Наш день победы!

Наш День Победы  события  вчера, сегодня, завтра)

 1
Воистину, время прессует и утрамбовывает наши восприятия. Что это значит? Попробуйте, к примеру, вспомнить события последнего года вашей жизни? А потом попытайтесь вспомнить события предыдущего и еще хотя бы одного предыдущего года. Много ли из этих трех лет вы припомнили? Думаю, что подобных припоминаний наберется   максимум на пару часов. Много это или мало? Сравните – три года прожитой жизни, когда в остатке память сохраняет пару часов! Это ужасно! Вот так, наверное, приближается смерть? Ведь что такое смерть, если не окончательное и бесповоротное забвение? Ну, как же! Все останется, а меня – драгоценного и неповторимого уже нет и никогда не будет! Никогда..!
На личностном уровне человеку этого понять и, уж тем более, принять невозможно. Поэтому, память отдельного человека интуитивно, будто брошенный без поводыря слепой, шарахается по темным углам в надежде - хоть бы за что-нибудь зацепиться! Чаще такое состояние наваливается во снах, или приходит в минуты сильнейшего   напряжения, или, когда мучает черное похмелье. Немножко бывает легче, когда таких людей собирается двое или лучше трое?   Втроем можно сообразить на троих!  А когда нас двадцать? Это уже трудовой коллектив? А когда нас тысяча? Ну, это уже целая корпорация! А когда людей собирается сто тысяч или, сто миллионов?  Тогда эту кучу можно, наверное, назвать народом? А вот такой еще к народу вопрос - сто миллионов можно ли приравнять к ста миллионам идиотов и психопатов? Или все же, целое больше своего количественного эквивалента? Как и что, интересно, думали перед войной наши деды и прадеды? Возможно, кто-то подобными категориями думал, а кому-то так глубоко думать образование не хватало. Люди, перед войной в большинстве, жили трудно. Но они чувствовали, что живут в большой стране и понимали, -  кроме них никто их Родину могучей и сильной не сделает. Все наши предки были, конечно, разными людьми. Но уверен, что объединяло их любовь к созидательному труду, вера в социальную справедливость и надежда, что завтра будет лучше, чем было вчера! Понимая, что для многих сегодняшних интеллектуалов подобные слова - пустой барабанный пафос, я, подобно тому идиоту, все равно продолжаю колотить в этот барабанчик! Конечно, формально Советский Союз оставался атеистическим государством, но упования народа на Любовь, Веру и Надежду были не пустым звоном. Поэтому, когда, в 1941 году Отечество оказалась в опасности, все, как один, поднялись на Священную Войну! К примеру, мой дед, Григорий Шаповалов 1908 года рождения, был типичным пролетарием из украинского города Шостка.  С семнадцати лет он ушел из дома и девять лет работал на донецких шахтах. Оттуда   его в 1934 году по комсомольской путевке направили на учебу в Воронежское летное училище.
Я люблю рассматривать довоенные, из семейного архива, фотографии. Какие же милые и простые глядят на меня лица!   А в январе 1944 года, освобождая от блокады Ленинград, тяжелый бомбардировщик капитана Григория Шаповалова, под Гатчиной, был сбит. Более пятидесяти лет в заветной сумочке у моей мамы пролежала, пришедшая с фронта похоронка. Лишь в 2005 году, когда в Гатчине сооружался мемориал Победы, имя летчика Шаповалова, среди многих других героев, было с почестями увековечено на мраморной «Стене Памяти.
Думаю, именно так должны отзываться на поступки своих предков их потомки.
Или вот еще фрагмент из совсем свежих событий:
Ровно неделю назад - 2мая 2017 года канцлер Германии Ангела Меркель, встречаясь с президентом России Владимиром Путиным, среди прочего заявила, что современная Германия ничего общего не имеет с той нацисткой страной, которая 72 года назад развязала вторую мировую войну.
- Современная Германия, как и весь демократический мир, смотрит в будущее»! – добавила канцлер.
