Дуэт в стиле Рокамболь. Роман. Главы 1-4

               
               
                "МАСТЕР"

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

                ПРОЛОГ
                ____________


                Всему конец, когда– то настаёт,
                Ведь это всё придумано не нами – хотя,
                Мечтаем мы существовать веками,
                Но есть предел и смертный не пройдёт
                Сквозь эту стену.
                Людям не дано увидеть Господа и попросить
                О счастье – вернуть прошедшее, предугадать
                Ненастье, что на роду начертано –
                Стереть нельзя, как жить начать сначала
                И эта доля, что моею стала –
                Нести её мне суждено.

                _______________________________________________               

                Вот уже год с лихвой, как я на нарах
                Он канул в прошлое, что мне о нём жалеть,
                Теперь я знаю, какая ожидает кара
                Меня за то, что я не смог успеть.
                Успеть уйти, да я и не стремился –
                Всё завертелось в этой кутерьме,
                Ведь знал же, что с дороги сбился
                На ту тропу, что привела к тюрьме.
               
 
                И было следствие, на психику проверки,
                Следак возил на свой эксперимент:
                Рассказы, запись, протоколы, сверки,
                Как близнецы сиамские в сопровожденье мент
                Пристёгнут накрепко браслетами стальными,
                Свободною рукой сжимает пистолет.
                Я знаю, заряжен он не холостыми,
                Но я не убегу – окончен мой балет.
               
               
                Но вот и суд, большое дело было,
                Неделя улетела на процесс,
                Аж из самой Москвы комиссия судила
                И понял я, что близится конец
                Тому, кто опрометчиво играл судьбой,
                Судьбой, где не было надежды, веры
                И, что взамен – обманут сам собой,
                Решение – удостоен высшей меры.
               

                Опять казённый дом – замки и двери,
                Но только в одиночку я теперь,
                В тюремный полосатый фрак одели
                И вниз по коридору,  где же дверь
                В которую войду, и там меня не станет,
                Но для неё ещё не вышел срок,
                Помиловка конечно смерть оттянет–
                Быть может, подпишу спасительный листок…
               

                Четыре на три – кубрик из бетона,
                В монтированный в цемент унитаз,
                Стол,  табурет туда же закреплённый
                И кран воды холодной – через раз
                Глухим ударом капли отбивает,
                Как будто маятник – тюремные часы,
                Чуть слышно радио в стене играет,
                Я отделён от внешней суеты.

               

                Как быстро всё же месяц пролетает.
                Подъём,  уборка, на прогулку и опять,
                Что было в памяти своей перебираю,
                Всё думы–думы, если бы начать
                По новой жить, но это не возможно
                Лишь только сон союзник мой,
                Во сне я ухожу, во сне я в прошлом,
                Там я живу, там я совсем другой.
               

                И снова гимн по радио играет,
                Настало утро, что ж пора вставать.
                Да, человек к неволе привыкает:
                Заправить шконку, мыться, убирать
                Свою обитель – всё в пределах правил,
                Ведь до меня здесь кто–то смерти ждал,
                Идя на плаху чистоту оставил –
                Другому грешнику, которого не знал.
               

                Кормушка щёлкнула, открылась, подозвали
                Я подошёл, фамилию назвал,
                Ещё спросили – сверились, подали
                Тот протокол, его я подписал
                О том, что приговор не изменился,
                О том, что всё оставлено, как есть,
                Как говорят: с надеждою простился –
                Осталось Отче  Наш прочесть.
               
               
                На просьбу я одну имею право,
                Немного налика на личном счёте есть,
                На крепкое запрет, а вот сухой отравы
                И закусить – последний раз поесть
                На поминках своих хозяин разрешил,
                Всё принесли – кислуха, как ситро,
                Кружак его я залпом осушил,
                Отрыжкой, проводив его в нутро.

               

                Я лёг на шконку, за голову руку,
                Как будто всё случилось не со мной,
                Кого спросить, за что такую муку
                Я принял и не позовёт с собой
                Старуха смерть – она молчком уводит
                Одной дорогой на тот свет,
                Но, почему так в жизни происходит,
                Кого спросить,  кто даст ответ?..


                ГЛАВА –  1

        С детства я любил ездить в поездах. Качание вагона и постукивание колёс на стыках рельс. Впадаешь  в какое–то не объяснимое романтическое чувство. Нравится лежать на верхней полке и смотреть в окно. Вот и сейчас, я слушаю стук колёс, который отодвигается от меня, то с грохотом надвигается. Хорошо, что поезд идёт и идёт, и город всё ближе. Смотрю в темноту, как в стену, так отыскивая огоньки можно ни о чём не думать – это игра, чтобы обмануть себя. Поезд рвётся, вперёд рассекая ночную мглу, разбрасывая по сторонам дрожащие огоньки. Потом они пропадают, и за окном остаётся темнота. Опять покажется одинокий огонёк, грустно посветит и отойдёт. Вдруг выскочат два, а то и больше высвечивая перед собой небольшой домик с поленницей дров у забора. Он сразу же исчезает, его смывает темнотой, и опять надо ждать следующий, всё–таки без них как–то не по себе.
        Купейный вагон спит. В коридоре никого нет, стоит сонный полумрак. Чуть покачиваются на окнах розовые занавески, чуть подрагивает под ковром пол. Раз за разом басовито кричит электропоезд и смолкает. Хорошо тем, кто спит, уснул и всё в прошлом. Проснутся – будет утро, может быть, даже солнце. При солнце спокойнее. Сквозь сон чувствую, как что–то легло мне на грудь, я открыл глаза.
– Сергей, вставай – подъезжаем, минут через двадцать выходим, – тихо сказал Василий, убирая руку.
Окончательно проснувшись, я опёрся на локоть, наблюдая, как он собирает с нижней полки постельное бельё. Дверь приоткрыта, в купе проникает коридорный свет, создавая уютный полумрак. Вася аккуратно складывает простыни, разглаживая их рукой, затем наволочку и полотенце. Он всегда был аккуратен, всегда чист и опрятен. В лагере чалились такие, которые вообще за собой не следили, таких называли зачуханцами. Засаленная одежда висит мешком и смердит от них, какой–то падалью, если такой на тебя дыхнёт, может вырвать. Это же надо, чтобы изо рта несло, как из помойки! Бытует мнение, что зона – коллектор, куда стекаются все нечистоты общества. Но человеком–то надо быть везде, жить–то надо!
– Всё запомнил? –  спросил Василий.
– А как же, главное запомнить движение ваших шустрых пальчиков! –  хихикнул я.
Соседи по купе меня поддержали!
Он, улыбаясь, тянет меня за ногу: «Ладно, хватит шутить, вставай!»
Я слезаю с верхней полки и, собрав своё постельное бельё, отдаю ему. Он уходит к проводнику. Два месяца назад я даже не мог себе представить, что буду спокойно ехать в купе и засыпать под стук вагонных колёс. Позади остался лагерь со своей проклятой жизнью: с колючками и вышками, с прапорами и собаками, со своим однообразием. Подъём – отбой,  проверки. Работа – отряд, отряд – работа, прожит день и чёрт с ним. Всё на нервах – цитадель зла, где по–настоящему осознаёшь, что человек человеку волк. Каждый сам в себе и "убегает" из этого мира, как может: кому работа, кому книги, кому письма, а кому и петля. Хорошо, что людям не дано читать мысли других. Можно думать, о чём угодно не боясь свидетелей – единственное утешение данное Всевышним. Вот, что такое, в конечном счёте, одиночество: закутаться в шёлковый кокон своей души, обратиться в куколку и ждать превращения, а уж оно не преминет наступить. Пережитое служит тебе пищей, да и к тому же в силу телепатии ты живёшь жизнью других людей. Смерть и воскрешение, новая школа для нового – неведомого бытия. Но есть отдельные экземпляры, которые на всё это плюют. Весёлые ребята – хохмачи! Вспоминаю Бяшу, у него срок пятнашка, что–нибудь отчудит, вся зона потешается.
        Работал он сварщиком. Его цех находился рядом со спецчастью, где трудились вольнонаёмные женщины. Окна выходили на зону. Как–то осенью, Бяша взял рабочий комбинезон и набил его ветошью. Сделал голову и, надев шапку, обул в сапоги это чучело. Из цеха выходит с ним под ручку, подходят к контейнеру с мусором, он его загибает и начинает имитировать сексуальную потребность! Женщины чуть с окон не вылетают, благо решётки на них, увидеть такое вживую!!! Бяша их узрел и, убедившись, что публики достаточно, свалив чучело наземь, стал его бить и пинать! Что там началось!
– Он его убьёт! – визжали женщины.
Сразу же позвонили на вахту. ДПНКа /дежурный помощник нач. колонии/ с прапорами прибежали в цех и, увидев такое, сами покатились со смеху.
Всё это в прошлом, прощай старушка Сибирь! Четвёртые сутки колёсные пары увеличивали расстояние между прошлым и будущим.
– Серёжа, скажи, сколько время?– спросила попутчица с нижней полки напротив.
У неё приятный голос, миловидное лицо с красивыми голубыми глазами, вот только через чур, лишняя полнота.  Ей около сорока, но возраст её не старит. Про таких говорят: «Приятная женщина!» Когда она, двое суток назад вошла к нам в купе, первое слово, пришедшее на ум – кадушка! Она не вошла, а прямо вкатилась. Сразу защебетала, будто все старые знакомые. Мы, как раз собирались устроить небольшой пикничок, и она, взяв организацию пирушки в свои руки, несколькими кулинарными штрихами значительно облагородила холостяцкий столик. Она излучала столько доброты и тепла, что такую не только ударить, даже оскорбить стыдно.
– Без трёх минут два, – взглянув на часы, ответил я.
– Уже поздно, а спать совсем не хочется.
Господи, что это заскрипело?.. я аж вздрогнул! Фу ты чёрт, это же верхний сосед. Василий человек весёлый, за свои шестьдесят много повидал, частенько травил байки и анекдоты. Кадушка закатывалась заразительно–звонким смехом, а этот скрипел, как колодезный ворот, показывая свои гнилые зубы. Он ужасно худ – ни дать ни взять оглобля, завёрнутая в жёлтую футболку. Лицо вытянуто вперёд, очень напоминало не обструганное полено. Неоднократно у меня возникало непроизвольное желание пройтись по его шершавой коже хорошо заточенным рубанком. Руки длинные и казались нелепой добавкой к его сухопарому телу. Во время разговора он смешно жестикулировал ими, будто они прилажены к плечам с помощью шарниров. Ему за сорок, но на вид за пятьдесят, глубоко посаженные глаза непонятного цвета и носяра… Он был обладателем именно такого носа и таких  глаз, да ещё, как уже сказано гнилых зубов. В целом же производил впечатление экспоната, который долго хранился в банке со спиртом. Прятал свои туфли далеко под нижнюю полку. Я не мог понять, кто позарится на эти накопытники сорок пятого размера с загнутыми вверх носами. Они настолько пропитались потом, что их не только украсть, в руки взять противно. К Васе он относился нормально, а ко мне с подозрением, видимо смущала короткая стрижка. Вот и сейчас, когда я собираюсь, чувствую на себе его беспокойный взгляд. Наверно за свой пиджак боится. За чемодан понятное дело – спокоен, он в ящике под полкой, которую давит кадушка. А вот пиджак…  Если серьёзно, ему одно назначение, лежать у порога или исполнять роль половой тряпки. Сдав бельё, вернулся Василий и удивлённо смотрит на меня: «Ты ещё не собрался? Я же сказал, что подъезжаем, уже пригород проехали!»
Быстро одевшись и пожелав соседям доброго пути, я беру чемодан с дорожной сумкой и, выходя в коридор, подхожу к окну, оно наполовину опущено. Тёплый июльский ветерок играет занавеской, приятно лаская лицо.
        Устроив мне удачный побег, Василий заранее надыбал хату, где я сидел безвылазно, как мышь в норе. Квартира находилась в центре города, в самой людной её части – стандартная хрущёвская пятиэтажка. Какой беглый каторжник сунется в такое место? Обычно беглецы хоронятся на окраинах, где–нибудь на чердаках, в заброшенных постройках, подвалах – подальше от глаз людских. Менты это хорошо знают, поэтому и рыщут, где подальше, да поглубже. Васёк всё продумал и принял оригинальное решение. Он хорошо знал, что спрятать лист бумаги проще всего в кипе бумаг, дерево в лесу, а человека в городе. Разве тот, чью физиономию показывают по телеку, а фотография у каждого мента и на стендах мозолит глаза портрет с пометкой особо–опасный, будет скрываться в центре города? Абсурд! Главное не высовываться, а выждать.
        Меня навещал дед, хозяин хрущёбы, три раза в неделю. Старый арестант. Он приносил продукты и давал понять соседям, что по–прежнему живёт один.
– Послушай, пахан, – говорил я ему, – ты бы хоть с бабками на лавке пообщался. Тебя и так редко видят. Посетуй на болезнь, что старость не радость, пусть сын пару раз в неделю навещает. Дай понять про постельный режим. Он врубился, что и делал, отметая от себя все подозрения о нелегальном жильце. А вечером незаметно уходил к сыну, где временно кантовался. За всё заплачено и хорошо заплачено!
        Два месяца я приходил в форму: отсыпался, отъедался, тренировался. Вася тем временем уезжал в другой конец страны, куда–то под Куйбышев, в город своей молодости, где мы, по его словам, должны залечь на дно. В город, в который мы и прибываем.
        Поезд заметно сбавил скорость. В вагоне сразу стало оживлённее. Мимо проплывают складские помещения освещённые прожекторами, облупленные железнодорожные бытовки, кучи разного хлама. Рядом стоит Василий, кося взглядом на пассажиров, готовящихся к выходу. Они суетятся осматривая свои вещи, как бы чего не забыть.

