят вас возле кремлевской стены, в вашем сейфе найдут и опишут:  золотых монет на сумму 108525 рублей, 705 золотых изделий, билетов кредитных на 750 тысяч рублей и еще, что любопытно - 9 паспортов   и все на вас, Яков Михайлович, только с разными фамилиями.
   
      На этот раз революционная выдержка оставила Якова Михайловича.  Будто  натолкнувшись на внезапно выросшую перед ним преграду, застопорился  он посреди кабинета.  Каркас, скрепляющий эмоции,  развалился,  сник лицом, обмяк волей  несгибаемый революционер. Уж  очень неожиданно его в

собственную жизнедеятельность лицом обмакнули.  В это мгновение  Яков  Михайлович  стал похож на арестанта, сломавшегося на допросе. «И эти, суки глазеют!..»  -  проносилось у него в мозгу про гостей.
   
      - А товарищ - то ваш, Владимир Ильич,  еще тот …  -  обратился Гелий к Ленину.  - О пролетариях всего мира думает, но и о себе не забывает… Но, оставим этот вопрос исчерпанным. Это я все к тому, чтобы вы, наконец, поняли, что имеет смысл продолжить наш разговор  о будущем.  Владимир Ильич, согласитесь со мной,  - продолжал Гелий,  -  все, что служит делу революции,  должно быть

призвано и мобилизовано, а все остальное  – отметено и забыто. Так вот,  поверьте мне, беседа наша будет архиважной  не только для дела революции, но и для судьбы всей России.  Полагаю, вы не возражаете продолжить ее?..
               
                Глава восьмая               
                Соглашательство,  как временный компромисс
    
     Такой  сумятицы в мозгах  Владимира  Ильича  еще не  было.  Мысли его, как вспорхнувшие  птицы,  заметались  и  никак не могли  организоваться  -  лететь в нужную сторону.  «Что за бесовщина?!..  Весь он наизнанку в своих прошлых   работах, и он уже склонился поверить,  и будущих.  Кто же все-таки этот ряженый большевик?  Нет, конечно же, не большевик. Все  знает!  Насквозь меня видит.

Холодок пробежал по спине Ленина.  Поежилась душа,  в существование которой вождь не верил. Цитирование работ, припрятанные драгоценности на случай бегства, тайные запасы  и  паспорта   этого пройдохи  Свердлова…  Ну, да черт с ним.  Пусть работает,  пока польза от него есть…  Но, здесь - то что  происходит?!… Факты!  А факты вещь упрямая!  Кто же  все-таки к

нему пожаловал?!  Эсеры?  Английская разведка?   Немецкая?  Так разошлись ведь,  -  каждый при своих интересах.  Парвус?!..  Опять этот аферист что-то затеял?  Маскарад устроил.  Его почерк…   Но,  нет. Дивидендов  ждать будет.  Обязательно будет!  Пусть ждет…   Насрать  и переступить!  Кукиш ему с маслом, а не барыши!  Гипноз?  Спиритизм?  Чтение мыслей на расстоянии?  Сказочки  для  дурачков.  Нет!  И еще раз нет!!..
       Как флюгер на вредоносном идеалистическом ветру поворачивался поиск Ленина то к одному предположению, то к другому, и  никак не мог определиться в  нужном  направлении. На этот раз ни интуиция, ни прозорливость, ни напряженная работа мозга результата не давали.    Будто сел он играть в карты,  не зная ни условия игры, ни с кем играет.  И доигрался!  Оказалось,   знает оппонент его карты. Открыл свои:  «Крой Ильич!»   А крыть -то и

нечем!   Ситуация вылезла каверзная…  Годы конспирации, титанический труд,  парики, повязки, уступки, обещания,  сговор с врагами… Жизнь положил!  Переступил через  марксовы  догмы,  да и наплевать …  Развил и обогатил -  напишут…   Дождался,  выбрал момент, ухватил власть  -  синюю птицу!  И хотя все еще так невесомо, так  шатко, но сделано главное!  Победа!  В руках власть!

Только бы удержать,  не выпустить ее!  И все понятно: теперь уже, переступая через все и вся,  идти к заветной цели!..  Свобода!  Справедливость!  Вот  она  мечта,  достижение  которой  оправдывают  все  средства!  По собственным чертежам, по винтикам собрал  революционную машину.  И что с того, что классовый враг ее горючим заправил?  Тем хуже для врага. Заработала машина, сдвинулась с места, катком покатилась по старому миру.  И вдруг… 

«Люди иного времени?!»   Гости из будущего?!.   И сейчас скажут,  чем все кончится!..    А если отвлечься от вредоносной мистики…  Что у них за интересы?  Этот «большевик»  Не боится, не спорит, не агитирует…  Странная позиция.  Опасность для революции?..  Какая?..  А случись что со мной?!..  Как крысы в клетке загрызут  друг друга мои верные товарищи,   все к тому идет. Что Троцкий, что Сталин того и гляди друг другу в глотки вцепятся.  Яков Михайлович!   

Ах, пройдоха!..  Нет никому веры!  Троцкий,  Розенфельд,  Гольдштейн,  Урицкий…   Евреи!..  Одни евреи!..  Каждый  себе на уме.  Ну да черт с ними,  раз они такие умные,  революционный механизм бы только крутили.   Сам - то,  можно подумать, русских  кровей…  Золотой запас!!   Цел ли?!   Отправить туда Свердлова с товарищами!  Срочно!..  Но откуда комиссар про  запас  знает?!..  Кто же все-таки  он в конце -то концов?!..  Так и не определился я  с кем

дело имею!..  Прав этот старый Сталин!  Пора поставить точки над i.  Керенский на Петроград  идет!  А эти чертовы  «депутаты» здесь сидят. И ведь озадачили -то как!  Настаивали  товарищи:  «положи,  Ильич, наган в стол…»   Не послушал,  на русский  авось понадеялся. Вот он и авось -  тут  как тут...   Не прощает революция  даже малейшей небрежности.  Коснись чего, один выстрел в этого ряженого большевика  решил бы дело. Вбежали бы  лихие свистуны в

бескозырках,  и конец всему этому представлению.  Не было бы сейчас головной боли… И охранник – истукан у дверей!   Никакой инициативы,    не заглянет, не спросит: что тут, как тут?  А  чего,  собственно,  я  хотел?  Революционной дисциплины,  беспрекословного подчинения, преданности…  Вот и получил.

Полностью на меня положились. Икону, недоумки,   из меня сотворят скоро.  Молиться на нее заставят…  Какие  все же  не  отшлифованные  марксисты  мои  товарищи!..»
     Тут Ленин признался себе, что лукавит:  хорошо, что нет нагана в столе, и что ему не терпится узнать  будущее  от  этого  краснозвездного  предсказателя.  Опять же,  расчетливость,  предусмотрительность - прежде всего.  Кто знает  какой  результат  из  этой темной истории выплывет?..    
    

     Взгляд  Ленина упал на старого грузина.  «Так кто же это все-таки рядом со мной?!  Коба?!  Постаревший Сталин?!  Вздор!  Быть такого не может!  Объективная реальность  -  прежде всего!  Пошлю сейчас же за Сталиным!  У этого кавказца звериный нюх. Никому не верит. Где он?!  Стоп!  Все!  Хватит!  Пора принимать решение!»
    
     Ленин придвинул к себе чистый лист бумаги,  что-то быстро написал на нем.
     -  Яков Михайлович, дорогой, партийное задание.  У нас тут разговоры, а дело не терпит.
     Свердлов бросил взгляд на записку:  «Конвой!  Сталина!»
     -  Хорошо, Владимир Ильич,  -  ничуть не изменившись в лице,  ответил он,   и его тут же, как ветром сдуло.
    
     Ленин определился. Он нашел Соломоново решение. Слишком много знает этот комиссар.  В  конце  концов не столь  важно,  кто он и кем послан.  Быть может, действительно  откроется что-то важное. А все, что служит   делу революции,   то и приемлемо. Опять же,  -будущее…  Как  хочется заглянуть в него!  Послушаю, а там видно будет. Никуда они отсюда не денутся.
    
     Ленин поднялся из-за стола.
     - Прелюбопытнейшая  ситуация,  -  заговорил он тоном весьма примирительным. -  Должен сказать вам  -  нет равных русскому народу в изобретательности.  Что бы это ни было, но должен признаться -  все это крайне любопытно. Хотя подозреваю,  что   ваши байки не пойдут на пользу делу революции. Не пойдут! – категорически повторил он.  -  И все же я готов  послушать,  какое оно это ваше или, как вы здесь изволили  преподнести,    наше  будущее.
    
     -  Как всегда,  единственно правильное решение,  -  одобрил  слова вождя Гелий.  И тут же обратился к Сталину:  -  Вы правы, Иосиф Виссарионович, пора переходить к конкретике.  А пришли с вами, товарищ Сталин, ваши последователи  - генеральные секретари Коммунистической партии Советского Союза.  И не только секретари…  Но,  об этом чуть позже…  Как эти руководители государства  сменяли друг друга в истории, так и сидят сейчас друг за другом.
    
     Ленин, услышав, что  перед ним руководители,  созданного им государства, но  только в  будущем  - этак  лет на сто вперед,   опять душой попятился.  «Неужели все так?!  На что я драгоценное время трачу?!  Кого слушаю?!..»  Но отступать  -  расписаться в собственной непоследовательности.  Ввязался в бой – только вперед!  Нет колебаниям!  Согласился слушать -   так слушай!  Вождь  занял привычное место за столом. 
               
                Глава  девятая    
                Мысли  Никиты  Хрущева
    
    Указывая  на каждого  из  бывших  первых  лиц  в  государстве  рабочих и крестьян,  Гелий начал представлять их по очереди.
     -  Так вот, Владимир Ильич,  после вас следующим и  вождем,  и учителем,  и другом  народов будет Иосиф  Виссарионович  Сталин… - А случится это в двадцать пятом году, совсем по историческим меркам скоро, -  упредил Гелий вопрос вождя.
       
    
 Радость, озадаченность, тревога…  Вопросы, вопросы…  Все смешалось в голове Ленина.  «Двадцать пятый год! Выстояли!  Дальше пошли!  Крепка значит  советская власть!  Но почему Сталин?!  Я же был против!  А где же я в двадцать пятом?!  Я где?!..»
      И на этот раз Гелий угадал вопрос вождя.
     -  Да, Владимир Ильич, доживете вы до двадцать четвертого года. Как ни печально, но…   скончаетесь.       
    
      Гелий видел: все, зацепила Ильича такая конкретика. Теперь никуда не денется.  Решена главная задача: уговорил, склонил он вождя слушать, заинтриговал  правдой   будущего. Остальное дело времени.
        Иосиф Виссарионович ничуть не изменился в лице. Уж ему – то было  не знать,  кто будет следующим за Ильичем!  Его больше занимало другое:  кто  будет после  него.
         
      -  А за вами,  товарищ Сталин,  на пост заступит,  известный вам,  Никита Сергеевич Хрущев, -  продолжал Гелий.
     Сталин  размеренно постучал трубкой по столу – один раз, другой, третий…
     Хрущев заерзал.  Для него дело принимало конкретный оборот.
   
      Каждый из присутствующих уже  пришел в себя, и каждый искал нишу, в которую будет прятать  свою задницу, спасаясь от этого, невесть откуда свалившегося,  революционного торнадо.
     Сейчас мысли Никиты Хрущева были совсем иного свойства, чем в той, прошлой жизни.  Мешанина  из недоумения, тревоги, даже страха наполнила его голову.  Быть может,  он уже в преддверии ада, и то, что здесь происходит, это уже «там»  -  на том свете,  только в таком вот понятном  для него жизненном виде, а дальше наступят суд и расправа.  Не простит ему Сталин, когда узнает, что пинал он его, как заяц мертвого льва.
   
      Был ли Никита Сергеевич атеистом?  Внешне, на потребу  -  был, а как же иначе?  Он же коммунист, значит,  и воинствующий атеист!  Но, как человек предусмотрительный, осторожный был себе на уме. Бога держал в душе тайно:  всегда памятуя,  а кто его знает, что еще  может быть «там», потом,  после этой грешной жизни.  Видать,  это «после жизни»  и наступило.
    
     Мысли  об аде и страшном суде Никита Сергеевич, конечно же, отгонял,  но, вот что отвечать ему в этом кабинете за  свои дела придется,  уже не сомневался. А так, как деваться было некуда,  инстинкт самосохранения требовал искать выход из этого окаянного положения. «Что делать?!»,  - мучительно соображал Никита Сергеевич.
   
      «Сойдутся эти двое, -  думал он про Ленина и Сталина, -  не сдобровать  мне.  Найдут, накопают  грехов перед коммунизмом:  не то делал, не так делал, слабину дал…»  Мелькнула мысль утешительная:  «Неужели вся эта, как в штаны наложившая компания, что будет  после меня страной  управлять,  меня достойнее?   Видать нет.  Притихли,  помалкивают, выжидают…   У всех, видно, рыльце в


пуху.   Нет, не товарищи они мне.  Кабы  дружная отара была, глядишь, не так и волк был бы страшен. Но какой уж тут коллективизм?  Один я!  Один!..   Столкнуть бы Сталина с Лениным!  Сталину тогда не до меня было бы.  Хозяин -то мой бывший  заболевшего Ленина изолировал,  Крупскую обижал, голод устроил, ленинскую гвардию в распыл пустил, сорок миллионов репрессировал, начало войны проворонил…  Вот в эту,  виноватую

для Сталина  сторону и повернуть бы дело.  И добивать его, так сразу, без оглядки».  Никита Сергеевич бросил взгляд на бывшего хозяина.  Лучше бы не бросал…   Холодок пробежал по спине.  Нутром ощутил Никита Сергеевич всю нелепость и обреченность своего поползновения.  Страх, проникший в гены еще при жизни хозяина, сейчас вырос перед  Никитой  в полный рост, ухватил за горло, и все

свои доводы против Сталина вмиг увиделись Никите  Сергеевичу  мелкими,  ничтожными, даже пакостными.  «Что стоны, да слезы?!  Нет их !..   Сталин за десять лет  Советский  Союз  в передовые страны мира вывел!  Империю сохранил!  Преумножил!   А я?!...   Крупскую обижал!  Тьфу ты, дурень!..   Куда это черт меня дернул!  На кого замахнулся?»    Припал мыслями  к земле Никита Сергеевич, пополз в сторону противоположную от своего,  вмиг обгадившегося, 

противостояния;  тут же  по -другому соображать стал.   «Идти против Сталина – значит и против Ленина! Ленинизм под сомнение ставить?!  Зачем же мне в таком месте двух врагов наживать?  Что Ленину услышать хочется?  Марксизм  -  ленинизм живет и побеждает  -  вот что!  Вот это говорить и надо!  А Сталин?!  Он сейчас обострять дело не будет. Не до меня ему пока. Ему с Лениным сойтись надо.  Вон он

уже …  вроде  как,  и  свой тут. Быстро  притулился.   Со всем, что Ленину услышать  хочется,  соглашаться будет.  Правда,  потом всех нас, как врагов народа,  в распыл пустит. Но это потом…  когда это потом еще наступит, а может, даст Бог,  и пронесет. Так что:  великий Сталин и точка!  Обогатил!  Развил марксизм – ленинизм!  Вот, как надо!  И хвалить  и Ленина и Сталина!  Доброе теля двух

маток сосет, соображать надо. Ведь я   же верный ленинец, а значит и верный  сталинец!  По - другому  и  быть не может! А культ личности?!  Развенчал!  Из мавзолея вынес!    А что было делать,  скажу.  Отдушину народу дал. Пар выпустил, чуть вожжи ослабил,  чтобы дальше,  без оглядки,  коммунизм строить.  Культ -  это, вроде так, издержки небольшие, у любого могут быть. А с другой стороны – культ  -  даже и хорошо.  Какая  еще  у  нас  демократия!?  Без  собак,  да  пастуха  с кнутом  разбегутся  овцы  в  разные  стороны.  Не 

соберешь  потом.  А когда  любит  народ  вождя,  верит  в  него, значит  твердой  рукой,  уверенно строит светлое будущее.  Опять  же:   величие,  заслуги, товарища  Сталина -  оставил. Гениальность даже под сомнение не ставил, на это не покушался.   Ни – ни!»
    
     Определившись таким образом,  стал укладывать Никита Сергеевич на одну чашу весов свои грехи перед коммунизмом, на другую  -  заслуги.  «Что ему предъявить могут?  Верой и правдой народу, партии служил. В идеалы коммунизма верил, учение Маркса - Ленина в жизнь претворял.  Целина!  Гагарин!  Ракетный щит!  Америку в страхе держал!  Жилье строил!..  Вот они,  глыбы, за

столетия  видать! С кукурузой,  правда,  не повезло, но это беда небольшой руки.  Не он виноват.  Жополизы,   недоумки, чтобы угодить, кукурузу в Магадане сажать стали.  Посади королеву полей голым задом на лед,  -  как же она примороженная  размножаться будет?!  В искусство полез.  Художников  пидарастами  обозвал! 

Обмишурился!..  Но опять же:  социалистический реализм, правду жизни отстаивал!  Не может партия  позволить  кургузую  задницу  в  профиль  рисовать!..    А репрессии!?   Как старался,  как усердствовал…   Сколько расстрельных документов подписал!  А что было делать?  Или других стреляй или сам к стенке становись!  Время такое  было -  без сильной руки  нельзя -  дай  волю  нашему  народу – такое  натворят,  что  не  расхлебать  потом.  Боже  упаси…    Не

сдюжили бы…  Но опять же… Кто докажет?  Все документы в Киеве приказал уничтожить. Не зря там целая бригада работала.  А перед Украиной грех искупил. Крым ей подарил!  Хотя опять же…  Стоп!! Чего это я за репрессии испугался?  Я же здесь, в семнадцатом году!  Ведь диктатура пролетариата,  классовая борьба только разгорается!  Кругом враги,  и сейчас и потом… и   всегда  будут.  Пожалуй, такое рвение мне, глядишь, и в плюс зачтется».
   
      Поразмыслив так,  Никита Сергеевич успокоился.  Строил коммунизм, как мог. Всего себя без остатка делу партии, делу народа отдал. Сгорел, можно сказать,  на партийной,  на государственной работе!  Кабы не этот бровастый,  -  покосился Никита Сергеевич на Брежнева,  -  успел бы жизнь наладить.  Коммунистом, верным

ленинцем помер!  Как помер?!  Я же здесь!   Хотя,  по времени  я сейчас на шахте кайлом уголек рубить должен! Что же это все-таки за хреновина - то такая,  а?!..
     Пометавшись в мыслях от провалов до достижений,  в итоге  Никита Сергеевич приободрился. « Чего  это  я себя принижаю?!  Чего запаниковал?!  Или не коммунист я?  Я и свой голос возвысить могу!  И возвышу!  Еще как возвышу!»               
               
                Глава десятая
                Косари  и камень
      
     Дверь открылась.  В проеме показался матрос,  дежуривший у двери  Ленина.  Сверху донизу   от бескозырки до ободранных носов ботинок, торчавших из-под клешей,  излучал он радостное  нетерпение.
     -  Владимир Ильич!  -  поспешил обрадовать  он  вождя.  - Вашего Адольфа  Гитлера  нашли!  Тут он.  Впускать?..
   
      Мозг Ленина  тут же стал перебирать:  Фриц  Платтен,  Карл Либкнехт,  Карл  Радек,  Гуго Эберлейн…  Адольф Гитлер?!..  Кто еще такой?!
     Гелий  ладонью,  обращенной к матросу,  умерил  пыл застоявшегося охранника,   обратился к  Ленину:
   
      -  Владимир Ильич,  за дверью немецкий товарищ. Он не марксист, но личность историческая.  К сороковому году построит в Германии социализм.  История предстоящих тридцати лет  без него будет кастрированной.  Разрешите ему войти. Я встречу.
    Ленин, утомленный  бесконечным раком мозга,  в  ответ  на  такое  приятное  известие,  согласно кивнул  головой..
   
      -  Спасибо,  Владимир Ильич.
     Гелий вышел в приемную.  Перед ним вырос, доставивший Гитлера,  счастливый от собственной значимости  здоровенный флотский  братишка.  Бескозырка с красным бантом.  Расстегнутый  бушлат с обрезанными пуговицами.  Поясной ремень с перевернутой пряжкой  так,  что  орел  на  гербе  висел  вниз  головой.    За поясом маузер,  на поясе две лимонки. Поверх сапог – клеши. 
   
      За спиной матроса под  шляпой  чернели  усы Гитлера.
     -  Спасибо от Ильича, товарищ,  -  выразил Гелий  благодарность матросу.    
       Повернуться  и уйти флотскому товарищу  было  неожиданно обидно. Переполняемый жаждой деятельности  и собственной значимости, он отступил чуть в сторону и, показывая  пальцем на Гитлера, счел необходимым то ли поделиться впечатлением, то ли доложить: 
   
      -  Шото чудной этот ваш товарищ.  Пришвартовались.  Я ему: ком, дранх  к Ленину.  Полный вперед,  товарищ.  А он,  вроде как,  задний ход давать.  Нервный  какой- то… 
     - Хорошо, товарищ. Теперь все в порядке. Вы можете идти,  -  не терпелось избавиться  Гелию от усердствующего матроса.
     Тут же, по-немецки,  Гелий  обратился к Гитлеру: 
   
      -  Господин рейхсканцлер!  Судьбе угодно, чтобы вы приняли участие в этой встрече. В кабинете марксисты  - те, чьи взгляды вы не разделяете:   Ленин, Сталин,  другие руководители советского государства.  Разговор об   истории ХХ века. Здесь не суд.  Все находятся в равном положении.  Вы можете излагать, защищать свою идеологию,  свое видение и  общества  и  государства.  Имеете на это полное право.
   
