Ефим и Зойка на войне

Когда 22 июня Ефим Локчев услышал по радио о начале войны Германии с Советским Союзом, он слегка опешил.
Это же надо было им подгадать под самое его окончание Московского Художественного училища…

Всего пять дней назад он защитил перед художественным Советом свое живописное полотно на тему сбора урожая в передовом колхозе, и вот на тебе! Хорошо, что он успел получить в учебной части свой новенький диплом профтехобразования. Ему даже посоветовали поступить на четвертый курс Института имени Строганова, чтобы стать настоящим советским художником.

Сразу же возникла целая череда вопросов: где жить, куда устроиться на работу, надо ли отдохнуть месячишко после четырех лет изнурительной учебы.
Дело в том, что они с братом Валерием занимали небольшую квартиру своих родителей, которые, считай, вынуждены были переехать жить в деревню в Ярославской области после того, как их старший сын мало того, что женился, так еще и обзавелся ребеночком – дочкой.
Не зря говорится: Дети в городе выросли, старикам пора в заросли. Деревенские.

Молодожены терпели Ефима, но не шибко привечали и ужинать с собой не приглашали.
Ефим уже было приладился жить с семьей брата на общей площади, но чувствовал себя лишним.

Конечно, мечтать о том, что война поможет разрешить бытовую неурядицу не приходилось, но когда буквально через неделю Ефим услышал о наборе народного московского ополчения, у него мелькнула мысль, а не податься ли в это подобие воинства защищать Родину.

От службы в регулярной армии у Локчева было освобождение по причине плоскостопия 3 степени.
Парнишке не очень было понятно, чем плоскостопие противопоказано службе в армии, например танкистом или артиллеристом, поэтому ему даже стало интересно, а могут ли его взять в ополчение.
Как только Ефим увидел на двери какого-то учреждения объявление о наборе граждан-добровольцев, он зашел внутрь.

Очереди особой не было, и когда парень протянул свой паспорт, сидевший за письменным столом мужчина боевого вида с искалеченными на левой руке пальцами спросил:
– Фамилия, имя, отчество, год рождения?
Записав на слух, переписчик велел приходить завтра с вещами и предметами личной гигиены в помещение школы № 59 по Староконюшенному переулку в районе Арбата.
Преисполненный гордости, что ему предстоит защищать Родину от вражеского вторжения, Ефим был несколько смущен приемом, который ему оказал брат.
– Ефим, опять ты чудишь! У тебя же белый билет, куда еще ты собрался? Ведь ты же не сможешь, спотыкаясь, убежать от танка на поле боя.
– Валера! Я не намерен бегать от танков, я их буду поджигать из укрытия, - убежденно произнес Ефим.
– Ты и вправду такой недотепа или прикидываешься? – недоуменно парировал Валерий.
Больше на тему ополчения братья не разговаривали, но рано утром Ефим оделся в спортивный костюм, накинул сверху халат-балахон, своего рода ментик с малиновым воротником и блестящими пуговицами, в котором он живописал масляными красками в мастерской училища, побросал в авоську предметы личной гигиены, взял с полки томик стихов Эдуарда Багрицкого и тихо покинул московскую квартиру.
На всякий случай зашел в свое родное училище. Здесь царили пустота и уныние в отсутствии студентов. Только в учебной части работала с документами и справками его заведующая.

– Ты что, Локчев, я же выдала тебе диплом об окончании училища?
– Спасибо, Алевтина Ерофеевна, - робко произнес Ефим. – Я попрощаться пришел.
– А что так? – откликнулась инспекторша.
– На войну собрался.
– Боже праведный! Какая война? Ты же совсем еще молодой. И потом, насколько я помню по твоим документам, ты признан негодным к строевой службе.
– Кто-то же должен защищать Родину, - с решимостью в голосе произнес Ефим.
– И что же с тобой будет теперь? – поинтересовалась инспекторша.
– Я записался в народное ополчение, а там шагистикой недосуг пробавляться.
– Да, да, конечно, - запричитала женщина. – Жалко, что я уже не молодая и такие порывы мне не по силам.
– Какие Ваши годы! - произнес паренек и осекся.
– Годы не те, что и говорить? - сокрушенно откликнулась Алевтина Ерофеевна, - удивительно все это, но я запишу в твое личное дело: ушел воевать с ополчением против немецких захватчиков. Где у вас назначен сбор?

