Борец за справедливость

 
                «И подачками куплен господь»
                (А.Суинберн)


- Как вы думаете, что больше всего человеку нужно?
- Деньги нужны!
- Здоровье!
- Хорошую работу и хорошую семью!
Старик обвел  слушателей взглядом исподлобья, выпятив нижнюю губу, что придавало ему вид одновременно задумчивости и легкого презрения, и сказал как отрезал:
- Справедливость!
- Как это? – послышалось со всех сторон.
- А так!  Вот у  меня,  - он начал загибать  пальцы, - денег нет. Здоровье? Ну,  какое же здоровье после двадцати лет тюрьмы. Работа? Работу хорошую я себе точно уже не найду.Семья? Где ж та семья?  И все- таки того, что более всего человеку нужно,  я  добился! Вот приеду, приду на могилку дочери и скажу ей об этом.
- Так ты… - начал было один из попутчиков, но старик как-то по-особенному взглянул на него, и тот осекся и поправился, -  так вы, значится, теперь к себе домой?
-  Я же сказал, что ни дома, ничего у меня нету. Заеду на могилку, доложу дочке… А там…
Он махнул рукой, помолчал и убежденно добавил:
- Но главное я в своей жизни сделал.
- Это вы про справедливость?  - догадался кто-то их слушателей.
- Про нее самую!
А дальше пошло не так, как  ожидали слушатели. Никакого рассказа о своей жизни или  о восстановлении справедливости попутчики не дождались.
Старик полез на  верхнюю полку, хотя ему охотно уступали все три нижние, включая
боковую, и затих там.
Ему предлагали чая и даже чего покрепче, но он отказался, повернулся лицом к стенке и заснул.
Сделал вид, что спит.
Закрыл глаза, почувствовал  набегающие слёзы  и сжал кулаки.
Нельзя, никак нельзя  признаться даже самому  себе, что жизнь прошла не так! 
Всё так!
- Так ему и надо!  - оскалив зубы, беззвучно выдохнул он в стенку.
В 60 лет поздно что-то исправлять,  в 60 - глупо верить, что жизнь начнется заново. Значит, в прожитой жизни надо искать смысл и верить, что его нашел.
Он - верил.
Только это давало силы, когда они кончались.
Только это заставляло начинать каждый новый день, зная, что их еще провести за колючей проволокой  - немеряно. .
365*20 – это 7300.  Да каждый четвертый год – високосный!
И идут они там медленной и тяжелой поступью, куда медленнее и тяжелее, чем на воле.
Он сосчитал и подумал, что дочери было бы сейчас уже 36.
Почти как ему тогда.
Точно, как его жене Лиде-покойнице.
Он лежал, а картины прошлого сами наплывали как в кино.
Вот он встретил первый раз свою Лиду. Да не встретил. А просто увидел, точнее, услышал ее в школьном хоре. Она запевала пионерскую песню, а хор тянул припев:
На улице Мира
О мире тревога.
У мира  надежных
Защитников много.
Окончиться может
Любая дорога,
Но улице мира не видно конца!
Она была младше на несколько классов,  он и не думал тогда  о ней.
А когда вернулся в родную деревню после окончания совхоза-техникума, встретил ее на улице, то не сразу  узнал. Посмотрел вслед, оглянулся – симпатичная девчонка!  Почему не знаю? Чья? Ему стало любопытно.
Молодежь собиралась по вечерам на центральной улице, тянущейся вдоль главных деревенских строений: сельсовета, школы-восьмилетки, клуба, магазина и небольшого сквера со стелой - памятником погибшим в Великой Отечественной войне односельчанам.
У него нашлись общие с ней знакомые, так и заговорили.
Стеснительный он тогда был. Сам бы подойти не посмел.
А она…
Вскинет на него взгляд – как обожжет, и опять глазки опустит.
Никуда после школы не поехала. Никуда не поступала. В семье из детей  старшая. А за ней – еще сёстры.  Еще только в школе учатся. Помогать, значит, надо.
Вспомнил, как первый раз пошли в кино. Нет, не вдвоем, до этого еще не дошло, чтобы вдвоем ходить. Компанией. Но сесть ему удалось – вроде случайно – рядом с ней.
