1. Кленовый сироп

Едва теплый шоколад, кто-то принес зефир, Рахманинов, книга.

Холодный октябрьский вечер. Плед. Шумная компания в холле.

Или не в холле? Может, в голове?

Эмоции в хаосе. Чувства под тяжелым амбарным замком, чтобы мозгоправы не влезли.

Она ушла и в голове стало безумно много странных образов, мыслей, голосов. Безумно.

Нет, не сумасшествие. Прошло. Сейчас… смирение?

Почему же так? Почему нужда в тех, кто как в свежий воздух и теплая весна? Почему весна нужна людям, а весне люди – нет?

Шумный вздох и закрытая книга. Лесное голубое озеро, нерушимое, как вечность, перестало быть озером и превратилось в океан. Черный, холодный, дикий. Горячий под коркой льда.

Кто-то заходит в комнату. Шепот и рука, что гладит по волосам. Из груди рвется крик. А кто-то касается волос, подобно той, кого здесь больше нет. Здесь чужой. Врач, медсестра, родитель, друг. Все лица как одно. Темная размытая маска в обрамлении волос, жалостливые вздохи, сочувствующая улыбка.

Неинтересно. Всё то же. Всё те же.

Ужин. Нет аппетита. Крик медсестры. Ее раздражают отказы. Злость.

Желанный сон и снова встреча с мертвой. Ужасное слово. Мертв.

...Заходит и прижимается к груди. Круглое лицо и почти черные глаза, неестественно большие. Карие. Такие манящие, глубокие, все понимающие, видящие насквозь. Мгновенно тонешь, угасаешь. Они давят, душат. Задыхаешься в мальтозной патоке. Поразительно тонкие, бледные, манящие розовые губы. Сколько мук из-за них… Короткие светлые кудри. Не достают до плеч. Веснушки на маленьком носике. Едва уловимый запах сандала.

Она обнимает. Жмется, словно зверек. Резкое движение и укусит, вцепится словно в кусок мяса. Словами пробьет броню, уничтожит, разорвет на маленькие кусочки. Распотрошит, но есть не станет. Всё ради забавы. Ей нет дела до жертвы.

Снова вечер. Запах панкейков. Кленовый сироп. Канада.

Обнимает, целует, ласково что-то щебечет о мелочных делах. Рада, что здесь, рада, что вовремя, садись поешь. Самолюбие. Она знает, что хорошо готовит. Самовлюбленная эгоистка. Но такая до обезоруживающего живая. Чувствительная. Нежная. Знает, где и как что сказать, чтобы не остаться в проигрыше. Кольнет, но следом полечит. Шаг назад и два вперед.

Нет, уходи, нет, останься. Она не знает, чего хочет. Я здесь, здесь. Не покину.

Звонкий смех. Спой мне, ну же! Она поет. Так мягко и нежно. Не насытиться.

Хриплый голос. Ей сложно дышать, болит в груди. Кричит. Помоги!

Больница, врачи, чей-то плач. Обреченные вздохи. Мотают головой и разводят руками. Бессильны. Поздно. Сердце. Мертва.

Хладный труп. Волосы потускнели, в глазах больше не утонуть. Эти губы больше ничего не скажут. Не споют. Вернись...

Шумный вздох. Раннее утро. Приглушенный солнечный свет сквозь задернутые шторы. Слезы на глазах, как и каждое утро после ее ухода, если ночью спалось.

Пение птиц за окном. Скрип кровати, открытая форточка. Яркое солнце. Спряталось бы к черту. Весна. Птицы все громче. Соловьи.

Она любила птиц.

Солнце, почему же так ярко? Слепит глаза. От слез все расплывается, образуя дивные блестки вокруг.

Кто-то касается плеча. Оборот. Принес таблетки, пей, надо, привет, меня зовут, а тебя как. Парень. Что ему? Нет дела. Уйди, прочь. Сказано вслух. Не обиделся. Ушел.

Напротив – зеркало шкафа. Толстое, не разбить. В нем – темно-зеленый диван, кровать у стены, оборванные обои, человек. Предсказуемо. Черные волосы, длинные, ниже плеч.

Зачем? Зачем нужно небо, солнце, мир, вот этот человек в зеркале? Жить, творить, любить? Исчезло последнее. Не для кого второе. Погибает первое. Три. Два. Один. Пуск. Должно что-то произойти. Добить или вылечить. Или жив, или мертв. Нет середины.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Умираешь. Почти, рядом, вот уже, совсем чуть-чуть. Но нет, снова лекарства, бинты на руках, выносят все острое. Угрозы, крики, удары. Прошлое. Ненормально, сумасшествие, лечись, позор, должно быть стыдно. Не стыдно. Наглость, где воспитание, дожили. Нет воспитания. Отвратительно, мерзость, ты на дне. И пусть.

Не принадлежит, не троньте, не лезьте. Каждому свое.

Вечное сочувствие. Вечное осуждение чужих. Таблетки, психотерапевты, нотации, истерики.

Вечный, отвратительный, разбавленный водой, шоколад. Вечный, любимый ею, осточертевший Рахманинов. Вечная, одна и та же, книга стихов, что удавалось спрятать от медсестер.

Вечный мерзкий октябрь, где застряло сердце после смерти своей части.