Осень в Батуми или два Левона

Год в Батуми  обычно завершается зимой, в декабре. Над погрустневшим городком, над портовым причалом, прибрежными кофейнями и городским променадом ( похожим на райскую аллею Приморским бульваром) , вьется волшебный запах моря, хорошо прожаренного  зеленого кофе, душистой хвои и  гниющих под  причалом старых водорослей…
Посетители кофеен - старые деды .В  большинстве своем - греки и армяне,   т о г д а  еще кто вплавь, кто на параходе добравшиеся до Батума.
Времени здесь как такового нет.  Утро сменяет день, затем полдень, далее вечер, поздняя ночь и  совсем уже позднее, влажное, напоенное запахом магнолий  время покоя .
Деды, с утра не стронувшиеся с места, отстраненно беседуют ни о чем на невообразимой батумской смеси армянского, русского ,турецкого, грузинского и греческого. Устремив взоры  на невидимый константинопольский берег и отхлебывая жгучий божественный кофе из крошечных финджанов.
Гудят заходящие в порт сухогрузы,  бьются о сваи  прогулочные катера, вырисовываются в утренней дымке встающие на рейд наливные суда и рыбацкие сейнера. Это Батум.
И здесь зима. Зима. Время потеряло счет, а  значит, его как бы нет.
Слышите?... как из прошлых зим, то ли  весен отчетливо- невнятно доносится до нас:
« Риба- риба- риба! »
«Вкусное  пиво-пиво-пиво, холодное , как  мертвая теща, бери батоно, шени чириме !» -  «Вай ме, боже мой, клянусь мами, ты шутник! Ну , так и бить, дай попить !»
«Синька-синька-синька, жвачка- жвачка-кева, кева !»
« Кукурузи-мукурузи-кукурузи  маринованный! » «Иголки-нитки-наперстки, бери, не пожалеешь!» - цыганскими голосами перекрикивает морской прибой батумский рынок.
«Аба, хачапури! Женщина, ви туристка , или как? Бери, горячие. Эсли жилаешь, съеш,потом заплати». «Рогорахар,бичо ?»- обижается туристка, вцепившись в кошелек. «Сам грязный! Ходишь тут, пирожка кушаешь»- гасит пыл возмущенной дамы Автандил с Махинджаури.
Декабрьский Батум поет голосами муэдзина, католического ксендза,православного батюшки. Участливо спрашивая у вас: « Ви русский или приежий? Эсли нужна церковь, идите по Ленина, там в конце как раз грузинский костел. Или Ви не русский? Если  еврэй или интурыст, тогда даже не знаю, что вам сказать»…
«Нино, Нино , окно открой» -кричит через улицу Цицино с пятого этажа  в открытое окно второго этажа дома напротив. «  Мжожи сварила? Мой Ираклий простудился.  Второй день уже не разговаривает, зараза. Приходи кофе пить! Хоть душой отдохну, но не телом, знаю, знаю, что нет. За что мне муки такие, мамочка родная!»
Из своего окна  напротив порта, на Гарибашвили (улица странников) из-за ставен, через марлевую занавесочку выглядывает худенькая маленькая Имаста, троюродная тетя моего Левона и четвероюродная прабабушка Рыжика , маленького Левона, моего внука, моего рыжего счастья.  Общительная  Имаста давно уже в Раю.В своих стоптанных тапочках и застиранном халате. Дочь беженцев из того страшного кровавового 1915-го.
Теплая батумская зима. Мягко светит субтропическое солнце, обогревая  городок. Море лениво и неторопливо гонит к берегу волну за волной. Воздух влажен , душист, пахнет свежим хлебом.Ах этот утренний  запах свежеиспеченого батумского хлеба, что так любила Имаста! Поглядывая со своей верхотуры на рыбный базар напротив, на выложенные на прилавки свежайшие барабули, хамси, смаридки  и ставридки, Имаста, вытирая кулачком маленький беззубый рот, зычно кричит: «Галя,Галя! Еб твою мать, сколько это можно ждать? Уже 10, а ми кофе еще не пили! У меня ж дела! А! Нателла, Нато! Зураб скончался,слишала? Пойдешь на хохорони? В пять часов.Да? Ладно,кофе випьем и пойдем»…
Живая и поныне батумская зима, напоенная запахом моря. Ты, что и по сей день хранишь в  памяти своей  Хачика с Нонешвили .С его сапожной мастерской под громадным кипарисом.  И открытой дверью с навеки пришпиленной к ней  карандашной запиской  : «Сичас приду, но долго не жди »
Улыбчивого Харико с дробовиком наперевес, грозой отцовских кур в их греческой деревне с видом на море . В обнимку с моим Левоном и нашей молодостью…
Чокнутого от избытка ума  мечтателя Ставроса  с супругой Пенелопой,отцом Менелаем и матерью Афиной-Палладой актеров батумского Греческого театра, где почти ежедневно давали Гомера.И бабушку Наврд,одетую в черное бессменную Дездемону батумского армянского театра с вечным "казбеком" в углу саркстического рта.