      Выражение лица Гитлера оставалось непроницаемым.
     -  Я могу вернуться в Германию?  -  холодно спросил  он.
     -  Вы в Германии.  Здесь двойник  вашей  плоти,  наполненный  духом.    Ваша миссия  - бороться с евреями и коммунистами.  Ведь это определено  Богом.  Не так ли?...   -  спросил Гелий.
       Неожиданно резко, на высоких нотах, Гитлер разразился тирадой:
   
      -  Да, я инструмент Божьей воли!  Моя жизнь принадлежит немецкому народу!..  Но диалог с евреями и коммунистами невозможен!  Еврей  говорит, чтобы скрывать свои мысли!  С ними возможен только язык силы!  Я буду иметь успех, если на их террор отвечу еще более сильным террором!  -  Гитлер умолк.  Сжал губы…  О  чем-то подумав,  заявил:  -  Хорошо, я  буду говорить с ними,  - твердо произнес он и решительно шагнул в открытую дверь.  Гелий поспешил за ним.
   
       Привычку, выработанную  годами,  -  вскинуть руку в приветствии  «зиг хайль»  -  сейчас пришлось укротить.  Фюрер  снял шляпу, едва заметно кивнул.               
       Взгляд его  обратился на двух азиатов за столом -  маленького  лысого, с узкими глазами и рыжей бородкой,  и  усатого,  с карими глазами,   со склерами с заметной желтизной. Кто были  эти  двое,  он

понял сразу:  фотографии, кинематограф  сделали свое дело. Сохраняя надменное выражение лица,  Гитлер прошелся взглядом по остальным присутствующим.  По дороге от  Хрущева  до Купина  немного   растерял  враждебность  во взгляде.  Эти господа были ему незнакомы.               
   
       Гитлер  расстегнул плащ. Открылась фигура ближе  к коренастой, -  не астеническая, не долговязая.
     Гелий стоял за спиной фюрера  и видел,  какую реакцию произвело появление отца немецкого  народа на присутствующих.
       Ленин встретил товарища,  построившего социализм в Германии,  с неподдельным интересом.  Каким бы образом ни  произошло это строительство,  но…  Социализм!!  И в Германии!!       
      
     Хрущев еще раньше успел нашептать  Сталину,  что Гитлер вероломно нарушит пакт о ненападении,  и начало войны застанет СССР врасплох.  И  сейчас  желтушные глаза Сталина  смотрели  на Гитлера с нескрываемой ненавистью. Признавать свои ошибки  Джугашвили было невыносимо
 
     Что касается, прошедших войну,  Хрущева и  Брежнева,  то они воспринимали Гитлера,  как врага поверженного,  но не с милосердием, а как если бы после остервенелой смертельной  драки   их противник оказался на земле,  и  у них было только одно желание  -  добить его непременно.   
   
      Остальные,  от  Горбачева  до  Ведмедева,  смотрели на фюрера,  как на  хищного зверя в клетке   или,  как на акулу  - людоеда в  аквариуме.  На первом месте у них был разум,  чувство  -  на втором.       
      В дверях показался охранник со стулом.  Гелий поставил стул рядом с Гитлером, кивком головы поблагодарил матроса.   
    
      -  Владимир Ильич, товарищи и господа!  -  обратился Гелий к присутствующим.  -  Адольф  Гитлер.  С 1933  по 1945 год  рейхсканцлер Германии.   С вашего разрешения, Владимир Ильич,  он примет участие в нашем разговоре.  При необходимости я буду давать ему слово.
   
      Ленин был очень даже не против.  Однако,  беспокойство овладело всеми.  Зашевелились, зароптали.  Брежнев что-то забубнил на ухо Хрущеву.  Купин  и Ведмедев тихо переговаривались.  Вождь  видел:  новый гость пришелся явно не по душе всем.    
    
      -  Прошу вас  быть сдержанными и объективными,  -  поспешил успокоить  «депутатов»  Гелий.   -  Здесь не суд. И нет ни  обвиняемых,   ни обвинителей.  Каждый из вас оставил свой след в истории.  Ваши следы не усыпаны розами!  История рассудит всех…   
      Призыв возымел действие.   Все поутихли,  присмирели.  Разговор продолжался.

                Глава одиннадцатая
                От всей  души               
       
     Гелий продолжал:
        -  За  Никитой  Сергеевичем  следующим Генеральным секретарем  Коммунистической партии Советского  Союза будет Леонид Ильич Брежнев. И случится это в 1964 году.
     Леонид Ильич сдвинул брови,  два раза важно кашлянул – видимо, чтобы все поняли, что речь идет именно о нем.
    
     В отличие от Никиты Хрущева, мысли которого метались от сфер небесных до глубин адовых, потоки сознания Леонида Ильича темными тенями блуждали в сфере приземленной.  Одна дилемма стояла перед ним: сошел он с ума или нет. Проклятый склероз, так и не избавили от него прикормленные кремлевские врачи. Одно было утешение.  «Слава Богу,  -  соображал Леонид Ильич, -   ума хватает понимать:   сошел я с ума или нет. Это уже хорошо.  Все молчат. 

Никто не выражает недоумения, не задает вопросов, не пытается разобраться, что же все-таки происходит. И чего же это он со своим склерозом выяснять начнет, «что» да «почему»,  -   поперед батьки в пекло полезет?  Засмеют еще, а то и того хуже. Рано или поздно  все образуется, успокаивал он себя.   Что же касается его деятельности у руля государства, то тут Леонид Ильич был горд  и спокоен совершенно. Человек  он заслуженный. Верный ленинец.

Коммунизм строил.  Стабильную жизнь советскому народу обеспечил. Коснись чего, так и награды предъявить может.  Вон их у него сколько. Все прогрессивное человечество его деятельность оценило».  Соображая так  Леонид Ильич помалкивал,  с чувством собственного достоинства поглядывал  из  под густых бровей на озадаченных господ и товарищей.
   
      Однако привычка  -  вторая натура. Как только Гелий произнес: «Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза…»  -  рефлекс сработал.  Тот, который вырабатывался десятилетиями.  Все смотрели на Леонида Ильича и молчали. Получилось так, что, вроде как,  все ждут чего-то от генерального секретаря.  И Леонид  Ильич не заставил себя долго ждать. Он

поднялся, выдвинул перед собой стул, положил руки на спинку стула    -  получилась  своего рода трибуна,  так было привычнее.  Потом Леонид Ильич надел очки, видимо, готовясь читать приготовленный для него текст, но, так как такового не оказалось,  снял очки, засунул их в карман  кителя.  Многозначительно то ли покашляв, то ли проворчав:  «эхе…эхе…» заговорил:
   
       -  Дорогие товарищи!  Я испытываю огромную гордость от того, что нахожусь рядом с основателем Коммунистической партии нашего государства, вождем мирового пролетариата,  дорогим и любимым Владимиром Ильичем Лениным.
     Наступила полная тишина. Для всех без исключения такое торжественное вступление стало полной неожиданностью.
    
    
Ленин, который в унисон своим мыслям то щурил глаза, то наклонял голову,  замер в кресле.  Сталин,  положил трубку на стол, указательным пальцем  освободившейся руки   стал водить по переносице.  Хрущев заерзал, заскрипел стулом,  захлопал глазами.  Горбачев и Ельцин в лице не изменились, сидели тихо. И тот и другой прикидывали, как  аукнется для них такое выступление.  Купин что-то прошептал Ведмедеву, тот согласно кивнул головой.      
    
    
     Леонид Ильич  продолжал:
     -  Спасибо вам, дорогой Владимир Ильич, за все то, что вы сделали для нашей страны, для всего прогрессивного человечества.  Советский народ под руководством Коммунистической партии семимильными шагами идет к победе коммунизма - светлого будущего всего человечества.  И в этом есть величайшая заслуга  Коммунистической партии, которую создали вы, дорогой и любимый,  Владимир Ильич…
      
       Леонид Ильич неторопливо обвел  взглядом  присутствующих, продолжил: 
     -  Заверяю вас, дорогие товарищи, что я лично прикладывал все силы, чтобы на нашей земле был мир, чтобы советский народ с каждым годом жил все лучше и лучше…
   
      Ленин смешался в чувствах. Он,  вроде,  был готов к любому повороту событий, по крайней мере, так ему казалось. Но к такому!..  Не сумев, а вернее, не успев дать нужный ход мыслям,  он, соскользнув  с  кресла,  задержался у стола,  намереваясь, чтобы лучше думалось,  походить по кабинету.  Конечно,  для него благоразумнее было бы не покидать свое место.  Но…  Кто же знал…   
    
     Леонид Ильич, закончив свою речь, неспешно подошел к Владимиру Ильичу,  крепко обнял его,  троекратно облобызал и,  отступив на шаг от вождя, с повлажневшими от чувств глазами дрогнувшим голосом произнес:  -  Спасибо вам, дорогой Владимир Ильич.
    
     Ленин оторопел. Единственное, что удалось вымолвить             ему так это:  «Ну, батенька..»  Однако  после кратковременного замешательства к вождю  пришли мысли такого свойства:  «Ага! 1964 год!  Стоит советская власть! Правящая партия -  коммунистическая, а ни какая другая! Семимильными шагами идут к коммунизму?!  Стоп!  Неужели так долго идут?!  Пора бы уж прийти, и не только им, а

всему человечеству.  Но,  видать,  не  врет  этот целователь.  Вон как у него от чувств глаза повлажнели.  Неужели все так?  Ну,  так и прекрасно, что все так!  И раз такое недоразумение  у руля   -  значит сильна власть пролетариата.  А может это показатель?!..   Молодых управлять не пускают?!.. Бюрократия всесильна?!...»
      Мысли Ленина  просчитывали  вариант за вариантом  и так  и эдак препарируя будущее, но   в осадке оставалось одно:  «выстояли, победили,  на века!..»
   
      Гелий не мог не заметить:  и  слова  и   душевное действо позднего Ильича,  при  всей  своей  эксцентричности,  произвело на    Ильича раннего  впечатление  благоприятное.  Искренность явилась порукой правде.
     Сталин злился.   « Что же это никто к нему не относится с должным почтением, не то чтобы не боятся, так еще,  вроде как,  и не замечают. Разве равный он тут со всеми этими  пигмеями?   В чем дело?!..  Опять же:  дорогой и любимый  Владимир Ильич…  А как же он  -  Иосиф  Виссарионович?!  После него Никита на трон сел.  Не иначе этот шут гороховый   нагадил…» 
   
      Ельцину с Горбачевым ничего не оставалось, как злиться  и завидовать.  Вон  как  бровастый   старпер    по-простому   с  Ильичем обошелся.  Им бы так сейчас… Да  хрен  там!..  Леонид Ильич еще продолжал ехать  на коммунистическом поезде.  А они после него  этот поезд под откос пустили.   
   
      Купин,  наученный все и вся анализировать,  рассматривал два варианта брежневского действа.  Что это:  хитрый ход старого политического лиса или поступок,  страдающего склерозом  престарелого  генсека?  Склонился он ко второму варианту.  Добрый человек выразил  свои чувства;  как привык, так и сделал,  от души поступил.   «Ход  беспроигрышный.  И не думал и не взвешивал Леонид Ильич, а  всех обскакал»,  -  рассудил  Купин.
    
      Импровизация получилась исключительная, и делу не повредила.  Встреча следовала своим чередом.
     - Принимайте жизнь,  как она есть - в ее диалектической разновидности, -  обратился Гелий к Владимиру Ильичу.  -  Через шестьдесят лет от рождения Советского государства  руководитель его высказал  вам свою любовь и признательность. От всего сердца поступил…    
    
     Ленин уже пришел в себя. Он поспешил снова взобраться на кресло. Выражение его лица изменилось. Если до этого оно было напряженным и настороженным, то сейчас чуть оттаяло,  будто услышал он о себе что-то приятное во всех отношениях. Вождь готов был слушать и дальше.
   
      И не только у Ленина на душе потеплело.  Лица всех ожили.   Так бывает во время застолья.  Пока по первой не выпьют,  все скованные, неразговорчивые.  Леонид Ильич,  вроде как,  налил всем и тост  сказал.  А гости,  как бы,  выпили и чуть расслабились.

                Глава  двенадцатая
                Предатели
      
      -  А  вот  перед  нами  Михаил Сергеевич  Горбачев,  следующий  Генеральный  секретарь  Коммунистической  партии,  который  с 1986  года,  сам  того  не  желая,  коммунизму  яму  рыть  начал,  -  указал  Гелий  на  Горбачева.      
    
     Михаил  Сергеевич  сжался  весь,  вроде  как,  в  размерах  уменьшился.
     Размеренному,  вошедшему в спокойное русло,  течению  встречи  пришел конец.  Словно наскочила река на преграду, вздыбилась и вниз рухнула.
    
      Как  ушат  ледяной  воды  вылил  Гелий  на  Ленина  и  его  верных  учеников.  Не  ожидали  они  такого  поворота  событий.  Успокоились,  загордились -  и  на тебе!...   Ленин  изменился  в лице  мгновенно,  будто  в рот  ему   попало что-то  отвратительное. Смертный  приговор  являло  выражение  лица  товарища  Сталина.  Врагу  не  пожелаешь  такого  взгляда.    Хрущев  и  Брежнев  дернулись  и  чуть  было  с  мест  не  вскочили,  будто  кто-то  их  предательски  в зад  шилом  ткнул.  Гнев  и  недоумение  выражали  их  лица.  Генеральный  секретарь  и  такое?!...  Как  так!?  Как  посмел!?  На  святое  посягнул!!  Предатель!!  Враг!!..
    
      Демократы  же,  дело  коммунизма  предавшие,  сидели  тихо,  как  нашкодившие  дети,  в  ожидании порки.  Нутро  их  уже  давно  было  затянуто  тиной  предательского  отрицания  марксистско-ленинского  учения,  как  такового.  Правда,  объявив  учение  химерой,  они  на  белой  кобыле «Химера»  в  капитализм  и  въехали.   
     Михаил  Сергеевич,  конечно  же,  ожидал,  что  все  к  тому  идет: 
предъявят  ему  обвинение,  но  вот, что бы  так -  сразу -  в  лоб, к этому  готов  не  был.
      
     До этого момента  он   был относительно спокоен  и,  как и другие  его  товарищи  по  несчастью  в  Смольный  мобилизованные, мучительно соображал  в  каком свете представить ему  свою прошлую деятельность.
   
      В отличие от Леонида Ильича, беспокойства за состояние своего рассудка  у Михаила Сергеевича  не было.   «Скорее всего,  -  рассудил он, -  попал я в какой-то параллельный мир.  Произошло перемещение во времени  и пространстве.  Видимо, оказался я  в  гиблом,  аномальном  месте  Земли,  вот и  свалилась  на  меня  эта чертова  напасть.  Ведь не только  обыватели говорили,  ученые заявляли:  может  быть  такое.  Исчезали  люди  и   раньше  и  не   

возвращались,  а если  объявлялись,  то такие небылицы рассказывали, -  уму непостижимо.  С Раисой Максимовной не раз говорили мы  об этом, даже спорили.  Я, правда, высмеивал  все эти  россказни.  И вот на тебе:  и со мной такое…»
      Однако,  совсем не то, как  и почему он тут оказался,  терзало  Михаила Сергеевича.  Он все же  надеялся, даже был уверен в том, что вся эта затянувшаяся,  неподдающаяся объяснению,  кошмарная история  рано или поздно закончится,  -  вернется он  в свой мир.  Его мучило другое:    сейчас - то что будет?!  Мучила   его неопределенность. Заключалась она в том, как оценят  его

деятельность  -  сначала,  как  Генерального  секретаря Коммунистической партии,  а потом и президента?  Признают его жертвой  времени, обстоятельств, политическим  неудачником, пусть даже  недотепой,  или же, что самое страшное,   предстанет он врагом,  предателем,  сознательно зарывшим коммунизм,  Советский Союз развалившим.  Эта дилемма сейчас  и  стала альфой и омегой для Михаила Сергеевича.
    
     «То, что сплоховал,  не самое страшное,  -  мысленно  пытался выкарабкаться  он  из создавшегося положения.  -  Можно защищаться,  объяснять,  оправдываться…  Сказать:  я  ведь,  дорогие  товарищи  от чистого сердца старался, от застоя спасал,  из трясины страну вытаскивал…  Стоп!!  О чем это я?!..   Какая трясина?!  Социализм,  строительство   коммунизма   -  трясина?!  Это я своим жуликам -  демократам рассказывал.  Гуманизм,  либерализм,  права человека…  В  Америке,  в  Европе  что-то такое на лекциях

отчебучивал.  С буржуями  якшался…   А сейчас -  то я в Смольном!  Здесь - то ведь большевики  реальные.  На фундаменте учения  Маркса-Ленина  навечно здание  коммунизма закладывают.  Ленину безраздельно верят. За свободу, за справедливость жизни кладут!   Диктатура  пролетариата -  вот их право!  А я им -  права человека?!.   Опять  дурь  из  меня  вылезет!  Нет!  Тут  дело  по-другому  представить надо.  Свалить все на Брежнева и  на Ельцина. 

Хотя  почему свалить!?  Не свалить!  А объяснить, доказать,  как все на самом деле было. Учение под сомнение не ставить!  Ученики  никудышные  попались.  Ортодоксы,  догматики…   Да если бы только… Склеротики  престарелые!...   Оказался я, дорогие  товарищи,  скажу,  между молотом и наковальней.  У разбитого корыта,  можно сказать.   Иного развития событий и быть не могло. -  Михаил Сергеевич покосился  на важного Брежнева.   -  При этом,  -  объясню,  -  все в застой пришло,  а этот – взглянул  он  на набычившегося   



Ельцина,  -  воспользовался недовольством народа,  плачевным  состоянием  страны,  в  угоду  амбициям  президентом  захотел стать,  под Америку  лег,  задницу  буржуям  лизать  стал,  весь  продался!  Оборотень  коммунистический!  Джордж Вашингтон  свердловский…  Ельцину точно уж деваться будет некуда.  Прекрасно понимал,  сволочь,  что делает!  Беловежское соглашение подписал иуда!  Советский  Союз развалил!  Страну жуликам и ворам на разграбление

отдал!  А  я  -  жертва!  Обстоятельств жертва!  Делал все,  как мог.   Большой крови не допустил.  Но,  что поделаешь. Так уж вышло.  Не враг я коммунизма. Обстоятельства выше меня  оказались…»   -  Так вот,  как это ему удавалось,  успокаивал  себя  Михаил Сергеевич.
    
     Иной реакции от Ленина и его верных последователей Гелий  и не ожидал.  Однако,  он умышленно не стал откладывать известие о том, что на Горбачеве строительство светлого будущего и закончится.  Такой  нонсенс внес интригу. Теперь Ленину,  тем более,    захочется  услышать о  кончине  рабоче-крестьянского государства,  им зачатого.
   
      - Что делать…  -  все,  как есть: почил  и социализм,  и  Советский Союз канул в Лету,  -  развел  руками Гелий  и  продолжил :  –  Как вы выражаетесь,  Владимир Ильич,  история  - мамаша суровая,  тем интереснее будет узнать,  как же все это произошло,  и что стало с Россией после почившего социализма.  Не правда ли, Иосиф Виссарионович и Никита Сергеевич?  Да и вам полезно будет послушать,  Леонид Ильич.  Не так ли?...  Так  что давайте успокоимся и продолжим наш разговор.
    
      Увещевание Гелия чуть охладило пыл коммунистов.  Ленин и верные ленинцы обуздали эмоции, согласились с тем, что вот так   сразу,  наскоком выяснять,  что  да  как  –  будет хуже, чем все же послушать,  как же действительно такое могло произойти.  Хотя…   Ну,  никак не верилось им, что могла случиться  такая жуткая  историческая  метаморфоза.  Не  укладывалось у них в головах такое.
    
     Тут  Михаил  Сергеевич  увидел,  что  Сталин  отправил  руку  в карман  кителя.    Обмер  бывший  Генеральный  секретарь  ЦК  КПСС.   Оставит  сейчас  Иосиф  Виссарионович  свое  место,  подойдет  к нему  с  Ельциным,  скажет:  «Просрали  страну,  суки…».  На  этом  разбор  полетов  и  закончится.   Вспышка,  грохот,  и  вечная  темнота  и  вечная  память.  В  одно  мгновенье  пронеслось  прожитое  перед  Михаилом  Сергеевичем.   Онемело  все  внутри.  Руки,  ноги  отнялись,  тело  непослушным  стало.  Хорошо,  что  не  обмочился,  и  такое  со  страху  перед  смертью  с  людьми  бывает.    
          
