Благое намерение

                1
            
     Мне неизвестно, испытывала ли моя прабабка по линии матери, в девичестве Гончарова, какие-то особые чувства родственности к своему дяде, а моему прапрадеду, Ивану Александровичу, счастливому обладателю постоянной прописки в первых строчках мировых литературных таблоидов. Погодите-ка, за что он её, кстати, получил? Не за некорректное ли сравнение благородного и почтенного господина Обломова с каким-то никчемным Штольцем, то ли нелегальным гастарбайтером, то ли агентом «Штази»? Бьюсь об заклад: прапрадеду вряд ли это сошло бы с рук, будь в то время начеку вездесущий патриотический рентген, призванный беспристрастно просвечивать насквозь всех граждан и гражданок на предмет наличия у них зловредного пристрастия ко всему заграничному и способный узреть даже в самой светлой головке космополитическое затемнение. Но позвольте, господа! В то время ведь, кажется, ещё не было никакого рентгена! Вот – патриоты…  Эти, скорее всего, уже были! Правда, пока лишь в виде спорадических недоразумений, не связанных друг с другом и без намёка на слияние в конгломерат оформленного доразумения. Признанные общественно вредными и тщетно ищущие во мне единомышленника взгляды праведника Гапона и неправедника Махно подталкивают меня к мысли, что такого нонсенса, как прописка, тогда, скорее всего, тоже не существовало. А вот прапрадед, тем не менее, умудрился её получить!

      Да ещё и в таблоидах!

      Вернёмся, однако, к анализу возможных родственных чувств. Не исключено, что племянница видела-таки дядюшку, но лишь во младенчестве, то есть в том возрасте, когда ребёнку с лёгкой руки взрослых приписывается способность видеть, хотя в это время он умеет только смотреть. Какими тогда, спрашивается, она могла воспылать к нему чувствами, если, к тому же, не он вскармливал её грудью и менял испачканные пелёнки?

      Предположим, прапрадед оставил ей один экземпляр своего бессмертного творения с начертанием пожеланий во взрослую жизнь. Так и тогда нет никакой уверенности, что наслаждавшаяся в то время юностью прабабка – согласитесь, звучит довольно странно – соизволила не то что прочитать, а и открыть первую страницу переплёта с напутствиями, а, стало быть, даже и в том случае не смогла проникнуться уважением к именитому родственнику. С лёгкой грустью замечу, что и позже, в зрелости, транжирить время на такое сомнительное занятие, как чтение, ей тем более было не с руки, ибо пришлось поднатореть в изобретательстве методов экономической борьбы с коммунистической уравниловкой. Последняя была моей прабабке особенно ненавистна, как, наверное бы, и прапрадеду тоже, доживи он, не дай Бог, до тех жутковатых времён, когда бездарному совку из самой что ни на есть заурядной жести вздумалось провозгласить себя, кем бы вы думали? Пылесосом марки «Whirlpool»!

      Родство с всемирно известным писателем, к счастью, никак не отразилось на судьбе никому известной племянницы. Не отразилось в том смысле, что не повлекло за собой череды фатальных взмахов совковой – хе-хе! - лопаты на рытье беломоро-балтийского и черноморо-каспийского каналов, а равно как траншей, рвов, котлованов, выгребных и могильных ям, и прочих углублений понятного, малопонятного и вовсе непонятного назначений. А ведь могло – и, ох, как могло! - распоясавшееся в то время не на шутку правосудие задать племяннице совершенно резонный вопрос: отчего это перо её дядюшки, писавшего, правда, в середине девятнадцатого века, так и не осилило, к примеру, ни масштабности Серафимовича, ни надрыва Тренёва? Что помешало? Усиленное жевание рябчиков? Ананасов? Или всё-таки киви?

