Дома мы не нужны. Часть 4 Глава 17, последняя

                ДОМА МЫ НЕ НУЖНЫ
                Книга четвертая: "Последняя битва Спящего бога"
   
                Глава 17. Александр Кудрявцев. Трудно оставаться человеком

   Десятки тысяч воинов ждали, когда поднимется, и резко упадет вниз рука, означая штурм очередной твердыни. Вдвое больше жадных глаз не смели отвернуться от владыки, чтобы еще раз охватить липкими взглядами огромный купол, сверкающий на солнце. Золотые ворота стольного града урусутов не были храмом, а значит, подлежали разграблению.
   А Бату-хан медлил, отчего-то вспомнив позавчерашний день; совершенно неожиданный бросок на трофейных лодьях через широкую Клязьму. Всего два перехода оставалось до богатого Владимира, где ждала знатная добыча - еда для туменов; золото для воинов познатнее и поудачливей; наконец - для знати - искусные рабы и  урусутские рабыни, чью красоту уже успели оценить базары городов, покоренных Ордой раньше.
   Там, на высоком берегу реки, среди корявых могучих дубов, он остановил коня, услышав позади неразборчивое ворчание старого шамана. Слова этого старика, приставленного к молодому царевичу еще великим дедом, Потрясателем вселенной Чинзиз-ханом, он всегда внимательно выслушивал; поступал правда, по-своему. А прислушивался к словам другого старика - Субудай-багатура, тоже уже не одно десятилетие стоявшего у правого плеча Бату-хана по воле деда. Этого советника он уважал; убедился не раз, что Субудай слова зря не скажет. Больше того, молодой хан знал, что у  прославленного полководца в жизни осталась единственная привязанность - Бату, внук Чингис-хана Темучина, подхвативший бунчук с девятью белыми хвостами, оставшийся беспризорным, когда великого деда не стало.
   Поэтому когда вслед невнятному ворчанию шамана сказал веское слово старый полководец, Бату-хан без споров повернул походного коня, заставив его спуститься вниз, к реке. Клязьма медленно несла мутные воды к морю; не к Последнему - хан уже знал. Пока искали лодки, Бату-хан неспешно прогуливался, похлопывая камчой по высокому голенищу. Разводить костры он запретил, не желая задерживаться дольше, чем разрешится очередной каприз шамана.
   - А может, не каприз, - попытался подавить в себе раздражение от непредвиденной задержки молодой владыка, - может шаман действительно увидел сегодня ночью среди звезд.
   Астролог - так чудно называл себя шаман, познающий тайны ночного неба. Был он грязен, волосат и вонюч. Всю свою рухлядь, в которой единственной ценной вещью была странного вида труба, приближающая звезды, всегда носил при себе. Но его предсказания, несмотря на то, что он обходился без безумного кружения с бубном и разглядывания внутренностей жертвенного барана, были на удивление точны. Что могло привлечь его внимание на противоположном берегу, где едва заметной струйкой истаивал в воздухе дымок?
   Бату-хану даже показалось, что оттуда, за сотню метров нанесло безумно вкусным запахом копченого мяса, и он  пожалел было, что отказался от трапезы. Но сверху по течению реки уже раздавались гортанные радостные крики, и острый глаз разглядел быстро приближающиеся лодки.
   В три большие лодьи садились с большой охраной; первая отправилась тут же - прочесать высокий правый берег, чтобы залетный охотник не подстрелил случайно знатную "дичь". Субудай-багатур что-то буркнул сотнику. Бату-хан  понял лишь, что всех, кого встретят вины, убивать запрещается. Всех нужно вести к повелителю. Бату не стал вмешиваться, хотя говорить с урусутами ему было не о чем. Он уже понял, от кого исходила эта просьба - от шамана, конечно. Раньше старик такими просьбами себя не утруждал; говорил со звездами, но не с людьми.
   - Может, он хочет посмотреть на внутренности урусутских пленников? - раздвинул в хищной улыбке губы хан, - может нет времени ждать ночи?