      Сталин  вынул  руку  из  кармана.  Нагана  в ней  не  было.  Слава  Богу…  Отлегло.  Не  сразу,  но  потекли  жизненные  соки  по  мягкотелому  организму  бывшего  Генерального  секретаря. 
     - А это Борис Николаевич Ельцин,  -  продолжал  Гелий,   указывая на  Ельцина.  – Следующий  деятель  после  Михаила  Сергеевича.  Был членом Политбюро  ЦК Коммунистической партии Советского Союза,  а  оказался  первым президентом  капиталистической  России.  Этот господин  быстренько  подсуетился,  поспешил с лопатой на помощь Михаилу Сергеевичу  и уже с полным осознанием того, что делает,  сровнял коммунизм с землей  и, как сейчас он полагает,  навечно.      
   
      Гелий  поднял руку, обращенную ладонью к коммунистам,  тем самым,  упреждая возможность возгласов и  гневных высказываний.
     - Еще немного терпения,  товарищи, -  успокоил  он.  -  А вот эти двое,   -  указал он на Купина с  Ведмедевым,  -  тоже президенты капиталистической  России.  Но уже  после Бориса Николаевича.
    
     Ельцин  перевел дух.   Вытер холодный пот со лба. Чуть отлегло… Комиссар,  не задерживаясь, с него на Купина с Ведмедевым переключился.  Слава Богу,  -  вроде  как,  еще раз пронесло… 
      Купин же,  будто бы,  ни о чем и не беспокоился.  В отличие от представленных товарища  Михаила Сергеевича  и господина Бориса Николаевича,  выражение лиц  которых являло гамму эмоций отрицательных мимика,  пропахшего окопной землей,  солдатика  не выражала ровным  счетом ничего определенного. 

Безмятежный  взгляд  дезертира   блуждал по кабинету. Весь облик  его показывал, что человек он здесь случайный,  и все, в этом высоком кабинете происходящее,  ни душу,  ни сердце его  не трогает. Но хотя Купин   и спрятался в свой актерский окопчик, в безопасности себя не чувствовал,   нутром чуял:  накроет  снаряд.               
    
      Прикрывшись маской скучноватого  безразличия,  мозг бывшего разведчика лихорадочно искал  выход:  «Что делать?!  Как дурной сон все!  И не проснуться!  Хоть дергайся, как во сне, хоть головой бейся:  точно не пройдет!..   Дежурное шоу для народа. Телекамеры в детском саду.  Девчушка  миленькая с бантиком. Ласково так с ней беседовал.  В Москву на праздник успел пригласить…   И,  вдруг,  исчезло все!  Куда все подевалось?!  Все пропало, и сам пропал!  Вроде  как,  в

небытие ушел. И вот на тебе! Нашел себя на Литейном мосту,  в Петрограде,  в 1917 году!  И в окружении кого!?  Ленин, Сталин,  Хрущев!!…  Сумасшествие какое-то!  Инопланетяне?  Психотропное  оружие американцы  применили?  Или наши ученые машину времени запустили, только время, место и людей  недоумки  перепутали?!  Докладывали ведь мне  -  работают наши  над такой машиной.  Или, может быть,  в Швейцарии  коллайдер  сработал,  и  время, как в мистическом миксере, перемешалось, сдвинулось?..  Ну, да ладно  об

этом.  Если не найти ответ -  не следует и отвлекаться. Ситуация нештатная!  Главное  -  сейчас -то  что делать?..  Определиться надо.  Опять же,  чтобы план действий выработать,  нужно четко понимать, что происходит.  Обстановка, цели, задачи…     Признавать все?  Соглашаться с этим  комиссаром?  Принять правила его игры?  Пожалуй, что ничем  хорошим это для меня не закончится.  Даже пролетарское происхождение не поможет…»       
       
     Что касается того, «чтобы определиться» Купин сделал для себя вывод однозначный.  В комиссаре ключ ко всему этому  фокусу приключившемуся.  Должен краснозвездный  кукловод  знать сценариста, обязательно должен!  Изъять бы  комиссара,  как  «языка»,  из кабинета,  придавить в сторонке.  Шляпу Бориса Николаевича  на него  нахлобучить,  болевой прием,  …  все

бы и открылось.  А чтобы  комиссара   из кабинета выдернуть -  конфликт,  неразбериху  устроить надо.  Пожалуй,  придется Никиту Сергеевича на скандал спровоцировать.  Вон он как на Гитлера смотрит.  Глазами  фюрера  так  и есть, так и кипит весь, того и гляди  на аспида  набросится.   Только вот положиться не  на кого.   Хотя, 

почему не на кого?  Борис Николаевич  -  мужик крутой.  Да и любви к коммунистам никогда не испытывал.  За ноги комиссара подержит. Ведмедев на стреме постоит.  Если что -  кричать будет: « Контру переодетую поймали!..».   Солдатику поверят.   А как все откроется  -   по обстановке действовать станем.»
    
     Оставив такой тактический ход в запасе,  Купин продолжил  напрягать  мозг:  -  «…И   у этого  пулеметчика  ни мыслей,  ни инициативы,  сидит,  глазами хлопает, -  покосился  он  на Ведмедева.  -  Все принюхиваются,  соображают…  Хотя не все.  Иосиф - молодец, быстро въехал,  да и не удивительно. На свой корабль попал.   Капитана и корабельный устав четко знает.  Вон  он   как заявил:  «здесь у нас на один наган тысяча найдется…» Пожалуй,  если дело так  и  дальше пойдет,    сдадут нас  всех 

гениальные   Ильич  и  Виссарионович   несгибаемому  Эдмундовичу.  И  надо  же  какая  гримаса  судьбы,  -   тяжко  вздохнула  душа  Купина.  -  Под  железным  Феликсом  себя  чистил,  а  к  контрреволюционному  лагерю  причалил.  Теперь этот  праотец  разведывательного  дела  меня,  как  Тарас  Бульба  предателя – сыночка,   замочит,  как  пить  дать  замочит.  Не  дрогнет  меч  правосудия  в  руках  железного  рыцаря…     Хотя,  может быть,  и  не замочит,  -  до красного террора  дело еще не дошло, и  ВЧК еще

нет,  и  Эдмундович,  даст Бог,  сейчас не в Смольном.  Любопытно,   а  если сюда  еще один Сталин  явится…  молодой?  Как же  они,  интересно, между собой разбираться будут?..   Пораньше  бы  вся  эта  трахомудень  приключилась,  когда  первый  раз  президентом  стал,  -  продолжал  напрягаться  Купин .  -  Можно  было  бы  все  в  другом  свете  представить.  Я,  мол,    себе  на  уме.  О  народе  думаю.  Вот  окрепну  у  власти  -  гайки  и  закручу.  Сверну 

в  стране  беспредел.  Новоявленных  олигархов,  да  вороватых  чиновников  по  стенке  размажу.  Заворовались,  заврались,  растаскивают  страну  сволочи.  Дельцы,  бездари  вокруг.  На  четвереньки  становятся,  подобострастно  в глаза  заглядывают,    в  зад  лизнуть норовят…  Сейчас  дифирамбы  поют,  а  случись  что  со  мной  - тут  же  обгадят.  «  Наш  Данко!..»  -  с  пафосом  вещают.  Но,  как  бы  Иваном  Сусаниным  не  объявили…  Что-то  долго  по 

темному  лесу  бедности  идем.  Надолго  ли  терпения  у  народа  хватит?..  Может,  не  в том  направлении веду;  ни  к  западной  звезде,  что  все  ниже  над  горизонтом,  а  к  восходящей,  через  тернии  -  своим путем  двигаться  надо?..   Хорошо,  что  верные  соратники  есть.  Всегда  можно  всякого  зарвавшегося  князька  прищучить…    Опять  же…  Президент…  Ругательное  это  слово  здесь.  Главный  капиталист.  Вождь  всех эксплуататоров…»
    
     И тут,  на какое-то мгновенье,  коим-то необъяснимым образом,  услышал  в  себе  Купин  состояние,  в  котором и  он  на  Голгофу  взойти  мог  бы.    Не  иначе  аура  Смольного,  атмосфера  борьбы за простой народ,  за  правду жизни  души коснулась.  Героическое  чувство нахлынуло.    Будто в бездну за счастье простых людей  с благоговением  кинулся.  От того дрожь в

руках и  ногах проснулась.  Дыхание перехватило,  вроде  как,  и  голос послышался:  «Ты только начни, отец родной,  вступись  за  правду,  за  справедливость,  а мы подхватим.  На руках понесем.  Молиться на тебя будем…»   Тряхнул  головой  Купин  -  спало затмение.   Исчезло   безвозвратно видение дел великих.  Видно,  выбросился гормон  жертвенности, что живет  в людях душой высоких,   дошел  до  бесстрастной  печени,  да  там  и 

разложился.     Оседлал  меркантильный  разум  чувства  благородные.  Реалии жизни вновь душой завладели.  И стал Купин анализу  свои  деяния  подвергать.   «… А что  не  так  то  делаю?...  Да  все  так!  И  цари  великие  и  Ленин  и  Сталин,  -  все  они за  могучую   Россию  жизнь  положили.    А  то,  что  прежде  о  державе,  а  потом  о  народе  думали?!...  Ну  так  что  же…  Испокон  веку  повелось:  не  жить  Руси   без врагов  и  жертв,  нет 

без  страданий  могущества.  Не  получается  иначе.  Тем  и  живы.  Опять же:  Крым  вернул  я  России.  Не  убоялся,  один  на  один  против  всей  этой  западной  своры  вышел.   На  века,  как  о  собирателе  земель  русских,  память  обо  мне останется.  В  бронзе в  Крыму  стоять  буду.   Пожалуй,  что  нет!  Лучше  -  в  граните, -  ушлый  народ;  бронзу спереть  могут.  Поскорее бы  только  подняться,  плечи  расправить.  От  бедности  Россию  избавить.  Но 

тяжело,  то  как…  Что  внутри, что  снаружи  -  только  ямы,  да  рогатины.  Поднимусь,  уж  я  то  врагам и  внешним  и  внутренним,  как  говорил  Никита  Сергеевич,  покажу  кузькину  мать.  А  национальная  идея?..  Что  искать  ее. На  поверхности  она;  была,  есть  и  будет.  В окружении  врагов  Россия  -  злых,  алчных,  завистливых.  А  Россия  борется  с  недругами  и  только 

могущественнее  становится.  И  не надо ничего придумывать,  -  вся суть  национальной  идеи  в борьбе  с  врагами  за  Русь  великую. И  я  эту  идею  в  жизнь  претворяю…»
      
     Постенав  душой,  оправдав  себя,  как  это  ему  удалось,  вернулся в  мыслях Купин на грешную землю  и,  в соответствии с данным Богом ему разумением,  о  настоящем  моменте  думать продолжил:  «И сплоховал - то как…   Учили ведь:   храни все документы,  пригодятся. Так ведь кабы знать, где упадешь…   Похерил   партбилет,  решил:  все, конец коммунизму!  Мало того, так еще и в церковь пошел.  А  сейчас  такой  шаг  ой  в  какой  минус  зачтется.»       
    
      Мелькнула отчаянная  мысль  -  встать  и   сказать:  «Чушь, утопия  вся   ваша затея, товарищи!  Не было никогда равенства и не будет, а если честно, то и справедливости тоже. Сколько революций не устраивай,  сколько крови не  лей, все равно честный человек потонет, а всякая сволочь  наверх  всплывет.  Такова уж диалектика…»  Да только нет!  Доказывать коммунистам   что-то,  переубеждать их  в 

чем-то  -  что перед быком красной тряпкой махать. Сдвинулись все они здесь.  Бред устойчивый, коррекции не поддается.  А с другой стороны    – так   и не бред.  Вера!  Верят искренне, беззаветно  так, что позавидовать можно.  По- своему мир переустроить хотят…. Мне бы таких  преданных   товарищей…»
    
     Купин представил, что будет после того, как  выскажет он марксистам – ленинцам  свою правду – что он  и про  коммунизм  и  про государство рабочих и крестьян думает. Представил  и в мыслях сразу же попятился. И сдерживало его даже не то, что на него как на классового врага набросятся. Смутило его  другое.  «…Если коммунизм  -  тирания, и все при  нем так плохо, то при твоем капитализме  неужто 

равенство, справедливость, счастье осуществились, и  Россия процветала?!» -  спросят его.  Что ответить?   Бедный народ,  нет  справедливости.  Кучка  толстобрюхих  богатством  всей  страны  владеет.  Вот и вся  суть.  И  не соврать,  и не приукрасить,  да и этот красный чабан, как стадо баранов, пригнавший сюда всю их компанию,  не позволит.  Всплывет  тело голой  правды  российской демократии, а на ее ягодицах -  крупными буквами:  «Воровство!

Коррупция!  Бедность!».  А свой любимый вопрос о происхождении  большевики точно уж без внимания  не оставят:  «Мы из революционной колыбели вышли! А ты  из какой?..»  -  спросят.  Не ответишь ведь им: «… а  мы - из воровской приватизационной  люльки нарисовались.  И  наш крестный  отец -  Борис  Николаевич».
       
     И потому своя правда увиделась Купину уж очень убогой, а желание  броситься в бой -  обличать коммунизм и защищать новейшую  российскую демократию  безвозвратно  скукожилось.
      
     Устав  сидеть  в  одной  позе,  Сталин  вытянул  ногу.  Взгляд  Купина  упал  на  сапоги  усатого  вождя.   «Великий  человек,  а  сапоги  стоптанные.  Быть  может,    вот   эти  самые  сапоги,  и  его  поношенную  шинель  после  смерти  и  опишут,  -  подумал  Купин  и  тут  же   с  удовлетворением   отметил:  – Так  ведь и  у  меня  тоже  сапоги  стоптанные  и  шинель потертая!  Тут  уж  я  совсем,  как  Сталин!»
   
      Купин  обратил  удовольственный  взор  на  свои  сапоги…  И  обомлел!  Из  под  голенища,  покидая  вонючие  портянки,  выползали вши!  «Полный реализм.  Сыпного тифа только мне не хватало!»,   -  ужаснулся он.  Однако,  не  было бы счастья…  Появление маленьких  кровососов  явилось большим подтверждением,  что те  спасительные  мысли, что держалась  в

резерве   и план действий,  из них  вытекающий, пожалуй,  единственное  правильное решение в данной ситуации.   Все реально,  как  и должно быть.  С фронта они, из окопов…  Хватит!  Навоевались!  Дезертиры они с товарищем.  Какой из него президент,  -  « только …  ать,  два»,  да  «слушаюсь,  ваше благородие»  обучен…    И  у  товарища  его:  семь пядей во лбу что ли?..    Ни в политике,  ни,  тем более,  в вопросах философических   ровным счетом  оба они  ничего не понимают.  Верой  в правду жизни  живут  и  только.   Люди они здесь случайные.  По дороге  комиссар прихватил  их,  вроде  как, в заложники взял. 
   
      Купин,  озабоченно сдвинув брови, вынул  из – за  вонючего  голенища  деревянную ложку,  усердно стал давить ею вшей.  Ведмедев  тут же подсуетился, пришел на помощь.  Он стал  тыкать пальцем в штанину товарища,  показывая:  а вот еще…. и  еще  вот…
    
     В голове же Купина обрела законченность  позиция следующая:  «Простаками  прикинуться нужно, до абсурда довести ситуацию.  И без  того  здесь дурдом  полный.  Отрицать   все!  Тебе  в  лоб,  а  ты  отрицай!  Не  причастен,   и  все  тут!  Не  впервой  ведь,  прием  проверенный.  От  такой  твердости  любой  обвинитель  дрогнет.  Фактов против них  нет!  Слова этого комиссара?!  Так слово к делу не пришьешь.  Плохо, что пролетарский вождь на  россказни  комиссара  повелся.  Горбачев скукожился,  раскололся…   Бог с ним,

с Леонидом Ильичем, - тут все на склероз  списать можно. Вот,  если бы  Горбачев,  Ельцин,   и они с Ведмедевым  коалицию непричастных  к делу  организовать успели;  вроде как,   они здесь  сбоку припека, -  хрен бы тогда  комиссар доказал  хоть  что-то.  Заинтриговал Ленина,  -  вот друг с другом  и  разбирайтесь.  А мы,  товарищи дорогие,  извините,  люди маленькие, случайные …  Так что не извольте  беспокоиться  и простите великодушно,  граждане  хорошие…»      
   
       - Что скажете, , президент российский?  - обратился Гелий  к  Купину.
     Последний,  вроде  как,   и не сразу сообразил, что к нему обращаются. Он вынул из кармана шинели платок, тщательно протер ложку, отправил ее  опять  в  смрад  голенища.
     Заговорил неспешно:
   
       - Ежели, что нас  касаемо, то мы с сотоварищем вот что решили…
Он сунул руку за пазуху, извлек,  прихваченный по дороге в     коридоре Смольного, сложенный вчетверо,  лист бумаги, развернул его, аккуратно разгладил ладонью на  колене.  Придерживая  одной рукой листовку,  пальцем  другой стал тыкать в текст:  -  Вот тут:  мир  народам…  землю крестьянам …  фабрики рабочим…
    
     Оторвав  взгляд  от  бумаги,  Купин  посмотрел на всех глазами,  безраздельно революции преданными.
     -  Мы с сотоварищем в  большевики решили записаться.  Где тут у вас записывают?..
     Такая неожиданная импровизация  явилась полным           саботажем всего предприятия Гелия.  Вроде  как,  держал Купин  фигу в кармане,  а сейчас вынул и показал ее Гелию. Сценарий  комиссара  зашатался  и собрался рухнуть.
   
      Для Бориса же Николаевича после такого действа  Купина словно солнце выглянуло. Затеплилась маем его душа.  « Молодец  какой этот разведчик!  -  воспрянул духом Борис Николаевич.  -  Не зря   я рокировочку  сделал -  президентом его поставил!  Вон  он как  ловко дело повернул!  А я -то, осел,  вовремя не сообразил. Надо было непонимание,  недоумение полное изображать. А я набычился, будто  согласен  со всем был, а значит,  и виноватым во всем признал себя.  А

кто же я тогда, если не президент бывший?  Борис Николаевич  быстренько  стал сочинять себе легенду,  -  кто он и что делает в Петрограде.  «Учитель я?  Ой нет! Лицом не похож.  Юрист?  Опять нет.  Не смыслю ничего  в этом деле. Коснись чего,  этот Ленин - сам юрист, живо  меня на чистую воду выведет. То, что я не рабочий,    это уж точно. Фактура не та.  Не поверят. Тогда кто же я?   О!!  Инженер я по строительству,  вот кто!  В Екатеринбурге служу.  Уж в этом-то  деле я мастак. Всех их  тут за пояс заткну.  А в Петрограде

что делаю?  А то и делаю, что в командировочку  прибыл.  С фронтом что-то должно быть  связано…  Что там у нас в Екатеринбурге для фронта делали?  Тьфу ты, мать твою!  Сейчас делают!  Вроде,  снаряды?  Или  нет?..  Лафеты для гаубиц отливают?  А может,  патроны?  Да нет, патроны, наверное,  в Туле?  А может,  и все в Туле?  Да хрен с ним,  что где творят!  Что делают, то и делают!  Хотя,  этот

еврейчик  Свердлов  все  тут крутится, а ведь он в Екатеринбурге долго  ошивался.  Не завраться бы мне…   А документы?  Паспорт?  Командировочное?  А есть ли они сейчас паспорта –то  в обращении внутри империи?  Нет у меня никаких документов!  Потерял?  Ограбили?  Скорее всего, что ограбили!  Револьвер к виску - и все под чистую выгребли. Поди докажи, что не так!  Время сейчас такое…  А может схитрить?  Сказать:   напился и ограбили.  Русский же я, не

еврей…   На другие рельсы перевести все. За такое пожурить могут, а  внимание -то и отвлечется.  А мне того-то  и надо. Хотя,  конечно, несолидно как то:  инженер и напился.  Да нет,  лучше  пьяницей  быть, чем президентом. Это уж точно!  Ну,  да ладно, сориентируюсь по обстановочке.  А как  займу позицию  -  на том и стоять буду. Молодец все же этот ставленичек!..»          
      
     Укрепившись в своем решении  бороться до последнего, Борис Николаевич уже  с чувством тайного превосходства смотрел  на окружавших его господ и товарищей.  «Что, сукины  дети!  Съели!  Не возьмешь  Ельцина голыми руками!  Так -то вот!»
        Приободрился  Борис Николаевич,  вроде как,  козырный туз из колоды вытащил. 
    
                Глава  тринадцатая
                Процессия               
      
     Неожиданно  все  уловили  какие –то  необъяснимые  тревожащие  вибрации.  Что  это  было  сразу  не  поняли,  но  забеспокоились,  зашевелились.  Следом   в кабинет  проник  странный  звук,  напоминающий  гул  далекого  водопада.  Звук  смешался  с  накопившимися  подозрительностью,  недоразумением,  страхами. 
   
      Ленин  решительно  подошел  к окну,  распахнул  его,  высунул  крупную  лысую  голову  на   улицу.
     -  Стъянно…  -  произнес  он.
      За  Лениным  к  окну  подтянулся  Сталин.  За  ним  -  и  все  остальные.  Открыли  еще  окно.  Теснились,  вытягивая  шеи,  пытались  разглядеть,  что   же происходит  на  улице.
    
     Небо  темное.  Полыхают  зарницы.  На  красно-черном  холсте  Петрограда  увидели,  приближающуюся  к  Смольному,  колонну.
     Когда  шествие  оказалось  под  окнами  различили  впереди  колонны  грузовик,  который  тащил  за  собой  прицеп   -  громадный  короб.  Боковая  стенка  короба,  должная   быть  обращенной  в  сторону  Смольного,  отсутствовала.  Дно,  движимого  сооружения,  служило сценой,  на  подмостках  которой  происходило  что-то  вроде  представления.
   