      Благоговейный трепет перед нашим замечательным правосудием заставляет законопослушного гражданина, время от времени корчащегося в экстазе патриотизма, почти не мешкая, снять шляпу при прочтении заметки в вечерней газете о том, что незадекларированные в посылке от родственников осуждённому два лимона – заметьте, именно лимона, а не миллиона (рублей, долларов или чего-то ещё) - могут быть веской причиной для мгновенного отказа ему в амнистии, не только обещанной устно, но и уже утверждённой письменно во всех справедливых инстанциях. Обывателю, особенно такому, который навострился пить чай непременно с лимоном – а, заметьте, ведь и Серафимович, и Тренёв, а возможно, даже и Фурманов пили когда-то чай не то что без лимона, а и вовсе без заварки - это может показаться и несправедливым. Но поспешу оградить наше неподкупное правосудие от беспочвенных нападок тех, кто помешан на этих проклятых лимонах: нельзя, граждане, допускать в столь ответственном деле мелочей! Сегодня – лимоны, а завтра, глядишь, и апельсины передадут! И не стоит, ох, не стоит, господа, совать свою искривлённую носовую перегородку, куда не следует - я имею в виду лабиринты судебного делопроизводства, в которых и сами судьи-то толком не ориентируются. А вы хотите, чтобы в них ориентировался какой-то помешанный на лимонах!

     Но вернусь к прабабке. Вместо того чтобы всё-таки открыть дядюшкино творение и по достоинству оценить его смелые русофобские экзерсисы, она, похоже, впечатлилась идеей экстремального туризма, вызванной у неё не иначе как «Белым клыком», к автору которого, как известно, был неравнодушен идейный праотец Серафимовича и Тренёва. Забыл в эту компанию добавить Фурманова. Добавляю. Среднестатистический пожиратель лимонов, видя на обложке название «Белый клык» думает: не об эстетической ли это стоматологии? Оно и понятно: от лимонов зубы ещё ни у кого целее не становились. Особенно в местах, прозванных отчего-то «не столь отдалёнными», где вступить в смертный бой с ненавистною цингой они (лимоны) могут, очевидно, лишь преодолев несложный, но, согласитесь, целесообразный барьер в виде декларации. Без оной им век «туда» дороги не видать! А тем, для кого декларация – не важный документ, а ничтожный клочок измалёванной целлюлозы - век не видать дороги «оттуда»!

       Так вот, прабабка в поисках экстрима – ну не денег же! – в одно хмурое осеннее утро десантировалась на Чукотке, превращённой её воспалённым воображением в дубликат Аляски, где в относительно сжатые сроки умудрилась наладить сбыт песка. Но не золотого. А простого. Точнее, продукта его превращения. Причём по невиданным доселе демпинговым ценам. То есть по таким, которые не отталкивали бы, а, наоборот, притягивали любителей сладкого. В смысле, горькой. Часто слышишь: «два исследователя независимо друг от друга…» Даю на отсечение руку (чур, не свою собственную) - здесь имел место именно такой случай! Прабабка, имевшая в своём активе всего два класса приходской школы, вряд ли была знакома с работами Менделеева. Дмитрий Иванович, будь современником прабабки, а не прапрадеда, возможно, и счёл бы за честь быть извещённым о научных изысканиях народного химика-самоучки. А так как не был, то и не счёл. Как говорится, не совпало…

    Заметим, что прабабка не имела сколько-нибудь внятного представления не только о законе Бойля-Мариотта, но и Гей-Люссака. Ну, допустим, в те времена о геях не только она, но и никто не имел представлений. Что же касается закона как такового, то она, сколько помнится из рассказов родственников, всегда имела о нём ещё более смутное представление, чем о геях. Закон в свою очередь тоже смутно представлял себе, где смута в данный момент находится, и что на сей раз собирается замутить. Хотя если бы кто-то что-то в этом смысле закону шепнул – а в те времена, ох, как любили шептать! (фарингит? ларингит?) – прабабка точно получила бы «химию». Но одно дело, когда ты нахимичила, и тебе за это дают. И совсем другое, когда ты сама берёшь и химичишь. Вон Зинин, к примеру, получил же из бензола анилин! Давайте, однако, не будем вдаваться в подробности, сколько он получил и за что, а констатируем научный факт: прабабка умудрилась получить из банальной сахарозы невероятно ценное химическое соединение!