   Во второй лодье - широкой и достаточно вместительной лодке - места хватило и хану со стариками, и десятку охраны, и четверым гребцам, которые сразу же нагнулись над веслами, не ожидая команды пятого - кормщика. Еще совсем незаметной тенью в лодью скользнул толмач. Хороший был толмач; хорош не только знанием языка, но и старанием. Вот и сейчас Субудай еще не начал опрашивать по понятному только ему знаку хана кормщика, а толмач уже ловил глазами взгляд повелителя - ему явно было что сказать.
   Лодья еще не ткнулась в берег, а Бату-хан уже знал, что там, на высоком берегу, на выселках живет какой-то Кудряш с красавицей женой (охрана было радостно зашумела, но тут же умолкла, едва лишь Субудай повел в их сторону головой); ничем эта пара, не имевшая пока детей, не была примечательной. Разве только кудрями мужа, да стряпней молодой жены - особенно того самого мяса, которое они вдвоем коптили удивительным, невиданным в этих местах способом.
   На высокий берег пришлось подниматься самим. Бату-хан удивлялся самому себе; казалось бы - крикни воинам, и этого Кудряша вместе с его Ксаной приведут, бросят к ногам владыки! Но нет - звездочет снова прошамкал что-то невразумительное, и Субудай, единственный, кто его понимал, первым полез наверх, цепляясь корявыми ладонями за кусты. Охрана разбежалась, охватывая полукругом и повелителя, и шустрого старого военачальника. Двое, очевидно получившие команду еще раньше, подхватили под руки вонючего шамана, и потащили его вверх, быстрее других воинов перебирая кривыми ногами.
   Сам Бату-хан обошелся без помощи, гневно сверкнув глазами на сунувшегося было к нему сотника; к концу подъема повелитель, в долгом походе отвыкший от таких пробежек, уже успел наполниться гневом. Пока скрываемым гневом, который в любое мгновенье мог обрушиться и на заслуженных стариков, и на этот ладный бревенчатый дом, обнесенный внушительной изгородью, и на хозяев дома - молодую пару, вставшую из за стола только теперь, с появлением хана. До этого парень - действительно кудрявый - и красивая девчонка, на удивление смуглая и черноволосая для этих мест, спокойно сидели за столом. Даже что-то жевали, не обращая никакого внимания на лучников, взявших их в кольцо; на их побелевшие пальцы, готовые выпустить в цель острые стрелы.
    Бату-хан рассердился. Не на своих воинов, чем-то устрашенных сейчас. Нет - он рассердился на себя; за то, что назвал эту пару хозяевами.
   - Здесь может быть только один хозяин - я! - эта фраза, всегда заполнявшая его гордостью и презрением к побежденным, сейчас почему-то не радовала, наверно потому, что никак не подходила ни высоченным соснам, окружавшим двор, ни дому, сложенному из таких же сосен, ни эти людям, наконец вставшим навстречу незваным гостям.
   Сотник было подскочил, чтобы огреть плетью непокорных, но был остановлен выкриком Субудая. А на его место выскочил шаман. Без всяких ужимок и причитаний он закружил вокруг этой пары; вокруг стола. Урусуты не крутили головами вслед ему, лишь парень едва заметно усмехнулся, опять заполнив Бату-хана гневом. А шаман словно становился стройнее и моложе - разогнулась спина, ускорился семенящий шаг; даже ветерок, что донесся до повелителя от него, пахнул иначе - чем-то цветущим и сладким. Наконец он упал - но не перед своим господином, а перед урусутами, и тут уже Бату-хан не сдержался. Подскочив к звездочету, он взмахнул рукой, сжимающей камчу, но сплетенная в тугой жесткий жгут кожа не опустилась на спину, покрытую какой-то дерюгой.
   Потому что позади раздался другой голос - тоже старческий, но не дребезжащий от дряхлости.
   - Повелитель, - склонился к хану Субудай, оказавшийся рядом с шаманом, - выслушай недостойного, а потом можешь казнить, потому что он говорит, что дело, какое ему поручил Потрясатель вселенной, твой великий дед Чингиз, закончится здесь и сейчас.
   Бату-хан замер, даже склонил голову перед именем деда. А звездочет заговорил - на удивление быстро и отчетливо.
   - Да, - повернулся он к хану, - именно за этим послал меня с тобой великий Темучин - мир праху его. Найти того, кто пронесет имя Потрясателя через века; кто сохранит в груди искру, подаренную твоему, повелитель, деду упавшей звездой.
