Переезд

- Я завтра вечером переезжаю. Сможешь помочь? - шутафа, как всегда, позвонила не вовремя. И кто это переезжает посреди недели? Дура!

- Кто будет еще, поинтересовался я. - Мои друзья. - Голосом она подчеркнула мое ничтожество, по сравнению с ее "друзьями". Знаю я ее "друзей" - композитор с сыном, соученики по ульпану. И, как ни странно я, оказывается, даже заочно знал этого композитора раньше и вроде бы помнил строчку или две из модного шлягера - что-то про маму - и заново узнал уже здесь, как редактора бесплатной дрянной газетенки. Понятно, что "дружба" с такой незаурядной личностью, в ее глазах только оттеняла мое ничтожество.

Впрочем, должен сказать, что за прошедшие два месяца, с тех пор, как я съехал на другую квартиру, она таки поумнела и, видимо, уже не считала меня тем "проходимцем и аферистом", каким до сих пор представляла своим подругам. Видно, самостоятельная жизнь, на деле, оказалась не такой безоблачной, а "мужской" работы в доме нашлось больше, чем ей думалось. Теперь она звонила и жаловалась, что боится оставаться одна по ночам. По совести, основания для страхов у нее могли быть - дверь нашей землянки за $380 была устроена из алюминиевого жалюзи. Кот проходил через нее насквозь свободно в обоих направлениях и защитить она могла разве что от яркого света. С другой стороны, это полуподвальное, с единственным подслеповатым окном помещение с улицы было почти незаметно, а ни шутафа, ни ее жалкий скарб и вовсе ни для кого интереса не представляли.

К стиральной машине, к которой она отказывалась подходить, пока я был там, ей потребовалась инструкция - разобраться самостоятельно, по надписям нм кнопках у нее не получилось. И, главное, на мне все еще оставались все денежные расчеты. Последнее было особенно обидно. Я надеялся полюбовно договориться с Морицем на возврат половины платежа - раз уж я все равно съехал с квартиры. Платить полную сумму за то, что я там не живу и ничем не пользуюсь, казалось мне несправедливым. Но, как я уже не раз убеждался, израильтяне "непробиваемы", когда речь идет о деньгах. Уже много позднее, на другой квартире, не успев с платежом в шиши, Маша пошла в йом-ришон. При этом, естественно, поленилась искать газету с пятничным курсом и посчитала по текущему - воскресному. - Нет, остановила ее восьмидесятилетняя Рахель, - В пятницу курс был другим. Не поленилась отыскать газету и пересчитать сумму заново. Разница оказалась в три шекеля.

Морицу платил я, а шутафа платила мне. Отсюда и возникло обвинение в афере. Дело в том, что на момент съема квартиры, работал я один. Мои чеки Мориц согласился принять, шутафы - нет. Порешили на том, что я выписал Морицу чеки на всю сумму, и принял у шутафы чеки на ее долю. Два месяца назад, плюнув на все, я снял себе квартиру отдельно - за больше, чем ползарплаты, потеряв деньги за два уже оплаченных вперед месяца здесь и был счастлив, что еще легко отделался. Оставшихся два чека шутафы я вложил в банк, как отложенный платеж и забыл про них. Рутинная операция, если бы это не был банк "Дисконт" - будь проклят тот день, когда я впервые пришел в него. Половина всех моих неприятностей была связана с этим банком. В конечном итоге, я все равно поменял банк и все оставшиеся годы жалел только о том, что не сделал этого раньше.

В тот раз, банк просто оприходовал чек, не обратив внимания на отложенную дату платежа. Счет шутафы улетел "в минус" и был заблокирован. Я был ни при чем, но все неприятности, не считая обвинений шутафы, выпали на мою долю: я должен был ехать в свое отделение в Тель-Авиве сначала для отмены платежа, потом для отмены штрафа за его отмену... писать какие-то заявления на "банковском" иврите, тратить время и деньги, все это будучи "ни сном, ни духом..."

Теперь, наконец, эта аренда закончилась. Пусть съезжает - хоть на край света. Бай-бай, Мориц!

Значит, нас будет трое. Надеюсь, шмоток у нее не сильно прибавилось? Симпатизировавший ей совладелец "олимовского" склада, по дешевке, а то и вовсе бесплатно подкидывавший ей мелкие вещи, внезапно скончался от инфаркта, а его напарник явно не разделял вкусы покойного.

Количество картонок меня изумило. Водитель пикапа вынужден был сделать вторую ходку и потребовал за это дополнительно пятьдесят шекелей. - У меня нет, - захлопала глазами шутафа. Пришлось раскошелиться. Настроение у меня испортилось еще больше - мало, что помочь при переезде, так еще его и оплатить... И неизвестно, много ли будет проку от "музыкантов".