– Ты кого пасёшь? –  шепнул я ему.               

– Вон, толстого типа в шляпе –  видишь!

– Вижу, мужик с толстым задом, в тюремной камере это клад!

– Да я не про это!– рыкнул он и пошёл к очереди, которая двинулась в тамбур.
Поезд подходит медленно, и уже остановившись в последний раз со скрежетом дёргается. Люди с чемоданами, рюкзаками, сумками резко подаются вперёд, тесня друг друга и вмиг откидываются назад. Слышны недовольные возгласы, громче женские. Поезд замирает. Василий тут же затерялся среди пассажиров, выплеснувшихся из дверей вагона. Потеряв его, я, замыкая очередь, последним выхожу из вагона. Пройдя по перрону в более тёмное место, ставлю кладь на асфальт. Рядом снуют люди: кто пешком, кто бегом. Несколько мужичков побежали в вокзальный буфет запастись провизией, а если повезёт, то и пивом. Мимо проехала гружёная кара, загружается почтовый вагон, поезд будет стоять минут двадцать. У вагонов на перроне устроили перекур пассажиры, сверкая огоньками сигарет. Проводник выметает тамбур, скоро объявят отправку. Недолго томившись ожиданием, увидел Василия. Он подходит и, потирая ладонями улыбается: «Ловлю момент, ведь он, боюсь, не повторится! Этот мясной куль, так меня возбудил, что я не мог удержаться!» Улыбаясь, показывает мне пухлый бумажник. Этот лопатник сынок, я увёл в последний раз – инструмент уже не тот, – глядя на руки произносит с досадой. – Ну, двинули, – он взял сумку. С чемоданом, я, было, направился в сторону вокзала.
– Куда?! – Вася вцепился в мою руку. – Ты же в розыске, забыл! У каждого мента твоя морда, не успеешь подойти к выходу, враз ласты завернут и в кутузку. Разве можно, так рисковать? Он пошёл в сторону переходного моста, увлекая меня за собой. Подойдя к ступеням, толкает плечом: «Догоняй!» Обхватив руками сумку и прижав её к груди, как паук несчастную муху, в ракообразной позе, забегает наверх. Я поднялся не спеша, с улыбкой смотрю на запыхавшегося бегуна.
– Не сожри своё сердце стайер, – предупреждаю его, ¬ а то в рот выскочит.
Отдышавшись, он смеётся хриплым смехом: «Мне уже шестьдесят, ты молодой, да к тому же спортсмен, а на перегонки бздишь!»
– Да, куда мне, а ты молодец!– даю лестный ответ, – правда огня не видно, а дым ещё идёт. –  Дворнику работы наделал, везде песка насеял – перделка старая, пескоструй!
– Да я, да я с бабёнкой знаешь, какой заводной! Вот, если с коньячком, да под настроение, утром по–малому кипятком ходить будет!
Я молчу, типичный самец–топтун, пусть похвалится дедок!
        Мост длинный и широкий, из пяти фонарей светят два, да и те по краям. Перед входом в город освещён сектор автоматических касс. Мы одни, ночь есть ночь. Басовито прогудев с шумом, промчался под нами товарняк содрогая мост. Василий показал рукой на мигающие вдали огоньки: «Там я раньше жил, во–он красные огни, это заводские трубы, а тогда были мастерские всего два цеха, ныне большущий завод! А в той стороне – чуть левее теснилось много частных хибар и бараков, в одном из них была моя обитель. Всё давно снесли, теперь сплошь девятиэтажки – каменные джунгли. Молодой я был! А это, – показал он на здание вокзала, – мой рабочий цех. Здесь однажды я допустил брак, судебное ОТК открыло мне проходную в тюремный мир, и я крупным помолом вошёл в лагерную жизнь. Да, вся моя молодость здесь! Он глубоко вздохнул: а воздух! В городе это одно, здесь совсем другое, чувствуется неугасающая жизнь, постоянство тусовок. Сейчас ночь, город спит, а вокзал живёт, он источник, где жизнь бьёт ключом. Слышишь голос диктора! Прислушайся, какое многоголосое эхо! Обрати внимание, поезд примет очередную порцию пассажиров, и как сытый удав, медленно поползёт, набирая скорость. Вот, где сюжет достойный кисти художника! Гляжу на эту картинку, и жить хочется!»
Мне смешно, как он, размахивая руками, выражает бурные эмоции.
– Эх, молодёжь, что вы понимаете! – сердито махнул рукой Василий. – Что стоишь, как статуй, покатились!
Мы направились к выходу в город.
        По духу Вася романтик. В каждом деле должна быть своя романтика, а в воровском тем более. Он частенько философствует на эту тему: «Щипач, это артист, это музыкант! Руки, вот главный его инструмент. Они должны чувствовать колыхание воздуха от пролетавшей в соседней комнате бабочки. Подушечка пальца должна быть чувствительна, как натянутая на арфе струна. Тогда можно сбацать такую симфонию, от которой у людей на глазах выступят слёзы! А взгляд!.. Никогда не нужно отводить глаза, когда работаешь на клиента. Действовать открыто, обаятельно, смело. Улыбаться в глаза не боясь подарить человеку лишнюю толику радости, ведь клиенту скоро придётся сильно загрустить по поводу безвременной утраты любимого кошелька. Улыбка сильное оружие, которое рождает доверие, а доверие притупляет бдительность».
В лагере он баловался стихами, писал больше о войне. Узнал про это начальник отряда и предложил его творения унести в редакцию, а гонорар разделить пополам. Василий напрочь отверг его предложение!
– Как можно в чужие руки отдать свою душу! – возмущался он. – Стихи, это же мои мысли, воспоминания, часть меня! Это же вандализм предложить такое!
        Пройдя через сектор автоматических касс, мы остановились.
– Здравствуй город, прими, как сына, – чуть слышно произнёс он. – Повтори и запомни, хорошая примета.
Я повторил и запомнил.
– Сейчас найдём к такси, ты стой в сторонке, я сам договорюсь, когда поедем, сядь за водилой и не попадай в поле зрения, постарайся меньше мелькать на глазах, – наставлял он меня.
        На привокзальной площади в стороне от трамвайных путей, мы заметили несколько легковых автомобилей. Не успев подойти, неизвестно откуда вынырнул молодцевато–озорной фраерок.
– Куда едем?! – произнёс он заученную фразу.
Вася назвал район, таксист таксу. Цена договорная и обсуждения не заставили себя долго ждать. Стоя чуть поодаль от них, я наблюдал эту сцену. Василий сразу понял, что перед ним уркач отсидевший год или два по бакланке /хулиганство/ и охотно ему подыгрывал. Ну, а тот разошёлся, как  молодой петушок, распустив крылья. Гнул пальцы так, что со стороны казалось, будто мизинцы достают до локтей, а бессмысленное фени, так и лилось бурным потоком из его уст. Васю это забавляло, и он продолжал играть лоха. Наконец договорились. Загрузив в багажник наши вещи, таксист лихо вывел машину, оставив позади стоянку и минуя сеть трамвайных путей, выехал на привокзальную площадь, а оттуда на широкую улицу набирая скорость. Василий вёл оживлённую беседу с водителем, а я, сидя за ним, смотрел в окно. Такси мчалось по освещённой улице. Ночью город выглядел совсем по–другому, как женскому лицу, ему больше шло мягкое освещение, оно помогало скрывать недостатки.  Оно прячет городские убожества: облезлые дома, неубранность улиц, грязь. А фонари, сглаживая всё матовым  светом, придают уют и покой. Мимо проносились красиво оформленные витрины магазинов, мигающие светофоры, дома с загадочными созвездиями окон. Такси замедлив ход, поворачивает и, лавируя между домами, останавливается у крайнего подъезда пятиэтажки. Василий расплатился, таксист подал чемодан с сумкой и закрыл багажник. Заходим в подъезд и поднимаемся на второй этаж. Слышно, как шелестя шинами по асфальту, уезжает такси. Опять выходим на улицу.
– Это для конспирации, пусть думает, что мы здесь живём, – подмигивает Вася, улыбаясь, – осторожность не повредит!
– Куда сейчас?– поинтересовался я.
– Сейчас пойдём в ТЮЗ и обстряпаем одно дельце. Он здесь недалеко, всего один квартал.
– Сбрендил старый, попка дроби просит, – усмехнулся я, – решил на полкило поправиться или сторожиху окрутил?
Увидев под клёном одинокую скамью, мы сели.
– Нам нужны, кое–какие реквизиты, – продолжал Василий. – Мы тихонько войдём, возьмём и красиво свалим. Я уже там был и провёл разведку, осечек быть не должно. Охранник в фойе, а мы войдём через чёрный ход. Теперь главное: крадись, как кошка, ни слова не говори, следи за моими руками, ты у меня тыл. Внимательно слушай и смотри по сторонам, если что, дай знать. В пиковом случае вырубай сторожа, и мы мигом уберёмся. В сумке балетка с инструментом, она будет у тебя, когда дам сигнал – откроешь. Всё, что нужно я возьму сам, очень прошу: «Будь внимателен и смотри под ноги».
        Здание ТЮЗа  стоит в небольшом парке, ограждённом металлической оградой. Освещены его парадный вход и главная аллея. В противоположенной части парка царит полумрак, даже задняя часть здания оставалась в темноте. Театр не магазин, воров не привлекает, к тому же там атасник /сторож/. Мы заходим с тёмной его стороны и под прикрытием деревьев пробираемся к чёрному ходу. Я всматриваюсь в темноту, боясь запнуться о тяжело дышащее разнополое с восемью конечностями или наступить в дерьмо. Почему–то у людей всегда возникает желание разгрузиться или согрешить на лоне природы, пусть даже не далеко от дома – лишь бы в кустах. Глаза привыкли к сумеркам и предметы стали более различимы. Спрятав в кустарнике чемодан, я подхожу к Василию, достаю из сумки балетку и китайский круглый фонарик с не рассеивающей насадкой. Стоя у стены, он осветил железную дверь с внутренним замком и подал сигнал, подношу инструмент. Взяв матерчатые перчатки и одев  их, поиграл пальцами проверив хорошо ли сидят. Под светом фонарика внимательно обследовал замок.
        Как это у англичан, которые на каждом углу кричат, что их дом неприступная крепость, а сами умудрились придумать такие примитивные  замки? Их же пальцем открыть можно! Какая там крепость с такими замками – смех один. Вот русский амбарный замок это вещь, кладезь народной мудрости и символ неприступности хозяйского добра. Впрочем, его тоже гвоздём открыть можно, зато один вид чего стоит.
        Из десятка стальных отмычек, Василий выбрал одну и замок послушно, глухо два раза щёлкнул. Он нажал на дверь, она, чуть скрипнув, стала открываться внутрь. Тихонько приоткрыв её в чёрное чрево, прислушался и, собравшись с духом, юркнул во тьму, я, за ним закрыв дверь. Он включил фонарик. Луч скользнул по стульям, бетонному полу, пошарил по стенам, где стояли разрисованные щиты, плакаты, декорации… Также здесь были допотопные столы и разный хлам, который покоился под толстым слоем пыли. Пошарив по стенам, он наткнулся на ещё одну обшарпанную  дверь. Осторожно, чтобы не споткнуться и не наделать шума, мы двинулись туда. К нашему счастью она оказалась незапертой и выходила на лестничный пролёт. Вася шёл впереди с сумкой, а я следом нёс балетку. Неслышно ступая в туфлях на резиновой подошве, он поднимался вверх по служебной лестнице. Пройти надо было всего два пролёта, его костлявая фигура дёргалась резкими судорожными движениями, как у заводной игрушки, ладонь легко касалась деревянных перил. На втором этаже мы вошли в длинный коридор, где благодаря уличному свету, падавшему в окна можно видеть номера на дверях, которых было множество. Василий быстро кинул взгляд в оба конца, но сделал это не заметно, и если бы за ним следили, никто ничего не заметил. В коридоре пусто и тихо. Мы остановились, обволакиваемые глубокой почти физически ощущаемой тишиной. Он заранее изучил расположение комнат и знал их нумерацию. Двигался осторожно и быстро, звук шагов заглушала персидская дорожка, покрывающая пол. Нашли дверь с номером 28, Василий подал знак, вытянув руки вперёд и согнув их на уровне лица, как заправский хирург, выбрал нужный ему инструмент. Замок послушно подчинился, и мы вошли в довольно большую комнату с высоким потолком. Уличного света вполне хватало, чтобы обойтись без вспомогательного освещения. Справа на стене висели большие зеркала, а рядом стояли шесть кресел, как в парикмахерской. На столах теснилось такое количество парфюмерии, что в глазах рябило. Напротив, на четырёхъярусном стеллаже на пластмассовых шарах, похожих на человеческие головы – одеты парики. Каких только причёсок здесь не было!.. Треть гримёрной занимали три продольных ряда кронштейнов с висящей одеждой. Василий снял несколько костюмов и уложил в сумку. Туда перекочевали столько же париков, а из большого шкафа десяток коробок и флаконов с какой–то жидкостью. Располневшая сумка заметно оттягивала руку, он махнул в сторону дверей. В другом конце коридора у комнаты с номером 10 , где ни что не чинило препятствий, скрылся за дверью. Я стоял в коридоре, вслушиваясь в тишину, через минуту Василий вышел с тёмным костюмом в руках, а спустя некоторое время, покинув театр, мы сидели на скамье под клёном.
– Что–то я не могу въехать на кой нам столько барахла? Ты, что магазин хочешь взять, а это вроде разминки?–  недоумевал я.
– Это сынок не барахло, а нужные нам вещи, в чём ты скоро убедишься. Спектакли мы будем с тобой играть и неоднократно, а однажды нам предстоит такая премьера, от которой зависит вся дальнейшая наша жизнь. Прав был старик Шекспир: «Театр жизнь, а люди в нём актёры. А для нас сейчас… быть или не быть, вот в чём вопрос», – он вздохнул, доставая сигарету. – Устал я сегодня, скоро рассвет, надо отсюда убираться и чем быстрее, тем лучше. Поймаем тачку и через полчаса будем на месте, там нас уже заждались, – бросив на землю окурок и раздавив его каблуком, он встал.
        В эту ночь нам действительно везло, оказавшись на большой улице, удалось поймать одинокое такси, которое вмиг домчало до вокзала. Оттуда, направились туда, где, по словам Василия нас уже ждали.
        Коротка июльская ночь – светает. Чем дальше уходили от вокзала, тем больше частных домов. Асфальт кончается, под ногами шуршит гравийка, кругом тишина, город ещё спит. Эхом отдаются гудки поездов. Проходим железнодорожный переезд, и дорога резко повела вниз, читаю названия улиц: семафорная, переездная, всё по теме  привокзалье.
– Думал, будем жить в городской квартире, а пришли в деревню, – говорю разочарованным голосом.
– Перед тобой Нахаловка – деревянный город! Место тихое, менты сюда не рюхаются, если конечно, что серьёзное, то нагрянут, а так нет. Контингент тут разный, но большинство работает на вокзале. Вокзальная братва вертит торговые макли, у них можно купить всё, что хочешь! Не дай Бог незнакомец кого–то здесь тронет, враз заклюют – у них общак. Нахаловка – неизлечимый нарыв на теле города и бороться с ним без толку. Пусть её сравняют с землёй, а всё равно будут говорить: на месте старой Нахаловки. Очистят этот район, она зародится в другом, – делает заключение Василий.
Мы стояли в низине, чувствовалась прохлада, где–то шумела вода.
– Ни как речка? – я показал рукой на кусты тальника.
Василий посмотрел в сторону зарослей: «Она не широкая – метра четыре, но бежит через весь город. Жители её всю загадили и название у неё подходящее – Говёнка.  Подожди здесь, а я схожу, отолью».
             Рассвет набирает силу. Я оглядываю окрестности, кругом много домов разных калибров и малых и больших. Они теснятся и в низине, и лесенкой подымаются вверх. Как ни странно, а везде чисто и чувствуется аккуратность. Нет двора, где не было бы деревьев: черёмухи, яблони или чего–нибудь другого… чем не райский уголок! Мы сворачиваем и идём по переулку. Василий останавливается: «Ну, вот и пришли!»


