Отмели

                "Я развязала узел, и теперь нитка длится и длится".


     «Есть такие места на планете. Когда вода отходила, она оставила за собой след. Он тянется  и тянется на километры. Издали сложно разобрать, что это перед тобой – солнечный свет, отражаясь от больших и малых луж, слепит глаза так, что кажется, будто ты подошёл к берегу большой реки. Однако, вскоре глаза привыкают, и видно, что воды ровно половина. Она перемешана с песчаными островами, слегка приподнимающимися над поверхностью. Пепельно-розовый песок и розово- пепельная вода. А где же конец? Не видно. Это – отмели.
     И на море есть управа!.. Но, отступая, оно старается наследить как можно больше, чтобы было куда вернуться. Рядом с отмелями не прокладывают дорог, не строят жилища. Почва здесь топкая и неплодородная. На открытом пространстве некуда спрятаться от ветра. Большие портовые города стоят на твёрдых скалах. Здесь же не построишь доброго дома.
     Если идти долго и настойчиво, рано или поздно доберёшься до моря, где ходят корабли. Из-за течений они редко плывут мимо отмелей, обходя их другим маршрутом. Корабли везут шелка, специи, жемчуг и вино. Но всё это проходит стороной, да и то редко.
     Но то чтобы дурная слава нависла над этими местами, но идти туда, в общем-то, незачем. Отмели овеяны ореолом скорее безразличия, чем отрицания. Здесь не зарыты древние клады. Мало кого тянет на ветреные, безлюдные. Совершенно не живописные равнины. И я не попал бы сюда, не случись это по воле судьбы.
     Если говорить коротко – я сбился с дороги.
     С другом шли мы к Святой земле. Дав когда-то обет принести туда благочестивые дары, мы смиренно преодолевали за верстой версту. Не зная дороги, руководствовались мы описаниями, данными священником небольшой нашей деревни. Свитки нельзя было взять с собой, поэтому, заучив всё слово в слово, мы отправились в путь.
     Дорога предстояла очень дальняя. Из родных северных широт, где зима длится в три раза дольше лета, нужно было попасть на юг, где люди никогда не видели снег.
     Я хорошо помню, как, отойдя далеко от дома, оглянулся назад. Нашей деревни не было видно,  - она спряталась в низине среди холмов. Стояло раннее осеннее утро. Зелень уже потеряла свою яркость и блеск, но деревья ещё только начинали желтеть. Молочно-белый туман, словно река, топил всю округу. Из него вырастало множество тёмно-изумрудных волн. На одной из вершин стоял старый разрушенный замок. Глядя на него, я подумал о королях, не сумевших удержать свои сокровища,  о нашем призвании, обете, и, укрепившись духом, пошёл вслед за другом, уже не оглядываясь.
     Первые месяцы пути я вспоминаю сейчас, попрошествии нескольких лет, как самое светлое, прекрасное время.
     Опираясь на ориентиры, полученные из свитков, мы твёрдо держались дороги. Идти было так легко, так сладко! Все возникавшие затруднения оборачивались в итоге подсказками, указывающими путь к Святой земле. С молитвы начинался наш день, и ею завершался. Это был не просто поход, но паломничество, через многие-многие земли, в котором я и мой спутник крепли, утверждались в вере и учились внутреннему равновесию. Так исполнялась детская мечта, бессловесно жившая в сердце с самого рождения. Всегда стремившаяся стать реальностью, она, наконец, облекалась в плоть и кровь, становясь призванием, смыслом жизни.
     Я долго готовился к дальней дороге. Ещё не зная о предстоящем пути, бережно собирал и складывал в сердце бесценные сокровища, дары мои Святой земле. Лишь когда свет их достиг ума, я понял, что же именно несу в себе. Россыпью бриллиантов переливалось в тайниках моей надежды росистое утро на откосе высокого холма, когда холодный ветер, пронизывая всё естество, наполняет тебя мудростью мироздания, его вечной гармонией. Золотой нитью вилась тропа среди гор, идя по которой ты постигаешь математический расчёт жизни, проникаясь её соразмерностью, закономерностью.Жемчужинами оборачивались птичьи трели весной, из которых я узнал о непреходящей радости. И самым дорогим в моём кладе был сапфир – величие и благородство бесконечного Космоса.
