Операция или восходы солнца над Тянь-Шанем

В детстве до конца десятого класса я бесконечно катался на велосипеде. Два года после школы работал, и ещё катался на том же велосипеде. Брату родители купили мотороллер. Тогда мы пересели на него. Но родители не подумали: они обрели себе вечный страх. Мы ездили со скоростью под сто километров в час. Под Алма-Атой были хорошие шоссе и одним из них был Карагалинский тракт. Вот там мы и выжимали из этого мотороллера всё, что он мог.  Отец знал, а мама догадывалась, что мы не просто так катаемся. Вскоре мотороллер украли прямо из двора нашего дома к нашему огорчению и к счастью для родителей.
Езда на велосипеде дала мне на много лет болезнь: геморрой. Я ещё тогда не умел обходиться с этой болезнью, и очень страдал от этого.
Уже, учась в институте. Я иногда не мог ходить на лекции, лежал. Ну, конечно, ходил к врачам, что-то выписывали, я прикладывал. Но время шло, а кардинальных мер так и не было.
После института взяли на два года, как офицера запаса в армию. Через некоторое время попал в военный госпиталь в Выборге. Пролежал там две недели, они ничего не сделали и выписали меня в часть. Правда дали направление В Военно-медицинскую академию имени Кирова в Ленинграде.
Через некоторое время я уже был там. Профессора качали головами, что-то говорили друг другу, но время шло, я лежал у них, но никто ничего не делал. Так меня выписали и оттуда.  Прошли два года в армии, вернулся домой, начал работать. Но болезнь не проходила, и тогда мне позвонил отец из Алма-Аты. Он договорился с больницей Совета министров Казахстана, что меня туда примут. Отец работал в Госплане Казахской ССР. Он мог многое.
К родителям вылетел самолётом, и вскоре оказался в этой сказочной больнице. Хорошо было здесь министрам. В палате я был один. Там вообще большей частью были одноместные палаты. Столовая одной стеной соприкасалась  с зимним садом. Там были пальмы, стеклянный купол крыши позволял держать там попугаев, и они свободно летали по этому огромному зимнему саду.
Одна немаловажная деталь: больница находилась высоко в горах Одного из предгорий Тянь-Шаня – Заилийский Алатау на высоте три тысячи метров. Прямо из моего окна в палате видны были все высокогорные вершины. Они круглый год были покрыты ледниками. Конечно, еда была изумительная. После студенческих столовых я ел, словно царь. Со мной за столом сидели два министра и один большой чин из КГБ. И у всех была одна и та же болезнь. У меня от велосипеда, а у них? Нетрудно догадаться!
В этой больнице хирург был один. Его пригласили сюда из Москвы за большие деньги.
Но он был уникален в своём роде. Его сёстры называли великой умницей.
Не забываем, однако, что это был 1973 год. Никаких выдающихся открытий в этой области сделано не было. Это сейчас вам предложат и лазерное удаление и криогенную терапию (т.е. холодом) и ещё много чего неинвазивного (бескровного) удаления узлов. А тогда даже великие умницы делали эту операцию старым дедовским методом.

Я довольно долго прохлаждался в клинике, и всё до меня очередь не доходила. По коридору бродили редкие больные, остальные сидели в своих палатах. Как-то близко я сошёлся с майором КГБ. Звучит несколько угрожающе даже для тех времён. Но у него была одинаковая болячка со мной и тут мы были равны.

Наконец, я уговорил доктора, и он назначил день операции 7 марта мне одному. А ведь на завтра был Женский праздник!  Он говорил, что он свободен только в этот день.  Я согласился. Дома, в Волгограде,  меня ждали жена и дети, а я тут прохлаждался, глядя через стёкла в райский сад. Шум попугаев был непрестанный.