      В  центре  сцены    в  картузе   и  черной  блузе  пролетарий,  как  механизм,  приводимый  в  действие  невидимыми  ремнями,  угрожающе  размахивал  огромным  молотом.  Окружала  гегемона    публика  разношерстная:  интеллигенты  в  шляпах, торговцы  в  жилетках  с  волосами  на  прямой  пробор,  работницы  в  красных  косынках…   
    
     Народ со  страхом  втягивал  головы,  -  разбегаться  было  некуда.  Поодаль   от  усердствующего  пролетария,  в  разных  концах  сцены  происходили  другие  действия.
     В  правом  углу  сцены  стоял  крест,  -  на  нем  был  распят  священник.  С  ладоней  мученика  на  дощатый  пол  подмостков  капала  кровь.
      
     В  левом  углу  сцены  трудился  бородатый  крестьянин.  Возле  него  -  мешок с  зерном.  На  полу  лежал  серп.  Крестьянин    черпал из  мешка  пригоршни  зерна,  разбрасывал  семена  по сцене, -  имитировал  посевную. 
      
     Рядом  с  сеятелем  стоял  письменный  стол,  на  столе  -  стопка  листов  бумаги.  За  столом  сидел  человек  в  очках,  отрешенно  смотрел  перед  собой.   Скорее  всего,  это  был  писатель,  ожидавший   прихода  музы.               
     По  сцене  сновали  военные  с  красными  околышами  на  обмундировании.  Вот  они  подошли  к  группе,  теснившейся   перед  агрессивным   пролетарием,  выдернули  из  нее  интеллигента,  поставили  его  лицом  к  стенке,  выстрелили  ему  в  затылок.  Кровь  брызнула  на стены  короба.
    
     Рабочий  неожиданно  перестал  размахивать  молотом,  оставил  его,  подошел  к  крестьянину,  пожал  ему  руку,  поднял  с пола  серп,  вручил  его  бородачу.  Потом  подошел  к  писателю,  ухватил  его  за  волосы и,  что-то  приговаривая,  стал  тыкать  инженера  человеческих  душ  в  девственный  лист  бумаги.  Видимо,   наставлял  писать.  Хорошо,  что  очки  с  носа  незадачливого  творца  слетели,  а  то  бы  бедолага  глаза  стеклами  запорошил.
   
     Процессия  из  рабочих,  солдат,  матросов с  обнаженными  головами  медленно  проплывала  мимо.  Замыкал  процессию  грузовик,  на  котором  возле  длинного  лакированного  ящика  хлопотали  рабочие.  Зрителям  в  окнах  не  составило  труда    разглядеть  блестящий  гроб,  а  в  нем  … покоившегося  Владимира  Ильича  Ленина!?
   
      Рабочие  подняли  с  пола  крышку,  накрыли  ею  гроб.  Над  гробом  склонился  человек  с  молотком.  В  момент,  когда  этот  гражданин  поднял  голову,  чтобы  взять  гвозди,     наблюдавшие  из  окна,  пришли в  полное   замешательство.   Человеком,  забивавшим  гвозди  в  крышку  гроба,  оказался  ни кто  иной,   как  Борис  Николаевич  Ельцин.
   
      Мало  того,  так  еще  казус!  Среди  суетящихся  у  гроба   оказался  и  Михаил  Сергеевич  Горбачев?!  У  этого  -  второго  Михаила Сергеевича  в  руках  были  два   атрибута:    большой  черный прожектор  и  блестящий  серый  рупор.  Одной  рукой  Михаил Сергеевич  направил  луч  прожектора  по  ходу  колонны,  другой, приблизив  рупор  ко  рту,  стал  выкрикивать: 
 
      - «Сейчас  все  зашевелится, товарищи!..  У  нас  правильный азимут, товарищи! Курсом  на  ускорение  идем,  товарищи!..»   
      Гелий  вынужден  был  признать:  опять  вся  та  же  аберрация.  В  то  время,  когда  у  иллюминатора  творил  он  этот  мир,    мелькали    у  него  мысли  и о  прожекторе  перестройки,  и  о  рупоре  гласности,  и  том,  что  Борис  Николаевич    забил  последний  гвоздь  в  крышку  гроба  коммунизма,  и    много  еще  того,  что  сейчас  приняло  такое  вот  конкретное  материальное  воплощение.
    
     Колонна  проплыла  мимо  окон.  Стало  тихо.  Гнетущая  тишина  заполнила  кабинет.  Осмысливали  увиденное.
     Нарушил  тишину  возмущенный  голос  Бориса  Николаевича:    
     -  Цирковая  загогулина  какая-то  получается,  видите – ли,  товарищи…   Я  же  здесь  наверху,  не  могу  же  я  быть  и  внизу  в  одно  время…   У  того,  понимаете – ли,  пальцы  были,  а  у  меня  -  нет,  видите - ли…  - И  Борис  Николаевич  продемонстрировал  всем левую ладонь  с  двумя отсутствующими   пальцами.

     И  Михаилу  Сергеевичу  промолчать  было,  значит  согласиться  с  хулой,  на  него  возведенной.    
       -  Что, вообще,   происходит,  товарищи?…  -  возмущенно  заявил  он.  -  Я  предлагаю  во  всем  этом  разобраться…   Давайте  все  обсудим,  выработаем  консенсус…
     Разбираться  не  кинулись.  Молчали,  пребывали  в  недоумении.
    
      - А,  действительно,  что  же  это  было,  товарищи?..  -  прокашлявшись,  поднял  щетки  бровей  Леонид  Ильич.
       Вопрос  не  повис  в  воздухе.  Тут же  нашелся  ответчик.
     -  Было  с нами  уже  такое,  -  со  знанием  дела  заявил  Купин .   
     Все  обернулись  в  его  сторону.
   
      -  Так  что  же  это  было?  -  повторил  вопрос  Брежнев.
     -  Враг  газом  травит,  вот  у  нас  в  головах  и  получается  такое  представление.  Когда  мы  с  сотоварищем  в  окопах  газу  хватили,  -  кивнул  Купин на  однополчанина,  -  так  к  нам  сама  пресвятая  дева  Богородица  с  ангелами явилась.  Товарищ  даже  креститься  стал…  Долго  мы  от  этого  дурмана  отходили. 
    
     Ведмедев  было  насторожился: запись  в  большевики  и  вера  в  Бога  -  одно  с  другим  как-то  не  очень  вязалось,  но,  опять  же,  смекнул,  что  аргумент  товарища  убедительный,   и  что  «дурман»    старший его товарищ не  случайно  ввернул.
     -  Да  уж…  -  смущенно  потупил  взгляд  Ведмедев,  -  чего  только  с  газу  не  привидится…  Чистой  воды  религиозный  дурман.
   
     -  А  кто  наш  враг?  -  опять  спросил  Брежнев.
     -  Кабы  один  враг… -  убежденно  заявил  Купин.  -  Кругом  враги  пролетариев.  Империалисты,  германец,  буржуи,  контра  всякая…   -  вот  они  все  и  враги.  -  В  интонации  прошедшего  огонь,  воды  и  медные  трубы  солдатика   прозвучала  обида  за  непонимание  революционного  момента  господином  хорошим.
   
      Первым  на  объяснение  бывалого  солдата  откликнулся  Ленин.  Поначалу  он  помрачнел,  но  быстро  взял  себя  в руки.
      -  Пожалуй,   вы  правы,  товарищ!  -  согласился   вождь.  -  Абсолютно  правы!  Мы  материалисты,  и  во всякую  чертовщину  не  верим!  Кому  нужна,  кому  выгодна  эта  демонстрация  в  наших  головах ?  Врагу  пролетариата!  Но  не  поколебать  им  нашу  решимость  продолжать  дело  революции!  Этот  номер  у  них  не  пройдет!
   
      Борис Николаевич,   счастливый  от  того,  что  на  него  не  набросились,   поспешил  вмешаться  в разговор:
     - Я  тоже  так  думаю.  У  нас  в  Екатеринбурге,  где  я  на  литейном  заводе  инженером  служу,  не  раз  такое  бывало.  Как  газ  из  печей  пойдет,  так  у  многих  в головах  туман,  а  то  и  видения  всякие,  понимаете – ли…
    
     -  Я  этот  газ  за версту  чую,  -  авторитетно  продолжал  Купин.  -  Сдается  мне,  что  здесь  газком  попахивает…  Подвальчики  надо  бы  проверить.  Не  затаилась  ли  там  контра  с баллонами.  Мы  с  товарищем  эту  контру  вмиг  выявим.
   
      Однако,  намек  Купина  отправить  их с  Ведмедевым в  подвал  вождь  мирового  пролетариата  оставил  без  внимания.  Ильич  вернулся к  своему  креслу.  Выглядел  он  расстроенным.  Всем  ничего  не  оставалось  делать,  как  занять свои  места.
   
      Гелий  озаботился.  Опять  вернулись к  Ильичу  сомнения.  Опять  двадцать  пять!  Только,  казалось  бы,  решился  вопрос,  -  заинтриговал,  склонил  он  Ильича  заглянуть  в  будущее,   как  совсем  уж  некстати  и  эта  процессия  и   такой  наглый,  неприкрытый  саботаж  со стороны  демократов.  Уж  очень 

убедительно  сначала  вшей  давил  этот  окопный  президент,  а  потом  и  в  большевики  податься  собрался.  И у  Бориса  Николаевича  с  Ведмедевым   артистический  дар  открылся.  А  что,  собственно,  им  остается  делать?  Утопающий  за  соломинку  хватается.  А  ту  шанс!  Глядишь  и  выплывешь.  Чем  черт  не  шутит. 
      
     Тут  инициативу  проявил  Сталин.  Он  поднялся  со  стула,    неторопливо  подошел  к  демократическому  крылу  гостей,  занял  место  на  ковре,  где  совсем  недавно  Ленин  решал  вопрос  о  классовой  принадлежности  пожаловавших  к  нему  гостей.  Иосиф  Виссарионович  поднял  трубку  и,  поочередно  тыча  ею  в  Горбачева,  Ельцина,  Купина  и  Ведмедева,  неторопливо  произнес:
   
      -  Владимир  Ильич…  Я  считаю  этими  провокаторами  должны  заняться  наши  товарищи.  -  Он  выдержал  паузу,  трубкой,  как  наведенным  револьвером,  ткнул  в  сторону  Гелия.  -  И  этим  товарищем  тоже…
     Все  молчали.  Наступила,  вроде  как,  и  развязка.  Сталин  обернулся в  сторону  Хрущева.
      
     -  Никита…  а  этот  товарищ?  Он  заслуживает  доверия?  -  указал  Сталин  трубкой  на  Брежнева.   
     Никита  Сергеевич,  конечно  же,  не  преминул  бы  свести  счеты  с  Леонидом  Ильичем,   но  сейчас  был  не  тот  случай.  Интуитивно,  на  уровне  подсознания,   мгновенно  взвесив  все  «за»  и  «против»,  Никита  Сергеевич заверил: 
    
     -Товарищ  Брежнев  -  настоящий  коммунист.  Ручаюсь  за  него,  Иосиф  Виссарионович.
     Леонид  Ильич  многозначительно  закашлял:  «Эхе…  Эхе…»
     -  Хорошо,  Никита…  -  согласился  Сталин.
     Последнее слово  оставалось  за  Лениным.  Однако  Гелий  избавил  вождя  от  необходимости  рубить  гордиев  узел.
   
      -  Бесполезно.  Все  откроется,  -  глядя  на  Купина,  по - немецки  сказал  Гелий.  И  тут же  по - английски  обратился  к  Ведмедеву:
     -  Вам  лучше  оставаться  теми  -  кто  вы  есть.  Ваши  усилия  тщетны.
     Купин  рассматривал  свои  сапоги  и,  вроде  как,  и  не  понял,  что  к  нему  обращаются.  В  отличие  от  товарища,   Ведмедев    едва  заметно,  но  все же  стушевался.  Однако, выдержки  сохранить  спокойствие  ему  хватило.
   
       -  Товарищи  знают  языки?  -  удивленно  поднял  брови  Ленин.
     -  Как  Карл  Маркс  и  Фридрих  Энгельс,  -  заверил  Гелий.
     -  Мда…   -  многозначительно  произнес  Ленин.  И  уже  с  иным  выражением  лица,  которого  еще  не  было  в  этот  поздний  час,  вновь  принялся   разглядывать,  напрочь  заморочившую  ему  голову,  публику.
   
      От  принятия  решения  избавил  вождя  Гелий.
     -  Позвольте  мне,  Владимир  Ильич,  наконец –то расставить  все точки  над  i : -  обратился  он  к  Ленину. 
     Владимир  Ильич  не  возражал.

                Глава  четырнадцатая
                Истолкование  волхва  в  кожаной  тужурке
      
       В этой  главе  автор  отступит  от  уже,  привычного  читателю,  изложения  приключений  наших  героев.   Не  станет  рассказывать  кто  и  как   из  великих  ерзал  на стуле,  у  кого  какое  было  при  этом выражение  лица,  не  приведет  разнокалиберных  реплик  господ  и  товарищей.  По  существу,  это  будет  монолог  Гелия,   обращенный  к    Ленину.
   
       -  В  чем  суть  марксизма,  Владимир  Ильич?  -  обратился      Гелий  к  Ленину  и,  не дожидаясь  ответа  вождя,  развил  свою  мысль  дальше:  -  Главное   в  вашем  с  Марксом  учении    то,  что  один  человек  не  нанимает  на  работу  другого.  В  этом  весь  корень    марксизма.  Ведь  как  по  Марксу?..   Не  доплачивает  наниматель  за  труд  наемному  работнику,  присваивает  часть  стоимости  труда.   Отсюда  следует,  что  наниматель - эксплуататор,  кровопийца,  а 

наемный  работник  -  эксплуатируемый,  раб.  Вы,  Владимир  Ильич,  с  Марксом  вознамерились   устранить  такую  вопиющую  несправедливость,  тем  самым  глобально  изменить  мир.  Отнять и поделить.  Сделать  все  общим.  Раб становится  гегемоном.  А всех   несогласных с такой экспроприацией  -  уничтожить!    И все это в мировом  масштабе.  Мозг не решается представить такую метаморфозу  человечества…  -  И  Гелий  продолжал:  -  Согласно 

вашему  учению  о  социалистической  революции,  Владимир  Ильич,  вооруженные  рабочие,  как  наиболее сознательный  класс,  отнимают  у  эксплуататоров  власть,  средства    производства,  и  устанавливают  свою  неограниченную  власть  -  то  есть  -  диктатуру  пролетариата.  Что  же  в  итоге?  Государство  становится  монополистом  абсолютно  во  всем;  власть,   фабрики  и  заводы,  земля  с  ее  недрами,  идеология,  мораль,  культура,  литература,  …   абсолютно  все 

монополизируется  государством.  У  власти  одна  правящая  коммунистическая  партия,  которая  не  ошибается,  решает  все  и  за  всех,  и  все,  без  исключения,  обязаны  следовать  указаниям  этой  партии,  одобрять  ее  решения.  Иного  и  быть  не  может:  учение  Маркса  всесильно  -  потому,  что  оно  верно.  Месяц  назад,  Владимир  Ильич,  вы  закончили  свой  труд  «Государство  и  революция».  Позвольте,   я  процитирую  вас. 
   
      Ленин  слушал,  молчал.  Собственно, пока  все  так, - оспаривать  нечего.
     «… Все граждане  превращаются  в  служащих  по  найму  у государства,  каковыми  являются  вооруженные  рабочие.  -  цитировал  Гелий.  -   Все  они  становятся  служащими  и  рабочими  одного    всенародного   государственного  «синдиката».   Контроль  за  производством  и  распределением  в  деле  учета  труда  и 

продуктов  будет  производиться   вооруженными  рабочими,  поголовно  вооруженным   народом.  Все  общество  будет  одной  конторой,  одной  фабрикой,  с  равенством  труда   и  равенством  платы.  Все  пойдет  на  общие  склады.   Все  будут  работать  и   работать  хорошо.  Уклонение  от  всенародного  учета  и  контроля сделается  таким  неимоверно  трудным  делом,  таким  редчайшим 

исключением,  и  будет  сопровождаться  таким  быстрым  и  серьезным  наказанием,  что  необходимость трудиться,  и  соблюдать  несложные  правила  всякого  человеческого  общежития  очень  скоро  станет  привычкой.  Вооруженные  рабочие  -  люди практической  жизни,  а  не  сентиментальные   интеллигентики.  Шутить  они  с  собой  не  позволят!..»   Такая  вот  перспектива,  Владимир  Ильич,  - 

продолжал  Гелий.  -  И,  казалось  бы,  замечательная  идея;  все  работают  на  государство,  а  государство  это  народ,  -  значит  работают  на  себя,  никто  даже  толики  не  присваивает,  все  заработанное  идет  в общий  фонд.  Вычитаем  из  произведенного  на  армию,  полицию,  строительство,  здравоохранение,  образование,  культуру…  Делим  оставшееся  всем  поровну.   И  всем  хватает, и 

все  счастливы!  И,  глядя  на  такое  справедливое  устройство  общества,  все  страны  и  народы  следом  за  Россией  пойдут  этим  же  путем. Такое  вот  замечательно  строительство,  Владимир  Ильич,  у  вас  в  головах  с  Марксом.  И  ведь  свершилось!  Перевернули  вы  душу  народа.  Не  может  жить  русский  человек   без национальной  идеи,  жаждет  он  справедливости.  Поверил  вам  народ,  пошел  за  вами,    принял  рационализм  вместо  Бога.  Да  и 

как   было не  поверить!?    Нет  больше  кровососов - эксплуататоров,  все  наше,  и  да  здравствует  равенство,  братство,  справедливость!..  Россия  единая,  великая,  могучая,  а  гордый  советский  человек  самый  свободный,  самый  счастливый  на  земле,  самый,  самый!...   А  впереди  -   коммунизм - влекущая,  завораживающая  перспектива!  И  семьдесят  лет  надеялись  и строили.  И  возвели  могучее  государство.  И  гордился  народ  содеянным.  Но  что же  случилось? 

Почему  в  одночасье  рухнуло  все?  Да  потому,  что  жертвы  не  могут  быть  бесконечны.  Запас  сил,  доверия  не  беспределен.  Кровь,  пот,  слезы  пролили,  а  обещанное  счастье,  что  было  над  горизонтом,  все  удалялось,  удалялось и,  как  солнце,  в  ночь  погрузилось.  Устали  прежде  думать  о Родине,  а  потом  о  себе.  Погасла  вера,  а  веру  у  русского  человека  отнять,  что  души  его  лишить.   Коммунистическая  идеология  в  фарс  превращаться  стала.   

А  случилось все  так  вот  почему…    Нельзя  ничего  иметь  своего,  что  приносит  доход.  Ни  грузовика,  ни  станка,  ни  магазина…   Нельзя  нанять  работника,  -  будет  эксплуатация.  Нельзя  что-то  купить,  чтобы  продать,  -  будет спекуляция.  Нельзя,  думать  по  иному,   чем  учит  коммунистическая  партия.  Нельзя верить  в  Бога.  Ведь  Бог  обещает  счастье  на  небе,  а  бороться  нужно  за  счастье  на  земле.  Нельзя  поехать  за  границу;  увидев  там  жизнь, 

сравнивать  придется.  Нельзя,  нельзя,  нельзя…  Не  социализм,  а  запретизм  какой-то  создали.  И  все  народное,  все  государственное,  все  наше.  Сгнило,  сгорело,  растащили…  не  мое,  -  чего  мне  переживать.  Работают  миллионы  инженеров,  врачей,  учителей…  Будь  ты  добросовестный,  из  кожи  лезь,  а  получишь  столько  же  -  сколько  бездарь  и  лодырь.  Не  было  заинтересованности  в  труде, 

Владимир  Ильич.  Работать  радостно  и  эффективно  не  получилось.  Как  там  в  вашем  труде  «Государство  и  революция»  сказано?:  «…Экспроприация  капиталистов  неизбежно  даст  гигантское  развитие  производительных  сил  человеческого  общества…»   Не  случилось  так.  Проиграло  социалистическое  соревнование  капиталистической  конкуренции.   Обещанного  благоденствия  не 

наступило.  Отстали  от  капиталистов.  Но это  еще  пол -  беды.  Вот  какая  беда  случилась.  Одна  партия.  Ни  критики,  ни  оппозиции,  ни  политической  конкуренции.  Получилось  государство  в  государстве.  Коммунистическая  партия  сама  по  себе,  а  народ  сам  по  себе.   Что  это  значит?  Например,  губерния…   В  ней  губернский  комитет  партии.  У  этого  губкома  свои  гаражи,  свои 

автомобили,  своя,  больница,  распределитель  продуктов…   В  такой  распределитель  простому  гражданину  не  попасть.  Заказано.  Будешь возмущаться:    тюрьма  или  психбольница.  А  что  же  партия?  Не  уловила  перемен.   Застряли  во  времени,  закостенели  догматики,  бюрократической  тиной  покрылись.  От  народа 

оторвались.  Ни  воли,  ни  сил,  ни  ума  реформировать  страну  не  хватило.  Из  преданных  делу  большевиков  в   сытых меркантильных  коммунистов  превратились.  А  за  что  было бороться  партийной  номенклатуре?!..   Сами - то  коммунистические  чиновники  хорошо  устроились.  Икону  из  вас  сотворили. 