                ГЛАВА –  2


        Стоим у крепкой, высокой железной калитки, здоровенный лохматый пёс, выскочив из своей будки с лаем бросается на чужаков.
– Байкал, дружище, ты, что не признал?– удивляется Василий. – Ну, бродяга, всего–то две недели не виделись.
Пес, услышав знакомый голос, успокоился и завилял метлообразным хвостом.
        В метрах пятидесяти от нас высился двухэтажный дом с большой остеклённой верандой. Первый этаж кирпичный, а второй брусчатый, крыша покрыта кровельным железом и выкрашена в коричневый цвет, из которой торчала большая кирпичная труба. Почему–то такие трубы у меня ассоциируются с концлагерным крематорием.
К дому вела выложенная из камня дорожка. Довольно не маленький участок, который огорожен сплошным высоким забором.
– Вот это домина!– выразил я свой восторг. – Настоящие хоромы!
– А ты, деревня– деревня, – дразнит Вася, получше городской хаты будет. – Здесь и сад, и огород, и тренироваться тебе есть где. В городе загазованность – пыль, а здесь воздух чист и свеж – благодать!
Он нажимает кнопку звонка, искусно вмонтированную в столбе, и держит несколько секунд. Не прошло минуты, как на первом этаже у окна мелькнула тень, кто–то показался на веранде. Открылась дверь и на крыльцо вышла женщина в длинном домашнем халате. Увидев нас, она развела руками и красивой походкой пошла к калитке. На вид ей пятьдесят, ладна телом и хороша лицом, волосы покрашены в каштановый цвет, сразу видно, что она за собой следит. Чувствовалась в ней порода, статность и, конечно же, обаяние.
– А я уже и ждать вас перестала, – заговорила она, приближаясь к нам. – Всю ночь просидела, думала завтра появитесь. Ты, Васенька, без сюрпризов никак! – сказала она поздоровавшись.
Усталость с Василия, как ветром сдуло, в глазах мелькнул плутоватый огонёк. Псина от встречи с хозяйкой пыталась забросить лапы ей на грудь, Васенька с удовольствием нырнул бы к ней под халат. Открыв калитку, она взяла пса за ошейник, приглашая нас в дом. Я быстро проскочил мимо, не понравился мне его злобный оскал. Заходя в дом, Вася похлопал, по-моему, плечу: «Ты не бойся его, он к тебе привыкнет, Байкал пёс хороший!»
        Мы зашли в большую кухню–столовую, которая занимала почти весь первый этаж. Громадная печь в треть кухни, я таких ещё не видел. Готовить на ней невозможно, она не была для этого приспособлена, рядом стояла современная электроплита. Хозяйка показала, где помыть руки и стала накрывать на стол, стоявший на середине просторной столовой. Каков дом, такова и хозяйка, а какова хозяйка – таков и стол: овощной салат, копчёности рыбные и мясные, котлеты и много–много других вкусностей. К довершению ко всему появился запотевший чинарик водочки. Как бы не захлебнуться слюной, – подумалось мне, – при виде такого изобилия.
Василий нас представил, и первая стопка была выпита за знакомство.
– Хорошо доехали? – улыбнулась Анна, обращаясь к нему.
– Всё нормально, без приключений, можно сказать – путём. А, что задержались, так одно дельце провернули и очень даже удачно! Так что всё прекрасно, можно и расслабиться. Давайте за успех царапнем! – предложил Вася.
Я больше налегал на мясное, как говорится: дают – бери, бьют – беги! Налетай, пока подешевело!
– Хороший у вас дом, – обвёл я взглядом столовую, большой.
В знак одобрения, Анна кивнула головой. Она была приветлива, проста в общении, хотя по большей части молчалива и не знаю почему, мне показалось, что на сердце у неё какая–то печаль.
– Дом–то большой, жаль только, хозяина нет, – сказала она с грустью, – уже шестой годок пошёл. Он у меня на товарной станции начальником работал. Хозяйственный был, всё в  дом нёс, а попался на мелочи, что–то у него в документах не сошлось ну и … Я по сей день не могу понять, как он так погорел? Такой домина отгрохал и его и всё хозяйство, всё на меня сделал – не подкопаешься. "Архангелы" со злости локти кусали, хотели конфисковать, а вот им!.. – показала она кукиш. Она смотрела открыто, прямо, с каким–то дерзким вызовом. Документы все в порядке, всё по закону, так и убрались, ни с чем… Он к коньяку пристрастился: утром, в обед, вечером. Да, что там говорить, – махнула она в сердцах рукой, сделав небольшую паузу, – жить без него не мог. Когда его арестовали, я на утро в КПЗ приехала, коньяк привезла. Упрашивала начальство, чтобы хоть помаленьку, по стопочке давали. Какое там! – всплакнула она. – На четвёртые сутки сообщили, что скончался ваш, сердце не выдержало, где же оно выдержит–то, такое пережить! Давайте помянем душу грешную, – взяла она стопку. – Четыре года прошло, как похоронила его, а тут сынок горе подбросил. Правильно говорят, что беда одна не ходит. Армию отслужил, институт заканчивал. Я бы его выучила, зарабатываю не плохо. Работаю медсестрой и плюс подработка – хватило бы, дом свой, хозяйство своё, что не жить. Он у меня мастер спорта по боксу и в армии в спортсменах служил. Как я его отговаривала, не связывайся со шпаной,  да разве ж он слушал! Однажды вечером позвали его дружки, где–то у них бодаловка случилась. Пошёл он с ними, ну и на махал на пять лет, второй год уже  минул. Весь подвал занял, что ему не хватало? Бей свои груши, поесть всегда есть, одет и обут, – она о чём– то задумалась.
– Что мы всё о грустном, да о грустном, – наполнил стопки Василий. – Сергей у меня тоже мастер, так что подвал пустовать не будет. Поживём мы у тебя Аннушка!
– Живите сколько хотите, всё не одна, –  в её голосе послышались весёлые нотки.
– А Хоря ещё не уехал? – продолжал Вася.
– Грозился в начале августа, какое–то дело хочет доделать. Уходит утром, возвращается вечером, и главное не пьёт. Решил на юга податься, там и осесть.
– Ладно, наелись, пора и на отдых, пошли Серёжа, я тебя провожу, – сказал, вставая Василий.
        Через веранду мы вышли на другую сторону дома, где стояла пристройка из деревянного бруса. Внутри она оказалась довольна, просторна, у стены старомодный шифоньер, на столе маленький чёрно–белый телевизор, здесь же радиола. Три односпалки, между которыми две тумбочки. Кухонный стол, стоявший у стены напротив, застелен чистой расписной клеёнкой, а рядом урчал невысокий холодильник. Всего одно окно, которое пропускало достаточно света, везде царили чистота и порядок. Одна кровать была занята, своим приходом мы разбудили спящего.
– Здорово Колёк, спи ещё рано, – поприветствовал его Василий.
– Да, какой сон, теперь не усну, – он сел, сунув ноги в разношенные шлёпанцы.
– Знакомься, это Сергей, – представил меня Вася, – я про него рассказывал.
Мы пожали друг другу руки. Он сидел на кровати, набросив на плечи одеяло, щурился, видимо ещё окончательно не проснулся. Узкое личико вытянуто вперёд и заострённое нюхало, напоминало мордочку хорька. В натуре Хоря! Возраст на первый взгляд не определить. Не больше пятидесяти, но и не меньше сорока, так серединка наполовинку. Волосы с проседью, хорошо подстрижены. На бича  не походил, сухопарый и длинный, немного сутулился. Лось сохатый, больше ничего и не скажешь. Рядом на стуле висел вполне нормальный прикид. Он встал и зашаркал шлёпанцами по направлению к дверям.
– Там туалет, – показал Вася на выходящего Хорю, – рядом со свинарником. А здесь твоё место, подошёл он к кровати у стены. Бельё чистое, раздевайся и отдыхай, а у меня дела.
Я понял,  какие у него дела. Бабёнка есть, спиртное тоже, настроения хоть отбавляй! Вспоминаю, как он хвалился, что после его крепкой любви, женщина по-малому кипятком ходить будет! Зная статную фигуру Анны, я засомневался на этот счёт, как бы Васятка сам не закипел. Достав из чемодана свои шмотки и развесив их в шифоньере, я переоделся в спортивный костюм. Ну вот, теперь можно и покемарить. Ложусь на кровать показанную Василием и, заложив руку за голову, закрыл глаза. Приятное тепло медленно растекалось по телу. Как всё–таки хорошо лежать на мягкой постели, не ощущая забот и ни о чём не думать. Шаркая разношенными шлепанцами, вернулся Хоря. Достав из холодильника бутылку с газированной водой, он стал поглощать содержимое прямо из горлышка. Его острый кадык ходил, как поршень насоса, издавая булькающие звуки. Утолив жажду и завершив процесс благородной отрыжкой, он сел на свою кровать.
– Хорошо доехали? – спросил он глядя на меня.
Я кивнул головой, давая понять, что всё нормально. В нашем кругу не принято проявлять особый интерес к собеседнику. Если человек считает нужным, он сам поддержит разговор, а если нет, то нет. У каждого своя жизнь, свои дела и никого не должно это беспокоить. А если найдётся такой беспокойный, которому всё интересно, то этот всезнайка может получить по соске!
– Уже половина седьмого, пора на работу, – Хоря заправил кровать и начал одеваться.
– Где работаешь? – спросил я его.
– Я– то… – он улыбнулся. – В одном ЖКО пристроился – слесарем, хожу по квартирам чиню сантехнику. Я уже на расчёт подал, последнюю неделю отрабатываю и за одним одно дельце обстряпаю. Потом свалю отсюда и на юга подамся, а там, как Бог даст.
Хоря на скорую руку позавтракал и ушёл. Немного полежав, я забылся спокойным сном.
        Разбудил меня голос Василия: «Хорош хорька давить, пора вставать! Сон – это прибежище бедняков».
Он стоял в проёме дверей и весь светился от хорошего настроения! Спросонья я не мог понять, то ли утро, то ли вечер? В окне светло, посмотрел на будильник, стоявший на столе, он показывал почти четыре часа.
– Давай умывайся, подчищайся, и пойдём хавать, – торопил Вася, – а потом сделаем небольшую экскурсию по этим апартаментам.
Он показал мойку с одиночным краником, она так аккуратно расположена за шифоньером, что я её даже не заметил. Приведя себя в божеский вид, пошли в дом. Стол в столовой уже был накрыт.
– Анна на дежурстве, придёт вечером, часиков в десять. Сегодня у нас с тобой выходной, так что давай выпьем и закусим, что Бог послал, – говорил Василий, наполняя стопки.
