Всюду любовь

 05 09 03
  Я сидела на большой скамейке, какую можно было увидеть в любом городском парке или сквере в 50– 60 – годы прошлого столетия. Скамейка стояла под одним из окон длинного одноэтажного здания – барака с выбеленной стеной. Совсем как по бульвару, мимо меня  прошла пара молодых людей в обнимку, которых в данный момент совершенно не касалось где они и почему именно здесь. Я улыбнулась. Действительно это местечко напоминало  миниатюрный городок с узкой улочкой, где по обе стороны находились  небольшие одноэтажные здания с несколькими отдельными  комнатами с окном и  дверью, и 2 – мя ступеньками, спускавшимися на асфальтированную дорожку. А скамейки были явно из парков города, еще с времен 50-х, 60-х годов, кипарисов и каштанов здесь явно не хватало.   
   Казалось странным наблюдать в этом месте такую картину. Почему – то все отодвинулось куда – то далеко. Как будто это не зона для заключенных особого режима, а просто совсем маленький городок со своей жизнью с одной короткой улочкой от двери с коридором до общественного туалета. Оттуда распространялось едкое зловоние, пропитавшее все эти маленькие комнаты на троих, четверых человек, где каждый день при встрече с родными и близкими происходят такие же вещи, как на воле: завтраки, обеды, ужины и разговоры,  разговоры... Поэтому я и сидела  на этой скамейке почти всю ночь – ночная прохлада давала возможность легче переносить этот специфический воздух, свойственный только этим местам.
 Приехавшие на свидание, не дожидаясь встречи со своими близкими, начинают завладевать кухонными принадлежностями и на газовых плитах с огромным пламенем, варят мясо, пельмени, кур, жарят яичницу, готовят плов и многое другое. А в это самое время уже слышны вопли – это начинают приходить заключенные. Все снуют между кухней и маленькими комнатами, где накрыты столы с разнообразной едой – лепешки, фрукты, салаты, торты, конфеты, печенья – все вперемешку – хочется накормить сразу всем, что только есть там, по другую сторону этого заведения. Чай крепкий прекрепкий, называемый в этих местах "чифиром" самый желанный напиток для всех заключенных, и сигареты, прикуривающиеся одна за другой. Утром родственники уедут, оставив те продукты, которые разрешат, с надеждой, что этого хватит хотя бы на несколько недель, а в остальное время до следующего свидания братья, сыны, отцы будут хлебать баланду из репы с макаронами без единой жирянки. Очень редко кому прописывали диету (в основном туберкулезным больным)– это на завтрак кусочек сливочного масла, в обед маленький кусочек отварного мяса, который добавляют к вышеуказанной баланде, а на ужин перловая каша, как у всех – вот и все отличие. 
 Парень с девушкой, постояв в одном конце улочки, прошли опять мимо меня, беседуя о чем – то своем. По сосредоточенному выражению лица мужчины и его жестов, мне показалось, что он пытался выяснить у своей подруги, а может жены или хотя бы понять есть ли у нее кто – то другой там, на воле. Они были совсем молоды. Он невысокого роста, лысый и очень худой, таких я видела в фильмах про Бухенвальд или Освенцим. Его широкие серые штаны, как шаровары, были подвязаны веревкой и еле держались на исхудалых бедрах, а большая черная куртка висела как на вешалке на его тонком теле. Скулы на  лице выпирали вперед, вместо щек провалившиеся впадины, а глаза впали так, что выглядели, как огромные, круглые  очки. Она стройная, молодая женщина современно одетая, молча слушала его и как видно старалась успокоить. Как много хотел он сказать ей за эти одни сутки.
 Я опять улыбнулась, насколько это было возможно при данных обстоятельствах, пытаясь разгадать, о чем они беседуют. В поисках разгадки подняла глаза, как это обычно бывает к Небу, а надо мной или вернее сказать над всей этой улочкой или городком оно – то в клеточку. Толстые железные прутья, протянуты вдоль, а потом и поперек – наверно еще и ток пропущен по ним – такое увидела я впервые. Мне и раньше приходилось бывать в местах не столь отдаленных, но такое... Тут я вспомнила, что и в песнях слышала про Небо в клеточку, и в книжках читала, но теперь увидела собственными глазами. Над решеткой все тоже ночное синее Небо со звездами, которые светят всем абсолютно одинаково – мерцают себе и мерцают, а под решеткой на узенькой улочке разыгрывалась обыкновенная история мужчины и женщины.
