Бумеранг Гл. 3 Дед да баба

            - О-го-го! - донеслось откуда-то слева.
            Наблюдатель посмотрел и притих, довольный первым успехом.
            «Вжик, вжик», - пропела коса в руках, подрезающая под корень зелень. И снова возглас, прорезавший тишину. А потом: «вжик» да «вжик».
            Просторы, просторы… Насколько хватает глаз. Безмятежная красота, которую и трогать бы грех. Да ведь обрастёт без догляду и мужской сноровки.
            И снова: «вжик», «вжик», а потом ор, который стихает, едва долетев до края леса. Тот, как губка впитает стороннее, а то и приберёт до следующего раза. Может потому, заплутавшим невзначай и мерещилось, водил их по лесу не кто-нибудь, а сам дух лесовой, который отзывался на ауканье привычным «о-го-го». И когда мчался путаник на зов, то ничего не мог толком разглядеть. Оно и понятно. Попрятается лесовик в тайную норку и  скликает. Шорохи да поломанные ветки, то и дело преследовавшие ходока, только пуще нагоняли загадочности, а то, не дай бог, и страху.
             - Не стой над душой, лешак-лесовой! - бормотал, крестясь на всякий пожарный, да трогал оловянный образок на груди косарь.
             Ещё Солнце жарило спину, ещё казалось, что всё обойдётся.
             Но сплошные ряды зелёных великанов незаметно обступили, навевая своё. В могучих ветвях затерялся Ветер-ветрилко.
             И воздух горячий забивал лёгкие, утяжеляя труд.
             Однако не того вовсе хотел косарь, в уме уже перебирая несуразности, что так настырно подбрасывал лес. - Уйди с глаз долой! Уйди в лес большой. Махорку найду – тебя изведу.
             Вот уже и ветер сгинул, и пастушья тростниковая свиристелка отыграла.
             А косарь вымученно улыбался, да сжимал литовку, веря свято, что присказка, подслушанная у знахарки подействовала. - Не даром бают, что заговор в случай чего подмогнёт.
             Грудь саднило от мошкары да оводьёв, падких на лакомство – вязкий от жары пот. Сноровисто свернул «козью ножку» и закурил, отмахиваясь то и дело от летучей заразы. А она, знай, увивалась, метко жаля и попадая туда, куда ей было нужно.
             На время помогало: махра отвлекала и от липучего страха, и от не менее липучего оводья. - Маненько осталось, - посматривая на тлеющую «ножку», добавил косарь. Он из собственного опыта знал, что ежели страх атаковал человека, с ним мог свершиться сторонний грех. - Н-да. Так и до беды недолго. Так, глядишь, и пропадёшь запросто, сгинешь ни за что ни про что. В прошлом годе пастух пропал. Всей деревней искали. Пустое!.. Лес он батюшка велик. Его законы уважать сам бог велел. Нарушил – поплатился. Коли решил извести, перечить неслед.
            Ветер, вольготно заигрывая, переменился.
            Случалось, и возвращался, конечно, спустя время, какой заплутавший, но уже не прежним…
           - Ну чего, майор, опять ЧП у тебя?
           Грузно встал полковник, огладил вспотевший лоб платком и с шумом распахнул раму.
           - Которая уже?
           - Пятая…
           - Это ещё сезон не кончился, заметь! Эх, голова чугунная! А мне потей и отдувайся! Что замер, как девственница на первом свидании? Давай, чего там у тебя…
           Прочертив наскоро писульку, военный всмотрелся в бегущие строчки.
           - Не понял… Ты знахарку привлёк зачем?
           - Она знает все тропы и всё прочее.
           - То есть? Говори яснее.
           - Короче, переоделся я. И к ней. По наводке.
           - Так.
           - Она кочевряжиться сосперва взялась. Якобы, не при делах. Тут я ей косарь возьми и выложи. Подсластил, так сказать, пилюлю. Она и согласилась.
           - Пилюлькин ты наш. Хм. Тыщу, говоришь? За что?.. Ты чего это самоуправством занимаешься, а?
           - По-другому никак нельзя. Знахарка она знатная. Мне спину враз поправила.
