Шкрабы глава И

  ИСКУССТВО ИСТИННОГО УРОКА.*

*Желающие проверить свою литературную эрудицию за курс средней школы имеют возможность после прочтения главы И обратиться к приложению.



Специалисты в области преподавания утверждают, что до тех пор, пока мы не испытаем мгновение хаоса, за которым следует эмоциональная разрядка радости познания, вряд ли это отложится в человеческой памяти.
Чак Паланик. «Фантастичнее вымысла»
И я подошёл к первой парте…  И кабинет, казалось, наполнился учениками… Но заговорил я не только для них – прямо в душу мне смотрели глаза  Учителя в Белых одеждах:
НАСТОЯЩИЙ УРОК – ЭТО ПОЛЁТ!
Это, когда СЛОВА сами свободно льются из души и рождают образы. Образы оживают, обрастают плотью, особенно, когда сливаются со своими двойниками, синхронно созданными юными читателями. Пусть они не похожи друг на друга – ведь каждый из нас видит их по-своему! Главное, они живут, действуют, любят, дерутся, страдают, размышляют… И даже ученики, сроду ничего не читавшие, кроме букваря в первом классе, невольно пропитываются волшебной атмосферой НАСТОЯЩЕЙ ЛИТЕРАТУРЫ! И какие, к чёрту, техсредства, методики, технологии, интерактивы! Есть МОМЕНТ ИСТИННОГО УРОКА! Есть родство душ Учителя и Ученика. Это полёт!
Урок литературы – это когда сразу после второго звонка чувствуешь, что в ногу  вонзается стрела, и впереди тебя ждёт долгая и мучительная смерть на глазах у десятков учеников. И пусть говорят, будто на миру и смерть красна, но ведь подавляющее большинство в классе даже не догадывается о том, что ты смертельно ранен, и яд начинает своё убийственное действие.
Вдруг  совершенно неожиданно, в открытую форточку влетает небольшая серая птичка. Она начинает  выдавать такие фантастические трели, что Смерть, традиционно экипированная довольно худосочная дама в белом, с косой, уже слегка приобнявшая тебя за плечи, забыв о тебе и о китайском короле, бесцеремонно расположившемся умирать на кровати с балдахином, у самого окна, роняет свой инструмент и бессильно разводит руками. Но потом приходит в себя, быстро поднимает косу и уверенно скользит к другому спящему,  на этот раз европейскому  королю, помогая его родному брату накапать  бедняге в ухо сок белены. Потом, воодушевившись содеянной мерзостью, обернувшись гробовой змеёй, вынырнув из лошадиного черепа, обвивает ногу славянского князя,  который решил проверить процент вероятности осуществления предсказаний  волхвов, и безжалостно жалит его, невзирая ни на какие воинские заслуги.
Недалеко от окна стоит маленький золотоволосый мальчонка и очень серьёзно разговаривает с ярко-красной розой под стеклянным колпаком, а его ногу тоже обвивает маленькая змея.
А вот раздается громкое  ржание – и  мудрая лошадиная морда, вернее, лицо коня, из-за окна с интересом наблюдает,  как по проходу между рядами парт сотни крохотных человечков дружно транспортируют связанного  по рукам и по ногам моряка куда-то в коридор.  Они тащат его мимо юнги, внушающего долговязому одноногому пирату с попугаем на плече, что не в «пиастрах» счастье.
И вдруг, несмотря на невыносимую жару, начинают оглушительно стучать  духи Рождества в скупое сердце прикорнувшего рядом со мной за учительским столом старого закутанного джентльмена, который чувствует себя таким же одиноким, как в детстве, в школе, когда все разъехались на каникулы.
Смотри – юный бездельник, оживлённо жестикулируя, убеждает всех присутствующих в классе, как замечательно раскрасить стены моего кабинета, хоть я его об этом и не прошу, и удивительнее всего, что некоторые из «посвящённых» готовы не только ему помочь, но  даже заплатить за предоставленную возможность поработать. А вот перед распахнутым окном, нелепо прикрывая его своим нескладным телом, стоит долговязый тинэйджер в длинном пальто, в красной охотничьей шапке, и при этом почём зря костерит в хвост и в гриву учителей всех частных школ, из которых его выгнали.
Неожиданно с характерным треском и жужжанием самопроизвольно включается старый кинопроектор «Украина» – и  на чёрно-белом экране мы видим разбушевавшегося грузного казацкого полковника, который  уже пожертвовал семьёй ради Веры, Родной земли и Товарищества, а теперь пришла очередь любимой люльки. Следующий кадр – цветной. Качество изображения и почти объёмный звук даёт право предположить, что источником изображения является вполне современный мультимедийный проектор. В центре селения, расположенного где-то в Латинской Америке, мы видим другого полковника, которому давно «никто не пишет». Однако он совершенно не тяготится своим одиночеством, ибо после тридцати двух восстаний, четырнадцати покушений, семидесяти трёх засад и расстрела, которые довелось ему пережить, понял, что все воюют исключительно за власть, а не за народные интересы и эфемерную справедливость. И только теперь он, наконец, занимается любимым делом: отливает золотых рыбок.