Наступило 7 марта. Накануне мне сделали две двухлитровые клизмы, и я стал чувствовать себя, как рубашка после стирки, повешенная на верёвку, да ещё на ветру. За мной пришли.
Две сестры довели меня до первых дверей с надписью «Операционная». Мои сёстры были в голубеньких брючных костюмах, и это как-то веселило душу. Для министров сестёр выбирали со всеми женскими атрибутами, то есть было чем любоваться перед пытками. Они предложили мне снять пижаму и дали рубашку, которая доходила только до пупка. Так что все мужские прелести оказались оголёнными. Мне тридцать три года, и я стою перед ними голый. Они не смущались, а я как бы проваливался под пол. Открылись другие двери. Там были такие же красавицы, но уже в чёрных брючных костюмах. Зловеще как-то!  Они забрали у меня тапки и предложили лечь на каталку. Я робко сказал, что могу дойти и так, но весьма категоричный отказ прервал мои размышления. Я лёг. Было стыдно. А девушкам не было стыдно. Им было всё равно. Открылись третьи двери и меня на каталке ввезли в операционную. Огромная комната. Вместо стены с одной стороны была стеклянная рама. Это было огромное окно с видом на все снежные вершины.  Снег искрился на солнце и даже слепило глаза. Здесь все были в тёмно -зелёной одежде и хирург тоже. Мне предложили перелезть с каталки на соседний стол.  Но это был не стол, а женское гинекологическое кресло с такими же дужками для ног. Велено было ноги поставить на эти дужки. Я даже вспотел, хотя в операционной было очень прохладно. Всё сделал как просили. «Готов, Валерий?» - спросил доктор. Я сказал, что готов. Сёстры в зелёной униформе стояли рядом и стали подавать ему шприцы. После первого укола рядом с анусом я понял, что это новокаин, то есть заморозка. Хирург сказал, что, если я буду стонать, мне дадут общий наркоз. Сделали шесть уколов.  Девы стояли и смотрели на мою голую стать. Мне было не по себе от их взглядов. Последнее, что я успел заметить, они обе были очень красивы. Особенно грудь у одной. Это же надо! Мужик лежит голый на столе, а любуется грудью хорошенькой медсестры.
Потом врач взял в руки длинные щипцы, и за что-то там возле ануса потянул. Это был узел. Даже сквозь новокаин было больно. Я слегка вскрикнул. Он молча показал сестре на маску. Она стала сзади меня и приставила маску к лицу. Острый запах хлороформа ударил в голову. Я рукой отстранил маску. И сказал, что буду терпеть. Хирург оттягивал узел, а операционная сестра обматывала узел шёлком и затягивала его на несколько стежков. Другая сестра промокала лоб хирурга, а мне почему-то никто ничего не промокал, хотя у меня от напряжения и боли пот тёк градом. Я терпел. Я смотрел на искрящиеся вершины гор через окно и казалось, что я в какой-то сказке, но меня в ней пытают. Иногда свет в глазах начинал меркнуть, горы расплывались. Вершины таяли. Всё превращалось в белую пелену.  Потом я понял - это уходило сознание. Мне давали передышку. Время шло. Я заметил время. Операция началась в девять утра, а уже было двенадцать! Ноги затекли в этих подставках и зад задеревенел. Кресло- то было железное с какой-то пелёнкой.
Узлов оказалось много. Когда хирург полез доставать внутренние узлы, я снова подал голос. И снова получил маску на лицо. Слабым движением я её отстранил. Попросил полотенце, сложил и вставил себе в зубы. Боль была нестерпимая, я грыз полотенце. Но терпел. Прошло ещё три часа. Я был в сознании, но совершенно без сил. Операция закончилась. Вершины гор, которые я покорял несколько лет назад, дразнили меня. Три девушки легко перенесли меня на каталку и повезли в палату. В этот день 7 марта операцию делали мне одному. Мужчины в коридоре поздравляли с женским днём. Мне было всё равно.  В палате уже другие девушки- сёстры переложили меня с каталки на кровать. Они сказали, что еды сегодня не будет, а будут только уколы через каждые три часа.  Я ещё раз посмотрел на снежные вершины. Я их помнил, и они манили к себе. Солнце сверкало. Потом всё исчезло, наверное, я уснул.

