Архимеканикос

И из тысячи тысяч девчонок
Мне милее всех прочих одна,
Та, что напоминает бочонок
Глендаллохского эля без дна

Поуп

Не знаю, не помню и отказываюсь знать и помнить, что привело меня в зловонный морской затон, возведенный прежде всех век среди  серых верфей Диомида, туда, где перекликаются трелями звонков вислоносые аисты портальных кранов. Если человек полагает себя джентльменом, то лучше ему и не слышать о таких местах, не то что появляться в них.

На равнодушной глади бухты, у безобразно выщербленного сверху и поросшего скользкой зеленой плесенью на срезе воды, параллелепипеда, утратившего все признаки геометрии Лобачевского и Мандельброта, громоздилось циклопическое сооружение, склепанное из листов металла бессмысленными титанами, испытавшими на себе позор низвержения. Поднимаясь из  ртутного зеркала незатронутого ветрами залива , увенчанное возносящимися в  небо шпилями, наподобие Домского кафедерального собора, вместилище, чье предназначение я осознал с толикой дрожи в конечностях, служило для отдаленных плаваний. 
 
Шаткая и ветхая лестница вздымалась к изъеденным темно-оранжевой ржавчиной башням, где у оснований там и здесь грезились оформленные овалы и круги, намекающие на входы внутрь. Я ощутил аромат гниющих водорослей, тухлой рыбы, и тысячи иных, попутных запахов, равных по силе запаху лепрозных язв. Гнусные и удушливые испарения! По сравнению с ними и смрад выгребных ям растленного Вавилона на исходе его мощи показался бы ласкающим обоняние ароматом рододендронов.
 
С обоих концов продолговатое порождение прислужников бугристого Гефеста цеплялось за параллелепипед полимерными, как я рад был бы считать, конечностями, напоминая абиссального моллюска, чье архитевтическое тело прибило течением к берегу. С одной и с другой стороны туши я насчитал по три витых щупальца. 
Паническое состояние разума, граничащее с истерикой переполняло меня когда я поднимался наверх по утлой лестнице, дрожа, словно в лихорадке и цепляясь за скользкие  ламинированные поручни красно-коричневого цвета.

Лестница окончилась площадкой за которой влево и вправо тянулась мрачная галерея. По ней туда и сюда сновали существа самого зловещего облика, подразумевавшего их происхождение не от рода людского, а как мне показалось, от амфибиеподобных, желеобразных обитателей  океанских бездн. Поистине, ни Врубелю, ни Эжену Делакруа даже в самом апогее нарколептического припадка не привиделись бы столь причудливые формы скомканной и отброшенной прочь разгневанным Творцом первичной материи!
 
Блуждая на заполненных песком просторах Дахны, я прочел в богомерзкой книге «Аль-Азиф», написанной безумным арабом Альхазредом о способах общения с существами, чья колыбель - тьма вневременных глубин мироздания. Если и возвышаешь голос, то пользуешься действительными личными именами, схожими с именами Старых. Так я и поступил.

Трудно сказать, возымело ли это правило какое-либо действие. Их вращающиеся, как у мадагаскарских хамелеонов глаза иногда останавливались на мне, но лишь на мгновение, после чего обитатели ржавого исполина вновь сосредотачивались на своих отвратительных занятиях. 

Похожие одновременно и на рыб, и на амфибий они имели при себе предметы самого неудобосказуемого и пугающего назначения, состоящие из сплетений бронзовых трубок и шевелящихся жгутов, металлических инструментов, клещей, пил, сверл, крючьев и зондов, чей вид заставил бы самого искушенного и циничного патологоанатома упасть в обморок.
 
Находящийся у входа в цитадель шеолического бреда, привратник, напоминающий закутанный в тряпки плачущий цилиндр, указал вьющимся коротким отростком передней конечности в провал отверстия.  Оттуда доносились скрежет, рёв и удары,  сопоставимые с грохотом глубинных слоёв земли перед грозной катастрофой континентального масштаба.
 
Собрав жалкие остатки воли воедино, борясь с внезапным приступом тошноты, я ступил в мрак металлического склепа и тотчас же был объят невообразимой и бесчеловечной какофонией, за которой все же угадывался какой-то адский низкочастотный ритм, - содрогаясь, я догадался, что слышу удары сердца невыразимого чудовища, вторящие стуку крови в моих висках.
 
Рискуя ежеминутно споткнуться и упасть, я совершил еще два подъема по внутренним переходам бредового храма, подчиненного воле нездешних богов, водящих в альджебраистических пропастях вечности тяжелые и неистовые хороводы.  Открыв массивную металлическую дверь снабженную кремальерой, я оказался в помещении на самом верху вибрирующей башни.

