Глава 17. Смена обстановки

– Как же хорошо…

Я сидела на скамейке, прислонившись к её спинке, и смотрела вверх – на октябрьское серо-голубое небо. Листья уже потихоньку начинали желтеть (в нашем городе природа всегда довольно поздно прощалась с летом), одевая деревья в осеннее золото, а потому на улице было как-то по-особенному красиво. А впрочем, для меня в диковинку уже было всё, что отличалось от чёрно-белых страниц с нотами.

Рядом сидел Юра. Сидел молча, лишь изредка говоря что-то в ответ на мои реплики. Мне нравилось молчать рядом с ним. Я не раз ловила на себе Юрин взгляд. Минина, в отличие от меня, не интересовали пейзажи или что-то, что не было связано с его собеседником. Он смотрел на меня постоянно, но не ждал, что я что-то скажу или отвлекусь от разглядывания неба. Он просто смотрел.

– Что-то не так? – я всё же не выдержала.

– В смысле? – продолжая довольно улыбаться, спросил Юра.

– Почему ты не отводишь взгляда от меня?

– Забыл, как ты выглядишь.

– Что? – я не столько разозлилась, сколько удивилась.

– Ну, без инструмента. И не в чёрном платье. Я же тебя только за роялем в строгих нарядах вижу.

– А-а… – я успокоилась. – А то я уж испугалась.

– Тебе вообще больше отдыхать нужно, а то вон шуток уже не понимаешь.

– Неправда. Понимаю.

– Ну, если они связаны с музыкой, то да, понимаешь.

– Это уже неважно, – с напускной серьёзностью, но сдерживаясь от смеха, заявила я. – У тебя у самого-то как дела? Учишь своего Ивина? А то сам сидишь вечерами в консерватории, занимаешься и что-то про меня ещё говоришь.

– Ой, Наташ… Может быть, ну её, эту музыку? Хотя бы на пару часов. Иногда и без аккомпанемента пожить нужно.

– Ну ладно, – ответ Минина почему-то показался мне необычным. Но, честно говоря, я была полностью с ним согласна: при всей любви к музыке и консерватории, от них хотелось немного отдохнуть. Теперь я понимала, что значит «жить музыкой». В переносном смысле я всегда толковала это выражение как «любить музыку, часто её слушать и исполнять, получая от этого удовольствие». То есть, испытывать потребность в музыке. А прямое значение этих слов стало известно мне совсем недавно: «двадцать четыре часа в сутки посвящать музыке, не расставаться с ней».

Чем меньше времени оставалось до юбилейного концерта, тем больше времени  я уделяла работе над пятой симфонией (обратно пропорциональная зависимость, честное слово). Мария Александровна даже решила освободить меня от «традиционной» программы и поставить оценки за победу на конкурсе-прослушивании и за добросовестное отрабатывание выигранного приза. Я была безумно ей благодарна, хотя иногда в тайне от собственной совести и здравого смысла, подумывала, что было бы неплохо играть разные произведения, переключаясь с одного на другое.

Юра был прав, музыка поглотила меня целиком и полностью. И неважно, что мне это нравилось. Со мной практически ни о чём нельзя было поговорить, кроме как о консерватории. Музыка занимала все мои мысли, всё моё время. Поэтому я прекрасно понимала Юру и его здоровое желание видеть рядом с собой обыкновенного человека, а не одержимого своим делом музыканта.

– Юр, а расскажи что-нибудь, – попросила я, поняв, что не могу так резко сменить тему разговора.

Минин удивился, но это было заметно только по его глазам – лицо оставалось спокойным и невозмутимым.

– Что тебе рассказать?

– Неважно. Что-нибудь.

– Ну, слушай.

Юра ненадолго задумался, видимо вспоминая что-то, что может быть мне интересно. Он шумно вдохнул, огляделся, на лице его появилась довольная улыбка, но глаза почему-то стали немного грустными.

– Я ведь здесь на лыжах бегал, – сказал, наконец, Юра с интонацией, которая сразу выдала всё, что у него на душе. Я поняла, что на Минина напала ностальгия.

– На лыжах? – переспросила я. – Ты умеешь?

– Да, я два года занимался. Профессионально. Здорово тогда было. Представь только: зима, всё белое-белое и блестит на солнце. Все нормальные люди дома сидят или спокойно гуляют, а мы всей ватагой во главе с тренером на лыжах снежные «волны» рассекаем. Кто в сугроб провалится, кто шапку уронит, кто палку сломает…

– А тренер что на это говорил?