      Представляете, с каким восторгом встретил чукотский люд передаваемое из уст в уста известие об успешном завершении научного эксперимента, в котором, наконец-то, была поставлена точка!

      Между прочим, поставленная «точка» исправно функционировала круглые сутки, позволяя страждущим поглощать новую химическую формулу в ещё больших количествах, с ещё большим аппетитом, нежели исходный продукт.
 
      Да что там аппетит! Прежде всего, это был приговор чукотскому кариесу!

      Злые языки, безусловно, женские - а какие же ещё! - пытались проводить неуместные аналогии между высадкой прабабки у берегов Чукотского моря и таинственным исчезновением сахарного песка практически со всех магазинных полок. Но эти нелепые попытки утонули в море. Но не в Чукотском. И не в Охотском. А в море восторженных эпитетов апологетов блестящей химической эрудиции менделеевского двойника.

      Особо подчеркну, что следователи-преследователи, судьи-людьи, синьоры-прокуроры, короче, все те, кому предписано ставить непреодолимый заслон цитрусовым, к прабабкиному химическому туризму не имели ни малейшего отношения.

      И уж тем более, вряд ли уместно полагать, что была какая-то протекция со стороны Главспиртпрома.

                2

      Не повлияла бы генеалогия и на судьбу праправнука, не угоразди его сестрицу вступить в брак с неким господином с не слишком благозвучным для русского слуха именем Отто Оттович, бывшим, как назло, директором одного из малоизвестных столичных издательств. Супруга величала мужа, не иначе как, Оттиск Оттискович, вероятно, с целью придания имени хоть какой-то благозвучности, хотя, не исключено, что не последнюю роль  в переименовании сыграла профессиональная принадлежность супруга, а также его пагубное пристрастие тискать жену по поводу и без повода по нескольку раз на день. Тот, испытывая сильные затруднения в средствах по причине хронической неликвидности всего, что изрыгалось его детищем, отчаянно ухватился за идею, что потомок великого l’ecrivain, скорее всего, унаследовал от знаменитого родственника писательский талант и может чуть ли не с кондачка состряпать такое блюдо, которое стало бы, наконец, с аппетитом поглощаться чересчур разборчивым читателем, отличавшимся в то время не только привередливостью, но, как назло, ещё и скупостью. В том смысле, что читать что-то, может быть, и хотел кто-то. Но платить за это кому-то желание не возникало ни у кого. Почему-то.

      Оттиск Оттискович – синтезатор взбалмошных идей – и прежде пулял ими без разбору. Но на сей раз его прыть превзошла все ожидания.
 
      Для начала он навёл справки о будущем творце бестселлеров: не оформлял ли тот, будучи школьником, к примеру, каких-либо стенгазет? И надо отдать должное его прозорливости: оказалось, ведь, что оформлял! Затем, воодушевившись, расспросил сослуживцев потомка по срочной службе в роте химразведки: а не писал ли тот, допустим, каких-либо заметок в военные листки? И опять совпало! Оказалось - писал! Правда, недолго и лишь до тех пор, пока однажды чуть не задохнулся во время учебной химической атаки.

       Поскольку химическая атака, как было сказано, была учебной, и никто никакую отраву и не думал распылять, то, спрашивается: чем там можно было отравиться? От чего задохнуться? Оказывается, для отдельных экземпляров куда как большую опасность представляет не сам газ, а то, что должно ему противостоять. Т.е. противогаз. И вот, в отдельных случаях, вместо того, чтобы противостоять газу, он начинает противостоять – чему, а точнее, кому бы вы думали? Тому, на кого он напялен! В специальной литературе описаны отдельные экземпляры противогазов такого неприлично малого размера, что надеть его ещё кое-как можно. А вот снять – уже нет.

      Только хирургическим путём.

      Хорошо хоть не нейрохирургическим!

      Надо заметить, что ещё в начале атаки, когда была дана команда нахлобучить противогазы, все сразу же нахлобучили, а он – нет. Не слышал? Серные пробки? После, когда ядовитое учебное облако рассеялось, и была дана команда прекратить резиновый маскарад, все мигом прекратили, а он всё продолжал.

