Из сонма снов

СНИЛОСЬ… НЕОБЪЯТНОЕ ПРОСТРАНСТВО ЧЁРНОЙ ПУСТОТЫ С  ВЕЛИКОЛЕПНО  МЕРЦАЮЩИМИ ОГНЯМИ. Она сама махонькая, испуганная летела-неслась в этом пространстве, пытаясь не оглядываться назад, чтобы не видеть того, что за спиной. А там многоцветовые языки сполохов могучего, внушающего невыразимый ужас холодного огня. Как он мог быть холодным? Но он таким был...! Казалось, что сейчас, сию минуту её схватит ЭТО невыразимо жуткое льдянно-пламенное состояние того СУЩЕСТВА, которое требовательно желало её вобрать в себя. Это было не само существо, было именно ЕГО СОСТОЯНИЕ и состояние это утвердилось в её сознании  само собой разумеющимся фактом.  И она всё увеличивала скорость своего полёта, хотя самого движения в этом полёте не чувствовала. Не ощущала самое себя -  не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Со страхом понимала, что  рук и ног у неё как раз  нет, а она всё равно рвалась со всех  силёнок вперед, двигаясь одной мыслью… закрывая… замутняя своё сознание … и просыпаясь с  внутренним криком,  с ощутимой крупно бьющей её дрожью во всем теле.

Проснувшись, Аглая поняла, что лежит в кровати, вытянувшись в струну. Она даже почувствовала себя струной, готовой вот-вот зазвучать. Рядом посапывал её муж и видел свои сны, - У Алекс-Андра сны тоже бывают цветные – привычно разделив его имя в два, подумала Глаша, и тут же со всей отчётливостью прониклась своим сновидением. По коже побежали мурашки и явственно возникло ощущение  морозной продроглости, даже показалось в квартире пахнуло свежим морозцем, - Как часто стал видеться мне этот сон, к чему бы? – но солнце так яростно пробивалось сквозь шторы, так ласково мурлыкали две кошки, обхаживая  и обглаживая хвостами Глашу, что состояние жути истаяло в настроении просыпающегося утра.

Воскресенье. Зимнее воскресенье – это настоящее чудо. Спи – не хочу, до самого, самого бодрячка, полученного не с чашкой крепчайшего чая или кофе, а просто потому, что выспался. А самое лучшее воскресенье, когда следующий за ним понедельник уже начавшийся отпуск и ты можешь не торопиться с утра на работу, а спокойно встать или вообще валяться до обеда, надумать разных вкусностей на обед и с хорошим настроением пойти готовить. И вообще отпуск – это время неторопливости в делах и поступках. Все дела и будущие поступки враз взяли и отпустили тебя на свободу – ОТПУСК, оты-пуууск, - прокручивала в мыслях волшебное словечко Глаша.
Встала, прошлёпала босая на кухню, достала их холодильника пакетик Вискаса, поделила между Рышей и Мартышей – сибирскими кошками, которые тут же пристроились к мисочкам и с весёлым причмоком стали  поедать содержимое. Глянула на дисплей микроволновки, седьмой час утра. Вчера легли поздно за полночь, можно ещё пойти подремать всласть, заглянула в спальню к сыновьям, те спали как сурки – Вроде собирались куда пораньше, а дрыхнут.  - Ну, раз спят, значит спят. Будить не буду, было б надо, подскочили б – умиротворённая  сонным  спокойствием квартиры, Аглая вернулась под бок к супругу и…..