Преемственности  власти  не  выстроили.  Традициям  России   верны  остались:  все  от  одного  человека  зависит.  Вот  он  -  последний,  -  указал  Гелий  рукой  на  Михаила  Сергеевича,  -  слаб  оказался.   И  что  же  в  итоге?..   Под  свист  толпы  коммунистов  из  партийных  комитетов  всех  уровней,  вывели  и,  как  вы,  Владимир  Ильич,  уже  здесь слышали  -  развалилась  коммунистическое  государство.  Через  семьдесят  лет  свершилась   революция  наоборот…  Такая  вот  грустная  история,  товарищ  Ленин.
    
      Получилось  для  вождя  мирового  пролетариата  следующее:  вроде  как,  выкатил  он  из  гаража  истории   свой,  доселе  невиданной  конструкции,   красный   автомобиль,  сел  в  него  с  боевыми  товарищами,  завел  и  ехать  собрался.  А  краснозвездный  оракул явился  среди  ночи  и  пророчествует:  далеко  по  дороге  истории  не уедете,  товарищи.  Вы,  Владимир  Ильич,  скоро  в  Лету  канете,  а  краснозвездных  соратников  ваших  под  свист  народа  с  автомобиля  стащат,  и   чадящий   агрегат  ваш  на  свалку  истории  отправят.    
    
     Ленин  молчал.  Тошно  у  него на  душе  стало.  Перед  этим  ему  рассказали,  что  коммунизм  крах  потерпит.  Но,  как  это  произойдет  и  почему  не  объяснили.  И  вот  теперь  понятно стало:  истолковал краснозвездный  волхв. 
   
      Ильич  поднял  голову,  пробежал  взглядом  по,  издевательски  глазевшим  на  него,  лицам.  «Враги!!  Опаснейшие  враги  революции!!  И  как  не  вовремя,  как  некстати  все  это…  Нож  в  спину  моему  детищу  воткнули!  Ладно,  потом  осмыслю…   А  сейчас?!…  Немедленно  избавиться  от  них!  Но  где  же  конвой?!» Рванулась  мысль  не  ждать;  немедля   выйти  в приемную,  послать  за  группой  вооруженных  рабочих.  Пожалуй,  Ильич  и  поступил  бы  так,  но… 


 
                Глава  пятнадцатая
                Женщина  и  пролетарская революция   
      
          Вдруг,  все  услышали  плач  ребенка.   Окна оставались распахнутыми. 
     Сначала  подумали, что послышалось.  Прислушались…   На  миг   плач стих,  но тут же возобновился с  новой силой.   Получилось весьма символично:   будто  выслушал ребенок  Гелия   и,  не  иначе,  как  расстроился;  до  слез,  до  крика  стало  жалко  ему  и  государство  коммунистическое  и  народ,  что  напрасно верил и 

страдал.  Высказаться  не может: слов нет,  но вот от души  излить  свои  чувства  -  это пожалуйста…  Слушайте.  И,  похоже,  пролетарских  кровей  чадо,  -  буржуйчик  так  по  коммунизму  плакать  не  стал бы.
    
      Разговор не  возобновился.  Пауза предполагала  разрешения вопросов:  -  Что  это еще за крик?..  Откуда?...
     Гелий подошел к окну,  выглянул, прислушался.  Нет…   Плач раздавался не с улицы,  ребенок надрывался где-то совсем близко.
     - Похоже,  за стеной плачет,  -  озвучил свое заключение Гелий.
     Ленин подошел к двери,  выглянул в приемную.
   
      -  Мария, что у нас происходит?  Это что еще за плач?..  -   обратился он к одной из машинисток.
     Мария,  девушка молодая,  тут же оторвалась от пишущей машинки,  одернув   пеструю  ситцевую  кофту,  вошла в кабинет,  прислушалась. 
   
      -  И правда плачет,  -  удивленно подняв брови,  согласилась она.
     Следом за ней в кабинет заглянули оба скучавших пулеметчика.
    - Точно плачет,  -  утвердительно закивали они  головами.
     -  Дети  -  это, конечно,  замечательно,  но мы должны работать,  - недовольно проворчал  Ленин.  -  Будьте добры,  -  обратился он к машинистке,  -  выясните,  что же это такое в конце - то концов!.. 
    
      - Сейчас, выясню,   Владимир Ильич, -  заверила  Мария  и  тут же выскользнула  из кабинета. 
     Не прошло и пары минут,  как она вернулась.  Лицо ее  было одновременно  и  счастливым  и растерянным.  -  Дети там…   - показала она рукой на стену, за которой находилась соседняя комната.  -    И  Дыбенко  там…  И  Александра Михайловна   там…  Но она не совсем…  -  Мария смутилась и замолчала  будто  кто одернул ее.         
   
      -  И что делают там дети?!  -  с недоумением спросил Ленин.
       Спят…  -  словно оправдываясь,  невинно заморгала глазами машинистка. 
        - Это черт знает что!  - возмутился  вождь.
        -  Зачем оставаться в неведении,  Владимир Ильич?  Давайте заглянем в соседнюю комнату, -   предложил Гелий.
     -  И это в то время, когда дорог каждый час,  мы должны заниматься черт  знает   чем!..   -  высказал  неудовольствие  на предложение комиссара Ленин.  Но,  по тону  каким он это произнес,  по выражению его,  уже  не сердитого  лица,  было понятно:  он согласен  посмотреть,  что же на самом деле происходит за стенкой.    
   
      Как только Гелий услышал,  что с детьми Александра Михайловна и  Дыбенко,  он  сразу  понял,  что в соседней комнате  революционерка -  феминистка  Коллонтай,   и ее  возлюбленный  -матрос  Балтфлота  Павел  Дыбенко.  «Не иначе опять аберрация. Что-то непредвиденное вылезло..»  -  опасливо подумал Гелий.
         
     Ленин задержался в дверях,  решая,   кто пойдет с ним,  а кого оставить охранять кабинет.
     -  Владимир Ильич,  я предлагаю   пойти вам,  товарищу Сталину,  мне и одному пулеметчику,  -  а матросу  и  другому пулеметчику остаться в кабинете,  -  предложил  Гелий. 
   
      -  Хорошо,  -  согласился Ленин и решительно направился из кабинета.  «Какой еще сюрприз преподнесет  эта  пассионария?.. »  -  злился  он. 
    Ленин,  Сталин,  Гелий  и  рыжий  пулеметчик  прошли   по  коридору,  открыли дверь,  вошли в соседнюю комнату.  Увиденное,  если не поразило, то удивило всех  и  весьма.
    
     Стены  -  пена  разноцветья.  Запестрело в глазах от  краснобуквенных  плакатов:  «Ребенок  -  коллективный подарок новому обществу»,  «Долой сексуальные затворы»,  «Семья – тормоз  коллектива»,  «Долой стыд»,  «Крылатый эрос  -  член пролетарского коллектива»…
   
      В самой же комнате,  которую уместно будет  назвать  спальней,  в два ряда  -  налево и направо от  вошедших  -  стояли детские кроватки.  Их было больше дюжины.  Кроватки  - с высокими спинками,  чтобы детки,  если заворочаются, не выпали из них.  Между кроватками несколько белых тумбочек.  На них  - бутылочки с молоком,  соски,  баночки,  пеленки…  В спальне  были три женщины и мужчина.
   
      Две молодые женщины в длинных платьях, белых передниках и красных косынках ухаживали  за детьми.         
     Одна из них склонилась над кроваткой,  другая  ходила  между рядами,  укачивая на руках орущего виновника тревоги.
         
     В конце свободного пространства  спальни,  у окон,    на стуле, как на троне,  восседал  здоровенный  матрос  -  брюнет с бородкой и жгучими черными глазами.  Увидев делегацию  во главе с Ильичем,   Дыбенко  - это был он,  тут же вскочил со стула.  Как  человек,  уличенный в неблаговидном  деле,  застыл столбом, уперся виноватым взглядом в пол.  Молчал.  Не  желала  его просоленная, задубевшая  морская  душа  живо  шевелиться.
    
      Обе няньки засуетились. Стали менять у крикуна пеленки, дали ему молочка из бутылочки.  Всхлипывая,  ребеночек  стал успокаиваться.
      Третьей женщиной, конечно же, была  Александра Михайловна. От разноцветья в  спальне ее сразу и не заметили.
    
     Она склонилась в углу над одной из кроваток.  Увидев вошедших, Александра  Михайловна  оторвалась от занятия, направилась гостям навстречу.  Радостная улыбка светилась на ее лице.  Не иначе,  как она была счастлива видеть всех. 

     И тут  для  душ,  пожаловавших  гостей,  случилась  катастрофа!  Открылась причина смущения  и растерянности, вернувшейся из разведки,  машинистки Марии.   На грациозной Шурочке -  красная косынка,  длинная до пят черная юбка,    каштановые волосы,  черные брови, бирюзового цвета глаза.  И…  Голая грудь!!  Два упругих белых бутона с рдеющими   вершинками призывно покачивались.
      
     Недоумение  было  первой  реакцией  Гелия.  «Что  это?!..    Что  сотворилось  здесь?!..  Какой  смысл  происходящего?...   Голая  женская  грудь  и  революция?..»
   
      И  тут  Гелий  вспомнил,  сообразил.  Когда  там  -    на  космическом  корабле,  творил  он этот  мир,  вспоминал  он  о  французской  революции.  Перед  его  мысленным  взором  промелькнула  тогда  картина  Делакруа  с  голой  грудью  женщины  на  баррикадах  Парижа.  Но  на  картине  символизм  состоял  в том, 
     что  народ  с голой  грудью  идет  против  врага.  А  сейчас,  в  этой  спальне,  это  что?..   Зачем  здесь  полуголая  Шурочка?   И  тут  Гелий  сообразил.  Тугая    грудь  Шурочки   -  вызов,  противостояние   дряблой  буржуазной  морали.   Вот  что  это  значит!
       
     Во взгляде Александры Михайловны,  обращенном к вождю, конечно же,  был пиетет.  Но было в  нем и знание собственной женской прелести.  А стыд, неловкость, смущение?..  Даже тени их не было.    Невинность   бирюзовых  глаз  Шурочки  -  обезоруживала.
    
     Нашим героям явилось состояние с трудом поддающееся описанию.  Какие чувства испытывали они?   Пожалуй,  что замешательство.  Все четверо  мгновенно утратили живость в движениях. 
     Обе  няньки  притихли.  Испуганное любопытство разбирало  их.  «Ой! Что же сейчас будет?!..»  -  ждали они.
         
     Политика,  борьба… Они,  конечно же,  всему голова.  Но природа!  Сейчас она  оказалась на  голову выше.  Владимир Ильич едва  успевал слюни  глотать.  Видать,  уровень тестостерона все  еще оставался на должном уровне, -  не зря полысел он  в  двадцать лет. Калмыцкие  его глазки  забегали,  пытаясь не замечать явившееся искушение  -  покачивающиеся белые  бутоны с красными вишенками.  Брало  верх  подсознательное.  Нравилось  этому  подсознательному,  что  по  Фрейду  и определяет  все,  на  голые  сиськи  глазеть. 
   
      Иосиф Виссарионович с виду оставался  суровым и невозмутимым.  Но горячая кавказская кровь закипела.  Желваки заходили.  Карие  с желтизной  глаза его заблестели,  сделались почти черными. 
     Не стал исключением и Гелий.  Нижняя часть его созданной плоти  живо откликнулась на  инстинкт  человеческий. 
      
     Рыжий  худосочный  пулеметчик  стал  предательски  покашливать.
      Что было делать Владимиру Ильичу?  Наложить на себя крестное знамение?  «Чур меня!  Чур!» -  воскликнуть.  Так он  же  не царь православный.  Воинствующий атеист, диалектический материалист он.  Гневно обрушиться на Шурочку?  В сердцах выругаться, плюнуть, повернуться и уйти?  Но позвольте!  Он же здесь хозяин  -

все определяющий,  борец  -  воли  железной  и  несгибаемой!  Опять же:  свобода от всех видов угнетения, в том числе,  и  от сексуального -  его детище.  Эту  «Свободу, ведущую народ»  с голой грудью  из сексуального рабства, что сейчас перед ним,  сам породил.
         
      -  Товарищ  Коллонтай!!  Что за вид?!  Что здесь происходит?!  -  гневно, насколько это ему удалось, вопросил вождь.    
     -  Мой вид?...  -  обидчиво пожала плечами Шурочка.  -  Вид освобожденной революцией женщины.  Стыд  -  буржуазный предрассудок.  Буря  революции  срывает  лицемерные  маски  стыдливости. Теперь  свободный  Эрос дает трудовому народу счастье полноты бытия.  Зачем рвать и калечить души.  Если вам нравится  -  смотрите и наслаждайтесь…
   
      Наслаждаться революционным товарищам было,  вроде как,  и  не к месту и  не  ко  времени.   Не за этим пришли.
     Александра Михайловна,  ничтоже  сумявшись,  перевела разговор в русло деловое и обыденное.  Обведя взглядом,  кроватки обратилась к Ленину:
    
     -  Мы не ждем,  Владимир Ильич.  Пришло новое время….  Это дети свободной любви.  Их родители  -  пролетарии,  совокупились по классовому признаку.  Пока они  будут строить новую,  счастливую жизнь воспитанием их детей  займется государство.  -   И без тени неуверенности  продолжила:
    
      -  Для женщины коммунистического будущего не семья  - коммунистическая ячейка должна быть на первом месте,  а интересы класса…
   
      Некоторые соображения пришли в голову Гелия:  «Не иначе,  как здесь дети идейных пролетариев.  Опередили  родители  время  -  еще до революции совокупились по классовому признаку.  Опять же:  раз здесь нет этих передовых родителей  -  значит,  они строят счастливое будущее.  Но строительство светлой  жизни,  вроде  как,  еще не началось – пока что ломают старую…»  -  Тут Гелий притормозил в


своих умозаключениях.  Какая здесь может быть логика!?  Ведь аберрация же.  А он пытается  эту  невообразимую ситуацию с  реальностью  соотнести.   
     Но, в палате дело шло своим чередом.    Желая  быть до конца последовательной,  Александра  Михайловна подошла к одной из тумбочек,  взяла стоящий на ней  стакан воды,  выпила его. Облегчив  обнаженную грудь вздохом,  продолжила: 
   
      -  Для классовых задач пролетариата совершенно безразлично длителен контакт мужчины и женщины или нет.  Секс может           быть в виде преходящей связи.  Свобода духовная   -  есть свобода  сексуальная.   Заняться сексом   должно  быть так же просто,  как выпить стакан воды…   Долой стыд!  Долой условности!  -  закончила она с пафосом,   и звучно поставила стакан на тумбочку.
    
     Александра Михайловна  словно на рычаг невидимого  механизма нажала.  Ленин резко отступил назад,  завертел головой,   поочередно стал оглядывать сначала товарища  Сталина,  потом Гелия,  словно  хотел заручиться  их поддержкой в своей  непримиренческой  позиции. Выражение лица вождя являло  несогласие и раздражение

полнейшие.  Такой уж по характеру был Ильич.  Терпеть не  мог,  если с ним в чем-то не соглашались.  Собравшись  с  мыслями,  укротив  в  себе,  так  неожиданно  пожаловавшую,  феминистическую  клубничку,  обрушился он  на,  невинно смотревшую на  него,  Александру Михайловну:               
   
     - Нет!  И еще раз нет! -  возмущенно заявил вождь.  -  Да,  сейчас пока психология женщины несет на себе гнет  частной собственности,  и  отрицательное  влияние  этой   частной собственности тяжело отражается на половой любви.  Но половая любовь будет правилом только среди трудящихся классов,  так  как у них отсутствуют

соображения  корысти,  и любовь,  как чувство,  обогащается  идейной солидарностью.  У нас должно быть единство политического,  нравственного и полового  воспитания!  -  все так же непререкаемо закончил вождь.
   
      Решив, что  высказался  доказательно,  Ленин поднял руку,  резко опустил ее вниз,  сопроводил  жест последней фразой:  -  Пролетарская женщина, освобожденная от гнета эксплуататоров и гнета мужчины,  будет свободной!..    Но не  распущенной!!
     Александра  Михайловна молчала.  Однако,  ни  раскаяния,  ни согласия с  вождем в ее бирюзовых глазах не наблюдалось.
   
      В разговор вмешался Сталин:
     Таварищ  Калантай…   Сэйчас нэ то врэмя,  чтобы вам заныматся васпитаныем  дэтэй.  Ваше  мэсто  срэди  матросов Балтфлота.  Ви должны прывлечь  их  на  сторону  пабэдившего пролетарыата… 
     Взгляд Сталина   стал злее,  миновав  Александру  Михайловну,  уперся,  в  тупо хмурившего брови,  Павлушу.  Иосиф  Виссарионович    добавил: 
   
       -  Таварищ  Дибэнко!  Ваш кабелиный  ынстинкт нэ должен заслонят  ынстинкт  классовой  барбы  за  асвобождэние  рэволюционных  матросов…
     Коллонтай  и  Дыбенко    молчали.
     - Товарищ  Коллонтай!  Оденьтесь  и тот час же!! -  твердо приказал Ленин.  -  Поступит распоряжение  Бонч-Бруевича  -  выполните его!  Непременно!  Здесь не место для приюта!
   
       -  Но,  прежде,  чем повернуться и уйти, вождь указал  пальцем  в сторону одного из плакатов:  –  Эрос не может быть членом пролетарского   коллектива…   как вам хотелось бы.  Только передовой,   сознательный  рабочий   может стать членом коллектива  освобожденных  трудящихся! 
    
      Гости  уже  стали  уходить,  но…   перед  дверью  застопорились.  Внимание  приковала  картина  над  дверью.
     Разглядев,  осмыслив  образчик  изобразительного  искусства,  поняли:  перед  ними  -  нарисован герб.
     В  головах  гостей  прочно  обосновался  коронованный  двуглавый  орел  со  скипетром  и  державой  в  когтях.  Здесь  же  геральдист  -  пролетарий  предъявил  сюжет  неожиданный:  не  двуглавую  птицу,  а  двуликий  женский  образ.
    
     Одно  лицо,  смотревшее влево,   -   освобожденная  от  гнета  эксплуатации  труженица,  русская  красавица.  В  красной  косынке,  с  шикарным  бюстом,  окутана  красным  покрывалом,  усыпанным  желтыми  звездами.  Внизу, из  под  покрывала  выглядывают прелестные  белые  ножки. 
      На  вытянутой  руке  работницы,  на  ладони  возлежит  увесистое  красное  яйцо,  клейменное,  привычными  взгляду,  серпом  и  молотом.      
   
      Другое  лицо,  смотревшее вправо,  принадлежало  то  ли             бабе  Яге,  то  ли  ведьме,  в общем,  старухе  весьма  презлющей,  олицетворяющей,  как  надо  было  понимать,   зло  и  смерть.             Из  под  черного   покрывала,  что  было  на    старухе,  внизу  торчали отвратительные  то ли  когти,  то  ли  скрюченные  пальцы,  с  давно  нестриженными  ногтями. 
   
      Вытянутая   костлявая  рука,  несущей  гибель  старухи,  сжимала   черный  крест,  заканчивающийся  заточенным,  как  у  кинжала,  острием.
     Течение  мыслей,  вызванных  созерцанием  герба,  вождя  мирового  пролетариата  и  посланца  Земли,  происходило  в  разных  направлениях.
   
      Мысли  Гелия  были  такого  свойства.  Двуглавый  орел  -  конечно,  символика  и  даже  пафос.  Но  двуликий  женский  образ  -  отражение  диалектики  налицо.  Лик  труженицы  -  для  союзников  и  друзей  -  сотрудничество,  расположение,  любовь  и  все  радости  жизни.  А  красное  яйцо,  клейменое  серпиком и  молоточком  -  символ  зарождения  новой,  свободной   жизни,  что же  еще…   Черный  лик  смерти -  для  врагов.   Пронзит  страшная  старуха  клинком  и  в  гроб,  коли  заслужил.  Это  уж  кому  какой  лик  явится.
   
      Владимир  Ильич  соображал  в  иной  плоскости.  С  каким  бы  проявлением  действительности  Ильич  не  сталкивался,  все  для  него  имело  критерий  один  и  незыблемый:  как  это  явление  соотносится  к  революции  и  построению  новой  жизни.  Право  на  существование  имело  только  то,  что  отвечало  его  учению,  -  все,  что  противоречило:  должно  было  быть  подвергнуто  остракизму  и  забыто.   
   
      Взбесило  Ильича  красное  яйцо.  Такого  глумливого  симбиоза  пламенной  революционной  борьбы  и  затхлого  религиозного  обскурантизма  принять  он  никак  не  мог. 
      И  тут  за спиной,  глазевших  на  новоиспеченный  герб,  раздался  голос  Шурочки:
 
      - Владимир  Ильич,  -  поспешила  мило объяснить  она:  -  красное  яйцо  -  символ   оплодотворения  новой,  свободной  жизни,  а  двуликий  женский  образ  -  это   светлое  зарождающееся  добро  и  черное …
     Ильич  не  дослушал.  Резко  обернувшись  к  адвокату  герба,  он  только что  не  закричал:
      
      Это  черт  знает  что!!...  Это  что  еще  за  оплодотворенное  яйцо!!..  Путь  к  освобождению  человечества  лежит  не  через  крашеные  яйца,  а  через  восстание  трудящихся  масс  и  социалистическую  революцию!!..  Никаких  экивоков!  Никаких  поклонов  религиозному  мракобесию!  Герб  должен  быть  понятен  массам!!..
   
