Победа -72. Да, я командовал заградотрядом!

 
      (Светлой памяти майора Алексея Ермолинского)
 
Всю ночь Григорьевич пролежал под капельницей. Утром состоялся врачебный консилиум. Было решено отправить участника ВОВ  А.Г. Ермолинского в республиканский кардиологический центр в  Минск.
 Когда в 11.30 зашел в плату, я понял, дни майора сочтены. А он, как в ни в чем не бывало, проговорил: «Друже, видел, сколько было эскулапов? Отправляют меня в столицу. Наверное это последняя наша беседа. Хочу продолжить свое повествование о первом боевом крещении в качестве командира заградотряда старшего лейтенанта Ермолинского».

- Григорьевич, не паникуй…
- Макарыч, не паникую. На свое положение смотрю трезво. Смерти не боюсь. Четыре года   она меня миловала. Как говаривал поэт: «Пора и мне в дорогу бренные пожитки собирать…». Я не пророк, но попомни мои слова. Сейчас в сознание молодежи всыпают семена  антикоммунизма. Поливают проклятиями Сталина, НКВД,  Лаврентия Берия и советскую власть, убеждают – капитализм это райская жизнь для человека труда. Наступят времена, когда человека труда затопчут и забудут. А восславится развращение, словоблудие, ложь и пудра. Мне запомнились слова Сталина, которые в 1950 году услышал охранник Виктор Авдеев, во время торжественного приема на даче вождя в Кунцево: « Вы, слепые котята. Я умру, начнете драться меж собой, перегрызетесь, а вас США и проглотят….., первым начнет Никитка, что смеёшься как дурачок».
    Эко меня понесло, вместо боя бред…. Сентябрь 1942-го. Фашисты рвались к Сталинграду. Меня назначают командиром заградотряда. Два взвода по 20 человек. Бойцы и командиры все обстрелянные в битве за Москву и на других фронтах. Коммунистов 12, остальные, комсомольцы. В составе отряда следователь особого отдела НКВД. Его  роль сортировка беглецов:  кому вышка, кого назад в бой, кого на сортировку. Перед отрядом поставлена боевая задача: 1. Остановить беспорядочное бегство личного состава  третьего батальона с боевых позиций. «Остановку» производить путем предупредительных пулеметных очередей трассирующими пулями над головами бегущих. 2. Бойцов с оружием сразу отделять от безоружных и вместе с бойцами отряда,  командиру взвода осуществить закрытие бреши в линии обороны. 3. Уложить безоружных беглецов и начать сортировку. Нам разрешалось вести огонь на поражение, если в панике беглецы не останавливались. Паникеров и лазутчиков расстреливали перед строем на месте.
  Нас привезли в 24-00. Срочно начали рыть полно профильные траншеи. Оставшиеся жители станицы «Солнечная» от мала до стара всю ночь так же копали каменистый грунт. Наше вооружение:  Четыре грозных пулемета РПД, десять автоматов ППШ,  26 трехлинеек, 19 противотанковых гранат, 12 бутылок-зажигалок, 2 ракетницы с ракетами и 20 милых «лимонок». Для связи с командным пунктом дивизии слабенькая РБ. От траншей нашего «подшефного» батальона отряд отделяло метров 300  - .350.

В 6.30 22 сентября на линии нашей обороны начался ад. Десяток «мессеров» начали поливать траншеи свинцом и забрасывать бомбами. Одновременно по траншеям ударила и немецкая артиллерия. Вдруг из-за горизонта в нашу сторону направилась двойка «мессеров» и на бреющем полете ударила по траншее из пулеметов. Один боец был убит, а двое ранены. Мы все вдавили себя в ниши траншеи. Только пулеметчик москвич Миша Рощин нажал гашетку своего РПД и угостил улыбающегося летчика бронебойно зажигательной очередью. Самолет не загорелся, а свалившись на крыло, ударился носом о землю и взорвался.
Второй пилот не захотел участи коллеги.
  В 7.00 земля задрожала. На линию нашей обороны двинулась танковая армада. Построенные в одну линию с дистанцией не более метра друг от друга, они представляли жуткое зрелище. Укрываясь за броней танков, бежали с автоматами серые фигурки. Танки же непрерывно поливали траншеи пулеметным свинцом и снарядами. Казалось нет силы способной остановить это стальное полчище. Была сила! Из засыпанных траншей поднимались бойцы и их командиры. Оглохшие, контуженные, легкораненые, они брали свои трехлинейки, ППШ, РПД «Максимы», гранаты и зажигалки. Немецкие танкисты еще не знали, что большинство из них сгорят в гробах из крупповской стали, серы фигурки будут рядом.
  Из укрытий по танкам ударила артиллерия, керамические пули ПТРов  делали из танков вращающиеся мишени. Навстречу лязгающему зверью ползли бойцы  с зажигалками и гранатами.В 7.30  наблюдая в стереотрубу, я обнаружил, что основной удар противник направляет на участок третьего батальона нашей дивизии. По позициям батальона снова ударила артиллерия, из перелеска вышло пять танков. Образовался своеобразный танковый «клин». Не успел подумать: «быть беде», увидел, что в одной из рот паника, бойцы спешно покидают траншеи и бегут в нашу сторону. Подаю команду: "Первому взводу закрыть оставленные позиции"! Второму взводу остановить паникеров, кто с оружием возвратить на свои позиции, безоружных увести в тыл отряда»!
Впереди всех бежал младший лейтенант. Обезумев от страха, он не видел ни трассирующих пуль над головой, ни красных ракет у своих ног. Один выстрел сержанта Кулака угодил младшему прямо в грудь. И этот 18-ти летний мальчишка. упал, как подкошенный.. В одно мгновение 82 бегущих, упали на землю, закрыв голову руками. Побежав к умираемому, бывшему командиру, услышал слова: «Маме не пишите….». Комок подкатил к моему горлу…такая нелепая смерть и от своих.
  В тот день наш отряд потерял четырех бойцов, шестеро раненых. У меня была легкая контузия от рядом взорвавшейся мины. Из задержанных, 23 с винтовками были возвращены на свои прежние позиции, 4 забрал «особист», 52 отправлены на переформирование. Младшего лейтенанта похоронили вместе, в братской могиле. В кармане  гимнастерки нашло фото его матери и не дописанное ей письмо , где были строки: «…мама, не переживай, я командир взвода, сегодня мой первый с фашистами бой….». В похоронке  я написал: «…Пал смертью храбрых..». Прошел еще год войны, в конце 1943 –го заградотряды были упразднены. Войну закончил в военной контрразведке СМЕРШ. Видел сотни смертей, но до конца дней своих не забыть слова умирающего мальчика: «Маме не пишите..».
 Глаза майора наполнились влагой, он положил на них полотенце. Главный, однажды сказал мне, что Григорьевич умер в Минске спустя две недели.