– В помещении школы в районе Арбата, - был ответ будущего ополченца.
– Знаешь, Ефим, судя по тому, как ты живописно одет, прими от меня памятный подарок: мягкую краповую беретку, которую ты при необходимости сможешь носить в кармане. Думаю, она поможет тебе в критических ситуациях – своего рода шапка-невидимка. Она будет указывать снайперам, что ты не кадровый боец, а цивильный человек, человек искусства – мне очень понравилась твоя выпускная живописная работа.
– Большое спасибо, Алевтина Ерофеевна, за память и напутствие, - произнес бывший ученик, одевая набекрень фасонистую беретку.
*   *   *
Рано утром, около семи часов, какой-то военный организатор прокричал от входной двери в спортивный зал:
– Подъем! Построение ополченцев в 9 утра на школьной площадке.
Ефим, лежа на спине, приподнял голову от подобия подушки, пытаясь подняться сидя. Однако левую руку высвободить не получалось.
На ней лежала чья-то кудлатая голова. 
– Это еще что за существо? – подумал Ефим, осторожно извлекая  затекшую руку.
– А? Что? Где я? – запричитало существо, оказавшееся девушкой в рабочей спецовке.
– Ефим, - представился будущий ополченец, - поправляя на себе художественное подобие ментика.
– Зойка! – произнесла девушка, вставая с дощатого пола. И поправилась, Зоя Иванова.

Ефим, не мешкая, схватил свою авоську и ринулся в школьный мужской туалет. Здесь толпилось некоторое количество разношерстных людей, не шибко выспавшихся, но с лихорадочно горящими глазами: всем не терпелось вступить в бой с противником.
Каково же было разочарование многих, когда после утреннего построения всем было сказано, что выступление батальона откладывается на сутки по причине отсутствия средств вооружения.
На вопрос добровольцев, можно ли уйти домой, а утром прийти к построению на школьном плацу, ответ был не без юмора:
– Слушайте радио, может быть врага и без вас отбросят назад за государственную границу, и вам тогда не достанутся лавры победы.
Ефим, конечно, решил не давать старшему брату повод еще раз подтрунить над собой, и пошел побродить по городу.
Странное дело, как за пару недель далекой, неведомой войны преобразилась столица 3 июля.
Можно было подумать, что люди массово высыпали на улицу, чтобы непосредственно быть сопричастными ошеломительным известиям, которые каждые полчаса сообщал диктор городской радиотрансляционной сети через уличные репродукторы.
Ефим не поленился и прошел пешком в самый центр Москвы. Как ни странно, здесь осуществлялись работы по демаскировке выдающихся памятников культуры, государственных учреждений, велись малярные работы на стенах Московского Кремля.
Все говорило о том, что ситуация не просто тревожная, а чрезвычайно опасная.
– Уж скорее хоть отправили бы ополчение на линию боевого противодействия противнику, - решил для себя Ефим. И не дожидаясь, когда наступят сумерки, решительным шагом, а то и перебежками направился в сторону 59-ой школы.
Помещение школы походило на потревоженный улей, в котором роль матки отводилась штабу полка ополчения.
Ефим после некоторого блуждания по этажам нашел класс, в котором должна была находиться его рота.
Парты и столы были сдвинуты к одной стороне помещения, а на полу ровными рядами были разложены в комплекте матрас, легкое одеяло и подушка.
Заснуть, конечно, этой ночью мало кому удалось: все делились наблюдениями, настроениями и страхами.

Великовозрастные граждане озадачивали своими воспоминаниями о Первой мировой войне, молодые демобилизованные бойцы - об участии в военных действиях в Испании в 1936 году и в Финской войне 1940 года. Но таких было мало. Основную массу составляли бывшие студенты и школьники, не подлежавшие воинскому призыву, без каких либо воспоминаний и реальных ощущений: происходящее походило на их взгляд на бездарно обставленное масштабное туристическое мероприятие по изучению вычурных достопримечательностей родного края.
Те мастеровые люди, которых направили с заводов и фабрик, поведали, что на их место начинают набирать домохозяек и несовершеннолетних детей. Такие подробности удручали.
Разговоры прекратились почти под утро, так что по сигналу «Подъем» многие вообще не могли понять, куда они попали и что надо делать?
На школьном флагштоке развевалось красное полотнище. Ефиму так и не удалось вспомнить, как должно выглядеть знамя полка Красной Армии. Впрочем, у полка ополчения должен быть какой-то особый, нарядный вид: все-таки под ним идут не столько убивать врага, сколько гнать его взашей со своей Родины. Флаг, который развевался на флагштоке, представлял собой кумачовое полотнище, окантованное золотистой бахромой, с красочной аппликацией в центре изображения Памятника Минину и Пожарскому. Сверху полукругом было вышито золотыми нитями: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», а внизу строгими печатными буквами надпись «стрелковый полк ополчения № 3».

