Россия, США или Париж?

Петербурге ли, в Париже ли…

Открыв «Зелёную лампу», они заманили к себе всех, кто вместе с ними топтал берега Сены.

Стиль этих воскресений, равно как и прочих дней, у Зинаиды Николаевны был – поцелуй кобру! Язвила, кусалась даже без причины, никого не оставляя без следов от рогов и ко
"Белая дьяволица" и ее мужчины. Слева направо: Философов, Мережковский, Злобин

Современные ей мужчины неоднократно искали у неё под юбкой копыта и хвост, о чём сообщали в стихах. Однако, какую бы кобру рогатую ни включала Зинаида Николаевна, всё ей сходило с рук.

Многие неоднократно отмечали, что красива, чертовка, ведьма! Конечно, она не могла не чувствовать этой своей силы. И бесконечно ею пользовалась, позволяя себе всяческое, прилюдное, за что осудили бы любую, но только не её.

Писали о ней, что была подвержена культу красоты, отчего даже обычные вещи рядом с ней вдруг начинали жить каким-то самостоятельным стремлением. Вдруг обрастала легендой старая пепельница, взглядами на мир блистал лорнет, трепетали шторы, а уж кресло под весом её худого тела изгибалось как могло, стараясь угодить.

Существует её портрет работы Бакста, где Зинаида Николаевна изволит полулежать на стуле, вытянувшись по диагонали зримого пространства, одетая в мужское, весь вид имея презрительный и насмешливый, даже злой. Главное, что при всей своей чудесной, совершенно змеиной ядовитости эта женщина умела привлекать к себе людей, заставлять их вновь и вновь желать встречи с нею, общения, её оценок, хотя уже и заранее было известно, что будут они вроде пощёчин. Но ведь продолжали все целовать этот ядовитый кактус!
И мифотворчество, конечно. Говорили, что на спинке кровати она держит цепочку с нанизанными на неё обручальными кольцами своих поклонников. Критик Аким Волынский, обожавший её, писал: «Особенно осталась в памяти её походка. Шажки мелкие, поступь уверенная, движение быстрое, переходящее в скользящий бег. Глаза серые, с бликами играющего света. Здороваясь и прощаясь, она вкладывала в вашу руку детски-мягкую, трепетную кисть, с сухими вытянутыми пальцами. Кокетливость достигала в ней высоких ступеней художественности... Странная вещь: в этом ребёнке скрывался уже и тогда строгий мыслитель, умевший вкладывать предметы рассуждения в подходящие к ним словесные футляры, как редко кто. Она сама была поэтична насквозь. Одевалась она несколько вызывающе и иногда даже крикливо. Но была в её туалете всё-таки большая фантастическая прелесть. Культ красоты никогда не покидал её ни в идеях, ни в жизни...»

Литературные таланты Мережковского, помноженные на культурную притягательность Гиппиус, множили и число их друзей.

Познакомившись с Дмитрием Философовым, они стали чудить самым волшебным образом, повергая в изумление знакомых и даже незнакомых своих. Сокрушение скреп, кстати, важнейший признак женщины рабовладельческого типа. Уж она вам непременно соорудит новую религию, слепив её из обломков старой и обрезков своих ногтей.

Философов был, как и все кругом, литературный критик и публицист и личность мятущаяся. Идея «тройственного устройства мира», так называемого Царства Третьего Завета, которое должно прийти на смену христианству, его увлекла мгновенно. Пожалуй, по храбрости она равнялась с конструкциями Блаватской.

В бытовом смысле они намеревались соорудить некую культурно-религиозную общину, интеллектуальный кибуц, шведскую семью для умных и культурных. И у них это даже получилось, в отдельно взятой квартире, в Париже, на улице Колонель Бонне, 11-бис, где ещё до революции они купили скромную, но большую квартиру, чтобы иметь возможность останавливаться там в любое приятное для себя время.

И хотя, кроме них троих, никто к ним присоединяться не рискнул, их и так всё устраивало. Они там собирали литературные посиделки, болтали в своё удовольствие, распушали друг перед другом перья кто как мог и всё это вместе назвали потом Серебряным веком русской литературы. Очень миленько получилось.

Новым знакомым Зинаида Николаевна обычно представляла свою семью таким образом: «Дмитрий Мережковский, мой муж, будьте знакомы. А это Дмитрий Философов… тоже муж», – конечно, вовсю наслаждаясь впечатлением.

И хотя наличие сразу двух мужей могло вызвать зависть у тех подруг, кто не имел и половины, завидовали напрасно. Философов вообще-то не интересовался женщинами. Его ближайшим другом до Мережковских был Сергей Дягилев. А сами Мережковские… по причине очень сложной эмоциональной организации Зинаиды Николаевны имели между собой так называемый духовный брак – структуру, которую многие, допустим Берберова, считали вообще не браком, а форменным безобразием.

Тем временем идеей духовного брака успели проникнуться и некоторые пустоголовые гимназистки вроде будущей жены Юрочки – доктора Живаго, которая размечталась обогатить духовным браком свою будущность, мол, физическая любовь – фи! фи! Вовсе не обязательна для семейного счастья.

Философов тем временем не собирался навеки оставаться в плену у рыжеволосой Зины и умчался от бывших сожителей в синюю даль, оставив короткую записку, что больше он не в состоянии участвовать, где вскорости и умер. Хотя изначально занимал в вопросе их новой религии самые радикальные позиции, составляя угол «святой троицы» и направо-налево раздавая пощёчины общественному вкусу. Конечно, это был эпатаж. Но какой заразительный!

Вскоре тройственные союзы появились в семье у Бриков с Маяковским и так далее. А с кого началось? Кто всё придумал? Она! Рыжая бестия. Он обожала, когда её так называют, приписывая ей чертовское, ведьминское, бесовское.

Розанов как-то обмолвился: «Это, я вам скажу, не женщина, а настоящий чёрт – и по уму, и по всему прочему, Бог с ней, Бог с ней, оставим её...»