     Не привязываясь к земным благам, оставляли мы позади селения и города, продвигаясь вперёд, насколько хватало сил. Но не зря говорят: «в пути человек постигает себя». И я не ожидал, что несу в себе, кроме бесценных даров, ещё и множество глиняных черепков, всякого хлама, мирно лежащего, пока его не потревожили. А потревожили его сильно и болезненно.

     С моим верным другом преодолели мы порядочную часть пути, когда однажды на закате вошли в город. В стенах его царила вечерняя суета, в окнах домов уже горели огни. Ещё немного, и городские ворота закроются до утра. Мы шли по узким улицам к храму, где каждый пилигрим мог найти пристанище на ночь. В воздушном сумраке большого собора тихо светились свечи. Витражные окна заволокло темнотой так, что нельзя было разобрать изображения. Служба кончилась совсем недавно, и не все люди разошлись по домам: кто-то ещё сидел на деревянной лавке, кто-то неспешно шёл к выходу. В глубине храма, у скульптуры Богородицы, я увидел девушку, молящуюся в наступающей тишине. Не знаю почему, но этот образ сильно кольнул мою душу, да так, что былая решимость идти вперёд пошатнулась. Сидя в темноте, смотрел я на ангела, воплотившегося в бренное тело. И чем больше сгущались летние сумерки, тем сильнее разгоралось в сердце багровое пламя, которое я мни чистым светом… Окончив молитву, она неслышно подошла, и села недалеко от нас, напротив алтаря. Какое-то время её взгляд не отрывался от Мадонны, но потом от заскользил по внутреннему убранству собора, и, наконец, встретился с моим. Незнакомка приветливо улыбнулась, и я, набравшись смелости, подсел ближе.
Мы долго говорили о самых мыслимых и немыслимых вещах: о том, насколько глубоко человек увяз в пороках и лени; о том, что истинное общение души с Богом возможно только напрямик, без помощи священников, но единственно с помощью Слова; о том, как Слово воплощается в Сыне Божием, и нам, смертным, надлежит то же самое… Ум мой, привыкший к равновесию и соразмерности, вдруг охватило движение, качание, азарт. Всё стало необходимо доказать, добраться до корней сущности путём вычислений логики. За это новое откровение жизни я отдал ей свои сокровища.
     Мы жили в городе долго, я ни как не мог уйти. Каждый день я и вочеловечившийся ангел беседовали о глубинах и далях.
Однажды, когда над крышами уже горели звёзды, я достал последнюю драгоценность, корону даров моих – сапфир, и отдал ей. Я не был честен, потому что плошки и черепки гремели и буйствовали, стучали по ушам, заставляли руки трястись. За свой сапфир я хотел получить право называть её своей. Взяв камень из дрожащих рук, она положила его в карман, властно улыбнулась, и с жаром приникла к моим губам. «Теперь ты принадлежишь мне!», - шептала она страстно, целуя меня больше и больше. Я попался на собственную удочку! Допустив до сердца корысть, не увидел и в ней багровое пламя.
     О, как же я успел её полюбить! Но в тот вечер глаза моего ангела залило такой жгучей страстью, обманом и расчетом, что сердце сжалось, и я понял – у нас разные дороги…
     Шатаясь, ничего не видя от наступившей перед глазами темноты, я добрёл до храма, где ждал меня верный друг. Всю ночь я рыдал на его груди, не понимая, куда делось моё дивное видение, кто вдруг подменил мою любовь, сделав её чужой и горячей.
«Теперь ты понял это, и мы можем идти дальше» - сказал он мне.
«Ты так говоришь, будто видел моё заблуждение» - удивился я.
«Видел, брат мой, и скорбел, что и ты не замечаешь. Твой жемчуг пошёл на уплату земли, на которой стоит её дом. Золотая нить теперь лежит у ростовщика, а из бриллиантов в искусных мастерских готовят побрякушки, чтобы умилостивить господ. Её сердцу не нужны твои дары. Ей нужен ты, потому что ты умеешь искать клад».
«О, почему же ты молчал всё это время?»
«Я говорил тебе, но ты не слышал, ослеплённый страстями».