А Бог нам послал очень даже неплохую закусь: вкусно пахнущую глазунью, салат и даже копчёную рыбу к бутылочному пиву.
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – он опять наполнил стопки.
Немного заморив червячка, Василий оживлённо заговорил: «На всё про всё у тебя месяц. Будешь усиленно тренироваться всё, что забыл, вспоминай и отрабатывай. Ты должен быть классным бойцом, который способен отобрать кость у волкодава, недаром у тебя кликан – Мастер! Твоё умение и моя голова, это сто процентов нашего успеха. Завтра я пойду в библиотеку и по магазинам прошвырнусь, куплю кое–какую литературу – будешь изучать. Всё своё фени выплюнь и забудь, а то, как тот таксист на вокзале, не только разговаривать с ним, а рядом стоять противно, аморал в натуре! Я хочу сделать из тебя интеллигентного молодого человека. Про лохмы на голове и узкие штаны тоже забудь. Аккуратная стрижка, в одежде чуть консервативен, прекрасно поставленная речь, вот таким ты должен быть. Месяца на полтора у нас денег хватит, потом будем добывать, это уже моя забота».
– Ты Васёк, как шахтёр, спустился, накопал, – засмеялся я.
– Напрасно иронизируешь. Лучше налегай на салат, тебе витамины нужны и внимательно слушай, – ответил он, открывая бутылку пива. – Мы находимся в городе и довольно не в маленьком, в нём живут много людей. Они едят, работают, развлекаются. Вывод напрашивается сам собой: у них есть деньги, почему бы не поделиться, с миру по нитке бедному рубаха. Это одна сторона медали, но есть и другая. Государство мне задолжало, и я намерен, кое–что взять. Хотя в азартные игры с ним играть рискованно, но в пределах разумного, малость урвать можно. Главное здесь, всё хорошенько продумать и рассчитать, то есть всё основательно прикинуть. Ландо, думать и рассчитывать это моя забота, твоя задача быстрота и сила, чтобы без брака, понял, не на счёт три, а на счёт раз!
– Я всё давно понял, только ответь мне на один вопрос, – перебил я его. – Ты, как сыр в масле! У тебя и хата, и подруга, и отношения с ней очень близкие, все удовольствия, а мне, как быть, я ведь не железный! Мне тоже хочется расслабиться, тем более с подругой покувыркаться.
– Отвечаю, – он поднял вверх указательный палец. – Во–первых, светиться тебе ещё рано. Я неоднократно говорил, что все неприятности из–за баб! Возьми войну или вот тебе – крупный международный скандал, ведь всё из–за них, вроде дело мужское, а где–нибудь, да промелькнёт зараза! Да и, где я тебе такую проверенную найду, у которой рот на замке. Придётся тебе сынок потерпеть. Не дай Бог, такое дело спалить!
Я хотел было возразить, но он остановил меня.
– Относительно Анны не сомневайся, ты сам слышал, как она к властям относится. С её Семёном покойным мы вместе росли. Наши родители друзьями были, мы жили в одном бараке. Паханы наши на паровозах работали, всегда вместе – не разлей вода. Однажды, какая–то пьяная сволочь стрелку перевела, столкнулись два паровоза, в одном из них был мой батяня. После гибели отца, мы с матерью вдвоём остались. Родители Семёна нам помогали, худо–бедно, но помаленьку кантовались. Мы с ним, как братья были, став подростками с дружками делали налёты на магазины. Присмотрим на окраине, где–нибудь в захолустье и бомбанём! К лавкам базарным тоже равнодушием не страдали. Бурная была молодость! Я рано пошёл работать, а Сенька поступил учиться в железнодорожное. Когда нам исполнилось по восемнадцать, война уже три года шла. Семён получил бронь, а меня направили на Урал в пехотное училище. После войны вернулся в родной город, мать не дожила – сердце. Она до войны болела, а после гибели отца, всё хуже и хуже… Сеня женился, но не удачно. Вредная лахудра попалась, да к тому же пустая. Детей не было, постоянно скандалы, к спиртному не равнодушна, бросил он её. После амнистии пятьдесят третьего я откинулся, он уже с Анной жил, на десять лет она его моложе. Первая девочка у них родилась, четырёх лет не прошло, как она умерла. Оклемались, сына сделали! Семён он башковитый, работал и учился, начальником стал. Жили они хорошо, да ты и сам видишь. Я, кое–какой товар приносил, Анна втихомолку сбывала. Я ведь им завидовал: семья, дети – высшее изобретение общества, а видать не судьба – вон, как всё обернулось. О смерти Семёна узнал в лагере, Анна сообщила, мы переписывались, правда, очень редко. Жалко её, хорошая она баба! Она сейчас в таком положении, что сделать уже ничего нельзя, а высказать можно. Во–вторых, это относительно подруги. Месяца через два, ты, по–моему, сценарию сыграешь одну любовную трагедию, тебе предстоит охмурить красивую замужнюю даму. Дело это надо будет провернуть чисто по–деловому, так сказать интеллигентно. Она ни в коем случае не должна догадаться кто ты и, что эта драма фуфло. А перед этим наберись мужества и терпения. Любовная голодуха тебе на пользу, возбуди в себе страсть, огромнейшее желание овладеть женщиной, чтобы яйца были, как бильярдные шары! Я понимаю, такое воздержание, да ещё на воле, это трудновато. Посуди сам, что есть два месяца против лагерного срока – пустяк! Если невмоготу будет, сходи в туалет и потереби конец, по рукоблудствуй немножко. Ты был в малолетке, опыт имеешь, – он, хитровато подмигнув правым глазом засмеялся. – У нас есть два пути – вверх или в никуда. Я понял тебя ещё в лагере, ты именно тот человек, который мне нужен, твоё место здесь, а не там. К спиртному проявляешь равнодушие – заметь, я три стопки пропустил, а ты одну. Больше слушаешь, чем говоришь – очень уважительная черта. Башка у тебя варит и это главное, с тобой я уверен в нашем успехе!
Ещё немного порассуждав, Василий, наконец, вошёл в роль экскурсовода. Из кухни, которая не плохо обставлена, где был и холодильник, и много навесных шкафов и всё, что нужно хозяйке, мы поднялись по лестнице на второй этаж, где располагались три комнаты.
– Это зал, – сказал Василий, открыв дверь одной из них.
Умеют же люди жить, – подумал я.
Красивая стенка тёмной полировки, большой на ножках телевизор, а диван, нет, диванище и два больших кресла.
– Это спальня.
В глаза бросилась большая деревянная кровать, также красивая мебель.
– Это комната её сына.
Мне она очень понравилась. Диван, плательный шкаф, стол и даже небольшой телевизор. Под ногами, как и во всех комнатах лежал красивый ковёр с мягким ворсом.
– Зимой, ты переберёшься сюда, – закрыл дверь Василий, – а сейчас живи в пристройке. Там тебе никто не будет мешать, будешь спокойно читать, а читать тебе придётся много. Пойдём в подвал, увидишь, кое–что интересное.
Оказавшись там, я ахнул! Это был не подвал, а настоящий спортзал. Высокий потолок, на котором висели два боксёрских мешка, один большой, второй поменьше. На стене закреплена шведская стенка. Рядом на полу куча железа: штанги, гири, гантели. На двух низких лавках покоились тряпичные в рост человека куклы, на полу два мата. Всё помещение хорошо освещено лампами дневного света.
– Конкретно занимался парень, – удивлённо сказал я. – А пылищи–то сколько, давно здесь не убирали.
– Вот и хозяйничай, – ответил Вася. – А здесь, он отодвинул клеёнчатую штору – душ. Откроешь кран, наполнишь бачок и включишь нагреватель. У Анны сын башковитый, классно всё оборудовал, весь в отца. У них и в бане нагреватель, хочешь ополоснуться, нажал кнопку и готово. Там каменка есть, попариться можно всё, как в лучших домах!
Больше часа ушло на осмотр Анниного царства.
– Как она совсем справляется, трудно ведь одной? Ты посмотри, – обращаюсь к Василию, – две свиньи, огород, дом и ещё работает.
– Конечно, нелегко, но жить–то надо, – объясняет он. – Комнату постоянно сдавала. Пускала семейных, они ей помогали. Хоря тоже без дела не сидит, когда надо, всегда, пожалуйста! Сейчас мы здесь, так что хозяйство, это твоя прерогатива. Задание получишь у Анны  и вперёд! Ты молодой, тебе  жить, а жизнь, это движение! Свободного время много, задницу в охапку и шевели булками!
Он посмотрел на ручные часы: «Пора по хозяйству управляться – время».
Запустив и насытив животину, мы сидели в кухне, наслаждаясь пивом, и ждали Анну. За разговором время пролетело незаметно, да ещё под пиво. Васёк философствовал, а я, кивая головой, давал понять, что вникаю в его деловой базар. Мы настолько увлеклись, что не услышали, как вошла хозяйка. Пока она переодевалась, Василий не без моей помощи приготовил аппетитный ужин. На середине стола к довершению ко всему стояла не бутылка, а хрустальный графинчик с водочкой.
– Всё, как в лучших домах, – жестикулировал Вася.
Ужин проходил в дружественной атмосфере, Васечка сыпал бывальщиной сдобренной байками и прибаутками, источая аромат воспоминаний. Всё это сопровождалось звонким женским смехом!
Любви все возрасты покорны, – подумал я, глядя на них. – Дождалась бабёнка своего счастья, может не долгого, но своего. Наверно в мыслях не раз молилась и видимо, услышана была. Недаром же в библии сказано: просите и дано будет вам, ищите и найдёте. И вот, наконец, появился её желанный скульптор, который начнёт лепить из неё очередную композицию "Камасутры".
На улице залаяла собака, Анна подошла к окну.
– Николай пришёл, – удивилась она, – что–то он сегодня припозднился, уже почти одиннадцать. Никогда так поздно не появлялся, всегда засветло приходил.
– На работе задержался, мало ли… –  пробурчал Василий, подливая ей из графинчика.
Понимая, что третий лишний и пожелав им спокойной ночи, я удалился восвояси.
Хоря смотрел телевизор, ожидая, когда закипит чайник.
– Ты, что–то поздно сегодня, даже хозяйка удивилась, – сказал я, расправляя кровать.
– Бардак, есть бардак! Сколько говорили, что надо дом капиталить, все трубы сгнили, – рубанул он воздух ладонью. – Начальству разве докажешь, на всё глаза закрывают. Дождались, когда подвал затопило, и люди без воды остались. Пришлось сверхурочно горбатиться, обещали двойной тариф.
           Я уже лежал под одеялом, а Хоря поливал грязью весь подлунный мир. Сквозь сон услышал, как он, что–то откусил и под его чавканье заснул.