– Да ничего не говорил. Уронил шапку – поднимай, надевай – и дальше. Увяз в снегу – вылезай и догоняй остальных. Палку сломал – выкарабкивайся с одной и ковыляй до дома.

– И что, никак не помогал?

– Ну, только в серьёзных случаях.

– Например?

– Ну, например когда кто-то в лыжах запутался и ногу подвернул. И то сначала Анатолий Алексеевич дал возможность самому встать. Но мы маленькие тогда были, неуклюжие. Да ещё и на одном из первых занятий всё это случилось…

– Вы, наверное, его ненавидели.

– Кого? Тренера? Нет, мы его любили. Он на самом деле очень хорошо к нам относился. А строгим был, чтобы из каждого Человека сделать.

– И как, сделал?

– Ну, из меня, как видишь, нет.

– Юр, я же серьёзно!

– Думаю, да. Благодаря его урокам я понял две важные вещи. Первая: никогда и никому не бывает тяжело. Понятия «тяжело» не существует, потому что всегда можно найти того, кому тяжелее. То, что нам кажется трудным – полнейшая ерунда по сравнению с проблемами других людей. Но и чужие проблемы не предел, для кого-то и они могут показаться детским лепетом. А если их проблемы, более серьёзные, чем у нас, – детский лепет, то нам вообще ныть не положено. И так до бесконечности, понимаешь? Никогда и никому не бывает тяжело, это всё иллюзии.

– Но для каждого человека «тяжело» своё. Кто-то выстоит всё, а кто-то сломается из-за самой незначительной, самой ерундовой ерунды.

– Это уже другое, это зависит от личных качеств человека, – «проповедовал» Юрка. – Но важно уметь смотреть вокруг, не зацикливаться на том, что происходит внутри тебя.

– Да… – я согласилась. – А вторая? Вторая «вещь»?

– Никто не должен видеть, что тебе тяжело или что ты много работаешь, чтобы достичь результата. Со стороны всё должно выглядеть элементарным, простым до невозможности. Умные люди поймут, что лёгкость – результат огромного труда. А глупые либо лишний раз продемонстрируют свою глупость, либо поймут, что были неправы, когда обожгутся, попробовав достичь успеха в твоём «лёгком» деле.

Я молчала. Вот как у Юры выработалась железная сила воли и выдержка, которая позволяет ему сохранять репутацию настоящего волшебника. Я бы никогда не подумала, что в жизни Минина был спорт. Не знаю, почему. Просто не подумала бы и всё. Не ассоциировался он у меня с физической культурой, хотя не выглядел «хилым» или болезненным. Я не представляла его на лыжах – только за роялем. Эта картина казалась мне более естественной и гармоничной. Наверное, из-за того, что до поступления в консерваторию я просто не знала Минина.

– Юр, – после продолжительной паузы спросила я. – А почему ты не стал спортсменом? Почему ты выбрал музыку?

– Не знаю, – замялся друг. – Точнее, не помню. Может быть, я болел много, или учёбе занятия лыжным спортом мешали. Или просто музыкальная школа отнимала много времени, и пришлось выбирать. Но, так или иначе, я не жалею о своём выборе. Но и о том, что в моей жизни был маленький кусочек, посвящённый спорту, – тоже. Я бы, наверное, другим сейчас был, если бы не те два года.

– Знаешь, мне тоже кажется, что ты на верном пути, – улыбнулась я. – Никто в консерватории не играет так, как ты.

– Как я – никто, – подтвердил Юра. – А вот лучше – запросто.

Минин заговорщицки подмигнул мне.

– Неправда. Я не лучше тебя. Хочешь, я отдам тебе свою победу? Ты больше её заслуживаешь. Слышишь? Больше!

– Наташа, успокойся, – Минин взял меня за руки, которыми я усердно размахивала, чтобы казаться более убедительной. – Не надо мне ничего отдавать. Я уже не успею выучить симфонию… Шучу. Никто лучше тебя не выступит, поверь мне. И не говори ничего.

Юра осторожно обнял меня, а затем робко поцеловал в губы. Мне почему-то казалось, что он боится напугать меня этим или испортить настроение. Но, к счастью для нас обоих, его опасения (если они были) оказались напрасными.

***

В концертный зал вошла женщина. Самая обычная женщина лет сорока пяти. Она чувствовала себя немного неуютно в практически пустой консерватории, но вместе с тем радовалась, потому что давно мечтала увидеть учебное заведение её мечты именно таким.

Женщина тихо, едва слышно цокая каблучками, прогулялась по залу. Он показался ей большим, просто огромным. Наверное, из-за того, что не был переполнен зрителями. Всё выглядело пустым, но гостья консерватории была уверена, что в каждом укромном уголке теснится музыка, занимающая, словно газ, весь предоставленный объём. А может быть, это были пары, целебные пары музыки?

