Гуртоправ

               

             Вот и в нынешнюю весну наладился я перегонять скот из деревни Весёлая в горы, на летнее стойбище. Гнали по обыкновению голов двадцать-двадцать пять. Мой друг, зачинщик всего этого мероприятия, заранее сговаривался с теми жителями окрестных посёлков и деревень, кто соглашался за определённую плату отдавать на выпас свой домашний скот: тёлок, бычков, нетелей. В назначенный день на поляне, выше ограды Александрова двора собирали скотину. Живущие неподалёку, приводили её на веревках, привязывали у тына; из отдалённых деревень быков и тёлок подвозили, как правило, на бортовых ЗИЛках. По приезду пробрасывали настил из сколоченных между собой неотёсанных толстых досок от плоского пригорка на борт и осторожно сводили упирающихся животных на землю.
         Кроме помощи другу, в этой затее меня привлекала еще и редкая в наше время возможность провести почти двое суток в седле: расстояние до отгона около сорока километров, пешком сопровождать не обвыкшийся друг к дружке скот не только затруднительно, а и просто невыполнимо. Попробуй-ка, побегай по крутым склонам и непролазным чащобам за своевольными быками и недисциплинированными тёлками! Здесь и верхом-то почти ежеминутно приходится пришпоривать лошадь, нагоняя норовящих пойти своим особенным путём рогатых пилигримов, а уж на своих двоих носиться за ними – никаких ног не хватит!
          Утром, выбрав время, Александр отвёз меня на своей «Ниве» в деревню Тарханку, что вольготно раскинула дворы на каменистом берегу Ульбы, километрах в семи от Весёлой на пути предстоящего перегона, чтобы там пересадить меня на коня. Лошадь мне досталась, как и в минувшем году, Чернушка. Эта стройная лошадка была вынослива, легка в ходу, но при этом обладала и своеобразными особенностями. Она могла запросто, если седок замешкался, завалиться набок, и тут уж успевай выпрастывать сапог из стремени, прежде чем кубарем скатишься в весеннее благоухающее разнотравье!
          В прошлом же году у меня с ней приключилась история, о которой стоит здесь упомянуть. Тогда мы едва сформировали стадо и только выгнали его на поляну за мост, как одна тёлка месяцев трёх так заартачилась, что совладать с её дурью не могли и опытные табунщики. Мало того, что она как ужаленная носилась по лугу, так еще и сломя голову рухнула с обрыва к реке, как-то обошлось, что не переломала свои мохнатые копыта, и по быстрой шивере устремилась к середине Ульбы, где бы её точно перемяло до смерти в бурном потоке. Александр вовремя направил своего Серка наперерез и завернул обезумевшую скотинку к берегу. Там он спешился, взял обессилевшую тёлку на руки и вынес на лужок. Мокрая шерсть её мелко подрагивала, большие сливовые глаза налились кровью. Гурт наладился в дорогу, поникшая и смирившаяся тёлочка поплелась в хвосте, где бодро вышагивали полуторамесячные сосунки.
         До темна мы успели  догнать скот до заброшенной пасеки у Обдерихинских гор. Уже в потёмках поужинали и привалились кто где, подремать. С первым светом, наскоро перекусив, мы снова в седле. И здесь-то началось нечто неожиданное. Своенравная тёлка принялась уросить. Но бегать сил не было, тогда она просто ложилась посреди дороги, и не сдвинуть. На руках её 30 вёрст тоже не пронесёшь. Промаялись с ней, часа два потеряли, она в конце вообще легла под распустившимся кустом шиповника. Там её и решено было оставить. Места безлюдные, сама теперь далёко не уйдёт, опасения, что какой шалый медведь наткнётся на тёлку, нами вслух не проговаривались. Приметили место, а скот погнали дальше. В урочище Пихтовка мы разделились. Александр направил меня напрямки через Худяков отрог по старой крутой тропе на своё поселье, чтобы я наказал одному из его работников запрячь арбу и ехать навстречу гурту – с тёлкой надо было что-то делать. А сами они продолжили путь с подуставшим скотом в распадок Матющиха в обход белка.