Видимо это был очередной намек, чтобы Россия перестала наконец застревать на своем прошлом, и вместе с прогрессивным человечеством двигалась в прекрасное будущее?
Я выслушал канцлера и задумался.
- «А ведь о счастливом будущем мечтали и наши деды, и прадеды? Так может канцлер прав и нам не надо так долго копаться в своей памяти? Или все же надо? - снова и снова открываю альбом и всматриваюсь в лицо своего деда. – Вот последняя фотокарточка. Лето 1943 год; Узбекистан; железнодорожная станция   Зира-булак. На железнодорожной платформе стоит высокий военный. Гимнастерка военного в пыли, лицо серое и уставшее. Рядом стоит и держится за его руку, пятилетняя девочка. Это девочка - моя мама. Они с бабушкой в эвакуации. В Россию из Ирана литером движется спецсостав с военной техникой. В сопровождении эшелона Григорий Шаповалов. Стоянка поезда час. Кто сфотографировал отца с дочерью? Возможно на кнопку нажала Варвара Федоровна Шаповалова - моя бабушка?
Про своего дедушку, Григория Шаповалова, я обязательно напишу отдельно. Это мой долг. А теперь будет другая история. Эта история про первый бой одного молодого человека. В узнавании этой истории, некоторым образом, участвовал и я.
2
Я родился, через семнадцать лет после Великой Победы в 1962 году. Тридцатилетие Победы я – подросток, воспринимал почти в одном ряду с Отечественной войной 1812 года.
В 1985 году страна праздновала сорокалетие Победы.  Я тогда только стал студентом Ленинского педагогического университета.
Самым страшным днем Победы был день девятого мая 1995 года. Не хочется вспоминать бедных ветеранов в парке Горького с растерянными лицами, и всех нас обалдевших от запаха долларовой свободы, в одночасье превратившихся в «Иванов непомнящих родства». Стыдно. Стыдно. Очень стыдно!
Прошло еще тринадцать лет. И вот в канун 63-летия Великой Победы я вновь пережил возрастающую и в то же время странным образом сокращающуюся дистанцию во времени, отсчет которой начался 9 мая 1945 года. Итак, семнадцать лет меня родившегося, отделило от этого дня. Много ли это? В разные годы я отвечал по- разному. А в 1941 году мальчишки в этом возрасте становились уже солдатами.
3

    О той, Великой, Отечественной и, наверное, самой страшной войне мы знаем много. Еще больше рассказано и написано. Я всегда буду помнить слова писателя Виктора Астафьева. В период до-перестроечный, когда слово «гласность» еще только бродила в наших умах, Виктор Петрович не любивший рассказывать о войне, говорил: «Поглядите в любой военный справочник на любую карту военных действий. Там на одну черную стрелку приходится две, а то и три красные.».
Рукопашный бой разве может сравниться с военными операциями. Даже в ежедневных сводках информбюро голос Левитана не употреблял этого слова. Все ограничивалось «локальными, боями местного значения». И действительно, ну какой рукопашный бой в масштабах такой огромной страны? В конце концов, это же была Война Народная, а не разборка у речки на лугу между двумя соседними деревнями из-за девчонок. Это там рукопашный на кулаках, с фингалами и свернутыми челюстями. А, на войне- дело совсем другое.
Почему же рассказ тогдашнего семнадцатилетнего морского пехотинца тронул меня? Николай Григорьевич рассказал о своем первом бое. Контрнаступления случались чуть ли не с первого дня войны. Как о боях местного значения сообщало об этом Совинформбюро. В одном из таких контрударах на юге страны, близ города Одессы, участвовал полк морской пехоты. За два дня до контрудара в полк пришло пополнение. Среди новоиспечённых салаг был и семнадцатилетний Николай Голубев. Артиллерийское прикрытие, это будет в советской армии позже. А пока даже сапёрная лопатка одна на десятерых. Поэтому окапываться можно было или зубами, или оловянной ложкой. Это уж кому как нравиться. Потому как соскочить с катера, добежать до суши и остаться живым это еще не выполнить приказ. Приказ был для тех, кто добирался до суши. А добирались из десяти в лучшем случае трое.
