Звезды над Мангазейским морем 23

Предыдущая: http://www.proza.ru/2017/04/20/1015 
               
                МАНГАЗЕЯ

– Ванечка, сынок мой, – шептали пересохшие губы Ксении, – отведи беду, Господи, спаси и сохрани, – вытирая слезы, причитала старая женщина.
– Ты пошто не спишь, матушка? – передав няньке Бориску, присела рядом Полина.
– Сон мне привиделся. Вроде как с небес я гляжу. Будто пучина морская округ подо мной бушует, ветер лютует, волны задирает. Средь круговерти энтой Ванюшка наш тонет, ручки ко мне тянет из пены. Хоть и темень, а различаю медведя в волнах. Крутится он, а найти Ванюшку не может.
Полина, прижавшись, обняла мать.
– Ну, будя, будя! Утрись-ка фартуком. Вся рубаха вон мокрая. Разгузынилась посреди ночи. Полно те рюмить. Сама себя изведешь. Нельзя тобе так расстраиваться, сердце-то, чай, не железное. Буш от каждого сновидения себе душу рвать, Ивана точно не дождешься.
– Ой, Полинушка, чую, неладно с Иваном. Как Архип помер, так другой я стала. Нет уж той твердости, какая во мне была в молодые-то годы. Знаю, что слезами горю не поможешь, а всё одно реву белугой.
– Ты, давай-ка, успокойся да про отца мне расскажи. Ведьм совсем я про него мало знаю.
– А я, думаешь, более тобя про него ведаю? Скрытен татка твой был, не любил прошлое ворошить, – утерев слезы рукавом рубахи, улыбнулась Ксения, – порой вспомянет что-то, найдет на него кручина, и сидит полдня, ровно идол каменный. Только жилы на руках вздуваются, будто душит кого. С Волги Архипушка был. Восемнадцать годков в рабстве провел. Бежали они, убив хозяина. Дядька Угор их сюды, на Север, и привел. Обещал вогул им жизнь елейную, да где ж ее найти-то, сладкую-то? Везде, как полынь, она, долюшка наша народная. Меня и Ванюшку выкупил он в Кашире на базаре, пожалел, не дал разлучить нас, когда татарин сыночка моего присмотрел.
Ксения, будто девица, встрепенулась, расправила плечи.
– Любил Архипушка меня шибко, ты в согласии и ласках на свет появилась. Редко какой бабе такое счастие испытать суждено. А я спытала, – кокетливо улыбнулась дочери мать. И лицо ее засияло, преобразилось. Будто и не девяносто годков ей, а всего лишь сорок. И Архип жив, и обнимает ее крепко, щекоча густой бородой щеки и шею.
– Ох!
Ксения, внезапно схватившись за грудь, застонала:
– Ой, щемит-то как, дыхание перехватывает. Ванечка мой, сыночка… Архипушка… Беги, Поля, за батюшкой, чую, исповедаться пора… Укрой меня, доченька, зябко мне…


МОРЕ МАНГАЗЕЙСКОЕ

Как вдохнул воздух с пеной, тотчас потемнело в глазах у Ванюшки. Попытался откашляться, но в лицо ударила новая волна. Глотнул он воды студеной и, безвольно опустив руки, пошел ко дну. Холод, сковывающий тело, прошел, разлилась томная, теплая истома. Поплыли пред очами круги радужные. И увидел Иван врата резные, а под аркой встречают его дядька Архип с дядькой Угором. Хотел было Иван шагнуть к ним, а ноги-то ватные. И как будто не замечают его дядьки. Вроде как и не его они вышли встречать. Обернулся Иван, глядь, а по тропке матушка спускается да мимо проходит, на сына не глянув даже.
Обняли дядьки матушку по очереди да и пошли в сады цветущие. А стража, заперев ворота, тоже ушла.
Раздался скрип колес. Обернулся Ваня, уступая дорогу арбе, которую тянули буйволы. А в клетке, на арбе, лиходеи сидят, а сам Казимир этой упряжью и управляет. Хлещет плетью буйволов, а они шагу не прибавляют, идут себе да идут нехотя.
– Повезло и в этот раз тобе, щенок, не утоп ты, как я, – криво усмехается Казимир, – но я тобя и в другом мире не оставлю. Помни имя мое.
– Забудешь тобя едва ли, – попытался вымолвить Иван, а язык-то ватный.
Тут завертелось все круговертью дивной. Появился медведь. И скачет по небу Ваня на мокрой спине зверя, погоняя его голыми пятками, а тот так и норовит в грозовую тучу нырнуть, дабы Ванюшку скинуть. Сумел-таки, косолапый, в тучу скакнуть, там же темень несусветная, вода кругом да морось. Сшибло Ивана с хребта, и полетел он наземь, кувыркаясь.