      Идеологическая  составляющая  затмила  эротическую.  Ильич  уже не  замечал  перед  собой  полуголую  защитницу.  Какие уж  тут  слюни  над  клубничкой.  Боец!  Непримиримый  и  беспощадный! 
     Ильич  тут же повернулся  и,  только  что  не  плюнув,  в  сердцах  выругавшись,  рванулся  к  выходу.  Сопровождающие  поспешили  за  ним.      
    
     Вернулись.  Ленин,  со  всей  решительностью,  собрался  выдворить  «депутатов»  из  кабинета  в  коридор  под  охрану.  Но…  Опять  неожиданность!...
               
                Глава  шестнадцатая
                Фауна  и  человечки 
      
     В  дверях  кабинета нарисовался  матрос  -  охранник  Ленина.  За  его  спиной -  оба  пулеметчика,  за  ними  в  приемной  -  оживление.  Донеслись  обрывки  фраз:  «…  какой  музей!  Зверинец…  Да  нет,  вроде,  как  цирк…  Какой  цирк!..  Барышни  развлекались…»
   
      Ленин  в  ожидании  очередной  ночной  мерзости  поморщился.
     -  Владимир  Ильич,  там… -  матрос  оборвался  в  речи,  силясь    сообразить  какими  словами  доложить  вождю о  дивной  новости.  Наконец,  в  продутой  морскими  ветрами  голове   флотского  стража,  нашлись,   соответствующие  революционному  моменту,  слова.
   
       -  Зверинец  господский  там  обнаружили,  Владимир  Ильич.   Видать  буржуазные  эксплуататорши  забавлялись…
     -  Где  это  там,  и  что  еще  за  зверинец?!..   -  едва  сдерживаясь,  спросил  Ленин.
      -  Тут   вот…  -  матрос  показал  рукой    направление  на  зюйд-вест  и,  оправдываясь,  добавил:  -  Велено  вам  доложить,  мало  ли  что…  Время  такое.
   
      -  А  действительно,  Владимир  Ильич,  мало  ли  что…  -  поддержал  матроса  Гелий.
    Ленин  пребывал  в  нерешительности.
     Инициативу  проявил  Сталин.
      - Владимир  Ильич,  я  согласен  с товарищем  комиссаром,  -  сказал  он,  поднимаясь  со  стула.  -  Было  бы  беспечно  оставаться  в 

неведении.  Предлагаю  вам,  мне,  этому  всезнающему  товарищу, -  Сталин указал  трубкой  на  Гелия,   -  и товарищам  из  охраны  пойти  и  посмотреть,  что  же  там  происходит  на  самом  деле.
      -  Пожалуй,  что  так…  Но  последний  раз…  -   после  короткого  раздумья  уступил  Ленин. 
   
      Вождь  быстро  вышел  в  приемную,  где  нос  к  носу  столкнулся  с,  наконец-то  появившемся,  Бонч-Бруевичем.   Последний  тут  же поспешил  доложить,  что  вопрос  о  детях  пролетариев,  рожденных  от  свободной  любви,  у  него  на  контроле,  и  он  уже  принимает  должные  меры.   

     - Это черт  знает  что!!...  -  раздражаясь  рефлектировал   Ленин  и  тут  же  отдал  Бонч-Бруевичу  приказ:  -  Владимир  Дмитриевич,  всех  этих, -   Ленин  указал  рукой  на дверь,  за которой  в  его  кабинете  маялись  «депутаты», -   из  кабинета  вывезти.  Пусть  ждут  в  коридоре.  И  охранять!  Чтобы  не  разбежались!.. 
    
      Бонч-Бруевич,  неожиданно  обескураженный  таким  небратским  отношением  к  братьям  по  классу,  в ответ  только   согласно  кивнул  головой.
      Ильич  же,  не  тратя  время,   поспешил  по  коридору    к  зверинцу,  в  котором  буржуазные  барышни  забавлялись. «Сколько  же можно в  такой  ответственный  момент   по  Смольному  бегать!...»  - в  сердцах  матерился  вождь.            
    
      Сталин,  Гелий  и  оба  пулеметчика  поторопились  за  ним.   
      Миновали  дверь,  за  которой  воспитывались    детки  пролетариев,  подошли  к  помещению,  где  у  открытой  двери,  как  гуси,  вытягивая  шеи,  с  любопытными  лицами  толкались  несколько  вооруженных  рабочих.
    
      Вошли.  Явилась  картина  следующая …   В  большом  зале,  величиною   метров  квадратных  в  пятьдесят,  если  не более,  на полу  возлежало  что-то  вроде  макета  с  контурами, напоминающими  границы  государства  российского. …  Конечно  же,  это  был  и  ни  цирк  и  ни  зверинец.               
   
      В  центре  территории  возвышался  холм,   который  правомочно  будет  называть  господствующей  высотой.  А  раз  высота  господствующая,  то  с  полным  основанием  можно  утверждать,  что  занимали  ее  никто  иные,  как  господа,  -  ни  чернь  же  униженная.       
    
     И  действительно,  господа  возвышались   над  всем,  что  было  вокруг.  Что же  представляли  из  себя  эти  господа?..
     На  мешочках,  набитых  добром,  сидели …  грызуны!?..   С  первого  взгляда  гости  приняли  их  за  крыс.  Но,  приглядевшись,  поняли,  что  ошиблись.  На  мешочках,  готовых  лопнуть  от  напряжения,   сидели  хомячки.   Хотя  хомячками  называть  их  будет не совсем корректно. Хомячки  определение  уменьшительное,  доброе,  отчасти  даже  ласковое.  Здесь  же  сидели  грызуны  крупные с  самоуверенными  надменными  мордочками.               
       
      Самый  верх  высотки  занимали   две  довольно  крупные  особи.       Пониже  этих  двух  представителей  гладкошерстных  пристроились  еще  никак  не  меньше  дюжины пухлощеких  собратьев.               
     У хомяков, что пристроились  пониже, щеки  были  набиты  зерном  настолько,  что  глазки  выглядели,  как  щелочки.  Окружавшие  холм  лениво  переваливались  с  боку  на  бок,  и  все  разом  попискивали.
         
      Рядом  с  холмом  росла  березка.  Ветви ее усыпали малюсенькие  соловьи.   Дивным  образом  трели  соловьев  были  той же  тональности,  что  и  попискивание  хомяков.
      Вокруг  холма  же  всюду  кипела  жизнь.   Страна  в  миниатюре,   да  и  только.  Здесь  было  все.  Малюсенькие  горы,  лужицы  морей  и  озер,  леса,  поля,   снега  на  окраинах… Паутина  железных  и 

автомобильных  дорог  опутывала  миниатюрную  страну.   По  ниточкам  железных дорог  бегали  зеленые  составчики.  Были  города  и  села.  А  в  городах  -  фабрики,  заводы,  жилые  кварталы…   Из  тоненьких,  как  иголочки,  труб  фабрик  струился  едва  заметный  дымок.  В городах  особо  выделялись  высоченные  светлые  здания,  сооруженные,  не  иначе,  как  из  белого  мрамора.  Но,  что  было 

мерзко:  из  каждого такого  респектабельного  строения  выходили  не  крошечные  люди,  а  выползали  жирные  клопы.  Вокруг  каждого  такого  кровососа   точечками  скакали   блошки  величиной,  какими  бывают  мелькающие  мушки  в  глазах.  От  белокаменных  дворцов за  пределы  территории тянулись проторенные дорожки. По  ним, с 

пузатенькими  мешочками на  спинках,  шустро  бегали  малюсенькие  тараканчики.  Что  они  таскали  из  сказочной  страны  было  только  им  ведомо.  И  над всей этой  удивительной, согретой  жизнью,  территорией,  как  серебристые  насекомые,  пролетали   малюсенькие  самолетики.
   
      Среди движимого и недвижимого бесконечного  многообразия  сновали  совсем  крохотные  существа  -  величиной  ничуть  не  больше  спичечной  головки.
     Гостям  сначала  показалось,  что  это  какие-то букашки.  Но,  наклонившись, все  с  удивлением  разглядели  в  существах  малюсеньких  человечков.   Снующие  всюду  крошечные  люди  были  в  одеждах  и  передвигались  на  двух  ножках.  Точечные  головки 

человечков  были  разного  цвета:  светлые,  рыжие,  темные… и совсем  черные.  Больше  всего  мелькало  человечков  с  черными  головками.  Прямо-таки  на  глазах  количество  их  увеличивалось.  Непонятно  откуда  они  только  и  брались.    
   
     Сомнений  в том,  что  микроскопические  человечки  являются  «sapiens»  быть  не могло.  Они  строили,  пахали,  ездили   летали…  Чуть  слышно,  откуда-то  с  границ,  доносились  хлопочки.  Видимо,  они  еще  и  воевали.  Они  и  боролись. В  городах  на  площадях  кипели  пестрые  живые  кляксы. Дышащими  пятнами  жизни  были,  собравшиеся  на  митинги,   человечки,  а  пестрыми 

вкраплениями  -  плакаты  в  их  руках. К  протестующим  подъезжали   черненькие,  величиной  с  наперсток  машинки,  и  неотвратимо  всасывали  в  себя  живую  ткань  митингующих,  отчего  жирные  кляксы  прямо-таки  на  глазах  таяли. 
   
      Не  могло  быть  никаких  сомнений  в  том,  что в  тельцах  человечков   бьются  сердца  отважные,  а в их  крошечных  головках  рождаются  чувства  высокие.  Ведь  высота  чувств  от  размеров  головы   и  величины  сердца  никак  не  зависит.               
    
     В  противоположной  стороне  от  вошедших   стена,  как  таковая,  отсутствовала.  Вместо  не   был  неразличимый  в  деталях  сумрак,  всматриваться  в  который  было  для  души  неприятно.  Тут же  висел  предупредительный  знак,   какой  бывает  на  дорогах.  А  на  знаке  написано: «враги». В  эту  тьму,  извиваясь  змейками,  уползали  ниточки  черных  труб.
      
     И  тут  гости  обратили  внимание  еще  на  один  вид  крупной  живности.   На  каждой  из  труб  пристроилось  по  жирному  коту.  По  размерам  коты  были,  конечно  же,  крупнее  хомяков.  Пригревшиеся   представители  кошачьих  были  сытые,  вальяжные. Равнодушно,  даже  с презрением  взирали  они  на  все,  что  происходило  вокруг.  Их  лоснящаяся  шерсть  была  разного  окраса: 

черного,  серого,  белого…  Один  из  котов  -  рыжий,  даже  не  сидел,  а  возлежал  брюхом  на  трубе.  Закрыв  глаза  от  удовольствия,  лишил  он   окружающий  мир почтительного  взгляда.               
         - Владимир  Ильич,  -  обратился  Гелий  к  Ленину.  -   Интересно  было  бы  послушать,  что  скажет,  глядя  на  такую  аллегорию,  солдатик,  который  в  большевики  записаться  собрался.  Разрешите  товарищу  сходить  за  ним,  - кивнул    Гелий на  пожилого  пулеметчика. 
    
      С  трудом  выпрямившись,  -  у  Ильича  в  спину  вступило, -  вождь  дал  согласие.
     Не  прошло  и  минуты,  как  усатый  пулеметчик со  словами:  - «давай,  давай  ходу,  поспешай,  милок…»  только  что  не  впихнул Владимира Владимировича  в зал.  Откуда  же  знать маленькому человеку  с ружьем какого большого человека он так вольно  поторапливает.
    
     Экскурсанты  учтиво  расступились,  -  дав понять бывалому   солдатику:  дескать,  давай  -  разглядывай.
         Цепким  взглядом  Владимир  Владимирович сначала окинул  картину  целиком,  потом  наклонившись,  стал  рассматривать  детали.
      
     «Какая  же  сволочь  всю  эту  аллегорию  сделала?!..»  -  приняв  на  свой  счет  увиденное,  вскипел  он в  мыслях.  Ладно  бы  волком  или  медведем   меня выставила…  По  ночам  не  сплю,  сил  не жалею,  страну  поднимаю,  а  тут  каким-то  мохнатым  вонючкой  меня  эта  сволочь  изобразила!...»
      
     «Скотина»  и  «сволочь»  стоял  рядом.  «И  в  мыслях  не было  соорудить  все  таким  вот  образом.  Представлял  я  олигархов  клопами - кровососами,  пропаганду  с  трелями  соловьев  сравнивал…  Но  вот  чтобы  так?!...»  -  недоумевал  Гелий.
     Выразить свое отношение к увиденному Владимир  Владимирович  не  успел.    
    
     Внезапно  случился  апокалипсис:  гром,  вспышка,  сотрясение  всего  и  вся.  Это  Сталин,  не  целясь,  пальнул  из  нагана  по  холму,  на котором  сидели  хомяки. 
     «Паразиты!! Эксплуататоры!!»  - презрением сопроводил он  свое  огнестрельное действо.
   
      Хомяки  от  неожиданности  застыли.  Оцепенев  от  страха,  сжались  в комочки, да  так и  сидели,  как  примороженные.  Соловьев с березки,  как  пыль,  ветром  сдуло. Коты,  мгновенно  сорвавшись  с  насиженных  мест,  задрав  хвосты,   кинулись    в   сторону,  где  была  темень  для  русской  души  неприятная.               
   
      На  выстрел  вбежали   несколько  вооруженных  рабочих.  Увидев  Ленина  целым и   невредимым,  успокоились.
    Владимир  Ильич  включил  волю:  «Все!  Хватит! Конца  не  будет  этому ночному балагану! Сумасшествие  какое-то! Всех  этих   приблудных  «первенцев  Советской  власти» сейчас  же сдам  конвою!  И работать!  Непременно!  Тот  час  же!  Время  не  терпит!…»
               
               
                Глава  семнадцатая
                Неокоммунизм  и  мордобитие
    
     Подкорка  товарища  Ленина  после  Шурочкиных  прелестей  успокоилась,    мысли,   что  навеяли  младшие  четвероногие  братья  и   членистоногие  паразиты,   отодвинулись.  Решение  принято:  работать!  Но…   Не  тут-то  было.          
    
      Вот  уж  действительно  праведные  намерения  утверждаются  более  благодатью  божьей,  чем  мудростью  человеческой.   Который  раз  ринулся  в  мыслях    Ильич  сделать одно,  а  вышло  другое.  Видать  полностью  водил   черт  делами   воинствующего  атеиста.      
Не  пришлось  Ильичу  немедля  продолжить    борьбу  за  освобождение  человечества.
   
      В  коридоре,  куда  вышли  Ленин  и  его  спутники,  вдруг,  открылось  непонятное, -  чего  минут пятнадцать назад и  близко  не было.  Шагах  в  десяти  от,  все еще  пребывающих  под  впечатлением  от сказочной  страны  экскурсантов,  коридор  упирался в широкую стеклянную дверь.  За новоявленной  дверью лучилось  холодное  голубоватое свечение.  Ситуация будила  желание  подойти,  заглянуть  -  что  же  там - за  этой таинственной дверью. 
    
      Вождь  и  его  спутники  заколебались:  что  делать?..               
    - Минутку  терпения… - нашелся Гелий.  - Сейчас выясню.  Полагаю,  Владимир  Ильич,  вы  не  возражаете?   
     Ни Ленин,  ни Сталин,  ни, тем  более, оба  пулеметчика  не  возражали.  Мнение,  завшивевшего в  окопах,  солдатика  никого  не  интересовало.
     Гелий  подошел  к  стеклянной  двери,  приоткрыл  ее,  заглянул  внутрь.  Не  задерживаясь,  как  и  обещал,  тотчас  вернулся.
   
     -  Владимир  Ильич,  за  дверью  ответы  на  вопросы, решению  которых  вы  посвятили  свою  жизнь,  -  сообщил он.  -  Уверен:  было  бы  единственно  правильным  нам,  и  товарищам,  что  прибыли  со  мной,  отправиться  туда  непременно. -  Гелий  бросил  взгляд  в  сторону,  неприкаянно  топтавшихся неподалеку охраняемых  "депутатов". 
     Ленин не   возражал.   
   
      Подошли  "депутаты".   Двинулись все  неторопливо, -  каждый понимал,  что не опоздает;  не на раздачу наград  шли.  Первым  вошел  Гелий,  за  ним  просочились  остальные.      
      Команда оказалась в огромном  зале  с высоченным  потолком,  испускающим голубоватый свет. Воздух необычайно свежий,  как в сосновом бору после дождя,  бодрил,  щекотал ноздри.
      
      Но что было в зале?  В несколько рядов,  образуя пространства коридоров,  не  выше  роста  человека,  едва слышно шумели, мигающие индикаторами,  белые  короба.  Перед каждой такой машиной  имелось кресло на колесиках.  Все кресла были свободны.  Поначалу всем показалось, что в зале никого нет.  Но, оглядевшись,  гости заметили, что в глубине зала  над некоторыми   креслами  белеют,  обращенные в сторону гостей, спины.
    
      Все пришедшие,  кроме Гелия,  пребывали  в недоумении.
       - Господа и товарищи,  -  обратился Гелий  ко всем.  -  Сейчас вам станет понятно, где мы находимся  и что,  собственно,  здесь происходит.   
       Он  тут   же  занял место в кресле перед одной из машин,  и со знанием  дела  стал совершать руками  замысловатые  действия  перед засветившимся дисплеем.      
      
      То,  что комиссар,  вдруг,  предстал  в новом  качестве  и  то,  что он,  кроме,  как  нажимать на курок нагана умеет еще делать и это  уже никого не удивляло.  Порог удивляться  и  поражаться  был пройден.     Мозги  господ  и товарищей  настолько  заморочились этой  ночью,  что  манипуляции  Гелия  перед  мудреной машиной  в  сознании  высокой  публики  уже  ничего  не  меняли. 
    
     Гости за спиной Гелия  разделились на две группы.  По одну сторону стояли  Ленин,  Сталин,  Хрущев   и Брежнев,  по другую  -  демократы  и  хмурый  Гитлер.  Купин стоял  рядом  Гитлером,  и  чуть слышно переводил ему  на немецкий  все,  что звучало в зале.
    
      Не прошло и пары минут,  как произошло нечто совсем уж невероятное. Рядом  со  всеми,  вдруг,  из ничего образовался молодой человек в черных брюках и светлой рубашке.  Русый волосом  с типичной   внешностью славянина он приветливо улыбался;  будто  был знаком со всеми  и, не  иначе,  как  знал  зачем  эта высокая  делегация  пожаловала  сюда.
    
     Гелий оставил кресло,  сделал шаг в сторону молодого человека.  И… Опять  чудеса!  Гелий прошел насквозь,  появившегося из ничего, пришельца  не встретив никакого  сопротивления.
     -   Не удивляйтесь, -  поспешил  погасить недоумение  господ  и  товарищей  Гелий.  -  Технический прогресс и никаких чудес.  Это  динамическая голограмма - скользящие  лучи,  создающие  многомерное  изображение  в пространстве.  -    И он продолжил:  - 

На самом деле этот молодой человек  сейчас находится в другом месте. Одновременно я создал голографическое изображение и  всех нас и все,  что здесь находится   в том  месте, где сейчас этот  молодой человек.  Таким  образом,  пребывая  в разных  местах,  мы можем общаться,   как, если бы,  мы  все были вместе.  Для настоящего времени это обычное дело.  Удобно и только… А  воспроизводить  голос  молодого  человека  будет  эта  машина.  -  Гелий указал рукой  на  белый  короб.
   
      Для демократов  от Горбачева до Купина такое объяснение оказалось приемлемым.  Они  знали,  что есть телевизор,  компьютер,  мобильный  телефон…  прочие  технические премудрости.  Для  остальных же  пока все происходящее  предстало  чистой  воды  фантазией.  Однако,  им  нечего не оставалось  делать  как,  отодвинув недоверчивое изумление,  верить Гелию на слово.  Собственно, деваться им было некуда.
   
      -  Разрешите представиться,  -  обратился к гостям, сотканный из  лучей,  молодой  человек.  -  Меня зовут  Николай.  Я являюсь одним  из  членов  ГЭК,  -  Генеральной экспертной  комиссии,  -  пояснил  он.  Как я понял поставленную  передо мной задачу,  -  Николай бросил  взгляд  на    Гелия,  -  мне  предстоит  побыть  какое-то время гидом в  этом центре.  Моя задача  рассказать вам,  что происходит в  России в 2037 году.  Полагаю,  всем  вам  будет  более, чем  интересно узнать об этом… Не  так ли?...
    
      Слушали, переваривали услышанное.  Вопросов  пока не  задавали. 
     Николай  попросил  Гелия  занять  место  в  кресле  перед машиной.   Гости  обступили  и  предметного  Гелия  и  виртуального Николая.
     -  Сейчас я  открою  вам  картину  настоящего,  то есть,  что и  как происходит  в нашей  стране,  -  начал повествование  Николай.  -  А  начнем  вот с чего…  На  примере конкретного  гражданина,  выбранного компьютером  наугад,   я  покажу вам  то,  что для вас

сейчас  является  будущим…   Так вот… -  продолжал он. -Гражданину этому   тридцать  семь  лет.  Место  его  жительства  город  Санкт-Петербург.  Его  имя,  фамилию  без специального на то разрешения  ГЭК мы  не узнаем,  да  и нет в этом  никакой  необходимости. 
   