…и Саша проснулся от тревожного в унисон мяуканья. Обе кошки стояли перед его лицом рядышком, опираясь передними лапками о край кровати и мяукали  с тем редким рыком недовольства, когда имели честь бузить друг на друга.
- Чего скандалите, щас встану накормлю, надо же… поспать не дают.
Сел, потянулся руками вверх, затем потрепал обеих кошек, которые сидели молча рядышком и смотрели на него так жалобно просящее, что он удивился.
- Ну, проспали малешко, а вы тут двойной скандал устроили – Вроде бы Алишка вставала или причудилось мне сквозь сон?
Оглянулся на Глашу, её в постели не было, хотя он готов был поклясться, что просыпаясь, точно ощущал на своей щеке её дыхание и тут он увидел странность. СТРАННОСТЬ – тонкая трикотажная простыня, которой укрывалась Глаша сохраняла все очертания её тела, все выпуклости и вмятости, только…. Только простыня как бы зависла в воздухе… Но на его глазах, вдруг подушка стала медленно расправляться, вмятость
того места, где должна была покоиться голова Глаши как-будто таяла. А простынь, ё-олы! Простынь мягко улеглась на кровать, буквально стекла своими складками, которые только что имели место быть в пространстве на всех выпуклостях тела.
Александр  очумело протянул руки к месту, где только что простыня обнимала Глашино тело, надеясь найти, нащупать жену на супружеском ложе. Руки, коснувшись простыни, вдруг судорожно стало выкручивать, как показалось наизнанку, да ещё по поверхности кожи побежали зелёные искры. Руки он, конечно, отдёрнул, но проснулся уже окончательно, вскочил и рванул на кухню, потом в ванную, туалетную комнату, в зал и в спальню к пацанам. К дверям – закрыты на щеколду изнутри, живут на пятом….
-  Где?!!! Алишка, Аглая, родная… ты где, а? – прозвучал вопрос растерянно и как-то жалко. Подумалось, - Чего это было с простынёй?
Вспомнился какой-то затрапезный американский ситком, где компьютерная программа выкидывала человека из социума и все его забывали, но он то свою жену – Аглаю не забыл, да и вещи её все на месте. - А на месте ли? – кинулся в гардеробную – Уф! Ну вот её платья, костюмы, в комоде бельё…А сама ГДЕ? Так, спокойно! Что скажу пацанам, когда проснутся? Сенька и Савка любят мамку тааак, что отчёт держать мало не покажется. Ещё раз спокойно… Скажу уехала рано, не стала их будить. Куда? Куда она уехала – потеряно вопрошал свои придумки по ходу действия совершенно растерявшийся Саша.