Меня всегда поражала пластичность "творческой интеллигенции", при любом режиме способной найти место и пропитание. Были, конечно, и более заметные имена: Алексин, Казаков - разинутое хайло которого смотрело с каждого предвыборного плаката: "Я голосую за Аводу", Канович... Много "бывших" всплыло здесь в это время.

Вот и Гин пристроился главным редактором какого-то русскоязычного листка, типа "Вестника Егупца", неряшливо издававшегося на превосходной мелованной бумаге и содержащего нечто вроде светской хроники: мэр поехал туда, мэр поехал сюда, мэр встретился с олим... и прочее, в том же духе. Я спросил как-то Виктора, неужели у мэрии настолько некуда девать деньги, что приходится на лучшей журнальной бумаге печатать на русском подобные глупости. Он принялся объяснять мне,  что газета издается "на обрезках" и это в чем-то даже выгодно, но я так и не понял в чем выгода - перепачкать - в прямом и в переносном смысле - такое количество превосходной белой бумаги.

Наконец, все коробки оказались сгружены по новому адресу. Четвертый этаж, лифта нет. Сто двадцать три аккуратно подписанных коробки. Дура! Даже если некоторые окажутся почти пустыми, а судя по весу, так оно и было, все равно каждую на руках нужно отнести на четвертый этаж. Сто двадцать три ходки - коробки большие, две сразу не возьмешь, не унести.

Я прикинул, что если таскать будем все четверо, то справимся часа за два. Может, за полтора. Но моим расчетам не суждено было сбыться. Передохнув, Виктор обтер руки о штаны и произнес деловито: - Ну, мы пошли. У нас завтра с утра контрольная. Я не понял сразу. Перевел взгляд на сына. Тот молча стоял рядом. Лица обоих ничего не выражали. Сверху упало несколько капель дождя. - Ну, мы пошли, - снова подхватился Виктор и протянул мне руку. Сын последовал за ним. Ушли они не обернувшись.

Я посмотрел на шутафу. В глазах у нее были слезы. Значит, не в сговоре. - А, впрочем, что меняет. Расклад - дрянь. Хуже всего - дождь. Картон размокнет и расползется. Вещи вымокнут и заплесневеют - высушить их при 100% влажности невозможно. И даже ждать утра бессмысленно - пока закажешь грузчиков, пока приедут... Вот так всегда, сэкономила... Про дождь никто не подумал. Ни зонта, ни плаща, ничего, чтобы накрыть коробки. Картон медленно напитывался влагой...

"Мои друзья!" - С такими "друзьями" и враги ни к чему. Вариантов не оставалось - только таскать. Вдвоем - никто не украдет: ночь, темно, дождь. Как бы еще угадать, что вперед тащить, а что и подождать может... и не торопиться, беречь дыхание, этот забег - на длинную дистанцию.

Этажи, как на грех, добротные, высокие. На четыре этажа несколько "лишних" метров набегает. Множим на сто двадцать три. И на вес коробки... Я сплюнул, "хочешь - не хочешь, а начинать надо..."

Свет в подъезде включался кнопкой на этаже. В смысле, на каждом этаже, своей отдельной кнопкой. Я хожу довольно быстро, но из двух лестничных маршей при свете не успевал пройти и одного. Свет гас. Эти экономные люди предпочитали, видимо, сломать в темноте шею на лестнице, но не переплатить лишний шекель за электричество.

И да, когда в сотый раз падаешь, цепляясь за невидимую в темноте торчащую откуда-то скобу, это начинает надоедать.

К последней коробке я был выжат досуха. В одной из них нашлась двухлитровая бутыль какой-то воды, из тех, что я никогда не беру, - я выпил ее всю и выпил бы еще одну, если бы она была.

Ладно, от обезвоживания уже не умру. Я засобирался домой. Шутафа настойчиво предлагала заночевать у нее. Но я мечтал только о душе и постели. Как ни смешно, в тот момент я все еще думал, что утром смогу выйти на работу.

По дороге домой я почти высох - дождь у этому времени уже прекратился. Вся одежда нестерпимо воняла потом. Я содрал ее с себя и полез в душ. Потом упал в постель. Ныло все тело, я заново чувствовал все ушибы и падения ночи. Взглянул на часы - про "выспаться" не могло быть и речи. Поставил будильник. Перед работой позвонил нашей секретарше, предупредил, что болен и сегодня не появлюсь. За день Шуки звонил еще два раза - якобы, поинтересоваться здоровьем, На самом деле, он хотел только убедиться, что я, действительно, дома, подозревая меня в какой-нибудь хитрости. Я отвечал ему слабым голосом, ссылаясь на вероятное пищевое отравление. Отлеживался я почти до самого вечера.