           - Спину… Котяра. Смотри у меня, майор! Замечу при исполнении…
           Майор встал спиной и заиграл мускулами. Затем резко развернулся и показал командиру большой палец: - Во!
           - Какая ещё спина, майор? Дело, дело где? - сморщился недовольно полковник.
           - Стараюсь, в поте лице, можно сказать, - вытирая влажный лоб платком, заключил майор. - Не высыпаюсь. Ну, не майором же мне представляться!
           - А чего? Бабы военных любят!.. - хмыкнул старший.
           - Это точно, - расплылся в масляной улыбке майор.
           - Что узнал – поконкретнее! И покороче.
           - Плохо дело. Ушли – не вернёшь.
           - Как так не вернёшь? А? Ты зачем таким ходил, прохиндей? Ты за что жалованье получаешь? А я оплеухи!..
           - Бают, кричать в лесу, коли зашёл в тупик, бестолку. Лесовой своё дело знает! Он загодя, конечно, предупредить могёт, что, мол, каюк тебе, паря, приходит. А может и так в бараний рог скрутить, без оговорок там разных. Ему запросто! Он по-своему, эхом отходит.
           И, напустив дымовой завесы так густо, что и сам видеть себя перестал, косарь втоптал чинарик в мягкую траву.
           - Ну, пошла родимая! - схватил литовку в крепкие руки.
           Даль манила, но он не откликался. Сплюнул и взялся за привычное дело.
           А лес стоял напротив густо, примечательно, шевеля мохнатыми лапами зелёных веток.
           - Красотень! Природа-мать да ширь полей, - почёсываясь и стуча зубами, проговорил косарь, продолжая вглядываться в чащу да махая литовкой в перерывах.
           А лес многоокий разговаривал тысячами разных голосов. Он искал для себя утешения и видел его только в уединении, которого не могло быть из-за соседства с человеком. Этот рождённый самой жизнью конфликт не радовал и не огорчал в обычные минуты. Но когда человеческое влияние оказывалось чересчур назойливым, лес противился. Вот и сейчас нависал плотной стеной, явно вовлекая в свой мир. И манок его известный не мог не настораживать.
            Косарь не удержался, отбросил косу и крикнул в саму сердцевину, в даль лесную:
            - Ого-го!
            Эхо ответило зазывно, басовито.
            - Вот ведь, ждёт. А я не пойду. Самому с делом управиться бы. И домой. Не ходко пошло.
            Приткнул косарь литовку, точилом туда-сюда прошёлся. Облокотился, подождал чуток, вздохнул и снова за работу.
            А мысль дышала, часто нанизываясь на нить размышлений.
            - Пар повыйдет, она легче пойдёт.
            Так и случилось. Литовка густо вошла, зазвенела от радости и срезала зелёную скользкую бахрому. А дальше уже пела в руках, подкашиваясь под ноги зеленой муравой, как надо.
            Косарь встраивался в ритм, смотрел вниз, а думал отчего-то о разных лесных делах.
            - Вот что, майор. Возьмёшь людишек отряд. Прочешете лес как следует.
            - Да чесали уже!
            - Чего?!
            Тем, кто следовали за эхом, невдомёк было, что водит их по лесным чащобам накопившийся ор, материализовавшийся и отражённый в эхе.
            Кое-кого, правда, дух тот невидимый доводил и до греха…
            Жители села, столкнувшись со странными явлениями, старались не рассказывать о своих впечатлениях прилюдно, а осмыслять потихоньку приключившееся диво.
            - Эй, Мурлыкало! Куда почесал?
            - Да бредни у меня налажены. Вышел вот. А ты чего тут околачиваешься? Ни свет ни заря…
            - И этот туда же. Дело до тебя.
            Мурлыкало заговорчески кивнул.
            Дед Иван почесал в затылке и приступил к своей байке. Про кота, да про житейские дела.
            - Смешно баешь. Как песню поёшь. Да возвратится твой котяра!
            - Я тоже так кумекаю. А вот Марья моя не верит.