Фильм тогда был «Земля Санникова», и песня эта пронзительная, что жизнь – только миг между прошлым и будущим…
Тогда, понятно, об этом не думалось, что всего миг. А сейчас посмотреть - так и вышло.
Промелькнула жизнь  – и вот уже смерть не за горами. 
  И всегда, куда бы он ни приходил: просто на пятачок возле сквера, в клуб, на гулянье перед сеансом в кино -  первым делом  оглядывал толпу, нет ли ее  поблизости.
Если была – счастье. Если нет – скука, зачем было и приходить! 
А потом заметил, что и она ищет кого-то глазами. Не сразу понял, что  - его!  Его  ищет!
Так и началась эта счастливая игра. Они приходили, высматривали друг друга, а подойти, заговорить при всех – нет, не получалось. Лида говорила подружкам о других кавалерах,  говорила смеясь, между  прочими новостями, а о нем – ни словечка.
Из колхозного гаража двое пьяных рабочих – его ровесников угнали поздним вечером грузовик – покататься. Чуть девушку не задавили. Утром их разбирали на правлении. В суд грозили протокол отдать. Но – не те уже были времена, а брежневские. Поругали крепко, да этим дело и кончилось. И даже попало – за якобы разгильдяйство - больше ему, и угонщики прекрасно об этом знали. Встретили вечером на темной улице, пригрозили:
- Ты начальника из себя не строй. Председатель и парторг вечером дома сидят.  Защищать не прибегут.
Он промолчал, на протянутый к носу  кулак не ответил: стыдно было бы  утром на работу с разбитой физиономией являться.
Лида как-то узнала об этом ( а уж об угоне вся деревня  знала), так  вечером в клубе демонстративно отвернулась от них, когда они вежливо поздоровались с девчатами.
Да еще громко сказала им:
- Вам дома сидеть надо, людям на глаза не показываться! Позорники! 
И все тогда вокруг зашумели, поддерживая храбрую  девушку. А  они больше к нему не лезли. Наоборот, за версту обходить начали!
А он в первый раз подошел тогда прямо к ней и не зная, с чего начать разговор, спросил:
- Где праздник 7 ноября будешь встречать?
- Дома!
Он расценил это как отказ и опять пошло как раньше:   придет  в клуб,  в кино – поищет ее глазами, посмотрит издали, вздохнет, иногда в общей компании посидят на концерте самодеятельности или на киносеансе.

Перед Новым годом послали их в лес за елкой для колхозного клуба.
А он, хоть и начальник -  мелкий, правда  - обрадовался поручению. Это ж романтика!
Детская сказка!  Зимний русский лес!
Везли не на машине – на лошади. Лошади порой  умнее кучера и дорогу в случае чего сами находят там, где нет дорог.
Она  тоже пришла в клуб после работы на елку посмотреть да и осталась наряжать.
А он помогал электрику гирлянды елочные развешивать и подключать реле, чтоб огоньки мигали.
И опять они взглядами встретились, а  она улыбнулась, да так искренне, обезоруживающе! Он ответил улыбкой во весь рот!
- Где будешь Новый год встречать? – решительно подошел к ней.
- Пока не знаю, - неопределенно  так ответила. Или выжидательно?
 К себе пригласить  - некуда, жил с пожилыми родителями и  братом. Домой к себе  звать – это уж только на  смотрины. Так все и расценят. На другой же день будет всем  известно.
А вот в клуб на общий праздник и веселый капустник-концерт – это другое дело !
- Приходи в клуб 31-го. Вместе Новый год встретим. Его с кем встретишь – с тем и проведешь!  Слыхала про такое?
- Да… - улыбнулась в ответ несмело.
- Обязательно приходи. К шести! Сможешь?
- Попозже смогу.
Ну,  это она так, для важности сказала. И он добавил:
- Жду тебя с шести. Сколько ты скажешь – столько и буду ждать!
 Она опять улыбнулась. Улыбка у нее хорошая – добрая, светлая. И сама она вся светится,  когда смеется.
Ах, какой это был Новый год!
Он стоял в клубе уже в половине шестого.
 Про себя решил: сегодня или никогда!