***

Мамар дотащил тело друга до костра. Бросил Ванюшку лицом вниз на лежащего медведя так, чтобы он переломился, и, упершись руками под ключицы бесчувственного Ивана, принялся резкими толчками выталкивать воду.
Из чрева Вани хлынула фонтаном пенная жидкость.


***

Никитий, сидя в струге, прижавшись мокрой спиной к мачте, незаметно для себя задремал.
Пригрезился ему старец Гостомысл.
– Обещал я Ванюшке, что отпущу его с миром опосля того, как он дело сделает, изведя со свету Казимира. Но, видно, судьба ему не стареть. Дай ему два комочка смолы каменной, иначе помрет молодец от горячки. Простыл он шибко, не выдюжит без снадобья нашего. Жар сожжет его изнутри. Большое он дело содеял. Не могу я ему дать помереть. Токмо за одно уличение убийцы Веденея жить ему три веку кряду. Пущай зла на меня не доржит, когда в себя придет.
– Так жив ли Ванюша, отче?
– Жив, жив твой подпестыш, – ласково улыбнулся старец Никитию, – вогул его ужо в чувство приводит. Как проснешься, ступай к своему любимцу. Да смолу каменную немедля дай.
Никитий, очнувшись от дремоты, огляделся. Немного правее по берегу мерцал огонек костра, разведенный Мамаром.


***

Едкой вонью тухлого жира заполнилась пещера, когда Яна, вскипятив воду, бросила в котелок затвердевший кусок, взятый из туеска. Добавив соли и листьев брусники, женщина подошла к лежащему сыну. Приподняла ему голову и попросила:
– Ну-ка, раскрой, Емелюшка, уста, я тобе шурпу сварила.
Но сын, чуть отхлебнув, закашлялся и, повернувшись набок, застонал, сплевывая на пол то, что попало ему в рот. Даже голодный организм не мог принять тухлятину.
– Кушай! Помрешь ведь! Кипяченая похлебка, ничего не будет, – отчаянно взмолилась ворожея.
– Не могу я. Мутит меня.
– Да что ж мне с тобой делать-то? Ремешки от ножен навар не дали, попусту токмо варила весь день. Тухлый жир кушать отказываешься. В речке половодье осеннее, один песок, откель рыбе взяться-то?
– Кар! – раздалось снаружи.
Яна с последней надеждой посмотрела под ноги, где валялись оброненные ею ловушки.
– Мож, хоть ворона попадется? – решилась атаманша.
Она, подобрав с пола один серкан и присев на чурбан, служивший отшельнику табуретом, принялась изучать его устройство. Ловушка была для ловли мелких пушных зверей. Но если подумать, то и птицу поймать было возможно.
Яна смочила тухлым отваром кожаный ремешок. Привязала его внутри, так чтоб птица не смогла вырвать наживку, прежде чем захлопнутся на ее шее разведенные планки.
– Кар! – раздалось вновь.
– Учуяла, бестия, запах, теперича тобя палкой отсель не прогнать, – усмехнулась ворожея, проверяя ловушку. Серкан хлопнул, больно придавив Янин палец. – Ох ты! Так тут и медведя споймать можно, ишь как крепко перст зажало, – разжимая планки и с трудом вытаскивая ушибленный палец, обрадовалась женщина.
Смастерив из других ремешков небольшую веревку, Яна, вбив колышек напротив двери в жилище, привязала к нему ловушку. Теперь ворона не могла утащить серканку вместе с наживкой.
Зайдя в пещеру, Яна, заслонив проем частокольной дверцей, сквозь щель принялась наблюдать за происходящим на берегу.
Ворона долго разглядывала берег, не решаясь подлететь к приманке.
Яна, обессиленная голодом и долгим переходом, уже успела задремать, когда раздался хлопок и хлопанье крыльев.
Ворожея, откинув дверцу, выскочила из пещеры. Опрометью кинувшись на пойманную птицу, она, запнувшись о корягу, упала ничком в суглинок.


