Пенсий не дают, денга нету...

        «Ну, и чего ты тут застыла? Чего надо?»

        Таслия-апа вздрогнула и словно очнулась. Действительно, что это она вдруг задумалась.
 
        Она виновато наклонила голову и забормотала: «Извиняюсь. Пожалуйста, извините», - затем привычно затянуло своё - «пинсий не дают, денга нету. Помогите, пожалуйста, если можно».

        Хозяин павильончика появился из-за своей перегородки и шикнул: «Иди отсюда. Видишь, посетителям мешаешь? Иди, уходи».

        Таслия-апа не обиделась, заторопилась к выходу с тем же привычно виноватым выражением на лице. Начнёшь спорить, совсем прогонит, больше не пустит, как тогда жить. Так-то хоть иногда пускает, разрешает столы протереть в своей шашлычной, посуду собрать, подмести. Денег, конечно, не платит — кто кому сейчас платит — но разрешает забирать себе куски оставшихся от посетителей лепёшек, недоеденные кусочки шашлыка, лук. Иногда посетители сами отдают что-нибудь из еды, бывает даже, денег дадут — мелочь какую-нибудь, она и этому рада. Бывает, конечно, и обругают, прогонят, как сейчас. Да она сама виновата — с чего вдруг задумалась, замерла на месте. Человек покушать пришёл, а тут бабка какая-то едва ли не в рот заглядывает.

        Таслия-апа вышла из павильона, присела на лавочку за углом. Решила немного отдохнуть и потом пройти ещё по рынку. Может быть, удастся чего подобрать или подзаработать. За то, что убирала под прилавками,  на прилавках, иногда отдавали ей остатки овощей, фруктов, просыпавшуюся на прилавок крупу, муку — то, что уже не продашь, а выбросить жалко.

        Она сидела, задумавшись, всё с тем же выражением виноватости на лице. Даже не виноватости, а готовности к грубому окрику, словно заранее соглашаясь с тем, что любой может обругать, имеет право обидеть. Обычное выражение лица у попрошаек.

        Таслия-апа, конечно, не очень была похожа на попрошайку, да и бабкой её не назовёшь, скорее, пожилая женщина. Одета  опрятно, вещи все хорошие, чистые, хоть и заметно, что из старых запасов, но когда-то были в дефиците — платье кримпленовое, кофта индийская, голова аккуратно повязана кашемировым платком. Все вещи когда-то, в далёкой прошлой жизни, были куплены по талонам.

        Тогда, в те времена, и выражение лица у неё было не такое. Она всю жизнь работала, работала хорошо, и грамоты ей за это давали, и талоны на дефицитные товары. Была она не очень образованной, в школе с трудом училась, что и заметно было по её простоватому, широкому лицу. Но работать она умела, пусть и работа была самая простая, тяжёлая, физическая, но ведь и такую надо было кому-то выполнять. Начальники нарадоваться на безотказную Таслию не могли — и старательная, и исполнительная, и честная.

        Последние годы перед пенсией Таслия-апа работала горничной в ведомственной гостинице. Заведующая так её уважала, даже любила, нахвалиться не могла. Потом гостиницу закрыли, всё развалилось, жить трудно стало. А заведующая бывшая и сейчас её не забывает, помогает, чем может - то деньгами, то продуктами, то подработку найдёт. Помнит, каким хорошим работником была «тётя Тася», как звала она её на русский манер. Тогда и выражение лица у Таслии было спокойное, уверенное, достойное.

        Кто бы знал, что так жизнь повернётся, что придётся «попрощяйнищять» (Таслия-апа так и не научилась говорить по-русски без акцента, своеобразный выговор выдавал в ней татарское происхождение).

        А вот пришлось попрошайничать, куда денешься. Как стыдно было сначала, хоть провались сквозь землю.

        Тогда и придумалось заунывно-объяснительное: «Пинсий не дают, денга нету, помогите, пожалуйста, чем можете».
 
        Вроде даже не просила, а объясняла своё затруднительное положение.
Потом привыкла, и выражение лица стало забитое, готовое к окрику. Сейчас уже и не стыдно почти. Стыдно домой возвращаться с пустыми руками и видеть голодную больную сестру.

       Своей семьи у Таслии-апы никогда не было. Была она не слишком красивой, но и не уродина, небольшого роста, коренастая, сильная, а с личной жизнью не сложилось. Может быть, потому, что всю жизнь она помогала своей младшей сестрёнке, Альфие. У сестрёнки и семья была, и дети, но здоровье оказалось не очень крепким, на вредном производстве работала, подорвала здоровье. Таслия-апа всегда ей помогала — и по хозяйству, и с детьми. Особенно понадобилась её помощь, когда муж от Альфии ушёл, не захотел с больной женой  жить. Дети выросли, семьями своими обзавелись. Когда всеобщий развал начался, собрались и в Россию уехали, больную мать и тётю оставили в городе. Договорились, что позже заберут, когда устроятся. Уехали давно, и как пропали.

        Где они сейчас, неизвестно, никаких вестей от них нет, никакой помощи. То ли не устроились до сих пор, помогать не могут, то ли не хотят. Ни адресов не сообщают, ни телефонов, да и не работает почта всё равно. Может, решили, что Таслия и Альфия уже умерли, кто знает.