   Кудрявый парень, смахнув с широкого лба непокорную прядь, неожиданно заговорил, перебив шамана, и хан не стал хмуриться - настолько внимательно старик вслушивался в незнакомую речь.
   - Звезда, - переводил негромко толмач, - о какой звезде ты говоришь, старик. Не о той ли, что упала когда-то сюда?
   Парень топнул ногой по земле, и даже ткнул рукой вниз, показывая, где остановила когда-то свои скитания небесная гостья. А хан почему-то не удивился, что урусут понял шамана, говорившего на родном языке Потрясателя вселенной. Он впился взглядом в грудь Кудряша, в то место, где в вырезе рубахи, расшитой красными нитками, покоился амулет. Простой желтый кругляш желтого цвета - точно такой же, какой всегда носил дед. Говорили, что после смерти его не смогли найти. И сейчас у Бату-хана появилось жгучее желание сорвать его с крепкой шеи урусута, а затем растоптать все тут кругом;  сжечь избу вместе с людьми, и прогнать бесчисленное множество раз целый тумен по этому месту, как когда-то прогнали табуны по могиле Чингиз-хана.
   Он поднял глаза выше, встретился взглядом с парнем, и... отвел его, не смог сравниться с ним уверенностью в собственной правоте, и предчувствием далекого будущего. Хан словно заглянул через очи урусута сквозь века - туда, где от империи деда останутся лишь осколки, а потомки этого парня исполнят мечту великого Чингиза - дойдут до Последнего моря. Не дойдут они - понял Бату - значит придут другие, и тогда не только осколков - даже памяти о роде Темучинов не останется.
   - Едем, - судорожно повернулся он к реке.
   - А с этими что? -  растерянно спросил вдогонку сотник.
   - Чтобы волос с головы этих урусутов не упал, - чуть притормозил хан и усмехнулся, - дать ему золотую пайцзу - пусть висит рядом с амулетом.
   Сотник не посмел перечить - он сам такую пайцзу только видел. На его плечо опустилась тяжелая рука Субудая, а в руку ткнулся тяжелый желтый кругляш, едва не обжегший руку. Хан еще раз усмехнулся; он оглянулся уже только с середины реки. Пару урусутов было видно и отсюда. Почему-то Бату решил, что парень недолго задержится на этом свете - несмотря на милость хана он не выдержит, присоединится к тем отрядам урусутских мстителей, которые - не сомневался монгольский повелитель - будут расти здесь, как грибы. А может, и свой соберет.
   - Когда-то здесь вырастет город, - опять тусклым, едва понятным голосом прошамкал звездочет, - здесь будут ковать оружие, равному которого не будет от края до края земли. А потом...
   Он надолго замолчал, словно вглядываясь пристальней в будущее.
   - Что потом? - поторопил его Бату-хан.
   - Потом здесь родится герой, от которого будет зависеть - быть ли вообще роду человеческому...
   Он забормотал еще глуше, и сколько не напрягал слух хан, он не разобрал больше ничего вразумительного. Потому что бессвязные мысли о том, что хан сделал сегодня правильный шаг, и что от этого шага  зависело, родится ли сам Потрясатель вселенной, а до него пророки Иса и Мухаммад, и вообще, появятся  ли в пределах ойкумены люди..., вряд ли можно было считать проявлением разума.
   Ночью старый шаман умер.
   И вот теперь Бату-хан медлил, вспоминая его слова, и понимая, что старик знал, о чем говорил.
   - А значит, - решил хан, - я сделал правильный шаг. Я всегда делаю правильные шаги! Потому что я внук Потрясателя вселенной, и тоже рожден, чтобы потрясти ее. Дикая энергия власти, какой он до сих пор не познавал, захлестнула его и камча резко взмыла вверх, чтобы еще более решительно опуститься. Спешенные тумены взвыли и бросились к обреченному городу, к Золотым воротам, куда когда-то войдет тот герой, от которого будет зависеть и прошлое и будущее человечества...
   Холодный влажный нос алабая ткнулся в щеку командира, и тот обрадовано вскинулся.
   - Малыш, - рывком вскочил на ноги Кудрявцев, одновременно опуская руку туда, где должен был находиться широкий лоб пса.
