РукопашныйКо дню Великой победы!

Рукопашный
(НЕПРИДУМАННЫЙ рассказ)

1


Время прессует и утромбовывает человеческие восприятия. Я родился в 1962 году. Тридцатилетиее Великой Победы я тринадцатилетний подросток, воспринимал почти в одном ряду с отечественной войной 1812 года.
СороколетиеПобеды  я встречал студентом первого курса  Ленинского педагогического университета. учился я на истфаке. Тогда были для нас актуальны формы восприятия.  Такие формы, как историческое мышление и историческая память, призваны были служить будущим преподавателям истории чем-то вроде грамотно организованых мозговых хронилищь, где каждому факту и событию отводилось свое методически обоснованное место.
Самым страшным днем Победы был день девятого мая 1995 года. Не хочется вспоминать  бедных ветеранов в парке Горького с растеряными лицами, ивсех нас обалдевших от запаха доллоровой свободы, в одночасье превратившихся в «Иванов непомнящих родства». Стыдно. Стыдно. Стыдно!
Прошло еще тринадцать лет. И вот в канун 63-летия Великой Победы я вновь пережил возрастающую и в то же время страным образом сокращающуюся дистанцию во времени, отсчет которой начался 9 мая 1945 года. Оказывается семнадцать лет отделило меня родившегося от этого дня. Много ли это? В разные годы я бы ответил по разному. А в 1941 году мальчишки в этом возрасте становились уже солдатами.

2

    О той, самой Великой, Отечественной и самой страшной войне мы знаем много. Еще больше рассказано и написано. Я всегда буду помнить слова писателя Виктора Астафьева. В периуд до-перестроичный когда слово «гласность» еще только бродила в умах писателей, Виктор Петрович нелюбивший рассказывать о войне, говорил: «Поглядите в любой военный справочник на любую карту военных действий. Там на одну черную стрелку приходится две а то и три красные.».
Рукопашный бой разве может сравниться с военными операциями. Даже в ежедневных сводках информбюро голос Ливитана не употреблял этого слова. Все ограничивалось «локальными, боями местного значения». И действительно, ну какой рукопашный бой в масштабах такой огромной страны? В конце  концев это же была Война Народная, а не разборка у речки на лугу между двумя соседними деревнями из-за девченок. Это там рукопашный на кулаках, с фингалами и свернутыми челюстями. А, на войне- дело совсем другое.
Почему же рассказ тогдашнего семнадцатилетнего морского пехотинца, а сегодня восьмидесятичетырех летнего ветерана , вдруг, так тронул меня? Николай Григорьевич рассказывал о своем первом бое. Контрнаступления  случались чуть ли не с первого дня войны. Как о боях местного значения сообщало об этом совинформбюро . В одном из таких контрударах на юге страны, близ Города Одессы, учавствовал полк морской пехоты. За два дня до контрудара в полк пришло пополнение. Среди новоиспеченых салаг был и семнадцатилетний Николай Голубев. Артеллерийское прикрытие это будет в советской армии позже. А пока даже саперная лопатка одна на десятерых. Поэтому акопываться можно было или зубами или оловяной ложкой. Это уж кому как нравиться. Потому как соскочить с катера, добежать до суши и остаться живым это еще не выполнить приказ. Приказ был для тех кто добирался до суши. А добирались из десяти в лучшем случае трое.
И вот когда уже на суши, и уже лопатами, зубами и оловяными ложками закрепились на местности, тогда можно дать по рации первый отчет с указанием готовности выполнять приказ. А приказ был простой. Надо умирать. Ибо что же еще может сделать отряд в сотню человек  заброшеный в кольцо  многотысячной вражеской армии? А в семнадцать лет можно верить хоть в Бога хоть в Черта, но верить в то что ты можешь быть убитым в это верить нормальный человек не может. Даже когда рвуться мины и падают с неба бомбы и у твоих товарищей, как у тряпичных кукол отрываются руки и ноги. Они орут, обливаются черной кровью и умирают. А ты не можешь умереть. И все. И баста!
А командир, который всего лишь на три года старше тебя, в таком же бушлате, в тельнике и бескозырке с гранатой и  штыком наперевес,-  встает из только что вырытого окопчика. И ты видешь его уже нечеловеческое лицо, ибо таких лиц не бывает. Таких лиц ты не видел никогда. Если сказать, что это лицо было искажено страхом, ненавистью и еще чем-то звериным – это будет, конечно, правда. Но, есть еще то что заставляет и тебя встать рядом, и забыть про все: и про страх от  которого уже обосраны штаны, и про ненависть от которой крошаться стиснутые зубы, и даже про то что ты вообще тут делаешь?
- Я поднялся и со всеми побежал вперед,- продолжал рассказывать Николай Григорьевич, -А нам навстречу вылазили из своих укрытий и тоже бежали немцы!