Как будто время двигаться устало… перетёртая множеством ног глина на просёлочной дороге, лежала в колеях шёлковой взвесью и даже блестела на солнце желтоватым отсветом, как будто, играясь в воду. Ну, вот представляла глиняная пыль себя водой и всё тут! Ветра не было, вернее он был – листья яблони открыли солнцу свою нежную бархатистую изнанку да так… и замерли в пространстве. Движение ветки, травинки, прилёгшей под лёгким порывом воздуха, норовящего сбросить с этой травинки деловую божью коровку, уже раскрылившую до трещинки створ на спинке – это всё присутствовало всей своей жизнью, а движения, ДВИЖЕНИЯ не было! НЕ БЫЛО. Лучи солнца так пригрели веки, что казалось влага глаз сейчас закипит под ресницами и Глаша решила, - Да ну его этот сон! Увижу ещё раз как-нибудь, раз он мне понравился, а то сейчас поди уже одиннадцать, вставать пора. Пора вставать! Только отчего так печёт веки? Солнце вроде ещё зимнее, а в закрытых глазах буквально кипение огня, перемежающееся изумрудными пятнами.
Осторожно разлепила веки до тонкой полоски, - Нормально…солнце просто, надо жь…- и распахнула глаза настежь. По потолку двигались изумрудные тени от листьев дерева, что за окном колыхалось  листвой под ветером жаркого лета. - Лето! ЛЕТО?!
Чуть не взлетев под самый потолок, так стремительно вскочила Глаша с кровати и тут же комната наполнилась мелодичным перезвоном, переливами света от нежно-сиреневого до глубоко-фиолетового. Аглая стояла почти в центре комнаты и с удивлением взирала на обстановку в которой она очутилась и, которая была ей знакома до мелочей, - А-а-а-а… это я всё ещё сплю. Но как живо, однако! Ущипнуть…ай-яй, ой – больно. Та-ак, палец прикусить надо, ухм-с… до крови! НЕ СПЛЮ…Сейчас осталось грохнуться в обморок!, - не грохалось, наоборот сознание как-то справилось с потрясением и даже отстранилось от событийности протекающей здесь и сейчас. - Надо просто понять, что со мной произошло. Я тут и значит… ага, как там – я думаю, значит, я существую. Где только это я существую и  когда?
- А  вот сия мысль мудра, дочь моя. В когда – это и есть та самая правь в сам деле.
- Что за правь? Как это? – голос её звучал нормально, не дрожал, никаких истеричных ноток.
- Правь, моя хорошая – это Правь, в ней вся правда мира состоит.
- А вы то где, и вы то кто? – озираясь по сторонам, спросила Глаша.
- Кто я….. Я нЕкто и никтО, а в целом настоящем человек – твой здешний кощунник и ведоман. Зов у меня прост – Добромысл. Летов изжил… немало утекло, но бодр. Сейчас узришь, войду к тебе.
Аглая огляделась вокруг. Помещение, в котором она так неожиданно проснулась…. - А может и не проснулась ещё даже? – принялась Глаша себя щипать, кусать губы, теребить уши, глубоко дышать с затаиванием вдоха – ни-че-го не помогало. Она была тут в помещении похожем на сектор круга или каплю. Окно было во всю  выпуклую дугообразную стену, подхватывая дугу  и не образуя сколь-нибудь острых углов, мягко перетекая прямые стены сбегались к основанию капли, где располагалась овальной формы  с матовой зеркальной поверхностью  арка. Вот там и возник мужчина, похожий на благообразного седовласого Деда Мороза из рождественской сказки, разве только одет был в просторную  рубаху косоворотку (хм, откуда эт мне известно, что косоворотка?), чуть не до колен цвета топленого молока, расшитую разноцветьем весёлой вышивки по вороту и планке, идущей к середине груди. Брюки, а может порты их здесь называют -, подумалось, оглядывающей деда Глаше, были цвета густого серого неба, просто серыми их назвать было нельзя – гамма переливов в этой серости была насыщенной. На ногах мягкие на вид туфли в цвет рубахи, обычные совершенно. Она мельком глянула на себя – стоит в рубахе до пят, босая. Рубаха самого простого покроя с широченными рукавами, но швов Аглая на своей одёже не увидела и так этим заинтересовалась, что не заметила, как назвавшийся Добромыслом человек подошёл к ней почти вплотную и остановился.
- Ну….! Здрава будь, ведомайя Алиша иль по вашему Аглая – Глаша!
- Драсьте… будьте, - не поймёшь как  выразилась ответно.
- Будем, будем. Ты мыслями не кипишись, не волнуйся, домой вернёшься к сроку, там тя не спотеряют, не боись. Пошли к бабонька на обследование струментальное. Айда, давай, тамо и сгуторим.
- Чего тама?
- Да, поговорим, поговорим. Иех-ти ж, батюшки завсим от русской словесности отвычка образовалась.
- Добр..ра..смысл, ой! Деда, ты меня пожалуйста вразуми (ну ничего себе, откуда я слово такое взяла?) я здесь откель явилась? («откель» из собственных уст её уже не смутило).
- О! Просыпается в тебе память ведическая. Ретиво, однако. Радуешь деда, бабонька.
- Ну, уж всё, - разозлилась Глаша – Объясните, будьте добры, откуда я здесь и как вы изволили отметить в КОГДА я попала.
- Во-во, ото и верно – в когда. А в никогда. Ты находишься в определённом временном континиуме коий всегда соответствует времени настоящему, текущему, где бы-то ни было и когда бы-то ни было. Ты бабонька,  попала в Вечность. Эт, же проще пареной репы.
- Смотри ж ты, Добро-мысел или как там вас деда зовут, а вы и научные слова современные знаете – континиум – съехидничала зловредно.
- А чего ж не знать, всеведущий я и всезнающий не по сути, а по обязанности. Ладныть милая, привередничать словесами боле не будем, а стань-ко ты вот сюда под зумрудный дождичок.
Добромысл подвел Глашу к постаменту в виде восьмиконечной звезды,  продолжая,
- Не журись милая. Неча тута по вашенски понтоваться-то, беды мы те не причиним, наоборот, ежли что. Нутко встань-повстань сюда, и ловко подтолкнул Глашу шагнуть на звездный постаментик.
Испугано вскочив на него, Глаша тут же хотела спрыгнуть, но ноги словно приросли по центру, хотя она могла поклясться, что не было никакого онемения или слабости в них – стояли себе как бы отдельно от неё и всё тут. Пугайся тут, не пугайся….стоять видимо придётся. Успокоившись, оглянулась на деда и поняла, что и не дед он вовсе, просто заросший бородой вполне молодой мужчина. И тут как бы отвечая её мыслям Добромысл стал совсем по другому выглядеть – исчезла борода, лицо стало чисто выбритым и моложавым, волосы сами собой причесались в тугой хвост. Сам он как-то подтянулся, исчезла нарочитая грузность и некая медлительность.
- Ну вот, уже очи вижу прозрели, стала зреть по истине состояния человека.
- Так и не зыркай тогда буркалами со смальцем, мужняя я.
- Эх-ха-хах, - хохотнул легонько её провожатый. – Мила-ая, ты мне сестра, я твой брат, какие тут сумороки могут быть. Погодь, сей же час тебя зумрудный дождичок омоет и ты всё споймёшь.



Всё тело Глаши покрылось глубоко зелёными сверкающими искрами, они бежали по телу так весело и споро, что хотелось смеяться. Удивительное состояние лёгкости поселилось в каждой клеточке тела, возникло желание летать и тут же в низу живота казалось развернулась тугая спираль и устремила Глашино тело туго натянутой струной вверх. Ступни ног уже не стояли на «Осьмиконечнике» (вот он как зовётся), а вытянулись словно в балетном па. Казалось ей осталось только сорваться с места и….


Напоенный зноем июнь, в нем солнечный свет обездвижен.
Ветер не гладит травинки, бестрепетны листья дерев, и
в глиняном  шёлке  дворов не шевельнуться пылинке.
Полдневие густо стояло,
до  бесконечности  междумгновением  длясь.
Всё  время  мира, в нём состояло истаять готовое
враз, не таясь.