                ГЛАВА – 3


        С Василием судьба свела меня в лагере строгого режима, куда я притаранил весомый довесок к своему оставшемуся сроку. По–первому ходарю у меня была двушка общего, отмотав год и десять и ломанувшись в бега, я набегал на пять с лихвой усиленного режима. Четырёх лет не прошло, как случилось так, что и оттуда юзанул. Подышав вольным воздухом несколько месяцев и намотав не одну сотню километров, меня и ещё двух кентов всё ж таки сцапали. Следствие было недолгим, повесив на нас несколько глухарей, осудили. В общей сумме получив семь лет и с красной полосой по делу, которая означает – склонен к побегу, я зашёл в зону строгого режима. Больше года работал на мешковязке, норму выполнял, режим не нарушал, каждый вечер ходил в надзорку отмечаться. Вроде всё нормально, помаленьку обживался, но проблема всё же была. Я нуждался в постоянных тренировках, чтобы не забыть то, чему с трёх лет учил меня старый кореец Ли Сон. Он посвятил меня в тайну своего рода, которая передавалась из поколения в поколение: умению защищаться и нападать, умению думать и рассуждать, умению выживать. Обладая этими знаниями, я был не зависим, и мог смотреть на многое сверху вниз. Пришлось подмазать завхоза, эту вязаную непуть. Я не курил, не чифирил и с отоварки, подогревал его куревом и чаем. Он закрывал меня в кабинете начальника отряда, где пару часов я мог спокойно заниматься. Правда, не каждый день, но всё–таки это лучше, чем ничего. Высвечивалась перспектива попасть на объект в зоне их три. Из рабочей бригады освобождался сверловщик и поговорив с завхозом, это обошлось мне в ларь/отоварка /, он замолвил слово отрядному. Месяца не прошло, как меня вызвал к себе "Кум" /опер. уполномоченный /.Ознакомившись с подноготной и, изучив подробную характеристику от начальника отряда, он снисходительно отнёсся к моей персоне.
– Отрядный характеризует тебя с положительной стороны, убедись сам, – протянул он тетрадный лист.
Меня заинтриговало, что думают обо мне со стороны. Он охарактеризовал меня так:  режим содержания не нарушает, к работе относится добросовестно, замкнут. Всё ясно и понятно, двух мнений быть не может! Прослушав лекцию о поведении на  объектах, о дисциплине и нарушениях и т. д и т. п, я подписал несколько бумаг. Субъекту, имеющему беговой косячок, положено отмечаться два раза во время рабочей смены на проходной. Перемещения по территории запрещены, за запретку не смотреть и, если ветер дует с воли, реже этим воздухом дышать. В общем, шаг вправо шаг влево –  побег, прыжок на месте – провокация. За невыполнения трудовых норм и нарушения, объекта мне не видать, как своих ушей и очень–очень надолго. "Кум" мужик толковый, главное в разговоре с ним не грубить и не строить из себя блатного урку, которому всё пох… и нах… Нормально, чисто по–мужски поговорили, он же тоже человек. В зоне недавно и прогнить ещё не успел, а вот перед ним был сущий зверюга! Казалось в душу того деспота, сваливали все отрицательные людские качества, они копились там, как мусор на помойке. Он разбрасывался шизовскими пятнашками налево и направо. Летом в жару в жилой зоне снял куртку на улице – держи, появился в тапочках на плацу – держи! Такие мелочи даже ДПНКа не замечал, а он всё видел. Одним словом – зверь и фамилия у него подходящая – Пиданов! Бабник ужасный! Учителей вечерней школы, трёх врачей и ларёчницу, всех перелюбил. Делал набеги на спец часть, но там было опасно, у многих мужья работали в охране, а они при оружии. Здесь сильно не пофлиртуешь – облом.
        Как–то весной в школе появилась новая учительница, так себе, средней паршивости, но молодая – длинноногая газель. Потерял покой Пиданов, места себе не находил, частенько в школе ошивался. По своей неопытности, да и откуда ей было знать, что всё просматривается и проглядывается. Стоило ей сидя за столом чуть расслабить ноги, как в этот промежуток устремляли свой взор с десяток пар глаз, и в классе происходило оживление. Она, думая, что это реакция на её интересное объяснение урока, сама настолько увлекалась, что не замечала, как увеличивала промеждуножный промежуток. Да, поймать такой сеанс, это же!.. Ради такого стоило ходить в школу, что многие и делали.
        Однажды она пришла на работу до начала уроков. Сидит одна в учительской проверяет тетради. Двое дневальных, они там работали уборщиками, через люк из своей хабатажки залезли под пол. Под полом проходили трубы отопления, и они без труда, как тараканы, приползли в учительскую. Затаились напротив стола и через щель в полу, специально для этих целей сделанную, ловят сеансы. Видимо у Пиданова с ней был сговор, и он не заставил её долго ждать, появился, закрыв дверь на ключ. Он её целовал и мацал, что–то шипел ей в ухо, потом бросив свой китель на стол, положил ее, одновременно обнажая женские прелести. Прелюдия исполнена, быстрый переход к адажио и наконец–то, должен свершиться половой акт! Наблюдатели, не ожидая такого поворота, так увлеклись рукоблудием, что совершенно забыли про осторожность. Услышав возню, она повернула голову. Взгляд её упал на пол из щели которого, на неё смотрел живой человеческий глаз. Издав рёв простреленной волчицы, учительница лишилась чувств. От такого крика у Пиданова чуть не лопнули барабанные перепонки. Первое, что он подумал, это проткнул её насквозь своим концом. Подпольщики, испугавшись в спешке, покинули свой наблюдательный пункт. Он всё понял и оперативно отреагировав, вызвал наряд. Любители острых ощущений, получив по смачной оплеухе отправились в ШИЗО, где парились полторы декады. После этого инцидента учительницу в школе больше не видели. В октябре того же года, появилась в зоне зубопротезник, стройная и симпатичная женщина, молодая. Она так хорошо вставляла зубы, ну просто загляденье! Зона, так и светилась от стальных улыбок. Пиданов опять потерял покой, из её кабинета почти не вылезал. Не прошло и двух месяцев, как они исчезли. После нового года прошёл слух, что они задохнулись в пидановской легковушке и найдены, где–то за городом в лесу. Его не жалко, Бог знает, кого прибрать, бабёнку другое дело, и зачем она связалась с этим мудилой?! Если здраво рассудить, ведь какой ядовитый человек жил. Даже здесь подлянку подстроил, лишил мужиков радости. Увёл спеца и куда… ну сдохни ты один, так нет! Ничего не попишешь – судьба. Странно, но мёртвым он нам нравился гораздо больше, чем живым.
        Среди недели меня порадовал завхоз, сказав, что место освободилось и можно переселяться. Собрав свой скромный зековский скарб, я поднялся на второй этаж в рабочую бригаду.
        В большой комнате, которая зовётся секцией, кантовалось сорок восемь человек, кругом  чистота и порядок. Два ряда двухъярусных шконок, на стене чакают ходики, играет местное радио. Тепло и светло живи, не хочу. Шнырь /дневальный /, показал мне моё место на втором ярусе и занёс в список на получение хлеба и сахара. На втором ярусе спокойней, чем на первом. Вечером, когда в секции оживлённо в проходах между шконками собираются приятели: приходят, друг к другу в гости, чифирят, втихушку в стиры шпилят /игра в карты / или просто беседуют.
Все эти тусовки на нижних местах, а на втором тишина и покой: хочешь, читай, хочешь кемарь. Здесь мне понравилось, к тому же со многими был знаком. Василий чалился на нижнем месте в противоположном ряду. Эдакий шустрый седой старичок, среднего роста с большим загнутым носом. Он любил спать, укрывшись с головой, его нос всегда торчал из–под одеяла похожий на клюв хищной птицы. Этот храпучий шнобель многим не давал покоя. Имея арестантское уважение, к нему обращались – Василий Васильевич, чего он категорически не любил.
– Меня зовут Вас–Вас, – говорил он, – не такой я уж и старый. Не смотрите, что я худой и кашляю, зато в душе молотобоец!
Молодые за глаза называли его чайником. На объекте, где мы работали, в одном корпусе четыре небольших цеха: токарный, сварочный, кузнечный и наш метизный. Заменив освободившегося сверловщика, я продолжил его дело, нарезая в гайках резьбу. Справа от меня стоял станок Василия, где он их накручивал на шахтовую крепь, которую мы выпускали.
        Не заметно пролетел год, как говорится: «… а срок идёт, контора пишет».  Работа нас с Василием сблизила и отношения перешли в более доверительное русло, в чём я лишний раз убедился, когда он рекомендовал мне свою "подружку" по кличке Стульчик, он же Капа.
        Капа – молодой петушок с пухлым упругим задом, глядя на который мужички почёсывали свои гениталии. Этот гребень работал уборщиком: чистил сортиры, канализацию, вывозил мусор. У него свой кельдым, где хранились мётлы, лопаты и всякая прочая дребедень. У этой козладёрки частенько собиралась очередь, что значило приёмный день. Капа утолял голод жаждущим горячей любви. Жил, зараза лучше любого мужика, ходил в вольном прикиде. Бывает в зоне подсос на курево, чай, а у него всего валом! Пустой к Капе не пойдёшь, обязательно гостинец нужен. Хоть и злятся на него, а здраво рассудить – без него нельзя. Были случаи, когда он простецких бедолаг кидал, тогда они злые со сжатыми кулаками искали его по всем цехам. Стульчик волчара хитрый, схоронится и кранты, на обед появится и опять в курок. Весной Капа загружен конкретно, его задница эксплуатируется на всю мощность. Весна обостряет любовные чувства, игру гормонов, тут буром не попрёшь – природа! На воле увидев юбку выше колен, возбуждаешься процентов на тридцать, а в зоне на все сто!
        В марте заявилась на объект комиссия с воли в составе шести человек. Проверяли техническое обслуживание, технику безопасности, противопожарные дела и другие заморочки. Крутились среди них две молодухи, сапожки на высоком каблуке, ножки обтянуты капроном, узкие юбочки и на мордашку ничего. Равнодушных к увиденному нашлось мало. У Капиного кабинета скопилась очередь, а в конце рабочего дня у него затрещало днище. Две недели пустовала козладёрка, он косанул на простуду и сел на крест /больничный лист/. На объекте царил траур, заметно чувствовалась утрата ценного кадра. А нить времени наматывалась на бобину вечности, всё шло своим чередом: уходили освобождённые, прибывали осуждённые. Наконец–то появился луч света в тёмном царстве – Стульчик! Повеселели люди, слышатся шутки, смех, приколы! Потянулся к нему народ: справиться о здоровье, договориться, очередь занять. Истощился Капин запас за полмесяца, нужно наполнять закрома, и заработал труженик в своей привычной позочке с шапкой на голове. Эта шапка неизменный аксессуар к получению оргазма, к ней пришит карман для вставки фотографий. Клиент, смотря на нее, получает двойное удовольствие. На ней может быть порнушка или портрет заочницы. Так можно провести медовый месяц с любой эстрадной певицей или артисткой кино, можно и с артистом, но это на любителя, было бы, чем платить.
        Вася не часто, но посещал Стульчика. По зоновским меркам мы зарабатывали неплохо, так что немного сексуальной расслабухи позволить себе могли. Васёк мотал пятерик. Взяли его на кармане в Кишинёве, где он гастролировал. Прокурор запросил ему семь особо–строгого. Используя надежду последнего слова, Вася растрогал судью и заседателей. Хорошо, что они не знали с каким артистом имели дело. Вася отличный актёр, лжец и мистификатор, если его посадить у могилы и дать ему высказаться, часа через два вылезет мертвец и будет ему сочувствовать. Суд посовещался и учитывая его фронтовые заслуги, а также немолодые годы, всуропил пять лет строгача. По этапу Васёк прибыл в Сибирь, где по его словам, он давненько не бывал.
        Общаясь с ним, я всё больше убеждался, что передо мной далеко не глупый человек. О войне он мало говорил, не любил ворошить прошлое. Пережитое воплощал в стихи, которых у него было много. В руки их никому не давал, читал сам, иногда собирал литературные вечера. Приходили коллеги по работе, по рукам ходила кружка с чифиром. Васёк на своей шконке восседая на подушке, создавал лирическое настроение.
– Жизненно, – говорили слушатели, кивая головами.
Писал он не плохо, за что получил признание публики, выраженное в бурных аплодисментах на новогоднем концерте. Честно заработал съедобный приз, которым мы аппетитно угостились. Отоваривались на двоих и всегда ели вместе, что означало большое уважение друг к другу. Это не чай пить, кружка чифира сведёт и разведёт, это более серьёзней. Целую неделю он уговаривал верхнего соседа поменяться со мной местом, почти насильно всучив ему, курево и чай – уболтал. Теперь мы жили рядом, он внизу, а я над ним. Васёк любитель поговорить, а пофилософствовать – хлебом не корми, многое мне поведал о себе, о своей арестантской судьбе.
– Если мои похождения записать на бумагу, интересный получится роман. Освобожусь,  обязательно возьмусь, поэму напишу, – строил он планы на будущее.