3

Я не спрашивал  Николая Григорьевича, как он думает, - почему встал их командир и все встали за ним. Это было более менее ясно. Но почему и немцы стали вылазить из укрытий и побежали навстречу бегущим русским? Ведь они просто могли косить их из пулеметов. Наверное, это уже из психологии древних кулачных боев. Это глубоко  народное или даже дочеловеческое  и никак   поэтому не объяснимо с точки зрения военной стратегии и тактики веденя боя.
Наверное так бывает когда играет молодецкая удаль!
«Развернись плечо!
 Разыграйся рука!»
Но ведь тут же война а не кулачные бои! Да. Но рукопашный бой – он именно от туда!
И чем достойным можно ответить когда видешь идущего или бегущего на тебя противника? Ведь и он и ты еще за секунду до этого движения не знали о существовании друг друга. Так от куда же может взяться эта  ненависть?
А еще мне хотелось задать Николаю Григорьевичу совсем уж кащунстввенный вопрос:
-А, не хотелось ли вам, Николай Григорьевич, подбежать и подать руку этому человеку?
Слава Богу, что не спросил. Но продолжая слушать простой рассказ ветерана, я ловил себя на мыслях, что мое хулиганское кащунство было лишь по форме таковым. Ведь сколько человеческого и нечеловеческого происходило тогда  с людьми? Сколько  разного в секунду времени переживалось душой тех солдатиков?
Наверное если и возможна полная правда о той Великой Войне, то правда эта должна быть не просто правдой о каждом воине, но   по секундной правдой!
Когда Коля Голубев встретился с глазами бегущего на него двухметрового немца, то первое что он увидел  это были слюни текущие сквозь плотносжатые губы. Это было первое что он увидел.  А первая мысль была той, что вот этот громила  с перекошеным лицом и вероятно не трезвый сейчас  будет его молоденького мальчика никому плохого несделавшего убивать. О том, что и у него в руках штык, и что это оружие, которым и он может убивать, Коля в ту секунду позабыл. Поэтому когда они сблизились и немец сделал сильный выпад вперед, то коля Голубев успел только схватиться двумя руками за лезвие штыка
Я , конечно же, не спросил николая Григорьевича: «а где же был в эту, опять же, секунду его собственный штык?» Зато я вспомнил один свой сон из детства. Почему то прямо в школе я дерусь с мальчишкой старше меня по возрасту. У него в руках нож. Варианты сна, часто снившегося мне, были разными. Иногда я нож выбивал ударом ноги. Но эти варианты были более поздними.  А ранними были те когда я голыми руками хватался за лезвие. Наверное это защита, идущая из глубины человеческой психики. Это как защитный  жест старухи- проценщицы перед топором Раскольникова.
А свой собственный штык могКоля выронить. И самое интересное, что этот почти трусливый поступок  стал для Николая Григорьевича спасительным.  Ухватившись руками за штык, он чуть-чуть, на сколько смог, еще продлил направленное движение фрица. От Этого выпад из достаточного для колющего удара превратился в неудержимое падение вперед. Немец упал лицом вниз. И пока он переворачивался, Коля голубев уже взял себя в руки и конечно же поднял  свой штык.
Разве можно после таких маневров вести речь о рукопожатиях?
Наступила секунда следующая. Немец уже был на спине и был готов вскочить на ноги.
 Но как и главное с какой силой надо было колоть - Коля не знал. Ведь это был его первый немец, которого ему предстояло убить.
-Я  воткнул штык с такой силой,- рассказывал Николай Григорьевич,- что не только сам штык, но и ствол с мушкой прицела я вогнал ему под ребра. Это оказалось очень легко и просто.  Не просто было вытаскивать застрявшее в плоти оружие.
А достать надо было. Ведь уже на бедного Колю бежал другой немец. Удар пришелся не совсем вголову. Увернувшийся Коля, получил первый удар прикладом в челюсть. Он даже успел удивиться от неожиданного созерцания собственых зубов.
- Скосив глаза я видел собственые зубы. Они были в порядке. Не выбиты. Но челюсть в которой они торчали почему то  была у меня на щеке.- совсем не улыбаясь даже сейчас, говорил Николай Григорьевич.
Наверное второй удар  был бы для Коли последним. Но тут подоспел сзади друг  матрос Володька и сшиб своим штыком фрица. Потом он помог извлечь  колин штык из тела убитого. А когда поглядел на друга, то удивился, в свою очередь, тоже. Но времени продолжать удивляться небыло. И в очередную следующую секунду матросик Володька ударом кулака  поставил выбитую челюсть на место.
-Наша атака продолжалась,- рассказывал Николай  Григорьевич,- все кричали «Ура!», а я бежал и молчал. Боялся открывать рот. Боялся что челюсть отвалиться

4

Вот такую историю первого своего рукопашного боя, в неформальной обстаноке, рассказал мне  Николай  григорьевич голубев.
-Свиней в деревне было труднее после войны колоть, чем людей на войне,- так завершил свой невеселый рассказ он.
Его лицо снова стало старым, морщинистым и желтым. Снова появился старческий блеск в глазах который так похож на неизбывную усталость от прожитой жизни.
Я же продолжая смотреть на него видел все еще этот тяжелый холодный взгляд из под надвинутых тучей бровей, видел плотно сомкнутые губы,видел  очень сильно втянутые от напряжения щеки и видимо поэтому видел отсутствие старческих морщин. Именно с таким лицом   вонзал штык в первого своего немца молоденький морпех Коля Голубев, и такое же лицо было у Николая Григорьевича, когда он рассказывал  про свой первый рукопашный бой.
Голос может дрогнуть, можно до-придумать историю, но тело не соврет. Я верил каждому слову  Героя Советского Союза Николая Григорьевича Голубева. Мы чекнулись и выпили. Он чуть-чуть, а я полный стакан.
- За Победу!- сказал Николай Григорьевич.
-За Великую Победу!- сказал я.

-За нашу Победу!- подвел как-бы итог нашей беседе морпех Коля Голубев.

 
6 мая 2007 Москва.