Флаг пламенно плескался на ветру, символизируя торжественность момента.
Однако утреннее построение на этот раз шло чрезвычайно долго.
Новоявленные командиры и политработники пытались построить повзводно, выкликая людей по фамилиям, а когда возникали однофамильцы, то по имени и отчеству.
В конце концов эту процедуру пришлось прервать и всем приступить к завтраку, который приготовили энтузиасты кулинарного дела из роты, обсуживавшей  походные кухни.
Конечно, не у всех в рюкзаках и ридикюлях оказались походные котелки и кружки. Так что некоторые использовали некое подобие разовой посуды.
Неразбериха и всякого рода причитания прекратились, когда поступила команда строится в колонну по четыре человека.
Что и говорить, колонна военнослужащих в сапогах, это то зрелище, от которого млеют не только женщины, но и девушки.
Когда же идет некое подобие стада по узкой улице, тут уже другие напрашиваются эмоции. Хорошо еще, что в качестве следа от длинной толпы людей остаются на земле лишь пустые пачки папирос, бычки, да фантики от конфет, преимущественно леденцов, а не что-нибудь поувесистей.
Для пущей важности впереди колонны шел знаменосец, полковой оркестр из горниста и барабанщика, а также офицеры штаба полка, одетые кто во что попало, но в офицерских фуражках.
Начиная с пригорода столицы и при пересечении поселков ближнего Подмосковья к колонне стали привязываться дворовые собаки самых разных мастей, в частности бездомные.

Некоторые куркулистые мужики кидали им кое-что из припасенных съестных продуктов, так что когда обессиленные 30-километровым переходом ополченцы буквально добрели до пионерского лагеря, расположившегося в сосновом бору невдалеке от проселочной дороги, количество голов оказалось чуть больше, чем было в колонне изначально при выходе из Москвы. Это при том, что часть новобранцев, чего греха таить, потерялась за время пешего перехода.
– Если так будет продолжаться и дальше, то в район государственной границы имеют шанс добраться меньше людей, чем собак, - подумал Ефим и ему стало стыдно за несостоявшихся защитников Родины.
Наверное, команда «Разойдись!» была произнесена полковником, но еще до того мужики ринулись врассыпную занимать финские домики с голыми металлическими кроватями.
Однако если кроватей хватило на всех, то собачьи будки оказались в дефиците.
И все же через каких-нибудь четверть часа буквально всех новоприбывших сморил сон. Над пионерлагерем воспарил такой храп, что качались верхушки сосен, но никто не испытывал никакого неудобства от подобной какофонии, поскольку сон тот был, что называется, мертвецким.

Конечно по форме, а не по существу. Впрочем, причудлива жизнь человека и та грань, которая его постоянно преследует: лег бодрым, встал никаким.
Ближе к ночи в лагере воцарился невообразимый грохот: взвыли сирены двух грузовых тягачей, откуда-то взявшиеся горнист с барабанщиком стали извлекать из своих инструментов невообразимо издевательские звуки, наконец, подняли истошный гвалт, считай, прикомандированные к полку дворовые собаки.
– Не встану, что бы не случилось! - внушал себе якобы во сне Ефим.
Но, увы, мысли его посещали не во сне, а наяву. И, главная:
– Надо вставать! Иначе голодные собаки разорвут в клочья обессилевших ополченцев.
Как часто замечал за собой Ефим, и на этот раз он оказался не в числе первых.
Короче, когда подошла его очередь отведать на ужин солдатской стряпни с кухни автоприцепа, щи оказались без мяса, каша простыла, а чай - без заварки и с одним кусочком колотого сахара.
Собакам, как про себя отметил Ефим, видимо, и то больше досталось, поскольку они перестали одурело тявкать.
Ужин слегка затянулся, но остаток ночи выдался без приключений, если не считать ржанья лошадей то ли из далекой конюшни, то ли из близко расположившегося табуна.
Подъем и завтрак прошли не без сутолоки, но вовремя завершились.
Настоящее кино началось, когда на середину плаца для построений вывели несколько лошадей.
Очевидно для тех, кто слышал их ночное ржание, неожиданности вроде как не было.

Однако сюрпризом для всех оказалось объявление, что каждый ополченец должен освоить школу верховой езды.
Первой мыслью Ефима было бежать из пионерлагеря хоть на край света, только не подвергать себя риску общения с колхозной животиной, одна из которых как-то недобро на него посматривала.
Ефим, не выдержав дьявольского прищура мерина, стал отводить взгляд от его морды и… Боже, Ефимку сохрани!
В седле коня элегантно восседала та самая рыжеволосая девушка, которая возникла первым утром ночевки ополченцев-новобранцев на досчатом полу школы. Но материализовалась она тогда не из его ребра, а с его левой руки, которую девушка использовала в качестве подушки для своей кудлатой головы.
На этот раз девица ловко соскочила с мерина, заявив, что она является конным инструктором.
Все-таки, видимо, прав был его старший брат Валерий, что война не его Ефима призвание.
Ну ладно еще бросать в танки бутылки с зажигательной смесью, но бодаться с ним на коне? Увольте!
Одно смущало: амазонка была симпатичная – обе груди на месте. Он тоже не промах парень, да конь тут, вроде как, третий лишний.
Тем временем, девушка подвела коня к лавочке и галантно предложила Ефиму забраться на мерина.
– И смех и грех, - подумал про себя парень. - Где наша не пропадала…

В конце концов, если ему суждено, разбившись вдрызг, упасть к ногам искусительницы, то перед ним определенно откроются две перспективы: или обратить всю нерастраченную по молодости любовь прелестницы на себя, либо отбыть с санитарным обозом в травматологическое отделение столичной клиники по месту его прописки.
– Пожалуйста, товарищ Ефим Локчев, - без всякой задней мысли произнесла Зойка.
Кстати: Задние мысли не такие пакостные, как могло бы казаться по недоразумению.