Хотя нет, про «никогда» вопрос не стоял. Сегодня, именно сегодня.
А как, в каких словах – даже и не подумал.
Чувствовал:  как  ни скажи – она поймет!
Она вбежала в 6.15. Увидела его и мгновенно изменилась: медленно, томно повела очами, повернула голову, чуть улыбнулась  уголками губ. А походка! Откуда что взялось! 
  Она ступала не так  как раньше, смотрела не так как раньше, она хотела снять пальто, но  словно догадалась, что теперь сама это делать не будет.  И он догадался, что надо подбежать и помочь ей  раздеться. Номерок?  Она милостиво кивнула ему – дескать, можешь положить  в свой карман.
Они сели в зале рядом, слушали выступление председателя, потом смотрели концерт художественной самодеятельности.
- А сама что не поешь?
- Я-то?  - усмехнулась.
- Ты же пела!
Она удивилась:
- Откуда знаешь?
- Помню со школы! Ты даже запевалой была.
- Ох, когда это было! Не до того теперь!
- Что так?
- Времени на баловство нету.
Сказала так, как говорят деревенские замордованные жизнью бабы, ему тогда  даже неприятно стало. А потом  обида за нее взяла!  Такая звонкая голосистая девочка была – и что  стало?
Понял, что несладко ей живется.
Прижал к себе в первом же  после концерта танце и на ухо, где висела дешевенькая сережка,  выдохнул:
-  Тебе когда 18 будет?
- В январе.
- Значит, в январе заявление подадим.  Согласна?
Она  подняла удивленные брови, взмахнула густыми ресницами.
Промолчала.
Но руку еще доверчивей положила ему на плечо.
Он подумал, что бы еще такое хорошее ей сказать, но ничего  придумать не смог.
Проводил ранним утром нового, 1974 года, до дома, руку еще раз пожал.
В окно их разглядывали младшие Лидины сестренки.
Это погасло, а  вспомнилось другое.
Их первенец, сын!
Так радовался, но недолгой радость была.
Родился малыш уже в августе, всего восемь месяцев после свадьбы,  недоношенным, слабеньким.
Бедная Лидуша работала чуть не до последнего, только и успела недельки две в декрете отдохнуть.
Мастит приключился, а фельдшер, парнишка молодой, не знал, чего умного посоветовать. Грудное вскармливание. Это и так любая баба знает.
Ну и докормили. Молоко-то с гноем было, как потом уже стало понятно.
Долго после потери отходила  Лида от горя.  Дольше, чем от самой болезни.
Долго и он ее берег.
Второго малыша они дождались только через год три месяца, в ноябре 1975.
Вспомнилось, как по первому снегу привез он их, как не оставляли они   малышку  ни на час.   Боялись, чуть чихнет   или срыгнет.
А он?  Сначала счастлив был, что ребенок родился  здоровенький, крепенький, только этому и радовался!
А Лидуша.
Может, из-за того, что так  мало пожил на свете их первенец-сынишка, она теперь надышаться не могла на свою дочурку.
А уж имя ей выбирали всей родней! Чтоб самое красивое! Но не диковинное – этого тоже не хотелось, а чтоб наше, не заморское, но и не истрепанное. Чтоб запомнилось сразу тому, кто ее потом полюбит!
Олеся!
«Так птицы кричат, так птицы кричат в поднебесье»
А дома просто – Леся.   
 Он затаился на своей полке, просто чтобы не приставали с услугами и расспросами, но конечно, не заснул. Воспоминания мучили, они лезли, казалось, прямо в глаза и вставали яркими картинами.   
Каким  уютом тогда от Лидуши повеяло. Отходить от нее не хотелось!
И всегда она его дожидалась, как бы он ни припозднился с работы.
Дочку-то в то время он больше видел спящей. Уходит на свою ферму – она еще спит. Возвращается – она уже спит.
А в феврале у коров  - отел, тут уж совсем не до семьи. 
Самая работа ветфельдшеру!
Конечно, в тюрьму за падёж  не посадят - как бывало, говорят,  раньше -  но выговор получишь. А пуще выговора – при всех на собрании нагоняй от председателя!