  В эой зоне строгого режима каждое слово, каждое движение под надзором. Все
разговаривают, друг с другом на "будьте  любезны" не нарочито, как принято, а как можно более искренне – на воле вряд ли такое можно наблюдать. Казалось, что здесь у заключенных было только одно желание выжить в этих труднейших условиях. Днем палило нещадно солнце, а вокруг ни травинки, не говоря уже про деревья, которые по - видимому здесь никогда и не росли. Я это заметила по дороге, когда ехала сюда на машине – меня поразила эта холмистая поверхность земли, насколько можно было окинуть ее взглядом. Поэтому заключенные выглядели такими, будто их поджарили и высушили на сковородке или в печи, их обожженная кожа сморщилась так, как на шее у черепах. Урановая шахта находилась прямо на территории зоны, но сейчас уран поспевал, и должно, пройти какое – то время, когда начнут его добывать. Никакой другой работы не было, поэтому для исправления и еще как обеззараживающее средство от всяких болезней, заключенных выставляли на солнце так, как будто для обжига кирпичей или кувшинов из глины.
 Кто – то время от времени подсаживался на скамейку и что – то рассказывал о себе или спрашивал, о чем – то происходящим по ту сторону. Я добросовестно старалась рассказать все, что знаю, придавая своему рассказу оттенки веселости или живописности, так, чтобы собеседник мог хоть немного отвлечься от своих тяжелых мыслей и обрести хотя бы маленькую надежду, что все, в конце концов, скоро пройдет и все наладится.  Некоторые заводили разговор о поэзии, музыке, философии, религии и духовности. Я с удовольствием пыталась объяснить то, что могла,  но главной целью беседы было облегчить те страдания, которые выпали на их долю.
  Начинало светать и все стало приходить в движение. Опять загрохотали чайники, кастрюли и казаны на кухне, опять все забегали туда – сюда, и начались сборы, вопли и расставания.
  Я прощалась с теми, с кем успела познакомиться ночью, сидя на скамейке. Единственный очень полный мужчина целовал на прощание своих четверых детей, которые приехали к нему на свидание – это была очень трогательная картина. Я отыскала глазами молодую пару - парень все также, делал какие – то внушения своей подруге, а та молча кивала головой. Мне понравилась его напористость и то, что он не упал духом и вел себя так, словно ему оставаться сидеть здесь не долгие десять лет, а всего десять дней.   
   Наконец, я оказалась снаружи, но облегченного вздоха не было, так как теперь, оглядев местность снова, я более остро ощутила ту обстановку, которая царила здесь. Вокруг ни одного поселка на многие тысячи километров, никаких признаков жизни – казалось, что даже никакие твари земные здесь не проживают. Дамаск увозил меня по пыльной глиняной дороге, проложенной между пустынными холмами и вскоре, не стало видно вышек с вооруженными солдатами на ней. Не хотелось бы мне еще раз побывать в таком безжизненном месте, но с другой стороны, я теперь знаю, что на земле существуют подобные места, где не селятся не только люди, но и признаков вообще никакой жизни нет, и неизвестно когда они появятся. 
 Я очень долго находилась в удрученном настроении. Приехав, домой, погрузилась в решение повседневных проблем, но сегодня под руку попалась эта запись в блокноте, которую я сделала еще там, сидя на широкой, с загнутой спинкой скамейке, в мини городке с двумя бараками по две стороны забетонированной улочки, под небом в клеточку и где разворачивались совсем обычные картины житейской жизни с ревностью и подозрением, спорами и доверительным словам, одиночеством и сожалением, попыткам проникнуть за завесы не понятого чего-то, историями любви... 
13 10 04