        Я перевалил верхом через отрог и через час уже передавал на поселье Легоново просьбу Александра расторопному работнику Володе. Спустя десять минут он, погромыхивая на кочках, исчез на арбе за поворотом. На поселье остались я со своей Чернушкой, седобородый работник Юрий Иванович, в очках с толстыми линзами, да пасущийся на лугу у изгиба таёжной речки Сержихи спутанный жеребец Гром. Еще в Тарханке хозяин Чернушки предупреждал меня, что двухгодовалая дочь его кобылицы тоже на Александровом отгоне, только заведёна туда раньше, еще по снегу, в конце апреля. Жеребушки пока не наблюдалось, и это меня радовало – не надо было лишний раз спешиваться, чтобы ловить и вести в загон точно бы увязавшуюся за мамкой молодую лошадку. Только радость моя оказалась преждевременной.
        Видимо, учуяв материнский запах, из тайги галопом примчалась резвая и статная кобылка, и сходу, не обращая ни малейшего внимания на седока в седле, принялась ласкаться к Чернушке. Кобыла отвечала довольным пофыркиваньем и поминутно облизывала шершавым языком счастливые глаза и породистую шею дочери. В другой раз я бы обязательно растрогался, расседлал лошадь, и пускай себе пасутся обе вместе, да хоть всю ночь! Но сейчас мне необходимо было ехать навстречу гурту, чтобы там передать Чернушку на руки Александру, а самому пешком идти через плато Гладкое домой, в посёлок. Моя часть похода так и была обговорена. Пришлось спешиться, привязать кобылу накрепко к коновязи, и мы вдвоём с подслеповатым Юрием Ивановичем принялись заталкивать возбуждённую жеребку в огороженный жердями пригон. Не с первого раза, но это у нас получилось, и я, не мешкая, взобрался в седло и дал Чернушке хорошего шенкеля! Однако припоздал.
        С луга, вероятно, учуяв кобылицу, уже вовсю грёб, высоко выбрасывая в траве перед собой мощные передние спутанные ноги, жеребец Гром. То-то более опытные ребята еще на переходе высказывали опасения, что, мол, у Чернушки вроде как признаки течки, да, дескать, хорошо, что поблизости нет табунов, а своих жеребцов, мы, если что, вмиг обломаем. Намереваясь избежать встречи с разохотившимся жеребцом, я направил Чернушку к утёсу, густо заросшему сплетённой акацией, чтобы по осыпавшейся тропинке понизу проскочить на скрытый утёсом лужок, а там и до спасительного сосняка рукой подать. Но жеребец разгадал мою уловку и прямо через заболоченный овраг ломанулся нам наперерез. Мы пронеслись перед самым носом выгребающего из оврага Грома и ринулись через кусты на лужок. Надо отдать должное Чернушке: она ни разу не споткнулась и вынесла меня на поляну. Но и спутанный жеребец не дремал. Уже через несколько секунд он был у нас на хвосте, и мало того, пристраивался к кобыле, вскидывая свои мощные передние ноги. И не беда, что они были стянуты прочными путами – пританцовывая от страсти, выбрасывая из-под копыт комки и ошмётки дёрна, Гром вставал на дыбы и молотил ногами воздух. Раза два эти копыта со свистом пролетали у меня над головой. Но, должно быть, кобылица еще не дозрела, или же ей был не по душе нахрап ухажёра, она искусно маневрировала, стараясь не попасть в объятия распалённого жеребца. А у меня в руке ни бича, ни кола, ни малой хворостинки, чтобы хлестануть Грома по налитым кровью глазам! Не раздумывая, я выдернул левый сапог из стремени, завернул лошадь поперёк хода жеребца и, метя кованым каблуком тому в забрызганную пеной морду,  резко выпрямил ногу. Удар пришёлся вскользь по лбу и ворсистому уху, жеребец непроизвольно шарахнулся в сторону, этого нам хватило, чтобы нырнуть в молодой сосняк, и, оцарапавшись о нижние сухие ветки, выбраться на тропинку, петляющую меж сосен к скалистому притору. Жеребец не рискнул лезть в дебри, а решил обежать сосняк низом по-над речкой и встретить нас на выходе из бора. Мне этого только и надо было: развернув Чернушку, я вернулся назад на лужок, где мы быстро спустились к руслу Сержихи, перебрели её, по обрывистому берегу поднялись в ивняк и скрылись в таёжной чаще. Пока Гром нас хватился, мы были уже в недосягаемости его чутких ноздрей, да и весенний ветерок дул с горы в нашу сторону, что исключало саму возможность жеребцу уловить призывный запах кобылицы.