«Боже! Боже мой! Но как же теперь я продолжу путь? Я, отдавший всё лучшее, чем билось моё сердце, теперь пуст. Как идти к Святой земле после того, что я позволил хламу и мусору взять верх над собой? С чем подойду к Нетленному? Кем буду в глазах Вечности?»
«Не сбивайся с намеченного, и не скорби о потерях. Самого главного ты не потерял – себя, а значит можешь и идти. Не кручинься, завтра, в рассветный час, мы выйдем из этих каменных стен, и ты увидишь, что жизнь по-прежнему ожидает тебя к себе».
    Когда на востоке разгорелись первые лучи, мы уже шли мимо городских ворот, оставляя позади город. Как бы там ни было, мне было мучительно больно расставаться с возлюбленной. Но я всё ещё был верен долгу.
     Солнце светило всё ярче, одевая луга в тончайшую парчу, достойную любой королевы, но в моей душе царил сумрак, который я ни как не мог победить. Красота мира не радовала взор, и трещина в сердце не хотела срастаться.
     Мы вновь совершали наше паломничество, но идти стало много тяжелее, какой-то крен в мыслях не давал покоя.

     Я нёс свою печаль за километром километр, за месяцем месяц, за годом год. С течением времени она так сильно въелась в сознание, что стала являться во сне, бередя память, лишая равновесия.
     Отыскивать путь в чужих землях было сложно, из-за чего мы по долгу задерживались на одном месте, плутали, делали неоправданные петли. Время радостных надежд и незамутненных желаний! Куда скрылся твой светоносный лик, вливавший столько силы в начале дороги?
     Под гнётом тоски и пустоты я всё более разуверивался  в праведности нашего паломничества. С грустью стал покидать большие города, где люди жарят по праздникам гуся, танцуют на ярмарках, копят золотые монеты, томятся от страстной любви. Постепенно я начал вливаться в эту жизнь, и теперь, идя по лесу, ускорял шаги не для того, чтобы предстать перед сиянием Истины, но чтобы успеть к очередной ярмарке в город. Одежду пилигрима, – чёрную рясу и серый плащ, - я поменял на костюм графа, охотящегося на оленей. Тишина стала скучна, и чтобы развеять её, напевал дорогой или заводил пустомельную беседу. Мой друг шёл рядом молча, смиренно неся свои дары, - он шёл к Святой земле. А я?
     Часто ночами я долго не мог уснуть. Лёжа на спине, смотрел на бездонное звёздное небо, и мне казалось, что из звенящей безликой пустоты души вновь появляется на свет корона сердца – мой сапфир… В эти минуты становилось так тесно в груди, так хотелось бежать без оглядки, кричать, выть, разбивать руки о камни! Я не мог смириться с пустотой души, но и поверить в то, что она ещё жива, не мог так же. Как возможна жизнь, если в тебе нет красоты? Если глина и щебень взяли верх над сердцем? С чем иду я? Да и надо ли идти?
     Однажды мы шли окраиной владений какого-то барона. Начинало смеркаться, и надо было искать место для привала. Мы развели костёр, поставили воду. Огонь заметил смотритель и доложил о нас хозяину. Узнав, что мы паломники, барон любезно пригласил нас в дом. Долго вёл он беседу с моим другом, я же молчал. В тот вечер я понял, что мне не о чём говорить. Я растратит всё до нитки, и то малое, что не успел когда-то отдать своей первой любви, незаметно потерял, продал за черепки и плошки.
Я молчал, но при этом глаза мои судорожно бегали по просторной зале, уставленной скульптурами, завешанной гобеленами. Никогда раньше я не видел такой роскоши и богатства! А сам барон? Чем я хуже этого человека, сидящего в золоте и драгоценностях, чьи плечи защищает от ветра шкура медведя? Будь у меня такие средства, я бы не знал нужды, не жил впроголодь, не ёжился под утро от холода, не страдал от одиночества. Деньги притягивают успех, почёт, любовь, благосклонность. И всё это принадлежит не мне, а кому-то другому…
Несколько дней мы гостили у радушных хозяев. Когда пришла пора продолжить путь, барон привёл нас в конюшню и сказал:
«Для меня было большой честью принимать людей, идущих  к Святой земле. Единственное, чем я располагаю – это блага материальные, и если смогу вам помочь, буду рад. Пожалуйста, примите двух добрых коней, чтобы паломничество ваше проходило  легче».