Проснулся, возле меня стояла сестра в голубом костюмчике. Красивая мелькнуло у меня в голове. В руке у неё шприц.  «Начнём» - сказала она. «Это будет длиться долго, дней двадцать. Вот на стене кнопка, как только боль будет нестерпимой, жмите на эту кнопку». Уколола в руку и ушла.  Боль какая-то была, но она тут же прошла, появилось подобие весёлого настроения. Хотелось есть.
Пришёл отец.  Я всегда радовался ему, хотя мне уже было за тридцать. За всю жизнь можно посчитать несколько лет, что мы были вместе. Он такой был мудрый, всё знающий, исключительно педантичный и настолько же заботливый.  Он склонился надо мной, позвал. Я очень обрадовался ему. Он сказал, чтобы я набрался терпения. Всё пройдёт, и у меня будет много счастливых дней.  Мы немного поговорили обо всём, и он ушёл, сказал, что скоро придёт ещё.
Отец оставил во мне самые приятные воспоминания в жизни.
Мне нужно было следить за временем. Впрочем, боль уже через два часа сама напомнила о себе.  Я опишу её один раз и не за сегодняшний день. В обычные дни я старался как можно дольше не вызывать сестру. Но через два с половиной часа боль становилась нетерпимой, и я нажимал на кнопку. Через десять минут всё проходило. Я спросил её что мне колют. Она ответила: «Омнопон». Это был наркотик из серии морфинов. Он повышал порог болевой чувствительности, но ещё он вызывал эйфорию.  Эта та самая эйфория, ради которой люди вступают на путь наркомании, и почти все погибают в разные промежутки времени от передоза или, если их вовремя не начать лечить.  Я впервые встретился с этим препаратом, но ещё не знал, что будет потом. В клинике он применяется для устранения болевых синдромов при онкологии и операций с обширными полями. У нас был второй случай.
Потянулись дни. Уколы шли за уколами. Еду давали такую: яйцо сырое, пятьдесят грамм сливочного масла и стакан томатного сока. Кроме этого ничего, даже кусочка хлеба не давали. Я чувствовал, что становлюсь лёгким.

Но самое интересное- это были горы, смотревшие в моё окно. На всю жизнь я запомнил утренние рассветы. Солнце было ещё за горами, а небо над ними окрашивалось в разные цвета от слабо жёлтого до ярко оранжевого. И вот наступал самый торжественный момент. Лучик солнца скользнул по самым кончикам вершин. Они превратились в зубья пилы, как будто их раскалили плазмой. Альпинисты всегда в горах носят темные, закрытые со всех сторон очки. Потерял очки, считай, что ослеп. Проходит секунд сорок  уже другие лучи появляются на зубцах вершин гор, и они окрашиваются в цвет расплавленного золота, пробегая за считанные секунды десятки километров горных вершин. Всё становится похожим на золотой гребешок. Но это длиться не более минуты. И, вот, уже кусочек солнечного диска появляется над горами, они все светлеют в его лучах. Ещё некоторое время высокие пики отбрасывают тень от себя на склоны, но это длится тоже секунды. Диск солнца быстро поднимается, и картина света меняется. Всё пространство от вершин до подножий ледников озарено светом и сверкает словно тысячи солнц. Картина фантастическая. Окна здесь убавляют яркость этого света. Такую же картину я наблюдал, когда летел ночным рейсом из Москвы в Среднюю Азию: в Ташкент, Фрунзе (теперь Бишкек), в Алма-Ату. Эта картина ещё более грандиозная с высоты одиннадцати километров горы видны на сотни километров. И, когда наступает рассвет эти сотни километров окаймляются золотым гребешком. Большинство людей в самолёте спит, а те, кто знает, припадают к окнам, тайком снимают на фото.  Горы – это сказка, но очень опасная сказка. Но горы – это любовь навсегда!

А пока что эта любовь смотрела на меня из окна больничной палаты.