Видимо, по своей девичьей неопытности Иванова ни в коей мере не подозревала о борениях в душе молодого ополченца.
Делать нечего. Пришлось Ефиму взбираться на коня.
В какой-то момент седок попробовал занять художественную, то бишь величественную, позу Климента Ефремовича Ворошилова на знаменитой парадной картине маслом, сдвинув набекрень свой краповый берет, но мерин встрепенул ушами, мотнул мордой и пошел. Ефим, вздрогнул и, чтобы не свалиться с коня, попытался ухватить его за шею, больно прищемив свою мошонку.
Зоя, находясь на земле, остановила коня, дала возможность Ефиму устроиться на его спине поудобнее и… слегка подстегнула мерина своей ладонью.
Конь резво пошел, но так нежно и не торопко, что уже через десять минут троица: Ефим, Зойка и конь – проделали пару кругов на импровизированном ипподроме.

Кстати. Всадник порой похож на коня – оба перемещаются трусцой.
Пока шли, Ефим как бы невзначай спросил:
– Зоя, тоже ополченка?
– И да и нет, - ответила девушка. – В канун войны я училась в школе верховой езды. А с началом - помогаю учить ополченцев езде на лошади.
И тут же встречно спросила:
– Почему у Ефима, фалды длинной курточки с красным воротником испачканы изнутри какими-то красками?
– Зоя, - резво откликнулся Ефим, – я только что окончил учебу в Художественном училище, и, работая в мастерской, несколько раз по рассеянности вытер масляные краски не ветошью, а полами своего халата изнутри.
– Ефим, ты по рассеянности с винтовкой в руках не перепутай своего друга с неприятелем.
– Зоинька, будь Вы девушкой вежливой, могли бы и не заметить моей промашки, - попробовал съязвить неуверенный в себе ездок.
Зоя же после своих слов о предполагаемом неприятеле как-то замкнулась и больше ополченца из живописцев ни о чем не спрашивала.
Когда закончился третий круг, Ефим не преминул воспользоваться предложением тренерши и почти ловко сполз на ту же самую скамеечку.
– Зоя, почему у тебя ножки прямые, а у меня стали колесом? – спросил с некоторой издевкой Ефим, стоя в раскоряку на скамейке. - Я что теперь всю жизнь так и буду ходить, переваливаясь с ноги на ногу?

Руководительница ухмыльнулась, отвернув повеселевший взгляд в сторону.
Ефим, обойдя коня сзади, уже готов был и дальше полюбезничать с девушкой, как помкомроты подвел к Зое нового ученика, который ловко запрыгнул со свободной скамейки на мерина, пришпорил его бока, так что тот рванул в аллюр с места, и Зойка едва не выпустила поводок, бросившись бежать рядом с конем.
Ефим понял, что «ловить» ему рядом с девушкой-амазонкой нечего и… немедля был послан тем же помкомроты заниматься строевой подготовкой с основной массой ополченцев, тем более, что ни маршировать, ни стрелять, ни радоваться армейским навыкам ему еще в жизни никогда не приходилось.
По здравом размышлении, Ефим решил, что нет худа без добра, и в следующий раз ему все же удастся воссесть на коня не хуже товарища Ворошилова.
Увы, следующего раза не получилось.
Точнее, пофорсить.

Тренером оказался какой-то коневод-костолом, который, увидев как нелепо ерзает по спине несчастной лошади, извини Господи, ездок, связал под брюхом кобылы стопы ног Ефима, и стал подбадривать ее к интенсивному если не бегу, то передвижению.
Ефим с лошадью уже «намотали» не один круг по импровизированному ипподрому, но конюх был неумолим и к седоку, и к кобыле, вымещая, видимо, на них ощущения неудобства начала военного положения в их колхозе.
Когда же, конюх-инструктор развязал ступни ног Ефима, и парню удалось соскочить с кобылы, то единственным его осознанным желанием было отползти в кусты, чтобы снять нагрузку со своих тазобедренных костей.
Но неуемный помкомроты, как потом выяснилось по фамилии Едюкин, буквально, как щенка, прихватив за шиворот Локчева, велел ему быстро идти на дальнюю пионерскую веранду, где был обустроен тир.
Ефим, добравшись до стойки тира, лег на нее грудью, расставил пошире дико болевшие ноги, и «шмалял» из какой-то берданки по нелепым тарелочкам, изрешеченным предыдущими стрелками, а потому и проверить, сколько пулек отправил Ефим "за молоком", не было возможности.
Впрочем, судя по всему, командование и не предполагало, что ополченцы смогут много настрелять врагов, лишь бы сами остались целы, отстреливаясь минимальным количеством разнокалиберных патронов.
 Патронов и всяческого вооружения на первых парах не хватало и регулярным воинским формированиям. Но имитация деятельности всех, видимо, устраивала. По крайней мере, с начала войны Ефиму даже в голову не приходило взять в руки грифель и краски. Более того, никто его к этому и не побуждал.
Кстати, те, кто не учился ездить на лошадях, принуждены были шагать группами, взводом или ротами по периметру территории бывшего пионерского лагеря иногда с флагом, чаще без него.