   Увы, командира действительно вырвал из беспамятства алабай, но не Малыш. Один из сыновей, родившийся как раз к восьмому марта, почти догнавший родителя, но не Малыш.
   - Значит, - с горечью подумал он, резко наклоняясь, чтобы потрепать за ухом, у щенка не обрезанным, - все это мне не привиделось. И спящий бог по фамилии Кудрявцев, и камни, и кувалда...
   Он огляделся. Кувалды рядом не было. Зато кряхтя поднимался у стены цитадели старик неандерталец. Его правнук, крутившийся рядом в тщетной попытке сбить пламя с халата, куда-то отполз. Александр поднес к лицу огромный красный рубин, в гранях которого качнулись смутно узнаваемые лица; жаркие сражения и тайные удары кинжалом из за угла.
   - Власть! - с отвращением подумал он, - кровь и страдания ради власти. И в конце концов встанет вопрос - сохранить власть или жизнь на земле. И человек, от которого будет зависеть будущее, выберет...
   Ладонь сжалась, и меж пальцев на плиту посыпался мелкий красный песок.
   А старик рядом кивнул головой, словно соглашаясь с мыслями Александра, и неуклюже поклонился победителю Спящего бога. Кудрявцев помедлил, подумал - стоит ли возвращать поклон - даже ради седин старого вождя, даже в качестве первого пункта договора между двумя ветвями разумных на земле.
   - Впрочем, - подумал он с усмешкой, - пусть старик думает, что я поклонился ему. На самом-то деле я просто хочу поднять вот это.
   Полковник Кудрявцев наклонился за откатившимся в сторону камнем зеленого цвета, и это движение спасло ему жизнь. Его затылок едва задело рукоятью молота, запущенного уверенной, хотя и левой, рукой Дена. Проваливаясь опять в беспамятство, он успел увидеть, как сменяется с торжествующего на беспомощное, а потом паническое,  выражение лицо старого вождя неандертальцев. В следующее мгновение это лицо закрыл огромный молот, а куда-то назад остервенело залаял таким знакомым голосом щенок. Резкие звуки выстрелов из винтовок, а потом крупнокалиберного пулемета полковник Кудрявцев ощутил уже за гранью сознания...
   Сколько мыслей, фактов, умозаключений может впитать в себя человеческий мозг? Наверное много. А сколько он способен воспринять, закрепить в себе, а потом творчески доработать и удивить мир уже своими мыслями?
   Александр буквально купался в океане информации. Он задыхался от нетерпения, от невозможности познать все. Но вот кружение в водовороте мыслей замедлилось; познание стало процессом упорядоченным, и можно было оглядеться, встать рядом с теми, кто больше всех почерпнул из источника знаний, чтобы добавить в этот океан уже не ведро, поднятое из колодца долгим томительным наматыванием цепи практики на ось теории, а бушующие потоки полученных результатов.
   Покопавшись в памяти, в его разделе истории, он конечно же узнал бы каждого в длиннющей череде древнегреческих математиков, философов и поэтов.  Но предпочел подойти к одному - к Пифагору, у которого (мелькнула еще детская озорная мысль) штаны на все стороны равны. Математик что-то быстро чертил на свитке. Вокруг горели здания, с душераздирающим криком пробежала женщина с окровавленным ребенком на руках. За ней с хохотом мчался солдат с мечом в руках. И это оружие уже опробовало сегодня кровь жертв. Вот он резко затормозил, видимо решив, что красотка никуда не денется, и вернулся назад - к Пифагору. Заглянув за плечо ученого - совсем так же, как раньше Александр - он скорчил жуткую гримасу, словно говорил - лучше бы я девку поймал.
   Взмахнул меч, и... Кудрявцев ничего не смог поделать. Единственное, что утешало - содержимое свитка, который уже занялся огнем, выпав из рук Пифагора, тоже запечатлелось в памяти...
   Резко скакнула навстречу глазу звезда. Александр даже попытался отшатнуться. Увы - отшатываться было нечем, поскольку полковник Кудрявцев по-прежнему блуждал в информационном поле. Теперь он знал, что не обязательно все запоминать - достаточно просто знать, как попасть в него, и главное - найти нужную точку в пространстве и времени. Не как сейчас - попытаться застать великого Кеплера в момент озарения первым законом, а попасть в лабораторию не менее великого Улугбека. Потомок железного Хромца тоже что-то строчил, и тоже в свитке. Только здесь была арабская вязь, уже знакомая Александру. И он не удержался, заглянул, чтобы сравнить ход мыслей самаркандского мечтателя с выводами Кеплера, а потом Коперника и великого Галилео.