      Не мог снять? Или не хотел?

      Сначала, правда, это не особенно бросилось в глаза: внешность нашего героя позволим себе не описывать во благо же читателю. Но вскоре кто-то из сослуживцев, самый наблюдательный, всё-таки заметил, что одного противогаза на складе не хватает. Бросились искать. Нашли. Но не снятый, а всё ещё надетый. А вот снять-то быстро и не получилось! Пришлось привлечь санинструктора: фельдшер, а уж тем более врач, не были положены по штату. (Зато по штату был положен замполит). Обошлись малой кровью, в том смысле, что крови во время сдирания противогаза с головного конца туловища было не так, что б и много. Сняли только резину, оставив всё остальное неповреждённым. В смысле, почти неповреждённым.

      После освобождения из резинового плена спасённый уже не писал решительно ничего, кроме писем домой, да и те домочадцы разбирали с трудом, не всегда понимая, от кого это пришло и кому.

      Говорил тоже редко. А вот кашлял и чихал убедительно и часто.
 
      Обнаруженные факты лишь распалили энтузиазм книгодела, и решив доказать всем – хотя никто никаких доказательств от него и не ждал – правоту своей гипотезы, он вздумал сравнить гены потомка с генами предка.
 
      Получить незаметно образец генов потомка помог случай. Тот, грызя очередной раз, то ли ногти, то ли орехи, то ли что-то ещё, но уж точно не гранит науки, сломал себе зуб, и нужно было его, то ли подлечить, то ли удалить. Да это и не имело особого значения, т.к. ничего путного этими зубами он всё равно не грыз.
 
      Как назло в столь ответственный для дела момент в единственном подававшем признаки жизни стоматологическом кабинете поликлиники, где жена книгоиздателя числилась медстатистом, вместо умудрённого опытом стоматолога, оказался протезист, да к тому же ещё и стажёр. Однако это не смутило нашего затейника, не видевшего между зубником и протезистом каких-либо отличий. И тот, и другой ковыряются в зубах, причём не в своих, а в чужих. Так какая, в таком случае, между ними разница? Стало быть, никакой. Протезисту втолковали, что во время манипуляции, которую желательно провести без проволочек, необходимо взять соскоб с внутренней стороны щеки в специальную пробирку, которую у него после изымут. За устным объяснением последовало вручение конверта, в котором, просьба, по-видимому, была изложена ещё и письменно. Стажёр всё схватил с лёта, так как перечитывать, точнее, пересчитывать, не стал, а сразу же взялся за дело, да так резво, что, чуть было, не удалил всё попавшееся на глаза, и ломаное, и целое. Вовремя остановиться помог ассистент, но не стажёра, а Оттиска Оттисковича, пригрозивший, что заберёт конверт, если тот сейчас же не спрячет зубные пассатижи и не приступит, наконец, к заветной биопсии. Распоясавшийся стажёр уныло извлёк всю груду металла из раскуроченного рта пациента и принялся ожесточённо скрести какой-то штуковиной по его опухшим щекам. Заморозка, похоже, ещё действовала, судя по тому, что щёки потомка, обычно участвующие в производстве членораздельных звуков, пока участвовали лишь в производстве звуков нечленораздельных. Вскорости потомок, елозя досужим языком то по многочисленным лункам, то по исцарапанным щекам, был отправлен восвояси.
 