 Потом вспомнилось, как из города племянница привезла Лесе куклу с закрывающимися глазами. Кукла была упакована в красивую коробку и на наклеенной сверху картинке была девочка, качающая эту куклу.
У других простеньких пластмассовых Лесиных пупсиков имелись свои имена, простые и понятные – Машка, Катя, Таня.
А эту она так и звала – Кукла с закрывающими глазами.  Без «ся».
И ведь научилась выговаривать такое длинное название!
А он тогда огорчился. Понял, чего не хватает ему теперь, когда дочка подросла и научилась говорить.
У нее были свои, девчоночьи интересы. Особенно эта кукла их отдалила. С нею Леся готова была не расставаться ни днем, ни ночью. Спать без нее не ложилась. А утром – первым делом надо было Куклу причесывать, надевать на нее красивый фартучек и усаживать рядом с собой за стол – завтракать! 
Хотел приучить дочку  к велосипеду. Сначала перед  собой на раму  сажал. Думал,  приучится, а там и ей куплю.
Но Леся боялась, шла к велосипеду как на казнь, цеплялась за отца так, что мешала рулить.
Пришлось оставить эту затею.
Потом решил их с мамой вместе на рыбалку с собой брать.
Кажется, с этой проклятой рыбалки все  несчастья  в семье и начались. Простудилась Лида, ночуя у реки в палатке. Сначала, по деревенской привычке, перемогалась, думала,  и так пройдет, лето все–таки на дворе. Вроде и затихал кашель, и горло не болело.
А осенью, с первыми дождями опять пошло, да так сильно, кашель  раздирал ее слабенькую грудь, а потом и капли крови появились в мокроте.
Фельдшер прописывал чего-то,  делали ей прогревания над водяной баней  да в деревенской баньке с медом парили. Вроде утихало, а потом  по холоду на работу – и опять всё сначала.
  Со стыдом ему теперь вспомнилось, как огорчался тогда… Из-за чего же?  Из-за того, что понял:   не сможет Лида больше рожать, не до этого ей. А значит, сына у них не будет…
А потом приехала к ним машина с рентген - установкой, все благополучно прошли, а у Лиды  обнаружили затемнение в легких.
Отправили ее в Республиканский тубдиспансер.
Лечение там долгое, и остались они с дочкой в своей,  пристроенной половинке дома.
В другой половине – родители  и  брат, пока неженатый.
Родители,  особенно мать,  не больно Лиду-то и здоровую  привечали.  Необразованная -  только деревенскую школу закончила,  и  пришла к ним в дом с тем, что на себе надето.
Зато дочка радовала его и становилась ему всё  ближе.
Едва он появлялся на пороге их комнаты, с отделенным перегородкой помещением под кухню, она тут же бежала ему навстречу и несла тапки, словно верная собачка. 
А потом с серьезным и важным видом шла на кухню и начинала расставлять тарелки на столе, как это делала мама. Она даже просила научить ее варить суп, но он только посмеивался:
- Успеешь еще, наваришь, настряпаешься досыта!  Жизнь впереди длинная! А пока ты  маленькая!
И прятал от нее спички. Подальше от греха!   
Но она уже, не боясь обрезать пальчики, нарезала ему хлеб, потом сама мыла посуду, заботливо, как взрослая, объясняя:
- Ты, папочка,  устал. Целый день на работе!
Его это умиляло.

Лида вернулась только к лету, похудевшая, побледневшая, но, как заверили его врачи, когда он ее забирал, выздоровевшая.
- Но не переутомляться! И соблюдать режим.
Да лекарств надавали. А так – незаразная форма,  закрытая. И то хорошо!
Не переутомляться!  Это в полеводческой-то  бригаде!
Ох, не нюхали доктора эти городские ни работ полевых, ни быта деревенского!
Воды натаскать, печь истопить, обед сварить – и то уж работы много наберется!
Маленькая Леся  стала первой помощницей маме. А к осени она отказалась ходить в деревенский детсадик – надо, мол, маме по дому помогать:  она у меня слабая, поработает немного – и отдышаться не может. Ее пытались уговаривать, но она просто садилась на крылечке и не двигалась с места. Пришлось уступить!  Пятилетнему ребенку!
