Художник. часть третья. Первые признаки чумы

Самое удивительное, что в тот день ничего не случилось. Как клубок, разматываются мои воспоминания.

Глеб как всегда сидит за своим мольбертом, лишь изредка стучат кисточки о каемочку банки с водой. Из музыкального центра тихо льется песня скрипки. И когда я прикрываю глаза, мне видятся легкие танцовщицы. Они плывут в воздухе, выводя странный узор. Но крайне приятно следить за полупрозрачными фигурами, которые качаются, словно березки на ветру. И мелодия Шопена уводит, подобно запаху молока, в далекий кошачий Рай.

Изредка просыпаясь, я замечаю, как продвигается работа. Очень похоже на лихорадку. Глеб то с неистовым рвением принимается смешивать краски, то отходит к окну, бросая палитру на стол. Странные алые пятна сменяются бледностью.
Я трогаю его лоб. Вдруг у него какая-нибудь чума. И я покроюсь черными язвами. Как же тогда кошечка из соседнего подъезда? Умрет от тоски, бедняга. Но все хорошо. Лоб теплый, нос сухой, щеки мягкие. Он мне улыбается. Зубы на месте. Кладет на колени. От поглаживаний по моей шерсти проходят искры.

Пока готов только фон. Темно-синий, с легкой фиолетовой дымкой. На нем кошачьими глаза блестят белые звезды. В темноте прячется город, подсвеченный лентой фонарей. И луна. Огромная-огромная. И круглая. Как если бы кот свернулся калачиком. Она цвета молока. И, кажется, даже пахнет им. На ней едва проглядываются тонкие черточки фигуры. Еще нераскрашенной. Неожившей.

Я мурчу Глебу вдохновения и прикрываю глаза. Снова ступая в кошачий Рай, где много солнца, и можно ловить рыбу в млечных реках.

Но иногда меня тревожат движения человека. Тот, едва дыша, наносит слои краски. Вот фигура становится приятного живого оттенка. Через одного млечного карася появляются рыжие локоны. Если бы можно было ковать огонь, то он выглядел именно такими непослушными прядками.

Через разговор с Котом Ученым у дуба с цепью золотой появляются крылья. Они темные. Цвета сухого корма. Но кое-где поблескивают багрянцем. Я такого же цвета, когда злюсь. Но лучше меня таким не видеть. Я страшно опасный. Ррррр.

После двух растерзанных клубков меня опять тревожат. На этот раз Глеб прорисовывает складки на белом платье. Одежду будто колышет ветер. Обуви ей, видимо, не полагается. Как у нее только лапы не отмерзают? Там же холодно, в этом космосе. Я чуточку цапаю Глебу штаны, а то что он меня будит? Я, может, только друга себе нашел. Васькой зовут. А он разлучает…

Постепенно появляется серебряная палка в руках у девушки. Глеб называет это «флейтой». Но мне все равно. Я человеческие игрушки не трогаю. Свои есть. Дальше приходит черед лица. И на Глеба снова нападает чума. Он разговаривает с краской. Но нос еще сухой, а щеки мягкие. Наличие зубов проверить не могу. Новая стадия не начинается. На лице девушки появляются красные пятна. Такие же, как у творца пару минут назад. Сам болеет и ангелов чахоточных рисует. Бедняга. Совсем плох. Принесу ему завтра мяты. Вдруг облегчит его страдания. Потом появляются зеленые глаза. Такие достойны кошки. Кусочки шерсти над ними. Алые губы.

Мур! Все готово. Хорошо, а то поздно уже. Домой пора. А то все работаю и работаю. Никакого продыха нет.

Солнце собирает златые лестницы с крыш, по лучам прыгают рыжие коты. Город медленно засыпает под Шопена. Пустеют улицы. Тухнут огни. День уходит вслед огненным хвостам.

Эх, если бы я только знал, что принесет ночь, обязательно бы опросил Ваську подменить. Он друг. Не отказал бы.

Если бы знал, какое рыжее проклятье намяучет моя неосторожная пасть! Я бы ее занял. Рыбкой, например.