Женщина долго слушала тишину. Тишина никак не хотела замолкать и постоянно что-то напевала, воспроизводя мелодии, которые слышала во время учебного дня. Она мечтала поделиться с кем-то своими новостями, но почти все прерывали её монолог. Однако тишина любила людей, которые любили её. Им она могла рассказывать что-то часами. А они часами слушали.

Вежливая гостья позволила тишине рассказать до конца одну из её многочисленных историй и с виноватым видом (мысленно, должно быть, извиняясь за свои действия) села за Рояль. Она аккуратно подняла крышку, поставила на пюпитр ноты и тихо-тихо, по-прежнему боясь кого-то потревожить, начала играть. Женщина едва прикасалась к клавишам, но старательно соблюдала интонацию и оттенки произведения.

По её лицу было видно, что своим исполнением она всё же недовольна, так как  играет не в полную силу и почти не напрягается. Когда дело дошло до форте «шёпотом», женщина резко остановилась. Она огляделась, решила, что всё-таки никому не помешает, и уже приготовилась начать заново, уже по-человечески, как вдруг…

– Сыграй уже нормально, Таня, не бойся, – пианистка услышала мягкий и спокойный баритон и вскочила на ноги.

Она даже не вскрикнула. Нет, на этот раз она не боялась кого-то потревожить. Просто она удивилась так сильно, что в принципе забыла, что может говорить, кричать и так далее.

– Кто здесь? – в конце концов спросила она почему-то шёпотом.

– Здесь тот, на ком ты играешь, – отозвался голос, заметно стараясь звучать приветливее и дружелюбнее.

– Только не говорите мне, что со мной разговаривает рояль, – женщина медленно, словно боясь пошевелиться, поправила прядку волос, которая лезла ей в глаза. – Этого не может быть.

– Но с тобой же правда разговаривает Рояль, – всё так же приветливо ответил Инструмент. – Значит, такое может быть.

– Логично, – пианистка вдруг засмеялась. – Неужели я всё-таки сошла с ума?

– Да нет же, нет! – к голосу для пущей убедительности подключились клавиши, отчего женщина вздрогнула. – Поверь мне, Таня.

«Он знает моё имя», – пронеслось в голове у Татьяны, которая всего-навсего заглянула в консерваторию, чтобы позаниматься. Она даже представить не могла, что авантюра, на которую она решилась и из-за которой, собственно, уже в течение длительного времени приходила к своему бывшему педагогу, такое с ней сотворит. Она же просто решила исполнить свою давнюю мечту, у которой был шанс сбыться очень-очень давно. И чем всё в итоге обернулось? Помешательством? Сумасшествием? Потерей той самой «границы реальности», о которой так любят говорить актёры? Так или иначе, всё это выглядело очень странно и даже жутко, особенно если учесть, что в консерватории не было никого, кто бы мог «озвучить» Рояль.

– Я тебя долго ждал, – Инструмент нарушил тишину, поняв, что гостья никак не хочет верить его словам. – Лет двадцать, наверное.

– Ты, если ты правда Инструмент…Ты видел-то меня всего пару раз: пришла на вступительный экзамен, потом на специальность, а потом доку-менты забрать…

– Ну и что? Я всё равно ждал.

– И всех ты так ждёшь? Студентов ведь много, до конца могут дойти не все. Неужели о каждом хранишь какие-то воспоминания?

– Нет, не о каждом.

– А о ком же? – женщина говорила быстро, ровно и с нотками сожаления в голосе. Периодически её слова сопровождались грустными усмешками. Можно было подумать, что в итоге она смирилась с происходящим, приняла своё сумасшествие и перестала сопротивляться ему. Однако Татьяна думала совсем о другом.

– Тех, с кем я хочу поговорить, очень мало, – продолжал баритон. – Но это особенные люди. Я даже не могу точно сказать, почему, только чувствую, что они другие.

– Мне всегда говорили, что я другая. Я сама в это верила и поступила в консерваторию, чтобы стать не просто другой, а исключительной… – женщина осеклась и опустила голову. Ей было тяжело вспоминать прошлое.

– Но почему ты ушла?

– Неважно. Главное, что я очень не хотела этого…

Пианистка резко встала из-за инструмента и выбежала из зала. Она не понимала, что с ней происходит, а потому хотела поскорее вернуться в привычную обстановку или просто выйти из консерватории, которая была для неё несбывшейся мечтой и одним большим и грустным воспоминанием одновременно.