Я  знала…  сон  юности  сладок, не  ищет
сознание в нём толкований.
Внимая во сне   совершенью в  безвременном
мира   стоянье.

Сенник полуподвальный ступнями бОсыми,  измерив,
я  поднялась  ступеньками  крыльца, укрытого  навесом легким.
Ночной рубашки шёлк на теле  не  струился,  застыл статично,
не  меняясь от  шага моего,  движений. Странно…

Свет  солнца  полубликом  застыл на  листьях, травах и ...
движенье жизни вдруг само застыло  иль  медленно так  шло,
что  невозможно почувствовать  его  дыханье было …
В  недвижности  сей мира  я двигалась
приняв за данность, что сплю и …ВИЖУ

Шел… ОН…

В тунике нежного тумана,
что  встал  с  зарею
над  огромным  хлебным  полем.
Туника  скреплена
у  левого  плеча  столь  крупным
синим,  лучезарным  камнем,
что  мог  поспорить  с  синим
небом,  цветом.
Прекрасны  руки – два  крыла,
легки,  изящны,  вместе  с  тем
могучи,  в  запястьях  тонки,
кожа  их  нежна.

Лицо  неописуемо  волшебно,
совершенно.  Глаза, о  них
сказать, что  звезды – будет  мало.
Гагат,  сияющий  живым  огнем,
сжигающе – творящим.
Разлет  бровей – изогнутые  луки,
ресницы – стрелы, вложенные  в  них.
Разлуки  лед  в  глазах. Печаль  и
твердость  мудрости  в  рубиновых
устах. Чело, слоновой  кости  мрамор
в  обрамлении  кудрей
чернее  самой  черной  ночи,
уложенных  в  литые  пряди,
застывшим  ветряным  порывом.

Понятна стала эта  странность
мира,  попала будто  я
в  тот самый  миг  живой  природы,
как  время  двигаться  устало.
Я  на  крыльце  своём
в  одной  ночной  сорочке
ждала  и  слушала, смотрела…
Он  шел…или  скорее  плыл
по  воздуху…его  по  пояс
только  было  видно, а  далее
клубилась  кольцами свиваясь  сребристая,
живая  дымка – плоть.

С  ним  рядом  трое.
Их  я  знала  и  не  знала,
и  не  было  к  ним
никакого  чувства. Я  просто
понимала -  эти  трое,
как   я  ему  подвластны
волей  Высшей  и  не  было
во  мне  протеста.

Слова  его  звучали:
“Средь  вас  такого  нет,
кто  мог  принять  все  то,
что  дать  Я  вам  хочу…
или  скорее  должен.
Нет,  есть. Здесь  на  Земле,
Но  женщиной  рожден,
Хотя  сейчас…  поправим
дело,  претворим…”

Я  с  изумленьем  ощущаю
себя  не  той девчонкою,
стоящей  на  крыльце  в  рубашке.
Я  юный  отрок  мужеского  полу,
в  короткой  тоге, легкой  на плечах,
со  шнуровою  опояской  и  в  сандалиях.
Не  чужеродно, но  довольно  странно
себя  девицу – мужем  ощущать.

“Но  полно. Нечему  дивиться,
пришла  пора  сорвать  покровы
тайных  знаний, что  есть  в  крови
у  каждого  из  вас. Учиться? Нет.
Восстановить  ПЕРВОИСТОКИ.

Это было словно звуковой аккорд – глубокий и сильный, но не громкий. Это был странный низко-гортанный шёпот, звучащий на таких частотах, что сам этот напевный речитативный говор врезался в клеточную структуру всего тела Глаши. Она чувствовала изменения в теле, понимала, что становится другой, оставаясь, тем не менее, сама собой… и, или самим собой. Да! Вот именно! – «Не  чужеродно, но  довольно  странно себя  девицу – мужем  ощущать».
- И как прикажешь теперя на тя зыркать? Добре сговор сработал, стал быть чутку  парнем  сбытуешь. Зов твой на время сие Зимшед.
Глаша, нет уже не молодая женщина Аглая, а взрослый муж в длинном спадающем с широких плеч одеянии висел в воздухе не касаясь ступнями над постаментом Осьмиконечника, определяющего первую искру духовной принадлежности, заложенную в материальный кокон овеществлённых энергий. Парень улыбался и словно грелся в зелёном искристом потоке пробегающих молний по всему его телу.
- Ну, добре, добре… Зимшед, у нас работы полно, а тебе ещё энергетически возвращаться к бытию материнской формы Макоши. Давай лети в зал первоистоков и прими заклад на заданный контур времени.

(продолжение следует)