Шторы на окнах сдвигаются, как занавес в импровизированном театре, и перед нами появляется довольно упитанный молодой человек, весь в чёрном, по всему – принц, cо шпагой в одной руке и с черепом в другой, зацикленный на одном вопросе: «быть или не быть?» Он  озадаченно наблюдает, как другой, видно давно уже «больной на всю голову» длинный измождённый седой старик, в самодельных рыцарских доспехах  с длинным копьём, пытается попасть из коридора в дверь и тащит за собой не менее измождённую клячу. Сзади её, кряхтя, подталкивает низенький толстячок с добродушно-тупой физиономией.
Стоп! Почему классная доска превращается в огромное зеркало, перед которым застыла  юная пара – пылкий   юноша в средневековом костюме с флаконом, обнимающий свободной рукой за талию очаровательное несовершеннолетнее создание, судорожно сжимающее обеими руками кинжал? Они видят только друг друга, а в зеркале тем временем отражается совсем другая пара в более современных костюмах: прекрасная женщина с букетом жёлтых цветов и весьма интеллигентный мужчина с полуобгоревшей рукописью… Вокруг них без остановки кружится чёрный пудель, который, обратившись мужчиной средних лет весьма демонической наружности выходит из зеркала и уверенно, как у себя дома, направляется к двери моей подсобки, и, открыв её, торжественно вводит в класс какого-то дремучего старика с колбой в одной руке и библией – в  другой. Перезанимавшийся алхимик непрестанно твердит: «Остановись, мгновение, ты прекрасно...»
В другом окне  сквозь невесть откуда взявшуюся пелену тумана постепенно вырисовываются очертания величественного Собора, с крыши которого безобразный горбун сталкивает весьма благочестивого уже немолодого священника в чёрной сутане.
А вот гремит выстрел – и совсем молодой человек с длинными, до плеч кудрями, очевидно поэт, валится на холодный снег, подстреленый дружеской рукой. Эхом ему отзывается другой выстрел – и в соседнем окне на фоне восхитительного горного пейзажа  мы наблюдаем полёт со скалы молодого человека в новеньком офицерском мундире.     Его противник  плачет после бешеной скачки над трупом загнанного им же коня. Ну и герой…
В это время в левом углу кабинета появляется с двумя аристократками юноша в чёрном,  с утончёнными чертами лица. В одной руке у него – крест, а в другой – пистолет. Он шепчет какие-то молитвы на «чистом латинском языке». В воздухе кабинета – запах ладана. А в правом углу, около книжного шкафа другой молодой человек, бледный задёрганный студент, в поношенной одежде, лихорадочно оглядываясь по сторонам, тщётно пытается отмыть от крови в ведре с водой лезвие топора. Вокруг него хороводом кружатся какие-то господа в вицмундирах, разного возраста, но необыкновенно на него похожие. Вероятно, это его родственники или просто двойники…
А вот прямо перед доской массивный,  толстый молодой человек в очках и небольшого роста изящный строгий офицер с тонкими чертами лица держат с двух сторон за руки тоненькую черноглазую девушку, почти подростка.  Не слушая друг друга, и перебивая один другого на каждом шагу, говорят о своей любви к человечеству, а девочка тоже не слушает их и пытается вырваться. Она мечтает перепорхнуть балетным шагом к открытому настежь окну и, если повезёт, взлететь в манящее бесконечностью небо.
Почему меня так морозит, сгибает, мутит? На мне какой-то странный чёрный форменный мундир, я – в  тёмных очках, на ногах – калоши, в левой руке – дурацкий зонт, а правая закрывает рот, искусанные губы,  которые, как рвотное заклинание твердят: «Тише, ребята! Как бы чего не вышло!» Но я распрямляюсь и, преодолев себя, скандирую: «Молчи, скрывайся и таи, и чувства и мечты свои…» Боже милостивый, что я несу? Бросаюсь к окну, лихорадочно дёргая ручку, резко его открываю, и свежий  воздух ударяет в голову. За стеклами, оказывается, весна в полном разгаре: дружно цветут вишни, а между немолодыми деревьями потерянно бродит немолодая женщина и  радостно смеётся: «О сад мой!... Посмотрите, покойная мама идёт по саду… в белом платье! Это она.» Навстречу ей, действительно, идёт женщина лет шестидесяти, только вся в чёрном, рыжая, ожерелье из  жемчуга, широченные золотые браслеты, страшная,  как Парка, греческая богиня судьбы.   За  ней – целая  кавалькада слуг, увенчанных бесчисленными узлами, выкатывает клетку с чёрным леопардом и огромный гроб. Женщина в чёрном торжественно произносит: « Мир сделал из меня проститутку, теперь я сделаю из него бордель».
Эти портреты никогда не висели в моём кабинете. С одного, не мигая, прямо таки живыми глазами глядит  задрапированный в широкий азиатский костюм старик с лицом бронзового цвета, скуластым, чахлым. На другом  портрете прекрасный непорочный на вид юноша  прямо на глазах превращается в отвратительного растленного старика с окровавленным ножом в груди, а потом опять в  того же юношу, цветущего и невредимого.