            - Слышь, чего. А я со Стрелкой бегал до лесу давеча. Чую, лаять взялась недуром. Ну, я туда, сюда за ней. Близ кустов, смотрю, замерла. Нос по ветру держит. Потом, как кинулась к яме, валежником присыпанной, и роет, и роет. Лапами старается. Я всё гляжу, не отхожу. Думаю, пусть. Чем дело кончится.
            Дед захлопал глазами. А Мурлыкало распирало желание высказаться.
            Размышления сии кроме головной боли ничего не приносили. И мало-помалу приходилось расставаться с сокровенными секретами.
            - Кости там валялись повсюду. Разбросанные. Медведя, поди…
            - Где? - оторопел дед Иван.
            - Да, недалече.
            - И ты скрывал?
            - А бредни?
            - Ты что, совсем на голову дурной, Мурлыкало? Какие бредни?
            - Да не было там котярных костей! Там здоровячие! Во!
            - Тем более! Пошли! Покажешь.
            - Зачем, дед, тебе это надо? Не пойму… - ходко вышагивая, заключил Мурлыкало.
            - Эх, паря! Не было на тебя 41-го…
            Мурлыкало долго водил деда по лесу. Но двое так ничего и не нашли.
            - Может, не там ищем? Взопрел уже весь.
            - Дед, ну, ты чего?
            - Да… Хреновый был бы из тебя разведчик. К слову, никакой. Тебе трудно было дерево пометить? Вот так хотя бы, - выбил дед ножом крест на ближайшем дереве.
            - Что за нож, дед?
            - Трофейный. В бою у противника отнял.
            - Отнял? Ну, ты, дед и впрямь боевой! Немца, что ли укокошил?
            - Бесполезно искать. Всё облазили, что можно. А ты чужих не приметил, часом? - пряча нож, допытывался дед.
            - Нет. Чужих не видал.
            - Может, померещилось… Пил?
            - Когда?
            - Перед энтой самой находкой…
            - Самую малость. Чекушку уговорил.
            - Вот тебя в лес и потянуло недуром. А тени, они разную длину имеют.
           - Как это?
           - Мальцом я, ну малость помоложе тебя, - хмыкнул дед. - Конечно был.
           - Я чё такой зелёный, дед, по-твоему?
           - А по мне всякий зелёный, кому меньше сороковника.
           - Опоздал дед. Мне уже сорок первый во всю чешет.
           - Сорок первый. Хм. Да я не в обиду. Так…
           - Валяй. Трави свою байку. А то мне некогда. Бредни у меня.
           - Тоже также, как ты отправился на реку. Только не один. С батей. Чапаем мы прямиком с ним. А тени впереди нас бегут. Солнышко высоко взошло, аж глаза застит. Слезиться они начали. Батя смотрел, смотрел, да и говорит: «Возьми куртку мою». Я накинул. Теней, веришь, нет, как рукой сняло.
           - Ещё бы! - хихикнул Мурлыкало.
           - Подходим к реке. Хотел я уже в воду войти, да батя окликнул. «Сымай». И напяливает на меня другую, чёрную. Но мне в пору пришлась. Надел я эту и в реку наладился. Бреду, а батя всё не окликает. Так и брёл, пока дно чувствовать не перестал.
           - В разведчики тебя твой батя готовил. Стойкость проверял.
           - Чувствую, плохо дело. Но ведь батька послал! Терплю. Глаза закрыл и…
           - Бульк…
           - Веришь, куртка надулась и сама выталкивать меня из воды взялась.
           - Как поплавок?
           - Точно! Не заметил, как посередь реки оказался!
           - Она, что ль вынесла?
           - Говорю же!
           - Ловок же ты врать дед…
           Дед смолк.
           - Ну и из чего же курточка оказалась?
           - Из рогозьего пуха! Она на манер жилета спасательного действует. Утонуть невозможно!
           - Вот в чём фикус-пикус, оказывается. А первая из чего?
           Дед Иван посмотрел на домогателя строго. Мурлыкало фыркнул.
           - Любишь ты, дед, тень на плетень наводить.
           - Всё. Расходимся. Но если что – связь через Тишу держать будем.
           - Конспиратор, - добавил Мурлыкало находу.