«Благодарю тебя, друг мой, но мы по доброй воле выбрали этот путь, в котором и радость наша и каждодневный труд. Нам ни к чему ублажать те условия, на которые мы согласились, потому как то, что тебе кажется неудобством, для нас не представляет заботы. Пешими мы вышли в путь, пешими его и завершим. Нам некуда торопиться, и кони будут лишь обузой», - так ответил мой спутник на предложение.
Простившись с бароном и его семьёй. Мы снова шли вдоль леса, как и месяц и год назад. Но дальше так идти я не мог.
«Брат мой, ты стал молчалив, и глаза твои часто темнеют», - сказал он мне.
Некоторое время я ничего не говорил, пытаясь сдержать гнев, и не удержался.
«Почему ты отказался от подарков? И от коней, и от тёплых одежд, и от золотых монет? Почему ты пренебрёг тем, без чего так туго приходится нам в дороге? Или гордость застилает твой ум? Или безрассудство с годами овладело тобой?»
«Мы идём к Святой земле. К чему нам земные блага, закрывающие свет Истины? Я вижу, как привязываешься ты к ним всё больше и больше, как постепенно тратишь то малое, что успеваешь накопить в сердце. Если бы я согласился на подарки, ты отстранился бы ещё более, а ведь с тяжёлой душой не хватит силы на преодоление пути»
«Что ты учишь меня, будто малого ребёнка? И при чём здесь привязанность? Я привожу разумные доводы – нам не обойтись без материальных благ. В мешках почти пусто. Когда мы придём в город. На что ты купишь еды?»
«Не хлебом единым жив человек, но всяким Словом Божиим. Еда – вопрос важный, но посмотри – мы столько времени идём, и всё ещё не пропали».
«Как же ты стал глуп, мой верный друг!», - выпалил я в сердцах.
Шаг, ещё шаг, ещё один… Злоба разрасталась во мне, перекрывала дыхание. Оно стало прерывистым и тяжёлым. Я вспомнил о нимфе, обвивавшей мою шею. Дарящей жаркими поцелуями; о веселье городской жизни, где за монеты его можно длить и длить без конца; о богатом доме барона, устланном коврами из далёких стран. Ещё я вспомнил о своих лишения, потерях и печалях. Я развернулся и пошёл прочь.
«Брат, куда ты?». – услышал я его голос и торопливые шаги.
«Я возвращаюсь…обратно. Я…»
И тут я обвинил его во всём: в утраченной любви,  в неустроенной жизни, в том, что  мне уже поздно навёрстывать упущенное, и те плоды достатка, которые вкушают мои сверстники, я получу много позже, и ценой больших, чем они, усилий. В конце концов, я обвинил его в том, что, сбив меня с толку, он потащил меня в паломничество, скрепив обетом. Который нельзя нарушить.
«А я нарушу!». – кричал я в бешенстве, - «нарушу! Ибо дал его по твоему научению, а не по доброй воле! Я свободен! Ни что не может меня связать!»
Он тихо стоял передо мной, и не возразил ни разу. Это выводило меня ещё больше, злоба кипела, шипела и пенилась.
«Не желаю тебя больше знать! Ты сломал мне жизнь! Ты повинен в том, что я хочу умереть!»
Долго я осыпал его, кроткого, оскорблениями и бранью… Потом плюнул на землю и ушёл.
Куда идти мне было всё равно. Дни тянулись, как шершавая нить – из такой нити не сошьёшь тонкий свадебный наряд, а только лишь рубище узника. Как в чаду, уже шатаясь от недостатка сил, я, наконец, вышел из леса, и постепенно,  - сам уже не помню как, -  пришёл сюда, на отмели.
Всё это время я знал, я чувствовал, но ни за что не признавался себе, что неправ только я один. Ненависти к нему не было в сердце, зато голова горела огнём. Я судорожно искал решение задачи, и не понимал, что задача и её решение предопределены давно, и я знаю ответ, но не решусь его воплотить.  Трусость я называл незнанием, не своё – своим. Так мудрость мироздания, которой освещалась через глаза вся моя жизнь, была загнана в тёмный тесный угол, где сжалось всё лучшее, чем я жил раньше, но во что уже отказывался верить.
Долго лежал я на песке, раскинув руки, глядя в пустое небо.