Где вы теперь? В каких небесных эмпиреях? Скажи,  расскажи мне,  батумская зима!
Что ты? Кто ты ? Удивительный сон мой, мой Батум. Город всепрощенья, свадеб и прегрешений, город добра и зла. Город долгой памяти людской…
И снова снился мне сон, мой удивительный сон.
По батумской улице , да по батумской улице, взявши за руку  молодую невесту, юную красавицу- меня, меня ведет мой Леон, мой молодой муж. Красивый , как греческий бог!Навстречу нам фланирует Виля, двоюродный дядя его. Тоже родом ОТТУДА , с Армянского нагорья.Из Эдема, что у истоков Тигра и Евфрата.
Боже, как он красив!  Красив красотой  венецианского дожа .Гордо неся  породистую свою голову, голову римского императора, Виля мельком деликатно взглядывает на меня, в крепком рукопожатии обнимает Левона и бесстрастно продолжает свой путь по усаженной  чахлыми пальмами батумской улице , как бы говоря: «Мы тут на пляже, да в летний сезон и не таких видали!».
 «Это и так ясно»- не успеваю грустно подумать я , как мой Леон, доведя меня до кромки пляжа, представляет Коле Хвастушину,своему однокласнику по прозвищу «Недомерок» (бывшему в школе хилым двоечником на вес петушинного пера). Статная фигура  в черном вечернем костюме  и блистательно белой сорочке с цветастым шейным платком  недвижимо стоит  на солнцепеке, задрав к небу раскосые японские глаза и курносый  нос. «Моя жена» - представляет Леон. Я,независимо улыбаясь, смотрю на Колю, стараясь ему понравится. Не глядя на меня , фигура пожимает руку мужа сильной рукой боксера, неопределенно спрашивая: «Ну и? Чего хорошего скажешь,Левик"
 «Да  уж,ничего » - думаю я,жарясь под пляжным солнцем и опустив глаза. И, как и в любом сказочном сне, сразу начинаются чудеса. Колины ноги - две громадные голые  боксерские  хвастушинские ступни  судорожно втискиваются в лакированные туфли тридцать седьмого размера. Голая пятка скребет песок. «Лез утром на Клдиашвили на Седину крышу поиграть на трубе (дома мать не дает). Смотрю - валяются. Как тебе,Левик? Альберт Батумский хотел отнять.Говорит его размер.Так я ему фейс и отделал» - густым баритоном произносит  в этом волшебном сне новый мой друг , мощной спиной заслонив меня от  жаркого батумского солнца и оставаясь стоять в ступоре в полном молчании. Он занят…
Батумский день, как и батумская зима, да и как все на свете,скоротечен.
Он медленно гаснет, подводя  рассказ к финалу…
Оба мои ленивые два  Левона – старший и Рыжик, изрядно подустав, просятся домой .На постой и покой.  Ну а по мне- молодой тогда неискушенной еще юной красавице , скорость  происходящего слишком мала. Недостаточно фейерверка, мало шутих!Не слышно фанфар !
А вот и оно,ч у д о .Из ворот батумского Интуриста медленным шагом, в поварском колпаке, выступает троюродный брат моего Леона -сват со стороны его двоюродного деда, контрабандиста Торгома -  Артюша Вахратян. Неся в руках громадный бисквитный торт с белейшими хризантемами из сливочного крема! «Ну, здравствуй» - говорит мне  Артюша- «А ты ничего. А она ничего,Левик.  Словом, поздравляю.Желаю счастья. Хитрая небось?»-вопросительно-одобрительно обнимая меня вопрошает трудяга Артуш, вручая свадебный подарок – блестящую  на солнце позолоченную серебряную сахарницу… Где теперь ты, мой друг, мой Вахратян? В каких небесных эмпиреях,  в каких пространствах Рая?...
Батум-Батуми, молодость и жизнь моя! Зима в Батуми!  Тебе вручаю память о себе, о моих Левонах и обо всех случившихся на свете чудесах за время пребывания нас на этом белейшем  из белых этом вечном свете…
ЖИЗНЬ,ТЫ ПРЕКРАСНА...