И вот когда уже на суши, и уже лопатами, зубами и оловянными ложками закрепились на местности, тогда можно дать по рации первый отчет с готовностью выполнять приказ. А приказ был один- «Умирать»!
  Ибо что же еще может сделать отряд в сотню человек заброшенный в кольцо многотысячной вражеской армии? А в семнадцать лет можно верить хоть в Бога хоть в Черта, но верить в то что ты можешь быть убитым в это верить нормальный человек не может. Даже когда рвутся мины и падают с неба бомбы и у твоих товарищей, как у тряпичных кукол отрываются руки и ноги. Они орут, обливаются черной кровью и умирают. А ты не можешь умереть. И все. И баста!
Но командир, который всего лишь на три года старше тебя, в таком же бушлате, в тельнике и бескозырке с гранатой и штыком наперевес, встает и ты видишь его уже нечеловеческое лицо! Ибо таких лиц не бывает. Если сказать, что это лицо было искажено страхом, ненавистью и еще чем-то звериным – это будет, конечно, правда. Но, есть еще, что-то в этом лице, что заставляет и тебя встать рядом и забыть про все! Ты поднимаешься и не помнишь про страх, от которого обосраны штаны; не помнишь про ненависть от которой крошатся твои стиснутые зубы!
- Ну, я поднялся и со всеми побежал вперед! - продолжал рассказывать Николай Григорьевич. А нам навстречу вылазили из своих укрытий и тоже бежали немцы!
4
Я не спрашивал Николая Григорьевича, - почему встал их командир и все за ним поднялись. Это мне было ясно. Но почему и немцы поднялись? Немцы, по словам Николая Григорьевича, тоже стали вылазить из своих укрытий? Ведь они могли косить наших из пулеметов. Но они поднялись и побежали навстречу русским! Объяснить это здравым смыслом невозможно.  Это уже из психологии древних кулачных боев. Явление глубоко народное или даже до человеческое!
Еще Такое и сейчас иногда бывает, когда играет молодецкая удаль! «Развернись плечо! Разыграйся рука!»
Но ведь тут же война. а не кулачные бои! Да. Но рукопашный бой – он именно оттуда!
И чем достойным можно ответить, когда видишь идущего на тебя противника? Ведь, и он, и ты еще за секунду до этого необъяснимого движения, -  не знали о существовании друг друга. Нет, здесь не может быть место личной ненависти.
Я слушал рассказ и меня подмывало задать Николаю Григорьевичу кощунственный вопрос:
-А не хотелось ли вам, Николай Григорьевич, подбежав, подать руку этому человеку?
Слава Богу, что не спросил!
Продолжая слушать ветерана, я ловил себя на мыслях, что мое хулиганское кощунство было лишь по форме таковым. Ведь сколько человеческого и нечеловеческого происходило тогда с людьми? Сколько разного в секунду времени переживалось душой тех солдатиков?
Наверное, если и возможна полная правда о той Великой Войне, то правда эта должна быть не просто правдой о каждом воине, но   буквально по секундной правдой!
А дальше было вот что: Когда Коля Голубев встретился с глазами бегущего на него двухметрового немца, то первое что он увидел это были слюни текущие сквозь плотно сжатые губы. Это было первое, что увидел желторотый новобранец.  И единственной мыслью обосранного от страха новобранца была:
 - «вот этот громила сейчас будет меня, молоденького мальчика, убивать».
О том, что у него в руках штык и что это оружие, которым и он тоже может убить, - Коля в ту секунду забыл. Поэтому, когда два человека сблизились, коля Голубев лучше ничего не придумал, как схватиться обеими руками за лезвие штыка громилы!
Я, конечно же, не спросил Николая Григорьевича:
 - «А где же был в ту секунду ваш собственный штык»?