***

Пришедшие струги из Мангазеи привезли Алексею плохую весть. Скончалась теща.
Сидя на берегу у костра, молодой князь, вороша саблей угольки, грустно вздыхая, думал о Полине, которая с полугодовалым сыном решилась ехать в обратный путь до Тобольска. Ничего теперь ее не держало в Мангазее. Ксения умерла, а старший брат Максим, схоронив матушку, распрощавшись с сестрицей да теткой Рамилей, пред ледоставом ушел на Енисей. Вот и решилась Полинка на тяжкий поход с мужем, благо что один струг был с малой каютой, где и разместилась княжна с нянькой и дитем.
– Отчаянная у тобя, Лексей Семеныч, женушка, – подсев на бревно рядом, проговорил Макар Савватеевич, – можно слово сказать?
– Молви, Макар Савватеевич, ты ведьм как отец мне.
– Я к тому, – начал разговор сотник, – что грамотку надобно отправить нарочным к государю. А самый лучший гонец – это ханский посол Ваулихан. Не способен он родственнику свого друга напакостить. Доставит грамоту в белы рученьки. Тем более он ханских кровей. Примет его государь лично.
– Ты его одного, с дряхлым индусом отправить хошь? Не дойдут оне. Им стража нужна.
– Так и я о том же! – хлопнув себя ладошками по коленям, воскликнул сотник. – Дай Антипу отставку. Десятник и спроводит их. Давно он вожделеет на землю сесть да семьей обзавестись. Так пущай и идет. Да и грамотку он в дороге сохранит на груди до поры до времени. А уж когда к государю идтить, то тогда и Ваулихану передаст.
– А посол Ваулихан где?
– Он и индус с Никитием от хворого Ивана ни на шаг не отходят. Чум поставили, огонь там топят день и ночь. Заходил туды намедни, жар как в бане. Шаман Мамар песни поет и бубном трясет. А шурин твой в беспамятстве пребывает, мечется сердешный в бреду. Индус его жиром и снадобьями мажет, да в шкуры нагого, ако младенца, пеленает, – сотник вздохнул и добавил: – Никитий-то вчерась молвил, будто жар спадать начал.
– Может, на поправку пойдет, – с надеждой в голосе произнес князь, ткнув саблей в горящее полено, – лишь бы жар его не спек изнутри. Про матушку-то пока не ведает. И Полине я наказал, чтоб не ходила. У нее ведьм дите грудное, еще хворь пристанет. Слезами тут не поможешь, выживет, увидятся еще.
Чуть помолчали.
Макар Савватеевич тронул за плечо воеводу:
– А нам ждать некогды. Утром уходить надобно. Иначе скует реку, а струги-то казенные, не бросишь их. Грамотку-то для государя я за тобя ужо написал. Ты, Лексей Семеныч, токмо тамгу на нее воеводскую поставь, а я Антипа покличу.
– Согласен с тобой. Выдай Антипу серебром на дорогу. Под сопровождение посла спишем, – кивнул молодой князь, глядя на рой искр, поднявшихся к небу из разворошенного им костра.


***

На рассвете флотилия младшего воеводы, пользуясь тем, что с Карского моря подул попутный ветер, отошла от берега, и, разгребая шугу носами стругов, караван двинулся в путь к далекому Тобольску.
Никитий, сидя на коряге и глядя вослед веренице судов, вымолвил, тяжко вздохнув:
– Нелегко придется сердешным. Хоть бы до Кодского городища успели до ледостава. Ну, ничего, ветерок хоть и студеный, но попутный. Попрошу шамана, чтоб песнь божку Борею спел, дабы подольше ветер не менялся.
Подошел Антип.
– Двигайся, язычник, – хлопнул он по плечу старца.
– Коряга большая, присаживайся, мил человек. А двигаться не стану, не для тобя место грел. Видали мы таких хитрецов, на сухое падких, – добродушно усмехнулся в бороду ведун.
– Чтой-то боязно мне, дядько Никитий, в путь неведомый пускаться. Ведьм нехоженой дорогой идтить придется.
– Не боись. Шаман молодой не заплутает.
– С его бубном-то и на тот свет не заблудишься, – ухмыльнулся десятник.
– Ты про бубен-то поменьше сказывай. Не ровен час, еще заинтересуется им кто из лазутчиков чужеземных. Оне ако аспиды ползают по Сибири. Все норовят разведать пути во Китай да Индостан. Узбекский хан с каракалпакским не пущают их по степи. А тут парус надул – да дуй реками до стран теплых. Хоть по Оби, хоть по Ыртысу, да и Енисей рядышком, коль на Мангазею пройти. Государь-то наш, Михаил Федорович, хоть и молод, да не глуп, правильно содеял, что проход закрыл чрез моря северные. Пусти, дай слабинку, так оне, инглизы со свеями, махом острожки тут возведут. А как обживутся, поди-ка выкури. Один раз уж оплошку дали, разрешив латинянам на берегах моря обжиться. Так они ливонский орден создали и угрозой нам стали. Не пусти их тогды князь Володимир, и не было бы ни войны вечной с Ливонией, ни духа ихнего. Как в сказке про лису с петухом. Напросилась плутовка пожить, а опосля и избу прибрала, и петушка во щи кинула.
– Жизня-то она и есть страшная сказка – чем дальше, тем страшнее, – кивнул в знак согласия Антип, – мигом в суп попадешь, коль зазеваешься малость.


Продолжение: http://www.proza.ru/2017/05/18/679