   А это... это же сэр Ньютон - не потирает макушку в месте упавшего яблока, как можно было ожидать - нет, он тоже пишет, и пишет, и пишет...
   Рядом прикрывает ладошкой лист бумаги другой великий - Ферма. Но от бесплотного разума нет секретов. Если бы у Александра был сейчас рот, он бы открыл его от изумления; настолько простым и изящным было решение знаменитой теоремы!
   А это кто так старательно тянет изо рта язык, показывая его всему просвещенному человечеству? Да и непросвещенному тоже. Ай-яй-яй, Альберт; как вас  по батюшке? Лучше бы подправили вон там чуть-чуть свою теорию поля - видите как она вильнула в сторону?..
   Пальцы продолжали перебирать грани зеленого камня, но Кудрявцев был уже здесь, на площадке перед цитаделью. И шумное дыхание принадлежало не щенку, а девушке, точнее женщине, и это дыхание Александр отличил бы от любого другого. Он распахнул глаза навстречу любимой, и несмело улыбнулся. Нет - в Оксане, да и остальных разведчиках он не сомневался. А как воспримут тот факт, что все испытания устроил ни кто иной, как сам полковник Кудрявцев! В ранге бога, естественно.
   Первым, как всегда, выскочил Толик Никитин:
   - Это что получается, товарищ полковник, если бы не вы, я бы свою Бэйлу не встретил?
   - И я! - присоединился к другу Марио.
   - И я, - прогудел рядом Боря Левин.
   - А это.., - резко повернулся Никитин, - боженька мой, как же тебя перекорежило!
   Кудрявцев повернулся вслед за ним. У стены сидел, привалившись к монолиту цитадели, Денату. Впрочем, заявлять так о трупе было слишком смело. А в том, что старик никогда не прибегнет к силе амулета, который он в последний момент своей жизни успел сжать огромной ладонью, сомнений ни у кого не вызывало. Потому что головы у него не было. На то немногое, что осталось после удара кувалды, буквально впечатавшей старого вождя в здание, невозможно было смотреть без содрогания. И полковник не стал смотреть - дольше необходимого - и перевел взгляд на молодого вождя.
   Ден лежал внизу, у ступеней, уставившись пустыми глазницами в небо. Кудрявцев даже не стал спрашивать, кто это так неотвратимо лишил неандертальца и зрения, и самой жизни; он опустил глаза ниже и вздохнул тяжело - каким бы подлым не был удар Дена в спину, такой участи даже он не заслуживал. Грудь неандертальца, да и ниже все, было буквально разворочено длинной очередью "Корда". Вот тут заслуженное оружие, в отличие от битвы с бесплотным богом, показало всю свою ужасающую мощь.
   - Позовите Дену, - кивнул на тело Кудрявцев, понимая, что теперь ничто не удержит здесь племя.
   Еще он понимал, что гордые неандертальцы вряд ли примут помощь; что они, как и восемь месяцев назад будут штурмовать неприступные скалы, пустыню и морские просторы.
   - А значит, - решил он, - у наших предков буте время, чтобы закрепиться в новом для себя мире. Мире холодном и кровавом.
    Александр поднял к глазам руку, в которой по прежнему таинственно мерцал гранями огромный изумруд. Он вспомнил бурные дискуссии о будущей битве с богом, о его наследии, если оно, конечно, сохранится. И вот сейчас зримым подтверждением этому на ладони лежал камень. Александр бросил быстрый взгляд на профессора Романова; представил, как тот будет радоваться, подпрыгивая от счастья, словно ребенок - когда получит в свои руки этот поистине бесценный источник знаний.