           - Учишь, учишь, всё бестолку… - донеслось до него старческое бухтение.
           Дед Иван вышел покурить, да ноги размять. В разговоре и сам не заметил, как удалился от дома. Развернулся в сторону леса и вздохнул: «Что ж за кости-то ему попались. Вроде не врал…»
           Лес навевал особую грусть, которая с годами только усилилась.
           - Что за тайной силой полон ты, а, лес великан? Лес-батюшко.
                ***
           Таинственность из леса не могла исчезнуть сама по себе, а, наоборот, постепенно становилась некоей обыденностью, к которой притерпелись, волей-неволей ужившись из-за тесного соседства. А она, раз от разу обрастала ещё большими слухами, как стогодовалый сом в реке мохом или как всё те же чудливые холмы.
           - Не знаешь, Ваньша, куды запропастился наш кот? С утра зову – не откликается. И блюдце ить не тронуто.
           - В лесу…
           - Да ты что? - встрепенулась бабка, переменившись в лице.
           - А вот надумал, тварь негодная, завали его в качель.
           - Сроду ведь…
           - Спасать не буду. Самокатом ушёл – самокатом прискаляет. Голод – не тётка потому как.
           Бабка смотрела деду в рот, ловя каждый звук.
           - Так ведь сутки почитай уже бродит.
           - Загулял.
           - Как же он так?
           - Хвост трубой, - приподнял задницу дед. - В осоку наладился втихаря. Я промолчал. А сам исподтишка наблюдаю. Думаю, ладно, пускай. Остановка где-то да будет, - загрозил дед невидимке. - А он сарай миновал, колодец тоже мимо.
           - Страсти какие.
           - Ладно, думаю, что дале предпримет. Он маненько отдохнул, уши торчком, а нос по ветру держит. Это значит маршрут выверяет. Я с места не схожу. А он шасть в рогозину. Фьють! И поминай, как звали.
           - Иди ты, хоть, - перекрестилась бабка Марья, невольно присев на край дивана. - А волки схватят?
           - А кто гнал?
           - Не знаю, что и подумать. Аж ноги подкосились.
           - Это из-за такого выродка?
           - Люблю.
           - Мне в любви 20 годков не признавалась. А коту, – пожалуйста.
           - В лес ухайдакал, зараза, - шмыгнула носом бабка.
           - Другого заведём.
           - Легко сказать!
           - Что, так прикипел?
           - А что ж ты сразу не сказал? Что за ним не пошёл? Где дак шустрый…
           - А накой?
           - Как? Животина в доме.
           - Ты о чём, старая? Какая тебе животина?
           - Я без неё, как без рук.
           - Скажи нараз: вот что проку с Мурлыки?
           - Мышов ловить горазд.
           - Не скотина Мурлыка.
           - А кто жа?
           - Кошак. А куда кошак пошёл – человеку путь заказан. Так что – капец.
           - Не верю!
           Дед направился к блюдцу.
           - Скислось.
           - Неушто? От ить бисов сын. И чё в огороде не сиделось? Вольготно там. И мышов до праха… Лови – не хочу. Хоть голью ешь! А? - закрыла лицо руками бабка.
           - Это ты у меня спрашивать взялась? Так стребуй с мурлыки: «Чё, мол, нехристь, в лес тайком лыжи навострил?»
           - Я не могу с ним лясы точить. Вот ведунья, люди бают, – та запросто.
           - Люди брешут!
           - У ведьм всегда коты в почёте.
           - Ты на что намекаешь?
           - Ну с чего, с чего он пропал?
           Старик задумался, покачивая ногой.
            - И впрямь. У неё, что ни год, то новый кот. И откуда берёт только…
            - И я про то. Ведьма, она и есть ведьма. Что у неё в голове…
            - Чёрт её разберёт. Да котов этих навалом кругом! Зачем ей наш? - вспылил дед.
            - Мало ли… Может выведать чего.
            - Ты что, совсем, что ли сбрендила, старая? Кто у кота выведывает?
            - Так она ж ведьма!
