Прощание. 3

- Ты где, потрох, сам знаешь - чей, шляешься? – голос Михая не предвещал своим басом ничего хорошего. – Уже два станка стоят! Я что ли вашу бабушку за корягу гребешком заводить должен? У меня свои заботы. Марш, засранец, в цех!
Захар опешил: такого он ещё не слышал от своего мастера наладочного участка. «Потрох» – это у него обращение к любому, вне зависимости от звания и должности. В принципе, почему такая светлая башка, как Михай - и сидит захолустным мастером? Это чтобы не попадаться больше на глаза большому начальству под топор, но вот «засранец» - это что-то новенькое в лексиконе Михая, где мать-перемать встречаются чаще обычных слов, но, к великому сожаленью автора, опущены ради литературности, в ущерб повествованию.

- Я что-то не понял: то ли я охрип, то ли ты оглох, потрох… - но уже под «не знаю чей» Захар в полной амуниции влетал в шлюз. – Одна нога ещё здесь, другая чтобы уже тут! Потом - пулей ко мне! – успел услышать Захар сквозь шум пневматики дверей. В тот момент ему, кстати, показалось, что мастер расстроен не только падением выработки…

Сначала тяжело стукнул о стол стеклом казённого завода увесистый штоф. «Минимум ноль-семь, а то и литр» - успел подумать закрывающий за собой дверь каптёрки Захар. Следующим звуком стал шлепок – явно доброго шмата сала, размер которого предполагал уже не ноль-семь, а, скорее, литр. Плюс ещё каравай хлеба, который  успел заметить Захар, пока входил в дверь. Когда в мозгу Захара всё сложилось в одно целое, он, было, замешкался на секунду, но, приняв себя в руки, хотя, ещё не зная какую состроить рожу на лице, а потому оставил ту, что уже была – удивлённо-непонимающую – и  прошёл в каптёрку.

- Садись, Захар, кумекать будем, – сказал Михай, выставляя пару стограммовых стопок. – Ты не против? Из них сподручнее, – и, как старший по возрасту и должности, не дожидаясь ответа, спросил: – На какое число?
- А?
- …, Господи, прости! Не трепли мне нервы! Что в повестке?
- Так я не открывал ещё, - торопливо извинился Захар.
- Ну ты даёшь, парень! – впервые за все годы в голосе Михая пробились нотки уважения. Восхищение от мастера Захару слышать уже приходилось, но вот уважение… - Где «синька»-то твоя? – синькой у нас (для тех, кто не из нашей жизни) именуется синий военный конверт с повесткой. Ещё есть красный, но это уже потом, это – похоронка. Обычные письма с блок-постов приходят в простых треугольниках, но они не так часты, как разноцветные. Захар порылся за пазухой, и неуверенно вытащил свою «синьку».

- Дай! – пролаял мастер и, нетерпеливо выхватив, рванул конверт за край. Достал сложенный пополам лист, в котором Захар кроме чёрных полос строчек успел разглядеть только лиловый круг печати да размашистую, витиеватую подпись какого-нибудь военкоматовского писаря. Михай же, словно всегда занимался только одним – извлекал повестки из синьки, – глянул и простонал:
- Засранец!
- Кто?
- В пальто! – Михай поморщился, вместо продолжения налил себе стопку с горкой и тут же выпил, не сплеснув при этом ни капли. После чего бросил повестку на стол, открыл сейф, вынул большой нож и положил его на стол. Захар в это время читал повестку. На сборный пункт предписывалось явиться пятнадцатого. Через три дня…

- Слушай, Захар, сюда, – сказал Михай, видимо, справившись с собой. Так же, с горкой, он налил теперь уже обе стопки, взял нож и принялся тонкими ровными кусками резать сало. – От того, что ты сейчас услышишь, будет зависеть твоя судьба. Впрочем, возможно, не только твоя…

На фронте уже несколько лет творится что-то непонятное. Ты и сам знаешь, что теперь оттуда обратного пути нет. Но лет десять назад так не было, если ты не помнишь. Возвращались те, кто выслужил срок, привозили калек, приезжали отпускники. На фронт ездили с концертами и даже делегации от заводов. Теперь же, попав на войну, вернуться обратно нельзя. Словно там происходит что-то такое, о чём тут лучше не знать. Мы можем только гадать - что, но солдат не выпускают оттуда уже несколько лет. Даже мёртвыми.
- Но ведь объявляли же о том, то для скорой победы отменили все отпуска и выслуги, и потом все вернутся разом.
- Объявляли. Но ведь не объявляли, что калек больше не будет. И раненых.

Раньше раненых лечили в больницах городов, а выздоравливающих возили по заводам, чтобы те поднимали боевой настрой рабочих, кующих им оружие. Водили в школы, как пример героизма и мужества. Неужели ты не помнишь? – Захар утвердительно кивнул. – Вообще с ранеными носились по городам, как со знаменем борьбы. Или нет теперь раненых? А ведь идёт война… Оружия нового нет, враги старые. Куда тогда деваются раненые и калеки?
- В самом деле, куда?
- Не знаю, но предполагаю два варианта: или их не выпускают из зоны боевых действий, или их, действительно, нет или почти нет. Тогда возникает вопрос «Почему?». Мы этого тоже не знаем. Но это нужно узнать.
- Вы хотите, что бы я это сделал? – Захар удивился. – И кто это «мы»?
- Мы – это те, кто давно уже хочет закончить войну. «Мы» есть и у нас и у Врагов, но «мы» вместе. Дед твой был среди нас. Потому мы и заботимся о тебе. Самое главное, что тебе нужно понять, что на войне будет совсем не то, к чему тебя будут готовить на армейских курсах. На войне будет что-то неожиданное, новое и… страшное. Это ты должен запомнить и быть готовым.

Закончив говорить, Михай помолчал, словно бы ещё раз думал, продолжать или нет, но, взвесив всё, видимо, решил продолжить: - Завтра поедешь к Онуфрию.
- Кто такой Онуфрий? – Захар никого раньше не знал с таким именем. Уж больно оно было древним.
- Онуфрий – это… Онуфрий… Он тебе много чего интересного расскажет. Он ужасно стар, так что ты его не больно донимай вопросами… Вот адрес… Михай встал, сделал торжественное лицо, от которого Захару стало грустно и тягостно, и, наконец, протянул свою мозолистую руку. – Прощай. И будь достоин своего деда. Помолчи. Да, мы были там рядом, но не вместе. А вот дед  твой Илья и Онуфрий сиживали в одном окопе. Онуфрий говорит, что даже хлебали из одного котелка. Врёт, наверно.
- Чего же врать-то? Если…
- Доживёшь – узнаешь. А будешь Онуфрия слушать, так может и доживёшь. Да, напоследок послушай совет мой: спиной к Онуфрию не поворачивайся. Не любит он этого. Ох, не любит! А почему - не говорит… – Михай посмотрел Захару в глаза. – Ты, это… зла на меня не держи, – Михай обхватил Захара руками и помимо его желания привлёк к себе. - Прощай, потрох сам знаешь чей…

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2017/05/07/1322