Приближалась время отмены наркотика. К этому моменту перетянутые шёлком узлы отмирали и шёлк можно было удалять. Разумеется, я это пишу задним числом, когда через это прошёл.
Итак, укололи последний раз. Приходил Иннокентий Александрович –хирург вместе с сёстрами и сказал, что будет очень тяжело. За двадцать дней образовалось привыкание к наркотикам (подсадили, как сегодня говорят), но теперь нужно проявить волю и героизм. Не умалять сестёр сделать укол. Они знают, что, если кто-нибудь сделает укол сверх нормы, будет немедленно уволен. Сёстры улыбались, зная по опыту какая будет картина.

К вечеру стало плохо. Боль, уже оглушающая, нетерпимая, навалилась, как танк. Отец принёс мне анальгин. Я выпил, но он дал каплю в море, но всё же.
На утро, чтобы не сидеть в палате, я вышел в коридор и прошёл к сестринскому посту. Мой знакомый майор из КГБ стоял на коленях перед сёстрами в рубашке выше пояса, как на операции (то есть всё было на виду) и плакал, умоляя сделать ему укол. Это было постыдно и унизительно. Я подумал, а ещё майор КГБ! Мерзость!  НО он оказался не один. Те два министра, что сидели за моим столом (в пижамах) умоляли сестёр сделать укол (и я слышал: за большие деньги). Но всем хотелось работать в больнице Совета министров. Сёстры были непреклонны. Один мужчина, незнакомый мне, бился на полу в истерике. У всех началась ломка. К вечеру у меня поднялась температура до 38 градусов. Я терпел.  Через три дня губы потрескались, жар не проходил, температура была уже 39, а на другое утро – 40 градусов. На следующее утро она была уже 41 градус. Я нажал на кнопку. Пришла сестра и я попросил её померять температуру и пригласить врача. Температура была 41,7 градуса. Свет задрожал в глазах, сознание путалось. Сквозь пелену света видел врача и сестёр, в масках, стоящих со шприцами. Они все молчали и ждали. Потом врач сказал: «Ждём кризиса. Валерий выдержит. Он на операции терпел и не такую боль. Он выдержит, ещё немного». И, вдруг температура поехала вниз и стала 38 градусов. Все вздохнули, а врач сказал: «Ты молодец, не то, что некоторые майоры и сегодня рыдают голые перед сёстрами. Твоя ломка закончилась».
Наступил день снятия шёлка. В день по две, по три нитки. Это уже была не боль. Сняли. Потом он вызывает меня в кабинет и говорит: «Валера, нужно делать бужирование заднего прохода. Это больно и даже очень. Ложись на кушетку на левый бок».  Он надел перчатки, смазал их вазелином и велел мне сделать вдох. Я вздохнул, а он ввёл палец туда.  Раздалась такая боль! Я закричал, как резанный поросёнок. Он остановился и сказал: «если мы этого не сделаем, образуются спайки и всё придётся делать сначала. Терпи, ты можешь».  Я терпел, и, когда он закончил, рубашка была мокрая до нитки. Сёстры дали другую. На следующий день к девяти утра к нему снова. Десять дней продолжались эти пытки. Приехал отец. Он увидел меня идущим по коридору. Вместо меня шла пустая пижама. Я похудел на пятнадцать килограмм, а я всегда был худым. У отца были седые виски, и на моих глазах он весь стал белым. Но он – морской офицер, он выдержал, но сердце его с тех пор было задето крепко. Вот так иногда достаются взрослые детки. Через несколько дней меня выписывали. За мной пришла машина.
Было утро. Солнце взошло. Я ещё раз оглянулся на любимые горы. Они сверкали, как всегда!  Врач не советовал лететь сразу домой. Прошло три месяца, как я поступил в эту больницу. Я улетел в Волгоград на следующий день. Самолёт по взлётной дорожке разбегается навстречу горам и делает круг возле них, разворачиваясь на запад. Домой! Жалко было отца до слёз. На следующий год он умер в экспедиции.

7 мая 2017 год.
Моей знакомой писательнице,
пробовавшей лыжи на Чимбулаке
(Ущелье на Тянь –шане), посвящается.
Это недалеко от той больницы, где я был.