               
                ГЛАВА - 4


        Рос Василий в рабочей семье единственным сыном, жили они не бедно, но и богато не назовёшь. Отец работал машинистом на паровозе, Васька его очень любил. Бывало, оденет пропахнувший маслом и дымом отцовский бушлат и ходит, пыхтя по комнате, изображая паровоз.
– Вот и смена растёт, – говорил, смеясь, отец, подкидывая его на руках. Как–то по осени, он долго не приходил с работы, а поздним вечером пришли его товарищи, кое–как уместившись в одной комнатёнке. Они рассказали, что из–за халатности стрелочника столкнулись два паровоза. Так Вася стал безотцовщиной.
        Довоенная жизнь не сильно обогащала рабочий люд, с детства Васька познал жизненные трудности. Частенько он слышал, как ночами плакала мать, жили они вдвоём, замуж она не выходила. Помогали с работы, она ведь тоже работала в ДЕПО, соседи по бараку, бывшие друзья отца. Конечно это что–то, но разве этим заменишь кормильца. Васька рос. Став подростком возросли потребности. Хотелось лучше одеваться, надоело ходить в школу в старой перелатанной одежде, к тому же уже обращал внимание на девчонок. Он и ещё несколько верных друзей образовали шайку, называемую в простонародье шпаной, которая с большим успехом начала бомбить фраеров. Вечером курканутся у пивной и пасут пьяного прилично одетого мужичка. Нападали скопом. Пока мужик отбивался не соображая в чём дело у него вытаскивали деньги, а если нормально одет, прицепом раздевали. Очухавшись он ничего не мог понять: побитый, раздетый, босой и один на улице. Но здесь возникали свои трудности! Работаешь на чужой территории, значит, нарушаешь конвенцию. Недовольства местной блататы выражались в постоянных стычках. Частенько Васёк ловил глазом кулак, в школе появлялся с синяком или распухшими губами. Налёты пришлось прекратить, да и больших доходов они не приносили – короче, риск себя не оправдывал. Перековались быстро, решили бомбить магазины на окраинах, где–нибудь в захолустье.
        Васька с соседом по бараку Сенькой, неделю искали объект, накололи один магазинчик в другой стороне города, район назывался – Вторая бригада. Небольшой посёлок на краю города, сплошь частные дома, рядом дачные участки, всё окружено березняком. В случае кипиша, лучшего места отхода, чем лес, не найти. Забили стрелку, обговорили детали и начали готовиться. Не один раз Васька с дружками появлялся в посёлке, где они всё, внимательно обследовав, составили подробный план. Начало июля, дачная пора, торговля шла на полную катушку – было, чем поживиться. Магазин стоял не в центре, а на краю посёлка перед дачными участками окружёнными березняком. Но существовало одно – но!.. Будка сторожа соседствовала рядом с магазином, мочить его в их планы не входило, поэтому нужен был толковый совет дельного человека.
        В соседнем бараке жил старый зек дядя Гриша по прозвищу Глыба. Невысокий старикан с горбом на спине, который он в шутку называл рюкзаком. Работал, Глыба на базаре в сапожной будке, где занимался ремонтом обуви. Жил один и был другом местной шпаны. В пятером скинулись на литр водки и, как–то вечером, Васёк пошёл к нему за толковым советом. Полночи Васька с открытым ртом внимал наставления Глыбы. Перед ним восседал настоящий кладезь воровского дела. Под утро, когда на востоке забрезжил рассвет, он напичканный знаниями пришёл домой. Днём на сходняке, теперь уже знающий многие тонкости, ввёл остальных в курс дела.          

– Нам потребуются домкрат и старое никому не нужное ружьё или просто ствол без приклада. Замок на двери магазина ломать не станем, это лишний риск. Поддомкратим несколько брёвен с тыльной стороны хибары, через отверстие и подполье попадём внутрь и тем же макаром вынесем добычу. Дверь сторожки осторожно замотаем проволокой. Атасник будет рядом, а в случае реакции сторожа, перекусит телефонный провод и в форточку сунет ствол. Тот не зная, что это понт, затихнет, мы погрузимся и сделаем ноги, а за нами свалит атасник, – закончил свою речь Васёк.