Относительно широкий, около сорока футов в длину и чуть меньше в ширину, зал, большие окна которого выходили на все четыре стороны  привел меня в оцепенение. Неведомые архитекторы снабдили стены анафематствованного капища панелями с неисчислимым количеством рукоятей и тумблеров самых причудливых и отвратительных форм. В углу, под потолком,  располагался невыносимо уродливый раструб, являвший наружу сферу диффузора.

В шкафу, вмонтированном в стойку, разделяющую зал на две части я с трепетом увидел книги. О существовании некоторых я ранее только слышал в полу-бредовых судорожных видениях, иные же доводилось держать в руках. Собрание нечестивых томов, чьи увековеченные на прессованной целлюлозе знания записаны тенеглазыми некромантами, ушедшими навсегда через врата Умр-Ат-Тавил.

Здесь была кощунственная, напечатанная гарнитурой старинного типа «Лоция побережий морей Дальнего Востока»,  обладание которой сделало бы честь закрытому архиву библиотеки любого федерального университета.  Содрогнувшись от ужаса и отвращения, я узрел ветхий том с пожелтевшими страницами, где на обложке сумрачным золотом проступало название  -  «Международные Правила Предупреждения Столкновений Судов». Я слышал об этом труде, повествующем о самых невероятных законах навтических просторов.

Был здесь и оригинал нечестивого «Международного Свода Сигналов». Одну из копий мне уже доводилось видеть во время путешествия в туманный Уддут и она была списана с оригинала, принадлежащего сумасшедшему Ибн-Скакобао.
 
На стойке, поверх разбросанных листов с изображениями завуалированных под очертания пенинсул и материков, частей тела и сочленений, как органической, так и неорганической природы, лежали приборы совершенно изуверского свойства, самым невинным из которых был безобразный инструмент с двумя ножками, снабженными иглами, что намекало на его ритуальное предназначение.

Мужество совсем покинуло меня, когда я узрел еле различимую из-за возвышения кафедры, столбообразную фигуру хозяина этого бормотария, удручающий образ, способный померещиться только Гойе, в одном из его лихорадочных снов, или персонажу Мунка во время лизергинового путешествия.

Издавая подобием рта звуки, отдаленно напоминающие речь, некромант бессмысленно шевелил выростами в верхней части своего колоннообразного тела, а нижние отростки служили ему для передвижений по безрассудной келье. Замечу, что фигура не шагала, не ползла, а текла, оставаясь идеально перпендикулярной палубе по оси, так, словно это Валентин Парнах исполнял танго в свойственной одному ему манере, нечленораздельно пришептывая и задыхаясь.Тем не менее, мне удалось постепенно разобрать непохожие на людской язык отдельные сочетания звуков: «пор-шинне-уай-яа», «от-хотт», «кхх-ла па’ наа», «ве-ерша-а», «маа-сутт», «ксаа-лляр».

В разгар гнусного монолога, он схватил висящий у окна продолговатый  предмет с зарешеченным отверстием. Пенал был соединен пугающим подобием кабеля с аппаратом, где на металлической панели наличествовало несколько тумблеров. Нечестивец не сказал, не прокричал, а выблевал в зарешеченное отверстие фразу, повергшую меня в панику.
- Архимеканикос мерхри ти ефира!

Через минуту или две, словно ниоткуда, возник еще один персонаж, достойный фотографического гения Роберто Кустерле, - приземистый, кубической формы, с головой, напоминающей пятиконечную морскую звезду, с каталептически дёргающимися конечностями, дающими основание предполагать о его принадлежности к эхинодерматам. 

Заклинанием чернокнижника он был исторгнут из недр и по его воле начал извлекать истонченным миазмами преисподней, горлом, фистульные, слюнобрыжжущие рулады подобные звукам мерзких окарин и флейт. Я узнал их – то была музыка Уддута – города говорящих трапецоэдров.

Волшебник и его полуистлевший подмастерье  явно возлагали на меня свои нечестивые и богопротивные чаяния, связанные с жизнедеятельностью протобиблейского Левиафана, в чьих тремендоскопических внутренностях я имел несчастье вместе с ними находиться.

Трепеща, я вдруг осознал, что срок пребывания осчастливленного эхинодермата в склизком и едком подобии ада окончен, а я! Да! Живой я! Должен занять его место! Нет! Йа! Йа! Главный распределительный щит! Муфта-мугуфта!  Котел-кракотел! Гэ-Адэгэ! Топливо-мопливо! Масло-касло! Эм десять гэ два цээс! Прочь, порождения бездны! Йа йе архимеканикос! – я рухнул в обморок на ковровое покрытие зала, ударившись головой.
 
Последними словами, услышанными мной, перед тем, как провалиться в спасительное чёрное бесчувствие без звёзд и планет, было: «Там, в конторе, совсем ёбнулись. Сколько старших механиков ни присылают – все неадекватные. И вот, скажи, кому мне теперь дела передавать?»