            - Заладила, как патефонная пластинка. Он – животноё, стало быть, птица вольная. Нам отчёт давать с тобой не вознамерился. Придёт так придёт. Нет, значит, капец, - стукнул по столу дед.
           - Теперь-от не сыщешь супостата. Если, конечно…
           - Ты это брось. Ей наш кот ни на что не сгодится, - завертелся на стуле юлой дед.
           - Ведьмы, говорят, будерлагу варят. Из костей настой делают.
           - Тьфу на тебя!
           - Чего, «тьфу»? Вот Уська давеча молола, что ей ведунья отвар какой-то подсунула.
           - Нашла авторитет.
           - Так после него, Уську в жар кинуло. А потом силы в теле объявились такие, что она одна дров за день наготовила столько, сколько и мужик за неделю не каждый смогёт.
           - Что-то такое припоминаю, бабка, - нахмурился дед.
           - Ты вот что, - подмигнула бабка Марья. - Ночью проведай её.
           - Один?
           - Я на стрёме постою, - заворчала бабка. - Эх…
           - Чего такое, Марья?
           - Да кирку-то не уберёг!..
           Ночью две тени, крадучись возле деревенских заборов, направились к дому ведуньи.
           Деревня спала, не ведая, что сподобило деда да бабу на подобный ночной вояж.
           Подойдя к заветной хате, дед припал к окну. Но оно, как на грех, оказалось занавешано. В сердцах махнув рукой, дед ловко подкрался к двери, тронул осторожно ручку и…
           Тут же, откуда ни возьмись, перед его взором возникла сама ведьма. Одним махом она сгребла деда в охапку и затащила в избу.
            Налёт на вторую половину совершён был моментально. Бабка, как стояла у изгороди, так и села с открытым ртом, не смея издать ни звука. Сердце внутри всего её существа замерло, предвещая серьёзные перемены.
            Малость отойдя, бабка Марья прильнула к окну, но как ни старалась, увидеть ничего не могла. Единственное, что ей оставалось: слушать…
            Между тем дед с опаской осмотрелся по сторонам. Он впервые очутился в хате местной ведуньи, и оттого повёл себя на первый взгляд странно.
            Но это для тех, кто его не знал…
            Меткий глаз разведчика высмотрел всё, а нос тут же уловил тонкости чужой кухни.
            За столом сидел какой-то человек и пил чай из жёлтого пухлого самовара. По всему, чужак был своим в этой хате. Он даже не отреагировал на стук двери.
            - Доброго здоровьица, мил человек, - очутился подле незнакомца дед Иван.
            Мужчина поперхнулся и чуть не вылил на себя кипяток:
            - Это кто это ещё?
            Ведунья зло воззрилась на деда, приткнув руки в боки.
            - Ты уж прости меня, добрая хозяюшка, - начал дед, расплываясь в улыбке.         
            Столовавшийся же, опомнившись от первой несуразности сердито глянул.
            - Что привело в мою хату? - с вызовом спросила вельма, загораживая полным телом ухажёра.
            Дед замялся. А исподтишка продолжал осматриваться. С первого взгляда ничего особенного в горнице не наблюдалось. Однако одна странность всё же имелась: икон в приметном углу у ведуньи не оказалось.
            - Ну? - повернулся наличностью незнакомец.
            Знахарка с лёгкостью схватила добычу и потащила чуть не волоком в сени.
            - Ну и силы у тебя! - выдохнул дед, едва оправившись от очередной атаки.
            - Одна живу. Надо уметь защищаться, - нахмурив брови, вставила ведунья.
            - Оно само собой.
            - Что за спешное дело, Иван, что заглядывать взялся посередь ночи? - напирала она.
            В сенях повсюду были развешены пучки кореньев и трав. Терпкий запах въедался в нос. Голова у деда пошла кругом.
            А ведьма ждала ответа, не давая перевести нить разговора в иную плоскость.
            - Что примолк, сосед?
            - Как на духу, - выдохнул дед и признался.
            - А-ха-ха… Я-то уж думала…
            Дверь скрипнула.
            - Я скоро… - небрежно бросила она через плечо.
            Дверь закрылась.