Таким ты и нашёл меня среди отмелей».
В густеющих сумерках уже сложно было различить сидящие фигуры, пару тёмно-серых пятен на шершавом, неровном фоне. Утопая в градациях тона, цвет теряет самостоятельность, остаётся только его вес. Среди открытого горизонтального пространства, обесцвеченные, ставшие плоскими силуэтами, эти двое являлись доминантой всего пейзажа. Далеко слева темнел лес, справа, насколько хватало глаз, раскинулась бесплодная пустошь. Частые порывы ветра гнули к земле редкие сухие травы.
Одно из пятен зашевелилось, поползло вверх. Так выросла одна вертикаль, затем рядом – вторая. Медленно поплыли они в темноте друг за другом, оставляя позади лес.
«Так ты, говоришь, - паломник?», - голос Первого немолодой, редкого приятного тембра. В нём много песка, какой-то нездешней зыби, сыпучести. Такой голос имеет огромную внутреннюю силу: сейчас он спокоен, как река, но когда понадобиться – разбудит горы.
«Я уже не уверен», - голос Второго тонок и лёгок. Так говорит тростниковая флейта, - без веса, без тяжести, пленяя своей пустотой.
«Это не беда. Много ли ты знаешь людей, уверенных в своей жизни?»
«За годы странствий я перевидал многих!»
«Расскажи»
«Крестьянин уверен: он встаёт с солнцем, ложится с солнцем, подчинён солнцу. Ему нет нужды сомневаться, потому что за него решила Вселенная. Уверен купец, так как у него нет времени на раздумья – надо ковать деньги, следить за тем, чтобы колесо торговли постоянно делало обороты. За него решили вещи. Уверен учёный, отдавший ум и жар знаниям. Уверен святой, ибо чувствует Божество… Не уверен разве что влюблённый, ждущий ответ на своё первое письмо. И то, его сердце туго от надежды, которую он в глубине души зовёт не иначе, как уверенностью».
«В чём-то ты прав. Но вот случились неожиданные заморозки, и крестьянин идёт в храм вымаливать урожай: он не знает, выживет ли посев. Или купец потерпел крах, и, сидя на остатках своей телеги, понимает, что жизнь невещественна и широка. Разве он уверен в этот момент, что он тот, кем был всегда – торговец? Это ли не сомнение? Так ты, говоришь, паломник? Торговец определил себя однажды, как человек продающий и покупающий. И ты определил себя паломником. Почему?»
«Потому что у меня были дары, и больше, чем к чему бы то ни было, я стремился к тому, чтобы отдать их Святой земле. Но сейчас я сижу на остатках своей телеги. Я не удался ни в чём – ни в служении Истине, ни в устроении материальной жизни, с её чаяниями и тихими радостями.
Помню, мы с другом пересекали горы. Высоко в горах звёзды кажутся ближе. Я тогда не хотел ни чего другого, кроме них…»
«А сейчас? Они больше не нужны тебе?»
«Сейчас я не смею их желать, для этого надо иметь чистое сердце»
«Договаривай, у тебя за пазухой есть невысказанные слова»
«Как ты видишь насквозь!.. О, сейчас я тянусь к ним больше. Чем когда-либо в жизни!»
«Но ты сам запрещаешь себе порыв».
Давно стемнело. Последние блики света залила ночь. Чёрные, как туш, лужи делали дорогу извилистой, долгой.
«Смотри. Уже много лет я живу на отмелях. Небо здесь всегда ясное. Впереди, вон там, уже во всю горят Плеяды. Они светят миллионы лет, и всё ещё не устали помогать путникам, указывая направление маршрута. Звёзды слишком далеки от нас, поэтому бесстрастны. Им невдомёк, что разбойники ориентируются по ним наряду с первооткрывателями. Получая свет, ты сам распоряжаешься, как его употребить. Но свет остаётся светом, а тьма тьмой. Твои переживания не волнуют ни того ни другого».
«Но как быть с живым сердцем? Меня тянет к людям, к их веселью, шумным застольям! Чтобы приблизиться к высоте, нужна не одна жизнь, но даже то, что есть, тратится без меры на дела посторонние. С тех пор, как покинул дом, я всегда пребываю в сомнениях оттого, что две любви тянут в разные стороны. И разлад тем болезненнее, чем явственнее я ощущаю зыбкость мира. Бывают такие дни, когда реальность со всеми домами, людьми, деревьями кажется мне ветхой завесой, колеблемой ветром. Это ставит в тупик. Я не знаю, чему отдать силы, клокочущие в груди».