Я, вдруг, вспомнил давнишний из подросткового детства сон: Вроде обычная школьная драка! Но передо мной с ножом мальчишка. Я несколько раз пытаюсь ногой выбить нож. Это у меня не получается. И тут я, в конец перепуганный, вдруг голыми руками хватаюсь за лезвие! Понимаю, что бесполезно, но все равно хватаюсь и просыпаюсь.
 - «Какой страшный сон! Зачем нужна такая бесполезная защита? И как же это похоже на беспомощный жест отчаяния бедной Елизаветы, когда над ней зависает топор Раскольникова»!
Я на некоторое мгновение провалился в воспоминания из которых меня выдернул голос Николая Григорьевича.
- «Представляешь, Серега..! – дергает за рукав меня ветеран. -  Свой штык я выронил».
Николай Григорьевич усмехается и тоже на мгновение задумывается.
 «Руки голые, а я, дурак, за его штык схватился! Струсил значит, салага…».
Я молчу. Николай Григорьевич замолкает тоже.
-«самое смешное… - вздыхает и продолжает Николай Григорьевич, - эта… моя трусость обернулась для меня спасением! Ухватившись за штык, я чуть продлил его направленное движение! Я, конечно, порезался, но и фрицу досталось! Немец, от такого моего рывка, шатнулся и упал. Пока он переворачивался чтобы вскочить, я опомнился и схватил с земли свой штык! Но как надо колоть - я не знал. И тогда я размахнулся и, что было во мне дури, зажмурился и пырнул! Так сильно я пырнул того фрица, что не только сам штык, но и мушку прицела вогнал ему под самые ребра.
Вот таким был мой первый немец!  Убить оказалось легче, чем вытащить из груди оружие. А вытаскивать штык надо было быстро. На меня пер уже другой немец. Едва увернувшись, я получил прикладом удар в голову. Слава Богу, сознание не потерял! Только на корточки присел и несколько секунд удивленно смотрел на свои зубы. Зубы мои были в порядке. Целые и не выбиты. Но почему челюсть оказалась на щеке?
Второй удар для Коли Голубева был бы последним. Но тут подоспел друг Володька Шипов. Володька завалил фрица и оглянулся на сидящего друга.
- Раненный? – спросил Володька.
- Нет… Вот только зубы… - указал на челюсть Коля.
- Это дело мы сейчас поправим! – крикнул и ударом своего пудового кулака Володька поставил выбитую челюсть на место.
-Наша атака продолжалась! - говорил Николай Григорьевич. - Все кричали «Ура»! Только я один не кричал. Боялся открыть рот. Думал - челюсть отвалиться.
5
Вот такую историю первого боя поведал мне Николай Григорьевич Голубев.
-Свиней в деревне было труднее колоть, чем людей на войне,- завершил свой рассказ он.
Лицо Николая Григорьевича потемнело и снова стало старым. Из складок глубоких морщин блестели глаза, в которых засела тяжелая неизбывная усталость.

- «Можно, конечно, - размышлял я, -   придумать любую историю! но этот голос, взгляд и тело придумать невозможно.».
 Я верил каждому слову этого осунувшегося и уже очень старого человека.
- Давай, Серега, выпьем!
- Давайте! – кивнул я и мы чёкнулись. Он чуть-чуть, а я полный стакан.
- За Победу!- сказал Николай Григорьевич.
-За Великую Победу!- сказал я.

-За нашу Победу! – кивнул и выпил Герой Советского Союза Николай Григорьевич Голубев.

Вот такая встреча в 2007 году случилась со мной. Прошло десять лет. Я не знаю, жив ли еще Николай Григорьевич? Знаю точно, что еще через десять лет бойцов той войны уже среди нас не будет. Да, каждому назначен свой час! У каждого должен быть свой час победы и поражения; час радости и скорби; час, когда следует думать и когда надо   вставать и совершать поступки! Если мне предлагается, ради счастливого будущего, забыть все это, я такое будущее для себя не приемлю! И своим детям беспамятства не пожелаю!
6 мая 2007 – 9 мая 2017 г. Москва-Волоколамск.