   А потом представил, какую кровавую охоту будут вести за изумрудом люди, получив, наконец, подтверждение, что философский камень существует, и медленно сжал ладонь. Струйка зеленого песка просыпалась на плиту площадки незаметно для остальных, и тут же разметалась по сторонам под ногой опять подступившей супруги. Лицо Оксаны сияло счастьем и какой-то рвущейся  в нетерпении наружу мыслью. Ее израильтянка  и преподнесла Кудрявцеву, подсунув прямо под нос свой мобильный телефон. Мобильник, конечно же, не работал,  но на дисплее - в верхних углах - светились цифры и буквы: воскресенье, двенадцать ноль-ноль. И главное, дата - девятое мая!
   - День Победы, - чуть слышно прошептал он, но услышали все, - и на площадке, а потом и из окон загремело мощное: "Ура!".
   Полковник в этом мире ни разу не взвешивался, но представлял, что скорее поправился здесь, и не мало - все-таки изнурительных тренировок тело не знало, а еда от Зины Егоровой - это... в общем, попробуй не съешь! И, тем не менее, он с удивлением ощутил себя взлетающим высоко над площадкой. Смеясь и радуясь вместе со всеми, он успел подумать: "Только бы не уронили, черти", - и тут его взгляд царапнул какой-то предмет. Предмет, которому, несмотря на внешнюю красоту безупречных линий, места на земле не было.
   Серая жемчужина закатилась в траве, за пределами площадки так, что ее и увидеть можно было только  в высшей точке, куда  смогли подкинуть командира ошалевшие от радости друзья. Он все-таки дождался, когда его бережно опустят на ноги, и устремился туда, где злое наследие Спящего бога уже обнюхивал щенок. На алабая уже кто-то нацепил ошейник - и это тоже было наследием. Наследием великого пса, легенда о котором, увы,  пролетела через десятки тысяч лет, не сохранив ни имени, ни каких других подробностей первого примера собачьей верности.
   - Малыш, - тут же получил от командира имя щенок, - дай-ка лучше я.
   Жемчужина удобно легла в ладонь, внешне ничем не угрожающая, даже красивая, переливающаяся перламутровыми разводами, меж которых и заплутало сознание вглядевшегося в это порождение дьявольского коварства командира. Ему было хорошо там, где не тревожили ни зимы, ни засухи; ни кровавые битвы, ни не менее яростные застолья. Монотонность бытия; покой и равновесие - такими были теперь девизы Александра. Он повернулся к подскочившей Оксане, удивляясь, что нашел в этой кудрявой черноволосой девушке. Вон - Ира Ильина насколько эффектней. А Таня-Тамара?! - когда встанет в эффектную суперсексуальную позу.
   Александр не позавидовал ни Марио, ни профессору Романову - а чего им завидовать? Пусть они завидуют - его совершенству, которое ничто не сможет поколебать. Ни судорожный плач израильтянки, ни кричащие о чем-то Маша с Дашей (идите куда шли!), ни... Что-то кольнуло в сердце, до того гоняющего кровь по жилам мощно и равномерно. Рука! Его ладонь, прижатая сейчас Оксаной к собственному животу, для чего она не постеснялась задрать при всех камуфляжную куртку.
  - Тук-тук, - ткнулся ножкой в ладонь Кудрявцева еще не рожденный сын; Александр невольно улыбнулся, представив, как пихается сейчас его брат-близнец, пытаясь пробиться в свою очередь к ладони отца, - тук-тут.
   А потом стуки крохотных сердец зачастили, слились в единый мощный поток чувств и энергии, который заставил другую ладонь сжаться, что было сил. Кудрявцев еще успел подумать, что он сделает все, чтобы прервать страшный круговорот, в котором ему каждый раз придется убивать самого себя. Что он когда-нибудь попадет в тот самый Ковров, где в одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году в семье Кудрявцевых родится младенец Саша. И полковник устроит так, что этот мальчик не попадет в тамбур скорого поезда "Москва - Горький" - без отца и матери. И пусть в России будет одним грозным бойцом меньше. Пусть Александр Кудрявцев вырастет самым обычным человеком, будет работать на том же заводе имени Дегтярева, или на фабрике "Аскона" - чтобы в положенное время выйти на пенсию; уверенным, что путешествовать во времени можно только в книжках писателей-фантастов - талантливых и не очень...
   Ладонь разжалась и на траву посыпалась серая мелкая пыль, раздуваемая слабым ветерком. В мире на одну горстку равнодушия стало меньше...