С каждым шагом таял в чернильной темноте лес. Идти было неудобно, - ноги мокли от сырого песка и мелких, невидимых в темноте лужиц.
«Знаешь, что было здесь тысячу лет назад?»
«Нет»
«Здесь было море. То, что ты видишь вокруг – его остатки. Мог бы ты, зачерпнув из лужи, сказать, что она и море – одно и то же?»
«Это глупо. Море восхищает своей глубиной и мощью, тут же ни того ни другого»
«Но ведь тебе не знаком вкус этой воды. Попробуй!»
В согнутые ладони затекает прозрачная тьма. Она слегка бликует и переливается.
«Солёная…»
«Она и море – одно целое. С годами отмели становятся всё уже – море возвращает себе каждую малую часть. Когда-нибудь оно доберётся и до моего дома. Даже если тебе кажется, что ты пуст, не забывай, что ты не искатель кладов, ты сам – живородящая золотая жила».
«У меня много неразрешённых вопросов. Пока они тяготеют над умом, я не могу разродиться»
«Разве их было меньше до того, как ты отправился в путь? Вопрос – это ответ жизни на рост. Младенец плачет, и мать подносит его к груди. То, что ты не можешь сейчас разрешить – это пища, необходимая в странствии»
«Из твоих слов выходит, что я неминуемо должен был сбиться с дороги и попасть суда?»
«Ты и сам говорил об этом, но, видимо, осознание приходит позже слов. Что же, вот мы и пришли. Добро пожаловать».
Порой человек выбирает себе странное место для жилища. Посреди ветреной равнины стоял дом, настолько маленький, что двум людям было тесно под одной крышей. Оранжевый свет окна – акцент всей картины. Он горел недолго и вскоре погас. После длинных переходов сон глубок и крепок. Ветер по-прежнему гнул траву, и Плеяды светили всё ярче, всё отчётливее.
Каждое утро отшельник отправлялся в лес к роднику. Там же набирал он целебные травы .коренья, ягоды. Дорога от дома до леса занимала много времени, на то, чтобы обернуться туда и обратно, уходила большая часть дня. С того вечера, как он нашёл в песках путника, прошёл не один месяц. Вместе они носили воду, разводили по вечерам костёр. Когда наступала ночь, изучали небесный свод, составляя карты звёздного неба.
«Если бы не треск костра, всё было бы немо. Объясни мне, что такое немота? Я ни как не могу в неё поверить»
«Немота? Нет, в неё ты веришь давно.  Ты ни как не можешь поверить в тишину, и вот это уже настораживает… Тишина – это недра горы, где выкристаллизовывается алмаз. Немота – последний вздох жизни перед смертью, когда ты исчерпал все возможности, и дальше к действию не способен. Сегодня тихо. Но для тебя всё – немо. Ты живёшь в собственном беззвучии, и, похоже, тебе это нравится»
«Как может нравиться смерть? Она жжёт изнутри без перерыва!»
«И всё же… Разве ты говоришь зеркалу, что оно перевирает все черты лица? Ты веришь ему и принимаешь, как есть. Но вот ты придумал себе другое лицо. И обвиняешь зеркало в том, что оно не показывает выдумку. Ты не веришь собственной жизни, и разлад начинает разрушать то, что к ней не пригодно. Так будет продолжаться, пока не сотрутся все элементы твоего сознания. Это долгий процесс, ведь быстро истлевает бумага, дерево, необожженная глина. Когда же наступает черёд алмазов и сапфиров, все прочие звуки умолкают. Драгоценности стареют миллионы лет, но самый их большой секрет не в этом. В любой момент ты, стряхнув пыль, сделаешь их снова нетленными и сверкающими, и тысячелетия начнут обратный отсчёт с начала»
«Выходит, я не верю себе самому?»
«Выходит так. А иначе ты бы не оказался здесь, на отмелях».
Вода отступала долго, неохотно. Она забрала всё лучшее, оставив только голые пески. Так мельчает душа, разуверившись в истине своего сияния.