Господи, а это что за тщедушный урод выползает из-под последней парты, уверенно проходит к доске и бесцеремонно забирается прямо на учительский стол, торжественно раскручивая крышку пузырька, после чего кабинет наполняется удивительным ароматом, который вызывает непреодолимое желание разорвать это чудовище.
Странный шелест и душераздирающий крик. В открытое окно неуклюже вползает и валится на пол вверх лапами огромное насекомое, вроде гигантской сороконожки. Пока учащиеся, завернув это чудовище в половую тряпку, выталкивают его обратно в окно, ты успеваешь увидеть на пыльной спине гигантского жучары полусгнившее яблоко.
Не успевают школяры с горем пополам столкнуть этого монстра вниз, на свежевскопанную клумбу, как в то же окно влетает громадная морская птица с перебитым крылом и, неуклюже переваливаясь, ковыляет к открытой двери, галантно пропустив необыкновенно прелестную женщину в длинном платье начала прошлого века в изящной шляпе с  перьями страуса. Незнакомка уверенно проходит между рядами к свободной предпоследней парте и грациозно садится у окна.
И вот, наконец, в проёме двери, появляются самые непотопляемые после Ноя и его компании литературные герои. Первый из них – ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Прижимая к себе какую-то шкатулку,  он с некоторой опаской  поглядывает на идущего рядом с ним молодого человека лет двадцати восьми, одетого в зелёный в талию костюм. Могучая шея героя несколько раз обёрнута старым шерстяным шарфом, ноги в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинового цвета.
 В одной руке молодой человек держит астролябию, а другой – тарелочку с голубой каёмочкой.
 Вдруг, внезапно, как из-под земли, между ними вырастает довольно крепкий бородатый мужчина с южными чертами лица в боевых доспехах с огромным луком в руке. Бесцеремонно раздвинув двух великих комбинаторов, воин твердыми шагами подходит ко мне, и выдергивает прямо из сердца стрелу, которая, если помнится, вонзилась мне в начале урока в ногу…
А вот, наконец, пронзительно тарахтит долгожданный звонок с урока. Кабинет мгновенно пустеет. Герои книг переходят на книжные полки в свой обычный формат. Настоящий урок – это СКАЗКА!

– Впечатляет… Когда ты так говоришь, складывается впечатление, будто кристалл уже у тебя. – задумчиво произнёс Учитель в белых одеждах. – А может, тебе и не нужно его искать?
– А что он мне даст? Неужели маркера не достаточно? – обречённо поинтересовался я, опускаясь на край передней парты.
– Маркер – от лукавого. Он защитит тебя от негатива, придаст уверенности в себе и наполнит колоссальной физической энергией в экстремальной ситуации, но повторяю: эта сила – от лукавого, ибо это оружие искушает – вызывает непреодолимое желание постоянно чувствовать своё превосходство, своё могущество, свою значимость, ублажает твоё СУПЕР-ЭГО. Мел  желаний нейтрализует действие маркера. Он тоже защищает от негатива, но подавляет рождающуюся и разрастающуюся в любой борьбе агрессивность. А вот магический кристалл…
– О кристалле – ни слова! – как всегда не вовремя зашелестела вылетевшая из запыленного файла на полке в шкафу Недотыкомка. Белый собеседник сразу замолчал и постепенно стал таять в пространстве – хотя его улыбка, как у Чеширского кота некоторое время продержалась в воздухе, но вскоре   бесследно испарилась…
– Чёрт тебя побери,  Недотыкомка, почему ты всё время вмешиваешься в  чужой разговор? – искренно возмутился я.  – И почему он всё время исчезает при твоём приближении?
– А ты уверен, что он исчез? Просто ты его сейчас не слышишь, потому что для тебя более привлекательна моя информация, – уверенно прострекотала навязанная мне «снизу» спутница.
– Ага, значит, вы – мои ангелы-хранители с разными задачами? – попытался раскрутить я Недотыкомку.
– Ну, что-то типа того … по упрощённой схеме, – продолжала интриговать меня странная партнёрша. Чуть позже ты обо всём узнаешь.  Главное – не торопиться. Сейчас твоя задача – найти мел желаний. И не очень то возносись своим так называемым искусством истинного урока! Учти, это искусство для искусства, а точнее – для тебя самого. Тебе не кажется, что представляемые тобой бессмертные образы большинство учащихся не в состоянии даже просто запомнить, я уже не говорю: разобраться и понять? Опять же можно поспорить с трактовкой образов с научной точки зрения!  Короче, ублажаешь себя любимого какими-то непродуктивными фантомами, да ещё кичишься этим. А календарные и воспитательные планы по полгода не сдаёшь! – противным ябедническим голосом завершила она свой бесконечный монолог и улетучилась, оставив за собой аромат утренней свежести туалетной воды «GIORGIO ARMANI», который быстро улетучился, уступив место тошнотворной вони старого перепревшего чеснока.
Сложив фотографии в файл, из которого выскочила Недотыкомка, я, не торопясь, отправился в приёмную, чтобы отдать потускневшие фотомгновения своей жизни в «надёжные» руки секретарши Вики и порыться в библиотеке.