Худо-бедно учения ополченцев в бывшем пионерском лесу на тридцатом километре Старокалужского шоссе продолжались до середины августа.
Какими судьбами не ясно, но 16 августа, когда сводки с линии действующего фронта стали особенно противоречивыми, стрелково-кавалерийский полк ополчения вышел в поход.
Пехотный батальон, где числился Ефим Локчев, ночью подняли по тревоге и через два часа колонна из пеших ополченцев с конным обозом двинулась на юг.
Накануне личный состав полка принял воинскую присягу. Правда, складывалось впечатление, что до полной комплектации полка, а тем более вооружения и обучения обращения с настоящим оружием, было еще далеко.

«Мальбрук в поход собрался,
Наелся кислых щей…» - бубнил себе под нос Ефим, стараясь попасть в ногу с впереди идущим бедолагой.  Однако сзади идущий упорно наступал ему на пятки. Хотелось ткнуть ему в нос, но в сутолоке могли затоптать обоих недотеп.
Шли проселочной дорогой долго, пока не достигли местности между двумя стратегическими высотами, занятыми регулярными подразделениями Красной Армии.
Судя по всему, это была соответственно стратегическая брешь, которую командование армии намеревалось заткнуть если не дивизией, то московским полком народного ополчения.

Ефим готов был увидеть грандиозные фортификационные сооружения: этакую линию Мажино или Маннергейма, но, увы, не ясно было: ни откуда стрелять, ни за что спрятаться, если вдруг в этих местах объявится противник.
Ополченцы, чтобы не расслаблялись, по приказу своих непосредственных командиров дни и ночи на широком раздолье российской низменности рыли окопы, строили блиндажи, занимались боевой подготовкой и тренировкой личного состава.
Что определенно скрашивало трудовые будни стрелкового полка, так это трехразовое питание.
Кормили чуть лучше, чем плохо, но регулярно, как смог отметить для себя Ефим Локчев. Дело в том, что последний год учебы в Художественном училище, он часто засиживался в живописной мастерской, «вымучивая» свою дипломную работу маслом. В итоге он часто оставался без обеда, а то и без ужина, когда поздно вечером возвращался в городскую квартиру, где по существу жила семья его брата, а он был на правах квартиранта.
Опять, в который раз, Ефим отметил для себя причудливость изгибов судьбы в этой жизни.

Короче, парень стал восстанавливаться если не духом, то телом.
Когда строительные работы затихали, ополченцы учились стрелять, кидать гранаты против танков, окапываться.
Физические нагрузки конечно превышали суточное потребление калорий с принятием пищи, но свежий воздух и ночевки в окопах, отрытых в сырой земле определенно прибавляли сил тем… кто не начал тосковать о покинутом домашнем уюте.

Особенно умильными были сны под утро.
Однако утром 20 августа Ефим Локчев чуть было не уснул навеки.
Враг появился неожиданно.
Нельзя сказать, что его не ждали, но определенно рассчитывали на авось.
А вдруг он надумает взять те самые хорошо укрепленные стратегические высоты, и когда его оттуда сбросят, он как раз угодит на штыки народного ополчения, что ждет его катящегося вниз по склонам.
Но враг поступил шиворот-навыворот: он бросил все свои силы на прорыв бреши.
Круто сказано. Но так эта операция нашла свое отражение в армейских отчетах с поля боя.

Командир полка не был бы таковым, если бы не имел своего резерва.
Когда стало ясно, что пехота намерена не покидать окопов в виду приближающегося неприятеля, полковник привел в действие роту кавалеристов. Он сам ее возглавил. При нем был ординарец и знаменосец.
В отчаянном бою сошлись кавалькада легких танков и тяжелой на подъем конницы.
Ну ж был денек!

Немцы широким потоком текли через сдобренную телами ополченцев брешь, растекаясь узкими потоками живой силы и техники направо и налево, беря две стратегические высоты в кольцо вооруженной блокады.
Высоты отчаянно отстреливались, порой накрывая артиллерийским огнем пространство этой самой бреши, на которой еще оставались отдельные группы от полка ополченцев.