        Но они ведь живые ещё, им есть-пить надо, а сестрёнке ещё и лекарства нужны. На их пенсию, совсем малюсенькую, не разживёшься, да и ту не дают, вот и пришлось попрошайничать. Она бы и не попрошайничала, силы ещё есть, подрабатывала бы, но кто на работу возьмёт малограмотную пожилую тётку, когда молодым да умным работать негде.

        Она и так старалась не просто просить, а чем-то отработать, за остатки еды, хлеба, продуктов. Дома из всего собранного готовила еду себе и Альфие. Та только плакала и благодарила — из дому выйти сама не могла, если бы не забота Таслии, умерла бы от голода. Если деньги какие-то появлялись, старались тратить их только на лекарства. Иногда при помощи бывшей начальницы Таслии удавалось получить лекарство по гуманитарной помощи, бесплатно.

        Не до гордости тут, не до стыда — выживать надо, вот и пошла с протянутой рукой по городу.
 
        Её не обижали, но и почтения особого не выказывали, подхихикивали беззлобно над странноватой, чудаковатой пожилой тёткой-татаркой, с потешным акцентом.
 
        Иногда казалось, что она слегка выпила. Пьяницей она, конечно, не была, да и денег на выпивку взять было негде, но выпить могла. Если кто-нибудь предложит, вот как сегодня. Понятно теперь, почему она вдруг задумалась неожиданно. Хорошо, что шашлычник не заметил, а то бы ещё и обзываться стал, пьяницей назвал бы.

        Выпила-то всего маленькую стопочку - предложил посетитель, за компанию. Она  не отказалась. Во-первых, замёрзла, ведь уже осень, а она весь день, считай, на улице. Во-вторых, даже от маленькой рюмочки внутри как будто  отпустило что-то, полегчало.

        В общем, не отказывалась, если изредка наливали, хотя и понимала, что уважения после этого не прибавлялось. Его и так немного было, уважения этого, да и что от него толку.

        Таслия вздохнула, поправила платок на голове и пошла к овощным прилавкам, в надежде раздобыть сегодня ещё что-нибудь на ужин.

              *

        Все настолько привыкли к тому, что эта странноватая женщина постоянно  встречалась в городе, что словно и не замечали её.

        А уж такое привычное «пенсий не дают, денга нету», так и висело на языке у всех, даже у детей. Вроде и посмеивались, и передразнивали, и просто привычно повторяли.
 
        Подробности её жизни мало кому были известны, да и кого это интересовало, когда таких брошенных и никому не нужных было пруд пруди.

        Не замечали, и внимания не обращали, а когда вдруг перестало звучать постоянно бывшее у всех на слуху «пенсий не дают, денга нету»,  как будто стало чего-то не хватать. Возможно, потому, что безнадёжное и унылое это выражение, как ни странно, не вызывало беспросветной тоски, а удивительным образом даже успокаивало, помогало примириться с действительностью.
 
        И вот среди зимы пропала куда-то Таслия-апа, и словно образовалось пустое пространство, небольшое, но ощутимое, саднящее.

             *

        Декабрьская предновогодняя распродажа шла совсем плохо. Прилавки забиты, народу полно, а никто ничего не покупает — денег нет. Злились продавцы, особенно группа молодых приезжих парней, переехавших в наш город недавно. Скучно им стало просто так стоять, настроение плохое, вот и решили себя повеселить, развлечься, над кем-нибудь подшутить.

        Таслия-апа, как всегда, ходила среди прилавков, надеялась чего-нибудь к празднику собрать, Новый год всё-таки.

        Подозвали её к прилавку эти здоровые переростки, задержавшиеся в своём развитии, якобы решили подарок к празднику подарить. Таслия-апа обрадовалась, подошла, а они за спиной у неё новогоднюю петарду взорвали. Смешно ведь посмотреть, как старая женщина испугается.

        Таслия-апа от неожиданности вздрогнула, оступилась и упала,                головой ударилась. Рынок крытый, пол цементный. Под дружное ржание жеребцов этих скучающих с трудом поднялась, стыдно стало ей, неловко, да и больно — сразу же ушла домой.
 
        Через несколько дней она умерла.

        Кто и как её похоронил, неизвестно, как неизвестна и судьба её больной сестры.

        Наверное,эти развесёлые торговцы рыночные не хотели ничего плохого — просто скучали. Нет, они и не злые были, и верующие все (у каждого чётки в руках), и в мечеть ходили, и намаз читали, и по праздникам жертвенную еду для бедных готовили, и законы мусульманские соблюдали, знали, что пожилых уважать надо, что одиноких и слабых обижать нельзя. Но вот эта самая бабка как-то не попадала под их законы, хотя и была тоже мусульманкой. Была она чудноватая, для них чужая. А главное — ничья. Ни детей у неё, ни кого-то, кто бы заступился. Наверное, ни у одного из них не сжалось сердце при известии о её смерти, никто не испытал сожаления, чувства вины. Подумаешь, была и была, а теперь не стало. Мало ли их, попрошаек, вокруг.

        Да только вот если всю эту гоп-компанию молодых торгашей, взять, да заменить на других, никто и не заметит разницы, а тётку эту чудаковатую долго вспоминали. Словно стало не хватать чего-то в городе, когда её не стало, словно что-то утратилось.

        Даже сейчас, по прошествии стольких лет, стоит сказать протяжно: «Пенсий не дают, денга нету», и обязательно кто-нибудь вспоминающе улыбнётся. Невесело, но улыбнётся, и вспомнит и её саму, и её заунывное присловие, которое помогало выжить, как ни странно...