            - Я верю тебе, Иван. Да только накой мне твой кот сдался? Сам посуди. Их мало разве в округе неприкаянных шастает?
            Она едва заметно качнула шеей и приподняла бровь.
            В тот же миг у ног ведьмы очутился здоровущий чёрный котяра. Она наклонилась, погладила его и впустила в хату. Кот махнул хвостом и как сквозь землю провалился.
            Дед пожал плечами и стал пятиться задом, то и дело приседая в полупоклоне.
            - Оно, конечно. Я думал, мало ли, вдруг да знаешь, в какую лазейку угодил наш Мурлыка.
            - Марья послала? - придвинулась ведьма вплотную. - Она? - горячо зашептала в самое ухо.
            Дед, почувствовав очередной напор, отступил и с отчаянием закивал.
            А чужая баба, знай, теснила его.
            Ноги, как на грех, не слушались, потому, оказавшись у порога, дед чуть было не кувыркнулся взад себя.
            Хозяйка звонко рассмеялась.
            - Горазд же ты падать, Иван!
            Дед конфузливо прыснул, как вдруг…
            Ведунья вытянулась в струну и зашипела, вся подавшись вперёд.
            Едва живым уносил дед ноги из проклятого дома. Пока бежал, чудилась ему котова тень, сопровождающая каждое движение, следуя вдоль окаянного плетня.
            Очутившись в своём доме, недуром кинулся он на печку. Зуб на зуб не попадал от страха у бедного старика.
            Бабка, вернувшись следом, сразу же увидела, что сотворила ведьма с её бедным мужем.
            Он явно был не в себе.
            Спрашивать, что произошло и что привело его в этакое расстройство, она не стала.
            Чуть свет, дед встал и направился к столу. Он хлебал чашку за чашкой холодный чай и всё никак не мог наглядеться на улицу, где подзагулявшаяся Луна хитро подмигивала и будто ждала чего-то.
            - Дед, ты как? - осторожно начала бабка Марья.
            - А? А-ааа… - замычал дед, всё ещё не придя в себя.
            - Прости меня, дуру старую. Чёрт с ним, с этим Мурлыкой. Хоть бы и не было его никогда, - всхлипнула бабка. Волна отчаяния захлестнула всё её существо.
            Жалость накрыла волной, и дед очнулся.
            - Твоя правда. Не было его у неё… - с трудом выдавил он.
            - А что там было-то?
            Дед скуксился и отвёл глаза.
            - Вот беда. Нагрянула, откуда не ждали, - всплеснула руками бабка. - Значит, лес-батюшко увёл.
            - Увёл, Марьюшка.
            - Теперь уж точно.
            - Теперь, да. Лесовым станет.
            - Ну, можа, обойдётся… Как-нить. Прибежит, вырвется. А?
            Дед сидел смирный и, как в воду опущенный.
            - Что с тобой, Ваня? Ты часом не заболел у меня? - осторожно притронулась к мужнину плечу бабка Марья.
            - То, чему я свидетелем был, Маша, нет объяснения.
            - Ты толком говори, супостат! Ежели я пойму тебя, коли ты загадками отходишь?
            - Ведьма – она и есть ведьма. Одним словом, – греховодница. А кота… Я яво в дом не пущу! Если и пришпандорит даже. Ни ноги, ни носа. Чтоб от греха, как гритца. Он обмороченный топереча. Коли жив. Как Уська…
            Бабка Мария задумалась, покачала головой, вздохнула и перешла к окну. Она посмотрела вдаль. А дед перехватил её пристальный взгляд. Прочитал его и, с видом знатока заключил: - И не выглядывай даже. Как сказал – по-моему и будет. А по-твоему – не дождёшься.
           - Ты чаво, старый, а?
           - Знамо, «чаво». Второй Уськи в доме не хватало… Не пущу проходимца! Укатил – скатертью дорога. Лес люб – пущай там и околевает.
           - Ох! Ну ты и злыдень. Хуже фашиста!
           - Сама помереть хотишь – на здоровье! А я загодя не собираюсь! Меня, кукиш, не затащишь на погост раньше положенного. Понятно?