Баба с дедом не старые еще, тоже оба на работе.
Так и стала Леся сидеть самостоятельно дома да еще встречать родителей. Сначала – только чаем и хлебом нарезанным, а потом и вправду – хоть простым супом с крупой,
 а потом - еще начищенной к приходу мамы картошкой.
Дома она во всем подражала маме -  даже ходила как она, а уж интонации  и словечки – все скопировала!
А в школу пошла – вернулась к ней ее детскость. Она так же,  как подружки, весело прыскала в кулачок, когда в окно заглядывал любопытный воробей, когда забежавший последним в класс опоздавший мальчишка оказывался без рубашки – было однажды такое, что надел одноклассник  свой школьный пиджачок прямо на простую майку, в которой спал.
Зато, когда учительница объясняла новый материал, когда строго говорила:
- Завтра контрольная!  Приготовьтесь!
она сидела не шелохнувшись и словно олицетворяла собой прилежание.
Всё самое хорошее  впитывала в себя  и наверно, поэтому скоро встала в ряды лучших учеников школы. А плохих-то  -  вроде и не было в их скромной деревенской школе. Дети были простые, не балованные.   
Первый класс закончила с похвальной грамотой. А такие ученики, начав учиться отлично, обычно считают своим долгом, обязанностью продолжать так же.
Получить даже четверку, не говоря уж о тройке, для них – удар по самолюбию, самый страшный удар!
И в то же время не была она скучным муравьем, а скорее  - стрекозой.
Умилительной легкой стрекозой, веселой и смешливой!
Старательной и  дотошной она становилась дома, просиживая над уроками, пока всё не выучит. И даже пока не прочитает «дополнительную литературу», которой тогда  целые списки давали учителя по литературе и истории.
А в школе она была всем веселой подружкой,  к ней возвращалось ее детство, которого дома, как он теперь понимал, у нее почти не было:   нужно было и обед к приходу родителей сварить, и кур - гусей  покормить, а иногда и корову  подоить, когда больная мать не могла выйти в холодный коровник.
Девочки обычно любят учительниц по литературе, те как бы по самой сути своей профессии должны быть  советчицами  в жизни:  в школьной дружбе, юношеской романтике,  первой любви.
 И Леся так потянулась к литераторше, когда ее назначили к ним  классной руководительницей. Она уже была в своем классе  звеньевой, а при новой «классной» стала  председателем пионерского отряда, правой рукой учительницы.
Но она не ябедничала, и выбор учительницы совпал с выбором одноклассников.
Ее выбрали именно за справедливость.
Он вышел из своего сна-забытья с тяжелой головой и смутным чувством, что именно об этой справедливости вчера  попутчикам и  толковал.

Он посмотрел вниз – там уже проснулись и даже не все были на местах, наверное, пошли умываться или за чаем.
Он тяжело слез, хмуро поздоровался, но мужики и на такое приветствие откликнулись и опять пригласили к столу.
А уже так подвело  живот, что надо  было соглашаться!
Стакан дала проводница, и ему туда плеснули сначала для сугрева, и  только потом в опорожненную тару - чая.
И он обмяк, раскраснелся с непривычки: давно никто не наливал!
Мужик, сидевший напротив, чуть его помоложе, сказал, словно продолжая начатый вчера разговор:
-  Нынче справедливости нигде не добьешься, я вот за ней в самую Москву ездил, а что толку?  А ты, значит, добился… Уважаю!
- Меня-то?  Я ведь отсидел…
- Ну, так, за нее?
Попутчики сели на полках рядом и напротив, прихлебывая чай, подвигая старику разные домашние припасы. Тот, что вчера застеснялся своего «ты», смотрел во все глаза.
- За нее за самую!
 Видно было, что приготовились слушать, но без пустого любопытства в глазах, а с интересом и даже сочувствием.
- Как добился, расскажешь?
- Расскажу, так и быть... Только с несчастья  придется рассказ начинать, если кому интересно.
А всё несчастье началось, как дочка 8 классов окончила… Наши-то, обычное дело, кто в совхоз-техникум, кто – в городские ПТУ, а кто – в полеводческие бригады или на ферму.
А моя – отличница была, и решили мы ее дальше учить.