      Все,  кроме  Гелия  и  Гитлера,  тут  же  невольно  стали  просеивать  в  мозгах «ЦИК», «НКВД», «ОГПУ», «КГБ»… организации строгие  и  хмурые.  А  раз  ГЭК  дает  разрешение  -  значит  и  этот  комитет - организация  не  иначе,  как  серьезная.
     На  экране  дисплея  появился  вид  Санкт- Петербурга  с большой  высоты. Город  стал  приближаться,  укрупняться.  Открылся  большой  жилой  дом,  который  тут же   был показан со всех сторон.  В  одном  из  окон  дома  засветилась,  пришла  в  движение  зеленая  точка.
      
      - Осуществляется  мониторинг  каждого  человека  по всем  параметрам,  -  рассказывал  Николай  и  тут же,  посчитав,  что  «мониторинг»    не  совсем  понятно  для  большевиков  и  Гитлера пояснил:      
       - Идет  постоянное  наблюдение  за  каждым,
 без  исключения, гражданином  страны.  То есть,  всегда  можно получить  данные,  не только о том,  где  находится  этот человек,  но  и что  происходит   с ним.  Например,  в  любой  момент можно  узнать,  количество  сердцебиений  подконтрольного,  частоту дыхания,  температуру тела,  вплоть до того, какова  влажность 

кожных  покровов этого  субъекта.  В  совокупности  эти  данные  позволяют  сделать  вывод о том,   в каком  состоянии находится  наблюдаемый:  спит,  бодрствует  или занят  каким-то  физическим  трудом.  Оценивается  не  только  физическое состояние  гражданина,  но  и  постоянно  поступает  информация о его профессиональной,  социальной,  экономической…  любой   другой  деятельности. Как 

осуществляется  такое  наблюдение  технически?..  По  достижении десятилетнего  возраста  каждому  гражданину  страны   надевается  на  руку  браслет, который,  не  снимая,  он  носит  до  конца  жизни. 
     В  подтверждение  своих  слов  Николай  поднял  левую  руку,  показав  на ней  прибор,  внешне  напоминающий  наручные  часы.                - К слову…  -  заметил  он:  -  Само  собой  разумеется,  что    ни  о 

каком терроризме  не  может  быть  и  речи. Терроризм  для  нас  давно  забытое  прошлое,  анахронизм. От  всевидящего  ока  никуда  не  скроешься.  -  И  Николай,  будто  усмехнувшись  в    лицо    злобному,   жалкому в  своих  кровавых  потугах террористу,  еще  раз поднял руку  со   всевидящим  браслетом. 
   
      И тут,  вдруг,  подал голос,  будто  из  тени  вынырнувший,    Михаил  Сергеевич.
       - Это  же нарушение  прав  человека!  Вторжение  в  личную  жизнь!  -  неожиданно  смело заявил он.
     Если для Владимира  Ильича  и  верных ленинцев  вопрос  прозвучал  риторически;  это  еще  что  за  «права человека»,  то демократы  восприняли  вопрос,  как  имеющий  место быть.
     Николай  посмотрел на Горбачева,  как  на  недотепу,  с укоризной,  даже с  жалостью.
    
      -  Во  - первых,  -  усмехнулся  Николай:  -  Безопасность  -  прежде  всего.  Есть  ли  выбор: так  называемые,  демократические  свободы  или  жизнь?  Вопрос  не  имеет  смысла.  Конечно  жизнь.   Как  известно  -  бесконтрольность,    что  была  раньше,  благодатная  почва  для  происков  врагов  Родины,  разного  рода  преступных  элементов.   И  смею  вас  заверить,  -  с  твердостью  в  голосе  заверил  он:   -   В  стране  не  найдется ни  одного  человека,  который 

не  одобрил  бы  такой  необходимейший  контроль.  Во- вторых,  -  продолжал  Николай,  -  что  касается  прав  человека…  Не  существует  сейчас  такого понятия в нашей стране,  -  И,  посчитав  необходимым,  развил свою  мысль  дальше:  -  Все,  так  называемые,  права  человека,  что были  во времена существования  ООН -  этой  бесполезной  лицемерной  организации,  сейчас  ушли  в  никуда, 

являются  для нас ничем  иным,  как атавизмом  истории.    Право   на жизнь,  на   труд,   на   жилье…  -  все  это    ничто   иное,             как  декларации,  демагогия,   ширма,  за   которой  прячутся         беспредел  и  вопиющая  несправедливость.   Например  -  достижение  их  демократии  -  однополые  браки,  -  Николай  брезгливо  искривил  губы. -  Должен  вам  заметить,  что  это  заболевание  на  генном 

уровне.  Для  продолжения  рода  вещь   тупиковая.  У  нас   однополые  браки  запрещены,  -  И,    на  мгновенье  прервавшись,  подбирая  подходящее слово,  добавил:   любая  мозгомойка,  что  касается  гомосексуализма   у  нас  преследуется  законом.   
   -  Это что же?!  Браки  двух  пидарастов!?  -  с  искренним  недоумением  воскликнул  Никита  Хрущев.  И  тут же,  не  дожидаясь  реакции  на  свое  возмущение,  выдал:   -  Кастрировать    таких  надо,  раз  тихо  сидеть  не могут! 
   
      Полемики  не  началось.  Все  промолчали. 
      -  Давайте  провозгласим  право  на свободное  дыхание  или    право на то,  чтобы  быть  под  солнцем,  -   с  нескрываемой  иронией    продолжал Николай.  -  Что  от  этого изменится?  Ровным  счетом  ничего!  Абсолютно  ничего!  -  Мы  свободны  от  этого  пустоцвета.  Наша  страна  не  состоит  ни в  каких  союзах,  альянсах,  международных  организациях.  Для  нас  в этом  нет  ни  смысла,  ни 

необходимости.  Членство  в них  предполагает затраты, обязанности  и   только.  Россия  подготовилась  к холодной  войне  и  выиграла  ее.  Мы  сохранили  Россию,  и она,  в  благодарность нам,  сделала  нас  богатыми  и  счастливыми. - Николай  бросил  взгляд  в сторону  Купина и Ведмедева.  - Мы  давно  перестали  быть  мальчиками  для  битья.  Наша  экономика  сильнейшая  в мире,  мы     самодостаточны,   

другие  страны  с  нами  не только  считаются,  но  и  зависят  от  нас,  а  все,  что  делает  ГЭК,   единогласно  одобряется  и  поддерживается   народом  нашей  великой  страны… Но  мы  немного  отвлеклись… - Так вот…  -  продолжал Николай:   -  Наблюдение  осуществляется  не только за местом,  где  находится  гражданин  и   его  физиологическими  параметрами,  но  и,  как  я  уже  говорил, за 

всеми  сферами  его  жизни: экономической,  социальной,  культурной…  Возьмем  экономическую составляющую. Ведется полнейший,  абсолютнейший  контроль  за  тем,  что  раньше  называлось  деньгами.   Должен  сказать  вам,  что  денег,  как  таковых,  сейчас нет.
   
      Николай  выдержал  паузу.
     «Денег  нет! …  Как же  без них?!..»  Лица  присутствующих  выражали  вопросительное  недоумение.   
     -  Что же вместо денег?..  -  не  стал испытывать  терпение  слушателей  виртуальный  гид.  – Существует  эквивалент  денежной  единицы,  выраженный  в баллах.  Величина  этого  эквивалента  постоянно  мониторится  все  тем же прибором.  -   Николай  еще  раз  поднял   руку,  с  гордостью  демонстрируя  всезнающий  и   

всевидящий  прибор.  -   Абсолютно  всегда,  если гражданин  страны     приобретает  что-то,  имеющее  ценность,   или  расстается с  чем-то,   соответствующее  количество  баллов  списывается  или  начисляется  на  его баланс.  И  заметьте,  -  обратил  он  внимание,    -  подобная  операция  происходит    не только  с отдельным  гражданином  страны.  Свой  баланс  имеют  каждые  город,  область, отрасль,  предприятие  или учреждение.  Ни  один  балл не  исчезает  в  никуда   

и  не  появляется  из  ниоткуда.  Баланс  всего  и  вся  в  режиме  текущего  времени  известен  в  масштабах  всей  страны.  Что  из  этого  вытекает?  -    продолжал  он.  -    А то,  что  заработной  платы,  как  таковой  нет.  Баллы  за  труд  начисляются  ежедневно.  Нет  в  стране  льгот,  накоплений,  переводов…   Нет  налогов.  Банков, 

соответственно  и  банкиров,  как  таковых,  тоже  нет.  Все  финансовые    потоки  в  режиме  текущего  времени  распределяет  и  направляет  вычислительный  центр.  Нельзя  ничего  украсть,  спрятать,  бесконтрольно  накопить  или приобрести… Все  прозрачно,  учтено  и  просчитано.  Чтобы  все  было до конца  понятно  возьмем,  например,  отдельно  взятый  город.  Идет  постоянный мониторинг  абсолютно  всей  инфраструктуры  города.   Известно  состояние  каждого  предприятия,  учреждения,  школы, 

больницы  или  плавательного  бассейна…  даже  каждого  дерева.   Например  -  предприятие.  О нем  известно все:  экономические  связи,  количество  выпускаемой  продукции,   ее стоимость,  количество  сотрудников,  их  квалификация,  количество  зарабатываемых  ими  баллов…   И  так  мы  можем узнать  абсолютно  все обо  всех  объектах  в  городе.  Нет в  стране  ни  уравниловки,  ни 

незаконного  обогащения,  -  продолжал рассказывать  Николай.  -  Каждому  машина  начисляет  ровно  столько  -  сколько  он  заработал.  У каждого  из  вас  может  возникнуть  закономерный   вопрос:  как же  оценивается  труд  отдельно  взятого  гражданина  нашей  великой  страны?  Не  без  основания  полагаю:    это  главный 

вопрос  справедливости.  Объясняю…   Каждый  получает  ровно  столько  -  сколько  заработал  и  ничуть  не  больше  и  не  меньше.  Опять  же  спросите  вы…    Как    машина  может  справедливо  оценить  труд  работника,  тем  более  члена  общества,  не  создающего  материальных   благ;  например,   певца,  поэта, 

футболиста  или  балерины?  Очень  даже  просто,  -   и  Николай  снисходительно  улыбнулся,  как  если бы  перед  ним  были  дилетанты - скептики,  сомневающиеся в таком  его  утверждении.  -  Например,  футболиста.  Машина  просчитает  все:  техническое  исполнение  игры,  количество  результативных  передач,  забитых  голов,  ошибок  на  поле,  расстояние,  которое  пробежал  игрок  во 

время  матча,   шум  в  децибелах  на  стадионе  в    момент,   когда  мяч  был  у  этого   футболиста …  Учтет  машина  количество  билетов  проданных  на  матч,  реакцию  болельщиков,  когда  игрок  был  с  мячом;   то  есть   -  количество  сердцебиений,  частоту  дыхания,  подъем  артериального  давления  у  каждого  из  болельщиков.   И  так  далее  и  тому  подобное…  В  итоге  каждый 

футболист  получит  ровно столько  сколько  заслужил.  Как  мы  видим  в  программу  начисления  за  труд  заложена  масса  алгоритмов,  и  подобным  образом  оценивается  труд  каждого  работника  -  будь  то  поэт,  певец  или  балерина,   не  говоря  уже  о  тех,  кто  создает  материальные  блага.  И  получается,  что  осуществлен  главный  принцип  справедливости:  каждому  -  по 

труду!  И  заметьте,  -  обратил  внимание  Николай,  -  у  нас  нет  ни  сверхбогатых,  ни  бедных.  Машина  не  позволяет  жировать  одним  и  нищенствовать  другим.  Срабатывает  алгоритм  разумного  ограничения.  И   понятно,  что  бороться  за  справедливость,  обижаться,  злиться,  завидовать,  что  ты  оценен   недостаточно  не 

на  кого!  На  машину!?...   Так  принцип  программы  для  всех  один;   перед  ней  все  равны.   То есть,  -  подытожил  Николай,  -  в нашей  великой  стране  имеет  место  высшая  справедливость!
    Он выдержал  паузу,  дал гостям  какое-то  время  на  осмысление  услышанного,  продолжил  рассказ:  -  А  теперь  переходим  к 

вопросу  о  власти.  Полагаю,   вас,  Владимир  Ильич  это  интересует  больше  всего.    Не так ли?.. 
      По  выражению  лиц  присутствующих  было  понятно:   ответ  на  этот  вопрос,   всем  без  исключения  более,  чем  интересен. К  тому  же  в  голове  каждого  торчал  вопрос:  « Что же  все-таки  это  за  ГЭК  такой?...» 
      
     -   Как  это  не прозвучит  для вас  неожиданно,  но должен  сказать  вам,  -  продолжал  Николай,  -  что  такие  ветви  власти,  как  законодательная,  исполнительная,  судебная  изжили  себя,  ушли  в  небытие.   Для чего,  например,  законодательная  власть,  депутаты?   Принять  закон,  распределить,  улучшить,  развить,  расставить  приоритеты,  разрешить  или  запретить…  Вот  их  задача.  А  исполнительная  власть  -  администрация?   Что  решает  она?   

Исполнять  законы.   Бюджет.  Его  исполнение.  Вот    главная  задача  администрации.    Раньше,  как  в законодательной  власти,  так  и  в  исполнительной  все  решали  люди.   Человеческий  фактор  был  главным  и  единственным.  Сейчас  же  субъективизм  исключен.  Что  строить  в первую  очередь   школу,  больницу,  мост  или  дорогу  решает  машина.   Она,  просчитав все,  выберет  оптимальный, 

необходимейший  в первую  очередь,  вариант.  -  Гражданин,  город,  область,  страна…  -  все  прозрачно,  все  работает  оптимально.  Страну  можно  сравнить  с живым  организмом,  в  котором  каждая  клетка  функционирует  самостоятельно  и  одновременно  слажено со всем организмом.   Ведь  как  у нас  с  вами?..  От  каждой  клетки 

поступает  сигнал в  ближайший  нервный  узел,  от  него  в региональный  нервный узел  и   далее  -  в центральную  нервную  систему.  Так и  в стране:  от  каждого  гражданина,  предприятия, города,  области…   поступает  информация  в  ближайший  вычислительный  центр,  от  него  -   в региональный   и  далее -  в  центральный  вычислительный  центр.  Понятно,  что  машина  не делает  ошибок,  не  устает,  не болеет,  лишена  эмоций,  не 

отягощена  человеческими  слабостями.   Мало того,  -  машина  обучается  сама.  Также  вопросы  внутренней  и  внешней  политики,  -  продолжал    Николай.  -  Приоритеты,  перспективы,  риски,  друзья  и  враги…   все  решает  машина. -  Ведь  как  было  раньше?  Встал  не  с  той  ноги  - и  нет  Камчатки,  - И   прервавшись,  взглянув  в  сторону  Хрущева,    добавил:  -  Или  Крыма…  А  теперь  о 

следующем… -   У  нас  нет  ни  партий,  ни  союзов,  ни  движений…  Нет  ни  левых,  ни  правых,  ни  либералов,  ни  демократов…    Политика  в  той  ипостаси,  что  была  раньше,   утратила   смысл.  Просчитать,  предложить  что-то  более   действенное,  чем  машина,  ни  кто  не  в  состоянии.  Нет сейчас  в  нашей  стране  ни  генерального  секретаря,  ни  президента,  ни  иного  вождя.  Мы  не 

нуждаемся  ни  в  сильных,  тем  более,  в  слабых  лидерах.  Прошли  времена  исторических  личностей.  В  вожаке  нуждается  стадо.  Мозги  одного  человека,  будь  у  него  семь  пядей  во  лбу,  не  сравнятся  с  электронными  мозгами;  тем  более,  что  у  нас  есть  ГЭК.  В  нашей  стране  ни  политика,  ни  экономика,  ни  идеология 

не  подвержены  кризисам.  Все  учитывается,  предусматривается  и  своевременно  предупреждается.  Теперь о  судебной  власти, -  продолжал  Николай.  -  Как  было  раньше?   Преимущественное  большинство  преступлений  совершалось  на экономической  почве.  Сейчас же  таких  преступлений  нет  и быть  не может.  Как я уже  говорил,  невозможно  дать  взятку,  украсть,  спрятать,  присвоить...    Абсолютно  все,  имеющее  ценность,  учтено и  просчитано.  Нет  у 

нас ни  судей,  ни  адвокатов,  ни  прокуроров.  Юристов,  как  таковых  тоже  нет.    Посредники  между  человеком  и  правом  не  нужны.  Все  споры  без  проблем  решает  машина. 
      Прервал  виртуального  гида  Сталин.
     - Человеческая  природа  порочна  по  своей  сути.  Нэ  может  нэ  бить,  чтобы  нэ  било  прэступлэний...   
   
      -  Вы  правы,  Иосиф  Виссарионович,  -  согласился  Николай.  -  Да,  бывают  преступления,  но,  практически,  все  они  на почве  изменения  психики  или,  вдруг,  возникшего  заболевания  центральной  нервной  системы.  Машина  запрограммирована  на  каждый  такой  случай  и,  безо  всякой  предвзятости,  определит  наказание,   если  таковое,  конечно,  должно  быть. И  ни защитник, 

ни  прокурор  в  каждом  таком  случае  не  нужны.   Теперь,  полагаю,  пора  сказать    вот  о  чем,  -  продолжал  Николай.  -  Чтобы  у  вас  не  возникло  иллюзий,  что  машина  -  абсолют,  что  все  отдано  ей  на  откуп,  скажу  следующее:  человек  был  и  будет  всегда  главным  фактором  и  подтверждением  тому  есть  Главный  экспертный 

комитет.  Если  позволите,  -  Николай  сделался ,  лицом  серьезнее,    -  ГЭК  это  ум  и  честь  нашего  времени.  Члены  ГЭК  это  в  первую  очередь  -  патриоты  нашей  Родины,  во  вторую  -  профессионалы  высочайшего  класса,  отобранные  машиной.   Мы  имеем  гармоничное  сочетание  машины  и  человека.  Ум  - это  машина.  Душа  -  это  человек.  -  На  мгновенье  прервавшись, собравшись  с 

мыслями,   Николай   стал  приводить  примеры,  подтверждающие   необходимость  существования  ГЭК.  -  Например,  писатель… -  уверенно  продолжал  он. -    Где  здоровая  критика,  где  скрытая  ирония,  а  где  и  откровенная  клевета  на  Родину?...  Нет  в  электронных  мозгах  однозначного  ответа  на  эти  вопросы.  Или 

вопросы  нравственности,  морали…    Машина  считает  пенсионеров  балластом,  и  выдает  результат  избавиться  от  них.  Или,  например,  вопросы  внешней  политики…  Он,  -  Николай  указал  рукой  на  белый  короб,  -  выдает  абсолютно  выверенный,  беспроигрышный  алгоритм  мгновенного  уничтожения  враждебной  нам  страны.  Как 

вы теперь   понимаете  без  критической  оценки  и  контроля  наиболее  достойных  людей  ГЭК  нельзя. 
    -  А  как  теперь Америка  и  Европа?  -  вдруг  спросил  Ельцин.      
   - Америка…  -  усмехнулся  Николай.  Равная  среди  равных.  Утратила  право  решать  все  и  за  всех  в  мире.     Европа?..   - 

продолжал  он.  -  Это  уже  не  та  Европа.  Аморфный,  разноликий  конгломерат,  заселенный  африканцами  и  арабами.  Затапливается  океаном,  к  нам  за  помощью   приползла…
     -  По  яйца  в  воде  и  кланяются,  -  вставился  Никита  Хрущев.
     -  Владимир  Ильич,  -  обратился  Николай  к  Ленину.  -  Хочу  порадовать  вас.  История  всецело  на  вашей  стороне.  Опередили 

вы  с  Марксом  время  более,  чем  на  сто  лет  вперед.  И  не  ваша  вина,  ваша  беда  в  том,  что  не  достигла  наука  должного  уровня  в  то  революционное  время.   Объективно  не  могло  быть  ни  четкого  учета,  ни  контроля,  ни  справедливой  оплаты  за  труд;  и  потому  была   вынужденная   необходимость и  в  принуждении,  и  в  существовании  одной  партии  с  массой  подвластных  ей  чиновников.   -  А  что  же  сейчас  в  нашей  стране?...  Один  человек 

не  нанимает  на  работу другого.  Нет  эксплуатации.  Нет  незаслуженно  обогатившихся…   Земля,  ее  недра,  средства  производства,  все  принадлежит  всем  и  каждому.  Конкурировать,  состязаться,  чтобы  получать  сверхприбыли  некому,  да  и  не  имеет  смысла.   Машина  все  спланирует,  выберет  оптимальнейший 

вариант  действий  каждого  работника,  предприятия,  отрасли…   Нет  государственного  аппарата,  как  машины  принуждения.   То есть:  то,  за  что  вы  боролись,  Владимир  Ильич,  сейчас  осуществлено  в  полной  мере.  Нет  ни  классов,  ни  наемного  труда,  ни  государственного  аппарата.  Все  принадлежит  всем,  и  каждый  получает  по  труду.    Наш  строй  устойчив  и  навсегда!  Отчего 

такая  уверенность  спросите  вы?        Да потому,  что  у  нас  исключен  человеческий  фактор.  Почему  не  осуществился  коммунизм?    Человеческий  фактор  -  вот  могильщик  коммунизма.    Человек  не  только  совершает  ошибки,  но  и  существо  глубоко  порочное.  Люди,  пришедшие  к  власти,  дискредитировали  верную 

и  светлую  идею,  которой   уже  более  двух  тысяч  лет.   Но,  как  бы  то  ни было,  история  сделала  свой,  единственно  верный    выбор.  Как  же  называется  наш  строй?  -  задал  вопрос  Николай,  и  сам  же на  него  ответил:  -  Мы  ушли  от  «измов»:  феодализм,  капитализм,  социализм…  Но,  тем  не  менее,  то,  что создано  в  нашей  могучей 

Родине,  мы  неформально    называем  -  неокоммунизм.  Со  мной  трудно  не  согласиться,  не  так  ли,  Владимир  Ильич?..   
     Ленин  слушал,  и  в  его крепких  мозгах  происходило  что-то  вроде  шизофрении;  разбежались  мысли  вождя  в  разные  стороны.
     С  одной  стороны:  эксплуатация,  классы, социалистическая  революция,  диктатура  пролетариата …  Наконец  -  квинтэссенция 

мировой  истории – торжество коммунизма,  - высшего  справедливого  строя    и  не  только  в России,  но  и  во  всем  мире!  Вот,  что  должно  быть!  Но публика,  что  стоит  сейчас  рядом  с ним,   совсем  недавно  сообщила  ему,  что,  вылупившийся  из,  оплодотворенного  марксизмом  яйца,  птенец - социализм,   так  и  не 

вырос  в  бойцовского петуха – коммунизм.  Оперился,  победно  биться  начал.  Но,  околел.  Генотип  правильный  был,  но,  не  в  те  руки  попал.  С  другой  стороны:  сейчас  ему  предъявили  новый  коммунизм,  совсем  не  тот  -  его единственно  возможный  и  правильный. 
   