– Толково придумано! – одобрили друзья.
У трёх из пятерых имелись велосипеды. В  городе это не проблема и буквально на следующий день у Сеньки в сарае стояли два недостающих. Домкрат нашли быстро, а вот со стволом случилась заминка. Опять выручил старый Глыба! Достал без затвора и приклада ствол старой берданы под обещание, кое–что отстегнуть из добычи. Все и всё было готово!
        Отпросились у родителей на рыбалку с ночёвкой и ранним утром, чтобы меньше светиться, поехали на реку, которая несла свои воды в семи километрах от города. За день отоспались и хорошо отдохнули, ближе к вечеру прибыли на место операции. Замаскировав велосипеды распределились по ролям: один на атасе, другой принимает товар, а трое шуруют внутри. В случае неудачи, атасник прикрывая всех, уходит последним. Как ни странно, но им везло! С вечера испортилась погода, и небо заволокло тучами. Темень стояла кромешная, хоть глаз выколи, только тусклый фонарь одиноко разбрызгивал дежурный свет у входа в магазин. Выждав положенное время, они взялись за работу.
        Нестарая бревенчатая постройка состояла из двух комнат: небольшой торговый зал и подсобка приспособленная под склад. Хата одноходка, так называли такие домики, имела под собой насыпной фундамент. Действовали строго по инструкциям Глыбы. Под угловым соединением брёвен топориком сделали углубление, на дно которого примостили металлическую пластину, на неё поставили и завели домкрат под нижнее бревно. Руководил Васёк и под прикрытием кустарника иногда подсвечивал спичками. Первый этап был завершён и, вставив в домкрат рычаг, приступили ко второму. Стержень домкрата упёрся в бревно. Почувствовалось усилие и рычаг отяжелел, стали качать вдвоём. Вдруг раздался глухой стук, внутри упала какая–то посудина, затаились. Накрапывал дождь. Они вслушивались в тишину и, убедившись, что оставались незамеченными продолжали работу. Качать стало полегче, чуть слышно похрустывало дерево. Наконец образовалось пространство между землёй и бревном, второй этап завершён. Васёк внимательно осмотрел лаз и проверив надёжность исчез в его чреве. За ним последовали двое, снаружи остался Сенька для принятия товара и подкачки домкрата в случае его опускания. Через подполье, где навален разный хлам, тройка забралась в магазин. Всё заранее распределили и каждый знал, что ему брать. По совету Глыбы, Васька проверил все открытые мешки и в одном, где стояло пшено, нашёл солидную выручку.
        Операция прошла удачно, о таком успехе можно только мечтать! Это вселило в них столько уверенности, что, не обращая на усталость, они за несколько присестов перевезли и спрятали добычу в надёжном месте. К утру разразился сильный ливень и, поливая, как из ведра, смывал следы их прибывания. Сторож, старый дед – Божий одуванчик, храпел вовсю насосную завёртку. Несколько дней, чтобы не вызвать подозрений, они переправляли и складировали добычу в тайник, его сделали у Сеньки в сарае под дровами. Велосипеды разобрали на запчасти. Решили отметить удачу хорошей пирушкой, собрались у Глыбы и оторвались по полной программе. С рассветом Васька с Сенькой пришли домой на голенищах.
        Рано утром Васькина мать уходила на работу и, проводив её взглядом, он рванулся к помойному ведру. Всё утро его продирало до кишок, а затем полдня, закусив до боли нижнюю губу и с силой удерживая днище, чтобы по дороге не разгрузиться, бегал в туалет. Эта пирушка запомнилась ему надолго и послужила на длительное время отвращением к спиртному. После было ещё несколько удачных дел. Мать обо всём догадывалась и частенько говорила: «Не доведёт тебя такая жизнь до добра». Но случилось то, что в корне её изменило – война!
        Шла мобилизация, взрослые уходили на фронт. Васька пошёл работать в ДЕПО помощником слесаря. За полгода непосильной работы, когда пальцы прилипают к промороженному металлу налёты вспоминались, как сказочный сон. За день, так на вкалываешься, что ничего не надо, как отогреться, добраться до кровати и завалиться спать. Конечно, выпадали выходные, и друзья собирались вместе, но на жизнь уже смотрели по–другому, по–взрослому.
        Так пролетели три с половиной военных года. Отметив своё совершеннолетие и получив в военкомате направление в пехотное училище, попал Василий на Урал в город Ревда. Окончив "скорострельные" курсы и с погонами младшего лейтенанта поехал воевать. Война уже семимильными шагами шла за границей, близился её конец. Попал он в полковую разведку, где приняв под командование группу, стал вносить свою лепту в великое дело победы.
           Однажды в Австрии, получили приказ разведать один хутор. Ночью Василий и его группа отправились на задание. Подошли незаметно и в небольшом саду затаились. На хуторе не спали, слышалась гавкающая немецкая речь, шум отъезжающих машин и всё стихло. Проверили постройки и, убедившись, что немцев в усадьбе нет, зашли в дом. Хозяйка, пожилая седая немка, вела себя довольно странно, в столовой на столе не убрана посуда.
– Видно недавно жрали, суки, пойло ещё не остыло! – выругался солдат, обращаясь к командиру.
– Осмотрите нижний этаж и подвал, а я наверху пошурую, – распорядился Василий.
Проверив несколько комнат и скрепя зубами, что эти нелюди хорошо живут, хотел зайти в следующую. Немка, загородив собой дверь, что–то лепетала на своём языке. Вася почуял опасность и, взяв автомат наизготовку, ногой пнул дверь, прикрываясь хозяйкой. В комнате при тусклом свете свечного огарка на кровати сидела её напуганная дочь. Молодуха лет двадцати пяти, смазливая на мордашку, смотрела на него испуганными глазами. Мать встала перед ним, загораживая её собой. Поняв бестолковщину своих объяснений, русский офицер не знает немецкого языка, расстегнула кофту показывая свою грудь. Васёк всё понял и взорвался: «На атасе падла постоишь, и никого сюда не пускай, жабий выродок!» Взяв её за шиворот и проводив пинками, закрыл дверь.
– Ну–с, фрейлина, пообщаемся на ощупь, – предложил Василий впивая в неё злобный взгляд.
Всё произошло молниеносно! Она даже не успела встать, как оказалась в чём мать родила. На неё обрушился ураган! Василий наслаждался со злостью. Жалобно скрипела кровать, сетка почти прогибалась до пола. Он, злобно мыча, приговаривал: «Это вам за Киев, за Москву, за Сталинград!» Он мял ей задницу, как заправская кухарка тесто, её колени шаркали об его уши. Она, думая, что слышит любовную речь, повизгивала, как собачонка. Ещё немного напряжения и с силой прижав её к себе, он, стиснув зубы, слил в неё свою ненависть! Осматривая подвал, разведчики нашли пять угнанных русских девчонок, которые здесь батрачили, взяв их с собой, ушли в расположение полка.
        Войну Василий закончил в той же Австрии. В звании лейтенанта и с двумя медалями вернулся в родной город. Мать его не дождалась, не пережив сердечный приступ скончалась. Собрались старые друзья, отметили встречу, поминули погибших. Из Васькиной пятёрки двое остались на поле брани. Сенька, верный друг Василия, по брони всю войну работал на железке. В конце её получил должность путейного мастера, имея авторитет, учиться не бросал. Он помог Васе устроиться на работу в железнодорожные мастерские на место, где работёнка не сильно пыльная и заработок по приличнее, устроил в общежитие и в дальнейшем помогал по мере возможности.      
        Время неумолимо летело вперёд! Страна залечивала нанесённые войной раны. Расцветал и ширился город, старые бараки уступали место новостройкам. Друзья обзаводились семьями. Васю такая жизнь не привлекала.
– Ну, что за жизнь, – рассуждал он, – утром на работу, с работы домой. Семья, дети, забот выше крыши и никакой романтики. Нет! – решил Василий, – поживу-ка я для себя, а там видно будет. Стал присматриваться к фартовым. Вот живут же люди! Всегда при деньгах и прикид и девочки у них! За что спрашивается, воевал, чтоб перебиваться с рубля на копейку? А дальше что?.. Орден сутулого и пенсия, да и той не обогатишься. Знал он одну малину, где собирались блатные и мелкая фартовая шушера. Попасть туда не так–то просто, нужна была рекомендация авторитетного уркагана. Опять выручил старый Глыба! Свёл Василия с одним щипачём /карманный вор/ который ввёл его в своё общество. Василий ростом не выделялся и мускулами культуриста не обладал, но имел дерзкий нрав и дрался хлёстко. Однажды на вечеринке расхлестал сопатку амбалистому баклану /хулиган /, который хотел показать ему своё "Я"! После такого инцидента на него смотрели с уважением.