У нас – только восьмилетка, а в райцентре, в большом селе – средняя школа, при ней интернат. Вот туда мы ее и отдали…
- А там ее обижать начали? – спросил кто-то, самый, как он  про себя думал, догадливый.
- Она нам про учёбу больше писала, не жаловалась.  На каникулы – осенние, зимние – приезжала – вроде как всё хорошо. Со мной-то ей, молоденькой девчонке, не посекретничать, а мать как раз зимой в больнице лежала, в городе…
А на весенние каникулы ее  к нам не отпустили, к олимпиаде готовили, да потом почему-то не послали…
- По блату, значит, распределили? 
- Что же я, с директором школы поеду разбираться? Оценки у нее хорошие. Ну, не послали и не послали… До поступления в институт ей еще было – этот год закончить да следующий!
- А куда поступать?
- Хотела стать как ее любимая учительница по литературе, в нашей еще, деревенской школе. В пед, стало быть.
- Ну и как, поступила?  - спросил нетерпеливый слушатель. Старик посмотрел сквозь  него долгим невидящим взором. Остальные прицыкнули:
- Не перебивай! Дай рассказать   человеку!
- Нет, не поступила, –  он вздохнул и выдавил с усилием, - Некому было поступать. Не пришла моя Леся с последнего звонка.
- Это когда? В конце года? У нас раньше такого не было, не припомню.
- 25 мая. Теперь запомнил, уже  до конца жизни. Сообщили-то нам   не сразу - два дня прошло. А  ведь знали!  Улики попрятать хотели подальше!
Слушатели, хоть мало что поняли, сидели не перебивая.
- Утонула моя бедная девочка. Не выдержала позора. А написали «по неосторожности».
Но не все  же еще совесть потеряли. Как нам сообщили, что утонула, сразу и приехали мы с матерью. Стали спрашивать, что да как. И кто ж полезет в мае в речку купаться?
Порассказали… Сын председателя колхоза тоже в этой школе,  заканчивал уже 10 класс.
Напились они там с товарищами после этого  «последнего звонка».  Потянуло их на подвиги. Ну и он, как самый наглый … Да не первая она у него была. Находились там, видать, ему, оторвы.   
- Так ему статью за изнасилование?
-  Кабы! Всё  так повернули! Директору школы  тоже лишаться поста и должности неохота. А папаша- председатель  его бы и из райцентра выселил. Ну и придумали свою версию.
Дети-то, кто нам рассказывал  - их на суд постарались даже не допустить. Да, поди, и директор, а, может, и родители отговорили. Им-то еще жить в селе! У одного под началом - работать, а у другого – детей учить!
А медсестра школьная справку задним числом выписала, что на ее медосмотре Леся уже была  не девушка! Это про мою-то скромную честную Лесю!
- Сволочи!  - не выдержал один из слушателей. Другие тоже возмущенно загудели.
- Сынок-то этот, когда мы через два дня приехали, как побитый ходил, глаза боялся поднять. А потом, как повернули, что она же и виновата – мол, не первый раз !  - так осмелел, гадёныш, опять героем себя начал выставлять, со мной – не то что повиниться, даже  поздороваться не считал нужным.
С матерью истерика, опять кровь горлом пошла, пришлось ее домой  срочно везти, и одному со всей этой сворой воевать…
Только чувствовал:  не докажу ничего…
Одноклассники, кто за Лесю был, со мной поначалу говорили. И шептались, что не случайно она утонула, а нарочно, от горя, стало быть…
А как спрошу: на суд-то, мол, придете, скажете?  - Скажем!
А никто не пришел, всех интернатских  срочно  отправили по своим деревням. А местные  - что они против скажут? Не видели, не знаем… Ладно, хоть против не говорили - мало совести, да осталось.
- А председатель?
- Тот под конец от обороны уже в наступление пошел!   Мне грозить начал. Чтоб не вякал и чтоб домой подобру-поздорову ехал. Вот так-то!
- Попался бы мне этот гад!    - сказал один из попутчиков.
- И что бы ты? – в тон ему спросил другой.
- Да убил бы его!
- А я так и сделал, - опустив голову, глухо произнес старик.