           - Мне-то, да. Я ж тебя, как облупленного знаю. А вот ты чего разбухарился Ваньша, не разумею, - съязвила бабка. - Чё там было-то, скажешь, аль нет, супостат окаянный?
           - Пакость, Марья.
           - А кот?
           - И кот пакостный.
           - Погоди… Мурлыка у неё?
           - Нет у неё нашего кота.
           - О чём тогда ты, Вань?
           - Ну и ведьма же она!
           - Опять… Все знают, что ведьма. Ты то, ты что видал?
           - То ли впрямь видал, то ли померещилось. Не пойму, Мань, ни в какую!
           - Давай, Ваньша, по порядку.
           - А ты кто? Прокурор? Что допрашивать взялась?
           Бабка Марья, махнув на деда усеянной пигментными пятнами жилистой рукой, надула губы и замолчала.
            Дед сидел с виноватым видом, не зная, как начать.
            Пауза затягивалась.
            Неожиданно, бабка Марья приложила руки к сухонькой груди и запела тревожно-визгливым старческим контральто.
            Дед, недолго думая, стянул с печи баян и подхватил.
            Вместе они составляли уже дуэт, мимо которого в своё время пройти было невозможно.
            Напевшись вволю, парочка угомонилась.
            - Прикатит, - нашлась бабка. - С кошками поди валандается, вон, с уськиными. У неё пёстрая народила тьму…
            - Прикатит, - согласился дед.
            - Чаю, что ли, Вань?
            - Греть надо. Остыл.
            - Я налажу.
            - Сиди уж, я сам.
            - Давай, ты такоський.
            Откушав неспешно чаю, старики снова завели ту же тему. По всему, кот волновал их чрезвычайно.
           - И не маши на меня! Моду нашла – руками на мужика замахиваться. А я дело говорю. Хошь верь, хошь так, куклой сиди нерасхожей.
           - Ой, ой, вояка, - сквозь пергаментную кожу старушки проступали бугристые синие вены. - Кирку и ту не отвоевал…
           - Откуда знаешь?
           - Откуда… От соседей.
           - Живо выгоню, коли угляжу, что кота приваживать возьмёсся! - разозлился дед, вспомнив про кирку. - Обоих!
           - Напужал! Атаман… Да откуда он возвертается-то, коли ты же давеча и высказал: «Укатил?»
           - Я тебя знаю! Ты молчком-молчком, а сама своё дело вытворяешь. Сызмальства примечал за тобой.
           - Чего такое, пентюх, примечал?
           - Неладное!
           - Чё ж женился тогда, пустобрёх с Покровки, раз примечал неладное? Наблюдатель, тожа мне. Примечальщик вшивай! - обиделась старуха по-настоящему и отвернулась к окну, сложив на груди руки крестом.
           Эта поза свидетельствовала о том, что бабка рассердилась надолго. Про себя она успокоилась, уверенная в том, что раз дед разговорился, значит, с ним всё в порядке.
           А что было, о том знают только они. Вдвоём.
           - Во! В этом ты мастак! По обзыванью – первое место полагается. За длинный язык, стало быть. Чёрт попутал, видать. Вот и связался с тобой. Знал бы наперёд, йети… - не пошёл на попятную дед. - Говорили мне, что все бабы – ведьмы. А я не верил, - выскочил он в сени, оставив старуху дозревать в раздумьях.
           «Что ж он там увидел такое? И почему так осмелел. Ещё пару часов назад белым прибёг, белей молока. И языком едва ворочал. А тут свистит, как паровоз».
           - Одичаешь с тобой! Как посмотришь… - затопив печь и, кинув вязанку дров рядом с подтопком, заявил со значением дед. - Самовар ставить, штоля?
           Но бабка не реагировала. Она сидела, как мумия и не двигалась, уставившись в точку окна.
           «Вот ведь старая кочерыжка. Одурачить меня вздумала. Не выйдет!»
           Дед, демонстративно хлопнув дверью, вышел.
           Он прошёлся как раз там, куда смотрела бабка.
           Но та, вопреки себе, не изменила позы.
           Дед забеспокоился и кинулся обратно.
           Он принялся трясти бабку за плечи и уговаривать посмотреть на него.