         Сейчас, вспомнив о наших прошлогодних приключениях, я наклонился в седле вперёд, потрепал Чернушке гриву и похлопал её по шее. Лошадь настороженно спряла ушами, но поняв, что это всего лишь ласка седока, расслабилась и довольная затрусила дальше по деревне. На выезде из Тарханки, за мостом, мы свернули с дороги на зелёный, поблескивающий на солнце, луг, чтобы здесь дождаться гурта. Я спешился, перекинул уздечку через голову лошади - держать конец в руках, дабы она случайно не взбрыкнула и не сбежала от меня.
         С полчаса всё протекало замечательно: Чернушка, наклоняясь, обрывала подвижными влажными губами сочные побеги лопухов, осота, вязеля и аппетитно их хрумкала, побрякивая удилами и поминутно переходя с места на место; я, то ослабляя, то подтягивая повод, любовался цветущими окрестностями. Но вот послышались щелчки и удары бичей, нестройное мычание бычков, и, пыля, на мост из-за поворота выкатился табун. Значит, надо и мне в седло. Я подобрал ослабленную уздечку с намерением перекинуть её обратно через уши и гриву к седлу, и в это мгновенье произошло то, чего уж я никак не ожидал. Чернушка рванулась назад, встала на дыбы и обрушила на меня свои передние копыта. Как же я позабыл про то, о чём не раз предупреждал хозяин лошади - она любит бить исподтишка спереди! Удар правого копыта пришёлся в левый висок, но получился смазанным – сработала реакция, и в последний миг я успел уклонить голову от прямого попадания, что, в общем-то, и спасло меня. Левым копытом Чернушка достала меня по печёнке, однако я устоял на ногах, но вот уздечку выронил из рук. Лошадь отбежала и, как ни в чём не бывало, принялась опять уминать свежие побеги травы. Я был взбешён. Мой лоб горел, чувствовалось, что под глазом наплывает синяк.
       Подъехали ребята и помогли мне отловить Чернушку. Пока Александр туго держал её под уздцы, я взобрался в седло, намотал на одну руку повод, а кулаком другой – Александр уже вернулся к Серку – начал от души охаживать свою обидчицу по загривку, поскольку знал, что наказывать провинившееся животное необходимо сразу, по горячим следам, а если вспомнишь через день - два и станешь дубиной учить его жизни, приговаривая: «а ты не забыл, как вчера лягнул или там, укусил меня…», то это ничего, кроме досады и злобного раздражения у наказуемого не вызовет. Поскольку причина хозяйской немилости им давно забыта! Как говорится: дорога ложка к обеду. Несколько вразумив тумаками лошадь, дал ей каблуками под пах и понёсся галопом вкруговую по лугу. Минут через двадцать Чернушка взмокла, серо-жёлтая пена загрязнела на шее ниже разметавшейся гривы, тогда я сбавил бег, и мы, перейдя на рысь, подскакали к наблюдавшим за нами всё это время гуртовщикам. На их замечание: что ты, мол, Юра, чересчур сурово обошёлся с лошадью, уже успокоившийся, я резонно ответил, что мне на этой кобылице ехать еще два дня, а ждать, какой очередной фортель она выкинет или в какой обрыв меня сбросит, я не намерен. Мужики согласно покивали головами и мы, согнав телят в походное стадо, продолжили свой путь в горы.
         Александр определил мне место впереди - гуртоправом. Мы с Чернушкой стали направляющими, остальные гуртовщики рассеялись по бокам и сзади пылящих по просёлку телят, образуя собой крепкую и надёжную подкову.
        Следующие полтора суток вплоть до прибытия на поселье обошлись у нас без каких-либо приключений.