      С анализом предка было куда сложнее, для чего прибегли – надо себе только представить! – к тайной эксгумации! Понятно, что рассчитывать на получение на такое сомнительное предприятие санкции от компетентных органов было не то что наивностью, а и безумием. Мало ли, кто-то чрезмерно увлёкся генетикой и бредит экспериментом во имя науки. Ну не деньгами же! А только такой аргумент - на крайний случай - и можно было предложить обитателям длинных-предлинных коридоров и высоких-превысоких кабинетов, если бы те, ни с того ни с сего, вдруг взяли, да и отступили от своего любимого правила – беспощадно игнорировать всё, что пытается им вдуть в уши нескончаемая повседневная – кроме выходных! – разношёрстная смесь ходоков-мздоимцев. Поскольку санкции, как мы уже сказали, всё равно никто бы не дал, ни у кого просить её и не стали, а просто взяли, да и раскопали могилку. Бутылку дешёвой водки, вернее самогона, пришлось таки вручить кладбищенскому супервайзеру, ибо даже он, при столь несерьёзной своей должности, кинулся ничтоже сумняшеся к пришедшей среди ночи группе учёных-генетиков, какого, мол, да почему на ночь глядя? Пока супервайзер оценивал крепость содержимого врученной ему склянки, всё благополучно и завершили.
 
      От потомка скрыли виражи, предпринятые шурином, дабы возможный стресс не повлиял на результаты анализа, а хотелось, чтобы он дал как можно более точный результат, и желательно, тот, которого ждали. Тем не менее, даже обстановка максимального инкогнито не спасла положения. Оказалось, что три промежуточных поколения разбавили писательский потенциал дородного потомка до такого состояния, что он у него находился где-то между неуверенным умением держать перо в правой руке и способностью сделать им несколько корявых движений в расчётном листке в день выдачи очередного аванса, и ещё столько же – в день зарплаты. О качестве письма не могло идти и речи – не позволял обнаруженный убогий запас совершенно никчемных генов.

      Постепенно разросшаяся уверенность в успехе мероприятия помогла Оттиску – отчество, наконец, позволим себе опустить для краткости изложения - стойко перенести удар, нанесённый бездарными генетиками, скорее всего, что-то напортачившими в методике анализа и чуть было не убившими в зародыше такую великолепную идею, отказываться от которой издатель уже не собирался ни в коем случае. Но теперь предстояло попытаться растолковать новоиспечённому писаке, чего от него требуется. Было предпринято несколько попыток достучаться до тех участков больших полушарий, которые, по мнению привлечённых - опять же не за бесплатно - невропатологов, могли бы иметь отношение к плодотворной писанине. Стучали, стучали, и, конечно, не кулаком и не скалкой, а надо было бы! Ибо результаты достукивания удручили ещё больше, чем отчёт генетиков: мозги потомка демонстрировали уверенную летаргию!

      Далее Оттиск решил не пускаться в новые издержки, хотя известно, что в больших делах на мелочах экономить не стоит. Сейчас трудно сказать, каков был бы результат, найми он, к примеру, с дюжину физиотерапевтов, которые своими процедурами, глядишь, и вдохнули бы в инертный мозг хоть какую-то порцию активной энергии. Есть же у них там всякие электропроцедуры, например. Правда, сила тока и напряжение, как правило, небольшие, но за дополнительную плату – если бы не скупердяйство Оттиска – можно было увеличить и до 220 вольт – был бы, как говорится, толк!

       Один известный пародист, например, утверждал, что однажды в детстве его сильно ударило током, после чего, собственно, у него и появились совершенно необыкновенные способности. К слову сказать, во время его выступлений я так и не смог заметить в нём каких-то невероятных способностей, но то, что его в детстве чем-то шандарахнуло, не знаю, током, или чем ещё, не заметить было никак нельзя.

       Однако не будем пускаться в рассуждения типа «что было бы, если…» или «жаль, не сделал так, а надо было вот эдак…», а упомянем в данном повествовании, что Оттиска интересовали теперь не средства, а цель. То есть, средства, конечно, его тоже интересовали, в том смысле, что хотелось жить «не по средствам». Ибо «по средствам» он уже намыкался изрядно. Оставалось одно – уверенно идти к цели, не транжиря имевшиеся и без того не ахти какие активы.

       Итак, плюнув на невежество генетиков, Оттиск решил основательно усадить потомка за письменный стол, обеспечив его полным, так сказать, пансионом, чтобы тот мог, не отвлекаясь, заняться поиском в себе, несомненно, имевшегося, но пока ещё скрытого, писательского дара.
               
                3
                продолжение следует...