Когда же боеприпасы у подразделений, занимавших стратегические высоты иссякли, красноармейцам ничего не оставалось, как сдаться противнику, обставившему их в реализации военного искусства.
В первые же часы от батальона, где служил Ефим, остались какие-то разрозненные кучки. 
Восседавшие на конях ополченцы были вынуждены их покинуть: и тех, что были умерщвлены боевыми снарядами, и тех, что ринулись с поля боя под грохот артиллерийской канонады.
Отдельные группы ополченцев с их командирами рассредоточились по краям леса обширного поля сражения.
Связь с тылом прервалась, толком ее и не было.
Когда кончились боеприпасы, в частности патроны, ополченцы стали пробираться обратно к основному шоссе, по которому батальон выдвигался с утра на боевые позиции.

Однако, через некоторое время сзади, с той стороны, с которой и пришел батальон, показалась небольшая колонна легких танков. Их сопровождали по бокам, прочесывая окрестные леса и поля, группы хорошо вооруженных немецких автоматчиков.
В итоге, большая часть ополченцев была взята неприятелем в плен, особенно тех, кто уже был ранен в утреннем бою. Тяжело раненых и контуженных оставили в покое.
Погода конца лета стояла чудесная. Грохот прекратился. Гарь поубавилась. Солнце катилось к закату на запад, откуда пришел враг.
Все произошедшее представлялось фантастическим сном с большим количеством действующих лиц.
*   *   *
Ближе к вечеру тяжело раненные оставались лежать на поле сражения вперемешку с убитыми.
Контуженный Ефим Локчев распластался на земле, любуясь закатом. Ветер шевелил его слегка волнистые волосы. Становилось прохладно. Казалось, что туловище коченеет. Форменную пилотку куда-то унесло. С трудом свободной рукой достал из кармана своей куртки-халата подарок Алевтины Ерофеевны. Напялил беретку на голову. Задравшуюся полу халата поправить уже не было сил.
Слегка прикрыл глаза.

Вдруг закат заслонило какое-то звероподобное существо: одно, потом другое.
Присмотревшись, Ефим увидел двух коней и одну амазонку.
– Это конец, - подумал парень. – За мной пришла смерть в образе прелестницы.
– Зойка, – простонал ополченец, лежа на поле брани. – Дай умереть спокойно.
– Ефимушка, не умирай, я тебя люблю… - пролепетала Зоя, соскакивая с коня.
– Девочка, ты с ума сошла! – широко раскрыв глаза, произнес ополченец. - Нашла, где любить – на краю могилы.
– Умирать-то еще рано, - попыталась возразить девушка. – Ты еще напишешь не одну картину. Я тебя узнала по краповому берету и твоей промасленной куртке.
– Не куртке, а халату, - пояснил раненый.

Девушка присела на корточках около тела Ефима, бережно ощупывая в разных местах, чтобы понять степень его повреждения.
Выяснилось, что никаких открытых ран, а тем более членовредительства, например, мошонки не наблюдается.
Притихший на время ополченец блаженствовал от прикосновения пальцев сильной ладони своей благодетельницы.

В конец приободрившись компанией Зойки, Ефим спросил, как она его обнаружила. Выяснилось, что девушка, сидя на коне, взяла с собой второго, чтобы на свой страх и риск найти командира кавалерийской роты или командира полка после того, как враг, нанеся сокрушительные потери ополчению, покинул эту самую стратегическую брешь, и устремился к местам сосредоточения основных сил Красной Армии на дальних подступах к Москве.
Произошла, судя по всему, со стороны немцев своего рода разведка боем. И пришлась она к несчастью на один из московских полков ополчения.
– Вот тебе и война с неприятелем-захватчиком Родины, - сокрушенно проговорил раненый ополченец.
Откровенно говоря и Ефим, и Зойка представляли себе войну с врагом не такой обескураживающей.

В небе полыхали остатки заката, листву деревьев кое-где прихватила желтизной приближающаяся осень, стаи птиц метались с полей на деревья и с деревьев на плохо убранные поля. Красота – неописуемая. Сильно болело плечо. Видимо, зацепило осколком снаряда. Ефим сам потрогал свое  плечо, поднес руку к глазам: крови не было.
– Фима, я флаг нашла, - огорошила Зойка.
– Какой еще флаг? – поудобнее развалившись спиной на земле, недоуменно произнес боец-ополченец.

И тут ополченец увидел над собой красное полотнище, которое ему, лежа на земле, заслоняло полнеба.
– Зойка! Ты сумасшедшая! – простонал раненый боец. – Сверни обратно.
Ефим резво приподнялся, куда только недомогание подевалось, и стал помогать девушке аккуратно сворачивать вдоль полотнище знамени. Она присела перед Ефимом на колени, так что ее левая щека оказалась на уровне его губ.

Ефим притянул обеими руками голову Зойки и поцеловал ее в щеку.
Лицо девушки зарделось.
– Ефимушка, скажи, ты рад? - убирая полотнище знамени под блузку, робко спросила девушка.
– Зоинька, ты даже не представляешь, в какой переплет мы с тобой попали.
– Милый, ты сердишься?
– Еще как! Если какой-нибудь час назад мы с тобой были всего лишь двумя жителями нашей страны, которая подверглась нашествию врагов, то теперь, обладая флагом полка народного ополчения, мы воплощаем собой цвет нашей Родины, ее честь и достоинство.