           Наконец, та посмотрела осмысленно. И вдруг выдала:
           - И на что она тебе сдалась?
           Если и были в их жизни чёрные дни, то этот оказался чернее чёрного.
           Такой отборной ругани За Семью Холмами не слыхала никогда.
           Бабка и сама пожалела, что стала невольным проводником всей этой незавидной истории. Но тут, как посмотреть. Дед её, Иван, по-молодости был тот ещё ходок. Словом, грешки за ним водились. Но чтоб согрешить и не признаться, – никогда. Поэтому Марья и не могла понять, что такое с ним стряслось, что и словами объяснить нельзя. Поэтому, кроме поняток разных, ум её на иное уже и не хватило.
           Вновь напившись холодного чаю, дед, вывалив последний словесный ком, отяжелел и направился к печке. Отпихнув баян, он ходко полез наверх, как в спину ему донеслись бабкины слова:
           - Не ругайся спозаранку. День не заладится.
            Дед, вскинувший было ногу, опустил её и открыто воззрился на вторую половину.
            На его лице прописалось искреннее изумление.
            - Я ж так только про кота, - вставила своё бабка, хотя минуту назад и не хотела даже смотреть в его сторону. - Ставь.
           И дед завёлся по-новой. Чешет, знай, своё.
           - Чёрт кривоногий, - не удержалась и она. - Подумаешь, счастье великое отхватила. А коснись до дела – так и нет тебя. Кирку и ту не уберёг. Все в дом, а этот…
           - Ладно, Марья, квиты, - подобрел дед, подошёл к старухе, которая по-прежнему задумчиво смотрела в окно. - Кого всё выглядываешь?
           Та отмахнулась.
            - Мурлыка ухайдакал: гляди не гляди. Всё равно не сыскать.
            Старуха по-тихому утёрлась краями платка.
            Дед, ни слова не говоря больше приобнял свою драгоценную.
            Бабка Марья ткнулась в сухое мужнино плечо влажным от слёз носом.
            - Эх, ты, страдалица. Вот ворчишь на меня. А что бы делала, коснись, что?
            - Что?
            - Ну, мало ли.
            - Не. Её не надо кликать. Она сама.
            - Да я не о том.
            - А о чём же?
            Дед разом присмирел, почувствовав родное тепло рядом и замолчал.
            Так они и сидели вдвоём, вспоминая давно прошедшее.
             Только кукушка часовая зашумела, вытянулась и пропела знакомое.
              - Засиделись дед да баба,
              Ну а чай простыл давно.
              - И кукушка срок отпела.
              Им не надо ничего.
              - Вот что, Ваньша, с тобой посиживать хорошо, конечно. Но и чай никто нам со стороны не подаст. Пойду.
              - Так ведь я хотел.
              - Дак иди да ставь. Я хоть курой займусь.
              Оба занялись домашними делами, изредка окликая друг друга.
              И вот, уселись завтракать.
              - Как хорошо да ладно, что мы вдвоём, а Марьюшка?
              А та и рада стараться, будто ждала: пододвинула деду чашку за блюдце, да лизнула ложку с вареньем, опробовав и снова кивнув седою головой.
           - Морошковое?
           - А то какое? Али иное полюбить успел? - расплылась в улыбке.
           Дед хмыкнул, но гоношиться уже не стал.
           - А то пироги со вчерашнего томятся. С морошковым самое оно.
           - Морошковое… - крякнул довольный дед Иван. - Давай, Марьюшка, и пироги. Помякаем малость.
           На столе дымился самовар. В деревянной плошке под чистым полотенцем дожидались капустные пирожки с золотистой корочкой, любовно слепленные его Маней. В печи томилась курица, вот-вот готовая поспеть к своей очереди. Дед расчувствовался, забыв о том, что только что грозился выгнать свою разлюбезную половину, если что…
          И вот они уже оба смотрели в одну сторону.
          Старое окно, поделённое побелённым деревянным крестом слыхало много разных историй от обитателей этого дома.
          И готово было принять следующую.




Прод-е http://www.proza.ru/2017/05/11/116