      Было  так,  будто  стоит  перед  вождем  мирового  пролетариата  личность  в одеждах  невиданных,  и  при этом  Ильичу говорят:   «Перед тобой,  товарищ  Ленин,  твой  коммунистический  ребенок,  плоть  от  плоти  твой,  правильный  и  самый,  что  ни  на есть  совершенный.  Не  узнаешь  разве?..»
.    
     Заметался  в  мыслях  Ильич и  застрял.  Да  и  кому  под  силу  осмыслить,  вот  так  сразу,  такую  глыбищу  альтерната  истории.  Но,  как  бы  то  ни  было,  сущность  несгибаемого  борца  верх  взяла.   В  прошлом  все  еще  пребывал вождь.  И  не  вина  Ильича  в том,  что  мозг  его пока  еще  не  мог  осмыслить  и  принять  то,  что   железный  короб  может  знать  классовые  интересы  пролетариата  и  трудового  крестьянства,  и  не  только  знать,  но  и  претворять  их  в  жизнь!
   
       -  Категорически  не  согласен! -  сделал  шаг  вперед  Ленин.  -  Нет  власти,  как  таковой?!  Этакий  тотем  в  виде  машинного  диктата!?  Категорически  не  согласен!  Только  Советы -   представители   наиболее  классово  сознательных  рабочих  и  крестьян  могут  и  должны  выражать  интересы  большинства!  Иного  и  быть  не  может!
   
      Николай  доброжелательно  улыбнулся  в  ответ.
-  Демократия,  выборы,  парламент…  ну  хорошо,  давайте  совершим  небольшой  экскурс  в  прошлое,  -  согласился  он,  не  подозревая,  чем  закончится  для  всех  такое,  казалось  бы,  его безобидное  предложение.    
     И, неожиданно  для  всех,  Николай  обратился   к  Сталину:
 
      -  Товарищ  Сталин,  а  что  вы  можете  сказать  нам  о  свободе,  выборах,  демократии  большинства?..
     Сталин  оставался  невозмутимым.  До  этого  в  кабинете  Ленина,  выслушав  историю  Гелия  о  кончине  Советского  Союза,  он  не  поверил  рассказчику.  Провокация!  Комиссар  -  агент  империалистической  разведки!  Враг  народа!  Что  здесь  происходит,  и  к  чему  все  придет  непонятно.  Все  происходящее 

этой  ночью  уравнение  со  многими  неизвестными.  Будь  с ним  его  талантливые  вычислители  Феликс  и  Лаврентий,   быстро бы  они  разобрались  в  этой  формуле:  что  за  иксы,  да  игреки  окружают  его.  Сейчас  его  спросили   о  том,  что  было  при  нем,   как он  понимал  и  делал  свое  дело.  Хорошо…  Он  ответит.
   
      Сталин  неспешно  обвел  взглядом  присутствующих.  Привычка  -  вторая  природа,  куда  от  нее  денешься. Привык  он  видеть  на  лицах  безотчетный  страх  и  покорность. Но  сейчас  на  физиономиях,  что  были  перед  ним,  даже   тени  покорности  не  было.  В  голове  Иосифа  Виссарионовича   мимоходом  шевельнулась  утомительная  мысль:  «Неужели  и  здесь  придется  гнобить  этих  засранцев.  Ну,  да  ладно, -  пока  это  не  актуально…»
   
      Он  вынул  из  кармана  трубку  и,  когда  говорил,   в  местах,   где  следовало  заострить  мысль,  как  бы  подчеркивая  ее,  проводил  в  воздухе  трубкой.   
      - Капиталистическая  свобода  -  вредная  для  человека  свобода,  -  произнес  Сталин  и  продолжил:  -    Это  эгоистическая,  индивидуалистическая,  абстрактная  свобода.   Это  ежедневная  изнурительная   борьба  за  выживание.    Риск  остаться  без  работы,  без  средств  к  существованию. 
    
     -  Волком  с  голым  задом  по  лесу  бегать…  Такая  там  у  них  свобода,  -   вставился  Никита  Хрущев.
     Сталин  виду  не  подал,  что  услышал  Хрущева.  Но,  опять  же,  зарубку  в  памяти  сделал.  Никогда  не  забывал  вождь  реплик,  отношение  к  нему  имеющих.  А  уж  как  оно  аукнется  Никите  -  это  только  одному  Богу  известно.
   
     - В  нашей  стране  нет  ни  богатых,  ни  бедных,  -  продолжал  Сталин.  -  Все  равны,  нет  вопиющей  разницы  в  богатстве  между  теми,  кто  награбил  и  ограбленным.  Советский  человек  живет спокойно,  не  думает  со  страхом  о  завтрашнем  дне. Теперь о  политической  свободе,  о  выборах,  о  демократии  большинства…  -  все  также  неспешно  продолжал  он.  -  Советскому  человеку  не 

нужно  мучительно  думать  какую   партию  ему  выбирать.  Там,  где  правит  капитал,  какую  партию  не  выберешь,  все  равно  обманут,  ограбят…  и  все  это  на  законных  основаниях.  В  советской  стране  политика  вершится  единственной  партией  народа  -Коммунистической  партией.  Советский  человек  -  сам  есть  власть. 

Партия  за  него  думает,  и  думает   о  его  пользе,  о  его  лучшей  жизни.  Парламент  при  капиталистической  демократии  -  двуличный  парламент.    На  словах  депутаты  -  патриоты,  они   за  народ,  за  государство,  а  на  деле  эти  подлецы  набивают  свой  карман,  обворовывают  свой  народ.  Наконец  вопрос  идеологии,  - 

продолжал  Сталин.  -  Советскому  человеку  не  нужно  терзаться,  определять  свободу  выбора.  Ему  не  нужны   бесплодные  метания  относительно  его  места  в жизни.  Это  никчемные  раздумья.   Сознание,  интеллектуальная  свобода  советского  человека  растворяется  в  массовом  сознании  всего  общества.  А  это  сознание  объективно  является  передовым,  освободительным 

сознанием,  единственно  верным,  потому,  что  это  народное  сознание.  Не  отягощенный  ни  политическими,  ни  экономическими,  ни  идеологическими  проблемами  советский  человек  есть  самый  свободный  человек  в  мире!.. 
   
      Сталин  сузил  карие  с  желтизной  глаза,  оглядел  всех.  «Или  кто-то  не  согласен?..»,  -  говорил  его  взгляд.
    Возникшую  паузу  прервал  вопрос  Николая   к  Гитлеру:
     -  Господин  рейхсканцлер!  Как  вождь  национал-социализма  в  Германии,    что  вы  можете  сказать  нам  о  демократии,  в  частности  о  парламенте,  как  таковом?
     Купин  перевел  фюреру  вопрос  и  дальше  переводил  все,  что  говорил  Гитлер.   
    
      Гитлер,  до того,  насупив  брови,  слушавший    Сталина,  тут же пришел  в  возбужденное  состояние,  будто  услышал  в   свой адрес  что-то  вызывающее.
     Если  бы  перед  ним было свободное  пространство, он бы  вышел вперед,  а  будь  трибуна  -  занял  ее.  Но  трибуны  не было,  а  впереди  был  фантом  уверенного  в себе  молодого  человека  в  белой  рубашке.
   
      Гитлер  отступил  назад,  обвел  всех  взглядом,  если  не презрительным,  то  уж точно  надменным.
     Времени  собраться с мыслями  ему  не  требовалось.  Видение  европейской  демократии,  и  ее  дитя  -  парламент,  он уже  давно  пропустил  через  свой  мозг.  И  его  отношение  к  физиономии  этого   ребенка  демократии    было  непоколебимым.
    
     -  Парламентаризм?!  -  резко,  даже  зло  воскликнул  он.  -  Сборище  жалких фигур!..   Выборы!?..   В  ничтожном  случае  выборы  являются  результатом  общего  желания.  Бюллетени  подаются  избирательной  массой,  которую  можно  заподозрить  в  чем  угодно,  только  не  в  избытке  ума. Скорее  верблюд  пройдет  сквозь угольное  ушко,  чем  достойный  человек  будет  открыт путем  выборов. 
      
      Взвинчиваясь,  Гитлер   продолжал  все  резче,  безапелляционнее,  будто  кто-то  спорил  с ним.    Он  повысил  голос,  начал  жестикулировать  правой  рукой,  -  в  левой  он  держал  шляпу.  Памятуя  о  том,  что  он  не на площади  перед  многотысячной  толпой  и  рассчитывать  на долгую  речь  не приходиться,  фюрер  стал  бросать   что-то  вроде  лозунгов  или  тезисов,  отражающих  все  его  презрение к  сборищу,  который  называется  парламент.
   
      - Духовные  карлики!  Чем  меньше  каждый  такой  государственный  пачкун,  тем  яснее ему  свое  собственное  убожество.  Прибежище  негодяев!   Никому  из  них  не приходится  мучиться  над  вопросом  ответственности.  Каждый  такой  политический  карлик  прячется  за  спину  большинства.  Политические  торгаши!  Только  нищих  духом  привлекают  такие  обстоятельства.  Соберите  вместе  сто  дураков,  и  вы никогда  не

получите  умного  решения.  Какой  бы  вопрос  не возник,  все равно  будет  решать  большинство  несведующих  и  неумных.  Трусливые  негодяи!  В  последнюю очередь  их  интересует  судьба  народа…
     Николай,  улучив  мгновенье,  когда  Гитлер  прервется  в  своем гневном  обличении,  поднял  руку,  тем  самым  дав  понять,  что  достаточно,  всем  уже  понятно,  что  думает  вождь  немецкого  народа  о выборах  и   парламенте. 
    
     Однако,  Гитлер  будто  не  замечал  знака  стоп,  выросшего  перед  ним.  Механизм  противостояния  набирал  обороты.   Как  порох    в  костре   взрывается,  так  и  Гитлер,  оказавшись  в  Смольном,  как  он  понимал,  в  окружении  разогретых  революционным   угаром  всех  этих    красных  евреев,   раскалившись,    взрывался  грохотом  обличения. 
   
      -  Марксизм – чума!!  Безумное  учение!!  -  почти  выкрикнул  он. - Только  в  голове  чудовища  могло  возникнуть  такое  учение.  Марксизм  отвергает  в  человеке  ценность  личности,  на ее  место  ставит  численность  массы,  ее  мертвый  вес,  -  источал  фюрер.  -  Это  учение  о  ничтожности  отдельно  взятого  человека.  Рабочие 

для  марксизма  -  интернациональный  сброд!   А  кто  учителя?!..   -  вопросил  он.  -  Одни   евреи!  Имена  вождей,  подавляющее их  количество  -  сыны  избранного  народа.  Демократия  ничто  немецкое  -  зато  еврейское.
     Ленин,  еще  до  перевода  этой  тирады  Купиным,  понял  весь  смысл  обличения  своего  детища.  Вождь  мирового  пролетариата  изменился  в  лице  до  неузнаваемости.  Его,  как  обухом   по  голове 

ударили.   Впереди  на  пути  истории,  Владимир  Ильич  настроился  увидеть  освобожденные  от  эксплуатации,  одухотворенные  благодарные  лица  немецких  братьев  по  классу,  а  тут,   вместо  них,  перед  ним  выросла отвратительная  антимарксистская  рожа.
       В первый  момент  вождь  не  успел  удержать  эмоции,  и  они,  оскорбленные  и  негодующие,   вырвались  наружу.  Выглядел  Ильич 

донельзя  разгневанным.  «…Как  же  так?!  Перед  ним  вождь  предсказуемого  и  долгожданного  социализма  в  Германии!   Пусть  социализм  меньшевистский,  пусть  с  уклонами, уступками,  ревизией…  Но  социализм!  Рабочая  партия!  И,  вдруг:  Маркс  -  чудовище!?    Марксизм  -  чума!?  Что  это ?!..»
    
     Купин  едва  успевал  переводить  за  фюрером.  Дальше  -  больше…  Гитлер  не  останавливался.  Он  бросил  шляпу  на  стул,  призвал  на  помощь  вторую  руку.  Уставившись  злым  взглядом  на  Ленина  и  Сталина,  поднял  обе  руки;  ладони  смотрели  друг  на  друга.   Получилось,  что   он,  вроде  как,  стиснул  двух  главных  большевиков  и  держит  их  перед  собой. 
    
     Гитлер  уже  вещал  с  надрывом,  будто  вырывал  слова  из  груди,  и  ему  было  больно  делать  это:  -  Немецкий  национал-социализм    исходит  из  интересов  отдельного  человека,  а  не  всего  абстрактного  человечества.  Наша  революция  происходит  дисциплинированно  и  бескровно…  -  Он  поднес  руки  к  лицу,  будто  приблизил   к  себе  двух  главных  марксистов  и  с 
     презрением   бросал:  -   Вы  в  своей  фанатичной  дикости   погубите  миллионы  жизней,  перерезав  одних,   подвергнув   бесчеловечным  пыткам  других,  и  это  только  для  того,  чтобы  обеспечить  диктатуру  над  великим  народом.  После  смерти  жертвы  рано  или  поздно  издыхает  и  сам  вампир!
   
      Гитлер  умолк. В  последнее мгновенье  изобразил  он  на  лице  отвращение,  будто  презрительно  плюнул  в  лицо  своим  недругам.
     Купин  закончил  переводить.  Наступила  тишина.  Скандал  получился  полный.
     -  Гнида  недотравленная!!  -  прозвучало  в  тишине.
   
      Перед  арийцем  Адольфом  внезапно  вырос  славянин  Никита.  И  тут же,  в  мгновенье  ока,  Никита  Сергеевич,  как  ядром,  лысым  черепом  саданул  в  ненавистную   мохну,  черневшую  под  носом  фюрера. 
   
Немца  отбросило  назад,  но  он  не  упал.  Побелел  лицом  от  гнева.  Как  не  крути,  но  нордический  характер   у  Гитлера  не

отнимешь;  «за  спиной»   три  железных креста,  ранение,  газом  травлен.  Не  побежал  супостат,    не  запросил  пощады. Сплюнув  кровью,  рванулся  вперед.  Ухватив  за  грудки  Никиту  Сергеевича,   так  тряхнул его,  что  тот  чудом  устоял  на ногах.  Удержавшись,  Никита  Сергеевич  засадил  кулаком  Гитлера  по челюсти.
   
      Не  известно,  чем  бы  закончилась  схватка,  если  бы,  не  улучив  мгновенье,  когда  между  бойцами  образовалось свободное    пространство,  нырнул  в  него  Купин.  В  следующее  мгновенье  взмахнул  Гитлер  ногами  в  воздухе  и  к  полу  был  припечатан.  Удерживаемый  болевым  приемом  взвыл 

фюрер  от  боли.  Оно  и  понятно:  разведчик  Купин.  Он  и  в  разведку  ходить  и  языка  брать  обучен.  Черным  поясом  по  дзюдо  обладает.
     А что же  окружающие?..   В  ситуации  экстремальной,   каждый  открывался  сообразно  сути  своей.
     Быстрее  всех нашелся  Ведмедев.  Не  раздумывая,  подставил  другу  плечо,  -  ухватил  и  держал  фюрера  за  ноги.         
    
      Владимир  Ильич,  склада  практичного,  тут же  подбежал  к  двери  и,  высунувшись  в  коридор,  высоким  голосом  закричал:   -   Где  охъяна?!...  Съечно  охъяну!!..  Съечно  сюда!!..
     И  товарищ  Сталин  не  растерялся.   Не  сгинула  в  прошлом  хладнокровная  дерзость  боевика,  добывающего  деньги  для  нужд  революции.  Сжимая  в  руке  наган,  наведенный  на  злобствующего  провокатора,  Сталин  в  любой  момент,  не  моргнув  глазом,   готов  был  всадить  пулю  в  голову   взбесившегося  антимарксиста.
   
      Не  был  мягкотелым  и  Леонид  Ильич.  Фронт  прошел.  До  полковника  дослужился.  Забыв  о  сомнениях  -  сошел  он  с  ума  или  нет,  Леонид  Ильич  возбужденно  пыхтел,  совершал  мозгом  бойцовские  движения,  в  любой  момент  готов  был придти  на  помощь.
     Михаил  Сергеевич  -  верный  последователь  компромиссов  и  консенсусов,   никакой  инициативы  не  проявлял;  стоял,  разводил  руками  и  только  глазами  хлопал. 
   
      Но  практичнее  всех  оказался  Борис  Николаевич.  Пока  шло  кровопролитное  противостояние  въехал  он  в  изображение  Николая  и  только  что  не  взмолился:  -  «Прошу,   видите  ли,    срочно  переместить  меня….  В  девяностые…  И,  ради  Бога,  поскорее…»
     Николай  в  ответ только  руками  разводил.  «Я  ведь -   изображение.  Не  могу  я   совершать  физических  действий.  Даже  на  кнопку  нажать  не  в  состоянии.  Это  ваш  командир  может…»,  -   указывал  он  на  Гелия.
    
     А  что же  Гелий?..  Как  творец, смотрел он  на  дело  рук  своих  и  только  успел  подумать:  «… вот  она  природа человеческая,    последний  аргумент  -  мордобитие …»   
      Крик  Владимира  Ильича  о  помощи  был  услышан.
      Прибежали  вооруженные  рабочие,  матросы,  выбежали  из  кабинетов  секретарши.  Но  законченность невероятным   ночным  приключениям  придал,  наконец-то,  появившийся  конвой.
    
     По  коридору,  в  сторону  стеклянной  двери,  спешили  вооруженные  красногвардейцы:  впереди  -  комендант  Смольного    матрос  Мальков,  молодой  Сталин  и  Бонч-Бруевич.      
     Ленин,  рефлектирующий  у  двери,  поспешил  им  навстречу.
      -  Наконец-то,  товарищи!...   Революция  не  терпит  промедления!
      И, обратившись  непосредственно  к    Малькову,   приказал:   
    
      -  Всех  этих,  и  без  исключения,  -  обернувшись  Ильич   указал  рукой  на  стеклянную  дверь,  -  арестовать  и,  как  наиопаснейших  провокаторов  и    антиреволюционных  элементов,    расстрелять…  И  немедленно!    
     Мальков  -  бывший  старший  санитар  крейсера  «Диана»,  чуть  было  по  привычке  не  выпалил:  слушаюсь  ваше  благородие,  но,  вовремя   спохватившись,  отчеканил:  -  Вмиг,  Владимир  Ильич,  мы  этим  голубкам  головки  открутим.
   
      Бонч – Бруевич  опешил:  Как  же  так?!..  Иваново-Вознесенские  депутаты  -  наиопаснейшая  контра!?..  Расстрелять?!..
    -  Что же это  за  элементы,  Владимир  Ильич?   Что,  собственно,  происходит?..  -  вопросил  он обескураженный.   
     Чуть  помедлив,  Ленин  задумчиво  произнес:  -   Искаженная  материя,  данная  нам  в  ощущениях…      
    
      Рука  Бонч-Бруевича  потянулось  было  почесать  затылок,  но  он  сообразил,  что  делать  это  негоже.    Управляющий  делами   только  многозначительно  повторил:  -   Да  уж…  действительно,  искаженная…      
     И  уже  ни  к  кому  конкретно  не  обращаясь,  Ленин  твердо  произнес:   -  Не  смотря   ни  на  что,  революция  пойдет  единственно  верным  путем!   Историю  не  переделать!  А  все  эти  сказочки   для  дурачков  -   революции  не  помеха.