Патрон

      Патрон стоял в книжном шкафу всегда. Холодный, блестящий. Я уже привык видеть его там и даже перестал вспоминать. А убрал я его оттуда, когда у меня родился сын.

      … Холодный рассвет... Туман на перевале. Мы лежим, вжавшись в камни, и каждый, свернувшимися в тугой жгут наряженными внутренностями, ощущает как рывками движется стрелка на наручных часах ротного. Острый камень уперся мне в локоть, но я не шевелюсь. В этом какое-то мазохистское наслаждение, эта слабенькая боль отвлекает меня и заставляет сосредоточиться только на холодной злости. Куда-то исчез весь мир. Нет больше девушки Татьяны, с которой я поссорился неделю назад, нет больше последнего письма из дома, которое лежало в тумбочке у моей кровати. Есть только перевал и туман. И нас... десять добровольцев, продрогших от ночного холода, потому что мы не могли взять с собой ни грамма лишнего веса; нас, промокших в тумане, уставших от долгого ночного восхождения и бессонной ночи; нас, злых до осатанелости, потому что у нас не было иного выхода, и от нас зависело, пройдет через перевал колонна с раненными и детьми или нет.
      У нас было всего три минуты, чтобы преодолеть расстояние до позиции душманов, откуда они простреливали перевал насквозь. За три минуты они могли еще не понять, что кто-то смог подняться к ним на неприступные скалы, что кто-то бежит к ним из тумана молча и дыша с хрипом.
      - Ну... мать, - сквозь зубы выдавил ротный и первым вскочил на ноги.
Камни хрустели под солдатскими ботинками, прыгали на груди самодельные подсумки с двойными, обмотанными изолентой магазинами. А в голове бились и сталкивались две мысли: только бы добежать вон до того уступа и бросить гранату и... как хорошо, что никто не слышит, как я про себя матерюсь на чем стоит свет...
      А потом был грохот разрывов, и огонь разметал остатки тумана. Стрельба была такая, что я на время почти оглох и слышал все происходящее как будто находился в сотне метров от места боя. И все кончилось за две минуты. Мы даже не успели перевернуть поменять автоматные магазины. Трупы, трупы, забрызганные кровью камни и щиток автоматической «спарки». Многие еще были живы, они стонали и корчились, а ротный уже шел между камнями, отпихивая ногой трофейные автоматы и отдавал приказы. Я сидел на камне перед молодым парнем в грязной чалме, намотанной поверх колаха. В его глазах не было ненависти, а только какое-то удивление и... уходящая жизнь.
      Я видел его палец на спусковом крючке «калаша». Несколько секунд назад он стрелял, несколько секунд назад он повернулся ко мне и нажал на спусковой крючок. Я выстрелил и только потом до меня дошло, что не я успел первым, а у него произошла осечка. Ротный подошел, присел на корточки перед парнем, потом решительно выдернул из его рук автомат, дернул затвор и к моим ногам упал патрон. Ротный поднял его повернул ко мне капсюлем и показал на нем вмятину от бойка.
- На, - кинул он мне на колени патрон. - Ты сегодня второй раз на свет родился...