– И если этот флаг попадет к врагам? – предположила девушка.
– Нам не сдобровать!
– А если мы вернем его нашим? – допытывалась Зойка Иванова.
– То прости-прощай московский стрелковый полк, - пояснил рядовой ополченец, - его номер ликвидируют, а знамя спрячут на имущественный склад.
– Ефимушка, и что же нам делать? – причитала девушка.

– Эврика! Этот флаг не должен ни в коем случае попасть к врагу, но и своим мы его так просто не сдадим, - заговорщицким тоном произнес Ефим.
– Ты хочешь сказать, что нам надо пробиваться в штаб дивизии… А если нас примут за дезертиров?
– Тебя не примут, ты вольняшка, а мне определенно поможешь.
– Как, Ефимушка, ты только скажи, миленький, - вытянула свои губки девушка.
– Только без этого. Хоть кругом и природная благодать, но Родина в опасности, и из-за каждого развесистого куста могут появиться или эсесовцы или энкаведешники: иди потом объясняйся. Тут же определят в лагерь для пленных, а знамя, как пить дать, отберут у нас.

– Может быть его под кустом спрятать, а когда война кончится, мы его и откопаем, - предположила Зойка.
– Не тупи, милая! Во-первых, где гарантия, что мы с тобой доживем до той поры? Смотри, какой размах бои приобретают, а, во-вторых, этот флаг еще послужит борьбе с врагом, - набираясь пафоса, произнес паренек..
– Это как же, Фима?
– Зойка, я не могу тебе все раскрыть, - посуровел раненый боец. - Это военная тайна.
– Ефимушка, я тебя еще больше начинаю любить. Ты мне представлялся недоучившимся художником, а теперь ты уже заговорил как настоящий стратиг.
– Зойка, ты, наверное, хотела сказать командир.
– Как скажешь, милый.
– Ну, какой же из меня начальник, если я до сих пор еще стрелять не научился и не могу избавиться от своей полевой подружки, которой самое время сидеть в московской квартире и ждать мужа с войны.
– Об этом теперь и мечтать не приходится, - откликнулась Зойка. - Судя по всему, мы оказались в каком-то котле, в котором гибнут не только люди, но и целые колонны наших однополчан.
– Не сердись – я из дружбы к тебе. Лучше всего нам бы с тобой найти кого-то из офицеров моего батальона в местах его разгрома.
– В этих бескрайних лесах и полях? – сокрушенно усомнилась Иванова.
– Далеко они не могли уйти без флага: полонят их энкаведешники – расстреляют, полонят эсесовцы – поместят в лагерь для наших военнопленных.

Когда Ефим с помощью Зойки встал на свои собственные ноги, выяснилось, что идти ему чрезвычайно сложно. Вот когда он вспомнил о проблеме плоскостопия.
Зойка помогла Ефиму взобраться на второго коня, который, кстати, оказался под седлом и с полным комплектом стремян, подпруг и уздечек.
Зойка обошла всадника, осмотрела все подпруги, где подтянула, где ослабила упряжь, так что в такой диспозиции можно было бы хоть на скачках выступать, но… вокруг были видны следы войны, следы неравной битвы. Тем временем немцы многих своих раненых и убитых увезли с поля боя, а наши раненые стонали тут и там, но помощь санитарного обоза к ним еще не подоспела.
Зойка со своим острым взглядом обратила внимание на неподвижно лежащее невдалеке тело замкомроты Едюкина, которое покоилось на дне небольшой воронки от артиллерийского снаряда.
Зойка спрыгнув с коня, убедилась, что офицер мертв, повернула его лицом на Москву и трижды перекрестила.
– Ты веришь в Бога? - спросил девушку Ефим, когда они продолжили путь.
– Скорее, не я в него верую, а он верит мне, что я не уроню человеческое достоинство, - ответила Зойка.
– Я никогда не думал на эту тему, - откликнулся Ефим, сидя в седле коня, острое зрение которого позволяло передвигаться по слабо различимым тропинкам лесных зарослей. – Но если мы благополучно выберемся из сегодняшней передряги и вернемся с тобой в Москву, то я непременно попробую выразить живописными средствами ту ситуацию, когда вера в Бога позволяет укрепиться вере в себя, вере в победу добра над злом.
– Ефим, ты так благообразно рассуждаешь, что я опасаюсь заснуть и свалиться с лошади. Может быть мы лучше запоем?