        Василий вступил в соглашение с одним из самых ловких, городским карманником, правда, частенько пропадавшим в местах не столь отдалённых на казённых харчах, но, будучи на свободе шутя, обчищал кого угодно. Работали они в паре, Василий канал у него в роли отмазки. Он, прилично одетый с наградными колодками, всегда крутился рядом. Если тот прокалывался на кармане, начинался кипишь! Здесь уже играл свою роль Вася впрягаясь за напрасно обвинённого человека, принимая удар на себя, тем самым вводя людей в заблуждение, давал щипачу шанс улизнуть. Бывали стычки и разборки в милиции, но награды и нормальные документы, помогали оставаться в не подозрении. Стали водиться деньги и возрастать потребности. Начал он приобщаться к более серьёзным делам – осваивать воровское ремесло. Учитель у него был классный, но случилось так, что отбыл он в командировку на казенные харчи. Погоревал Василий и стал практиковать самостоятельно. Работал в одиночку, начиная на базарах и трамваях, в людных местах, где много толкотни. Поднимая свой профессиональный уровень, крутился уже с авторитетными ворами. На работе мастерил разный воровской инструмент, но это на заказ. Знание – сила, на будущее пригодится, сам же работал строго по карману. Однажды хулиганьё так оборзело, что  власти решили почистить город. Проведя несколько удачных облав, они подмели на базарах и железнодорожном вокзале, пошуровали в Нахаловке и других злачных местах. Свято место пусто не бывает, и Василий пристроился щипать на бану / ж/д вокзал /. Здесь действительно нужны были навык и смекалка, реакция должна быть мгновенной! Везде надо успеть: в проходах, у касс, у дверей. Везде, где кучкуются люди, и остаться незамеченным, к тому же работал без прикрытия. Маскарад, конечно, играл немаловажную роль, приходилось по нескольку раз менять прикид, что поделаешь – работа. Риск себя оправдывал, в карманах постоянно шуршали купюры и Васёк шиковал на полную катушку. Он так полюбил своё ремесло, что даже не заметил, как его всё глубже засасывала опасная трясина.
        Бывают дни хорошие и плохие, солнечные и пасмурные, и этот день был действительно не его, защёлкнулись на запястьях Василия стальные браслеты. Получив за свою кражонку четыре года, унёс его этап в лагерь. О лагерной жизни он знал достаточно, на воле крутился с фраерами, которые уже не раз побывали там. Жил Васёк по понятиям, на рожон не лез, всё больше присматривался. Помнил слова Глыбы: «Первые десять лет присматриваешься, вторые привыкаешь, а на третьих обживаешься». Там он встретил знакомых по воле, по тюрьме, появились кенты /друзья/, свой круг общения. Свела, как–то его судьба с одним старым арестантом по прозвищу Шатун. Приглянулся ему Василий и тот приблизил его к себе. Вместе чифирили, вели доверительные беседы, имели одного козлика. Шатун частенько поучал: «Зачем человек сидит в тюрьме? За тем, чтобы выйти на свободу с чистой совестью? Это бред лупнёвого фраера! Умный попадает сюда, чтобы подумать, проанализировать свои ошибки, мысленно прожить прошлую жизнь, как бы взглянуть на неё со стороны. Просчитать все проколы, всё путём прикинуть и взвесить. Жизнь – череда мгновений, не такая она длинная. Не успеешь оглянуться и уже на погост пора, а что может быть глупее мертвеца. Смерть уравнивает всех, но каждый живой мыслит по–своему, вот в чём основа! Главное не отключать мозг, он должен постоянно работать. Чуть расслабишься и всё – конец! В этом была твоя ошибка, потому–то мы и встретились. Ты заработался в одном цехе, успех затмил твой разум. Ты хорошо стартовал, но не развивал поле деятельности, надо дальше смотреть, гастролировать по стране. Дал кругаля и лёг на дно, отлежался, отдохнул, всё продумал и в путь! В лагере за четыре года ты повзрослеешь, ума наберёшься и помни, если ты чему–нибудь научился в молодости, ты никогда этого не забудешь».
        Шатун имел воровское клеймо запрета шпилить в стиры. Он был шулер! В зоне играли, где придётся, расстелют фуфайки и погнали! У Шатуна в фофане имелись потайные карманы, куда он заныкивал карты. Когда его уличили за фуфло, насчитали семь тузов. По соске, конечно, он получил, но и цапнул прицепом воровской запрет. В те времена за фуфло карали строго, благо он имел авторитет, а то бы из дяди Коли, сделали тётю Олю. Убедившись в надёжности Василия, взялся Шатун за его обучение карточным играм. Ученик попался ему способный, схватывал всё на лету. Стосы /колоды карт/ Шатун делал строго сам, сам же их кропил. Он также подбирал Василию игроков, характеризовал их: кто, чем дышит, у кого слабые глаза, замедленная реакция. Василий делал потрясающие успехи, и вскоре у него зашуршали купюры.
– Оказывается и здесь хорошо жить можно! – как–то сказал он Шатуну.
– Можно, если осторожно, – смеясь, отвечал тот. – Главное знать, когда тормознуться и помнить: «Жадность фраера губит!»
        Четыре года пролетели, как птица в раю! Закрылись лагерные ворота за спиной Василия и стал он вольным человеком, правда, имея с собой объёмный багаж знаний. Приехав в родной город навестил старого друга. Сенька, теперь уже Семён имел должность начальника товарной станции. Женился, правда, детей у них не было. Сняв квартиру, отдохнул Васёк пару недель и поехал в своё первое турне. Понесла его нелёгкая по матушке России. Но… недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Загребли бедолагу на засвеченной блатхате. Пошёл он опять в лагерь, теперь уже привыкать. Год не прошёл, как попал под амнистию, в связи с кончиной отца и учителя всех народов. Перекантовался на воле годик, поработал на благо страны и подался на гастроли.
           Увлекательна кочевая жизнь: сегодня здесь, завтра там – романтика! Поездил Васёк по городам и весям, людей повидал, себя показал, освоил побочные специальности воровского ремесла. Бомбил квартиры, сберкассы, мелкие государственные учреждения, но основную квалификацию карманника не забывал. Частенько играл на тюремном пианино, оставляя свои пальчики в городах в коих залетал. Летели годы, менялись срока, старел Василий. Будучи в крытой /тюремное заключение /, там была богатая библиотека, он много читал. Всю свою сознательную жизнь пересмотрел заново. Может быть, только тогда он узнал ей цену, когда пожал печальную жатву своих заблуждений. Перебирая воспоминания, относящиеся к дням своей молодости, он погружался в прошлое и воистину заново переживал былое, будто бы переместившись на двадцать лет назад, так что иногда задавался вопросом, а существует ли вообще время? Ответ на это дал ещё Кант: «Время – всего лишь способ восприятия действительности. События детства столь же свежи в моей памяти, как и всё, что я переживал в минувшем году. Ничего не иметь, ничего не желать – значит, стать неуязвимым для злейших ударов судьбы, но притом располагать деньгами и в силу этого знать, что можешь получить желаемое, стоит тебе лишь захотеть, – это счастье, потому что за ним кроется независимость – ещё одна грань свободы».
– Старость приходит тогда, когда уходят идеи, – говорил Чаплин.
А идеи от Васи не уходили, а напротив – прибывали.
– Если бы рядом были Глыба или Шатун, которые вовремя помогли дельным советом, я бы оступился? Конечно, нет, – рассуждал Василий, – дураку понятно, что одна голова хорошо, а две лучше. Нужен верный человек: молодой, умный, шустрый! На которого мог бы положиться, как на самого себя. Я мозг и помощник – он, основной исполнитель, понимающий меня с полуслова. Где взять? Как сказал Семён Семёнович Горбунков: «Будем искать!»
        После освобождения навестил он Сеньку своего верного друга. Тот уже вторично женившись, имел сына. Порадовался за друга Вася и поехал в Кишинёв к одному лагерному кенту. Несколько лет крутанулся там, и опять неудача хлестнула его своей плёткой! Имея пятерик, проехал он всю Россию аж до Сибири, где тормознулся в лагере строгого режима. В зоне чуть не запорол косяк чреватый последствиями. Пристроился чистить в стиры /карты / молодняк. Они играют в две колоды, а он прикинется под простачка и срывает весь банк. Кто–то стуканул блатным. Васю сразу видно, что по замазкам он не фраер. Отделался предупреждением: хочешь играть, знай свой круг, а к пацанам не лезь! Присмотрел и приблизил он одного паренька, натаскал того в картишки и стал подыскивать ему игроков. Сам–то уже за игру не садился, всё–таки возраст – руки и глаза уже не те. Ученик делал успехи, но… Возомнив себя асом, решил от Васи свинтить. Финал понятен до смешного, влупил троим по приличной сумме, а отдавать нечем… Ломанулся в надзорку и всех сдал, в лагерь идти отказался. Этапировали его в другую зону, видимо надеялся проканать под Митю /простак / и спокойно домотать остаток срока, совершенно не подозревая, что его там уже ждёт в боевой  готовности фалос, а если косяк по серьёзней – нож!
Так и крутился Василий один, пока не с кентовался со мной, которого и сделал  своим компаньоном!