Давно тянулась ночь. Огонь закидали песком. Долгие часы вслушивался пилигрим в тишину, пытаясь найти в темноте её тонкую серебряную нить. Где-то на грани слуха и зыби без конца мерещился ему прибой.
Приближалась весна. Ветер теплел, с каждым днём цвет неба понемногу менялся. Безжизненные пески оглашались криком перелётных птиц, возвращавшихся домой. Дорога до родника становилась всё короче: не расстояние стало меньше, а силы, спящие долгое время, начали просыпаться.
Придя однажды домой, он поставил вёдра, полные холодной водой. Его глаза горели.
«Я понял. Каждую ночь, засыпая, я слышу море. Оно вторгается в мой слух, сон. Оно настолько явственно, что ощущается физически. Сегодня ночью его волны смыли последнюю грязь с прибрежных камней. И знаешь, чем оказались камни?»
«Чем?»
«Это мои ларцы с жемчугом и золотыми нитями; бриллианты сейчас сверкают на солнце, омытые солёной водой. И самый большой среди камней – сапфир.  Наверно, все мои дары попали к купцам, а зимнее море разбило корабли, выбросив на отмели сокровища»
«А ты уверен, что это именно твои драгоценности?»
«Пойдём, пойдём со мной!»
Бегом, через все лужи спешили они на берег. Солнце слепило глаза, мощный молодой ветер бил в грудь. Море оказалось дальше, чем можно было представить. Солнце катилось быстро, и когда они всё же увидели первые валы, оно скрылось за горизонтом.
«Смотри! Вон там!»
Среди серых валунов сиял бриллиант, поймавший последние лучи дня. Рядом с ним, вперемешку с водорослями и галькой, лежали жемчужины, изумруды…
«О, это они! Форму каждого я помню, как молитву, у всех есть имя, у всех своя история. Это не просто украшения. Всё, что ты видишь – символ, квинтэссенция моего миропонимания, настолько сильно пульсировавшего в сердце, что сумевшего обрести очертания и вес!»
Расстелив на песке плащ, они собрали всё до последнего камешка, связали в узел и понесли домой.
«Уже во всю горят Плеяды!.. Когда ты говорил мне о них впервые, они казались тусклым, размытым пятном. А сейчас я воистину понимаю ,что это – ориентиры в пути!»
«Потянись к ним руками, и ты увидишь, как Небо склонится в ответе, давая ощутить под пальцами звёздный свет»
«Я хочу отдать небу то, что у меня есть, чтобы больше не оступаться в дороге, не лишаться вновь самого дорогого»
С этими словами пилигрим развязал узел, и расстелил плащ с драгоценностями.
«Помоги мне, как помогал раньше. Надо позволить им лететь»
Они взялись за противоположные концы плаща, и резко подбросили его вверх… Россыпь бриллиантов, жемчужин, изумрудов, оплетённых золотом, высоко взлетела и растворилась в ночном воздухе. Последним растаял сапфир.
«Посмотри, путник, твой дар насытил Небо и оно стало глубже…»
«Теперь я могу продолжать свой путь, своё паломничество», - выдохнул он.
Ранним утром они простились у лесного родника. Отмели остались позади – песок, перемешанный с остатками моря.
Дорога вновь тянулась и вилась, точно шёлковая нить. Мимо проплывали и города и ярмарки, где пилигрим, как и любой другой человек, смотрел на диковинных зверей, слушал весёлые песни, улыбался нарядным танцовщицам. Жизнь стала для него цельной, как звёздный свод. Без пели шёл он вперёд, твёрдо зная, что идёт к Святой земле.
Горная дорога уходит под самые облака.
На перевале, ещё издали, он увидел человека, стоящего лицом к востоку. Подойдя, опустился перед ним на колени и сказал:
«Здравствуй, мой верный друг! Как же долго я искал тебя. Чтобы просить прощения за малодушные, суетные слова!..»
«Встань с колен. Я жду тебя здесь уже много месяцев. Я знал, что рано или поздно сердце приведёт тебя к облакам. Дальше мы пойдём вместе, как и прежде шли. Я прощаю тебя».
Не известно, далеко ли лежит Святая земля. Но человек, раз вышедший в путь, достигает её светоносных пределов, хотя бы и идти пришлось через отмели.


26 февраля 2010г.