– Зоюшка, цены тебе нет! Петь ночью, да что может быть прекраснее, - бодро произнес Ефим. - Вот освободим родное Отечество и запоем в свое удовольствие.
– Ефим, а не кажется ли тебе, что впереди мелькают какие-то огоньки?
– Зойка, поскольку ты при исполнении долга перед нашим полком, давай я тихонько разведаю обстановку.
Зоя не согласилась.
– Погибать – так вместе, - сказала она, и, опередив Ефима, первая вышла на людей, тихо переговаривавшихся на родном русском языке.
Выехал из тени и Ефим на коне.
Выяснилось, что стрелковый полк, сильно потрепанный в прошедших боях идет, точнее отступает в расположение резерва той самой стрелково-артиллерийской дивизии под Можайском на переформирование.


Замкомполка попробовал понять, что приключилось с двумя кавалеристами и зачем им нужен штаб дивизии, к которому был приписан их стрелково-кавалерийский полк ополчения.

Но стоило Ивановой ответить, что это военная тайна, не преминув подмигнуть Локчеву, старший офицер перестал к ней приставать, решив, что Ефим сопровождает бойкую девицу-кавалерицу в преодолении лесных массивов и проселочных тропинок.
Когда немногие офицеры остатков полка Красной Армии и двое представителей полка московского ополчения попали в расположение штаба своей дивизии, им пришлось какое-то время ждать, поскольку штабу самому предстояло передислоцироваться в район скопления ударных сил Западного фронта.
– Никуда мы с вами не пойдем, - решительно заявила Зойка офицерам связи. – Вы должны принять нас – двоих ополченцев – срочно, поскольку мы обладаем вещью государственной важности.
Напористость Зойки сработала, и их вдвоем с Ефимом принял сам замкомдивизии Талмухин.

– Ну и с чем вы пожаловали? - недоверчиво спросил генерал.
– Мы спасли полковое знамя, - взяв под руку оробевшего Ефима, произнесла Зойка.
– Вот невидаль, - самонадеянно изрек генерал. – Да за последние дни в нашем штабе скопился десяток флагов, погибших полков.
– Как так погибших, - возмутился Ефим, - мы же не погибли. – И указал на Зойку.
– Да уж ситуация, - произнес генерал. – Я понимаю ваше возмущение. Предлагаю следующий вариант: мы в штабе посоветуемся и передадим ваш флаг остаткам полков, пришедших на переформирование, как правило, без флагов.
– А куда же подевались их боевые флаги? – попытался уточнить Ефим.
– Куда? – язвительно произнес генерал. - Врагу достались вместе с плененными офицерами.

– Вот видите, наш же флаг врагу не достался, а офицеры штаба, например, капитан Едюкин, погибли смертью храбрых в жестоком бою, - энергично выступила Зойка Иванова.
Генерал поморщился и сказал:
– Только не надо этой патетики. Большая часть наших потерь от недостатка средств вооружения.
Обратив внимание на сумрачные лица ополченцев, добавил:
– Наладим производство эвакуированных оборонных заводов и… погоним врага на запад.
– А пока? – в недоумении спросила Зойка.
– Пока, приказываю вам двоим вернуться по месту вашего призыва в ополчение и продолжить учебу. – Считайте, что для вас война кончилась, - тоном, не терпящим возражения, заключил генерал. - Мы как-нибудь без вас довоюем. Спасибо за подвиг по спасению боевого флага!
– Служим Советскому Союзу! – хором произнесли двое молодых людей.

– Адъютант, - обратился генерал к своему непосредственному помощнику, - подготовьте представление к награде двух доблестных ополченцев. И еще! Подготовьте короткую статью-информацию о радетельном отношении рядовых к боевому флагу своего воинского подразделения. Чтобы другим была наука и героический пример.
Когда Ефим с Зойкой покидали штаб дивизии им обоим очень хотелось есть.
– Наверное, - предположил Ефим, - надо было получить талоны на довольствие.
– Да уж генералу только и забот, что кормить всякого рода воинский сброд, покинувший на голодный желудок место расположения своей части, - парировала девушка.
– Зойка, не зли меня! Я тебя ненароком могу съесть, и обе медали мне достанутся одному.
– Фимочка, мной сегодня ты не насытишься, - умиротворенно произнесла Зойка. - Я предлагаю отвести коней на конюшню.
– Нам из них приготовят гуляш? – съерничал Ефим, сопровождая своего коня.
– Ты что, Гаргантюа? – поинтересовалась Зойка, поправляя на парне креповый берет.

На конюшне Зойку приняли с распростертыми объятьями.
Мало того, что из конской провизии удалось позаимствовать съедобного, так конюшие поделились и своими личными запасами еды.
Руководство конюшни предлагало Зойке остаться на постоянной должности, а не в статусе вольнонаемной при лошадях.
Но Ефим решительно запротестовал.

Зойка же сказала, что мнение Ефима Локчева для нее закон, поскольку по возвращении в Москву они поженятся и будут приближать победу над врагом благодатным гражданским трудом, в частности, продолжением учебы для закрепления своих профессиональных навыков.

Кстати, томик стихов Эдуарда Багрицкого Ефим Локчев так и не успел ни разу открыть за пару месяцев пребывания на войне, но с поля боя вынес.