Черный кот

(рассказ)

Всё-таки просто человека любить, просто ненавидеть, трудно понимать его. Именно взаимопонимания и не хватало Дарье с Федором с самого начала. Как говорят в таких случаях, не сходились они характерами. Федор был человеком молчаливым, медлительным. Говоришь ему хорошее, говоришь ему плохое, а он ни одним нервом не дрогнет. И не понимаешь толи согласен он с тобою, толи нет. У Дарьи же всё всегда на лице написано. Худенькая, шустрая, разговорчивая до трескучести. Даже умудренные житейским опытом люди с трудом находили в Дарье и Федоре общие черты. Тем не менее что-то потянуло их друг к другу и они поженились.
Вскоре после медового месяца начались семейные неполадки. Обычно Дарья стрекотала, как сорока, а Федор не обращая на неё никакого внимания, делал молча своё дело. Такое упрямство и безразличие возмущали Дарью до глубины души. Порой она готова была пойти в разнос лишь бы вывести из себя Федора. Да не тут-то было. Дарья выдыхалась, переходила с крика на ворчание, а потом и совсем затихала, чтобы через неделю-другую повторить всё сначала без малейшего результата. Федор как был сам себе на уме, так и оставался.
Кто знает до чего довели бы их размолвки, если бы не стали они прерываться плачем Володеньки. Детей оба любили неистово и, как только первенец подавал голос, супруги сразу прекращали выяснять отношения. Затем заявили о себе Настенька, Танюша, Коля, Машенька. Словом, было не до ссор - слишком много забот появилось у большой семьи. Стало тесно в старой хате, построил Федор новую. А под окном своего нового жилища посадил кудрявую березку.
Годы летели быстро. Поднялась за окном березка. Её огромная копна кос за несколько вёрст от деревни встречала приходящих и провожала уходящих. Один за другим расстались с родным очагом повзрослевшие дети. Дарье с Федором было под шестьдесят, когда проводили они за околицу последнюю дочку Машу. И вновь остались они один на один со своей несхожестью.
Федор продолжал работать молокосборщиком. Проезжая мимо сельского магазина, от тоски и пустоты, навалившихся вдруг на него, стал время от времени запасаться спиртным. Дарья тоже ощущала какой-то душевный вакуум, но не нашла чем его можно было бы заполнить, кроме нотаций мужу. Когда Федор приходил пьяным, она обзывала его последними словами, мешала с грязью и причитала над своей разнесчастной долей. После таких откровенностей Федор всё больше упрямился в своей неправоте и слабости, становился крайне замкнутым и зачастил в сельмаг.
Взаимные претензии у супругов нарастали как снежный ком. Им уже не могли помешать ни изредка приезжавшие на побывку дети, ни односельчане.Кто осуждал Дарью, кто - Федора, а кто - обоих вместе. Одни недоумевали, другие гневались, третьи сочувствовали семейному горю, четвертые объясняли всё современной распущенностью людей и нравов. В конце концов Дарья подала на развод. Суд удовлетворил её иск. Распродала Дарья выделенное ей имущество и уехала к дочери.
Федор некоторое время жил один в окончательно опустевшей хате. Потом сельчане посоветовали ему вдову из соседнего колхоза. Только вдова не захотела сниматься из родной деревни и ушел тогда Федор в примы. Разобрал и перевез на новое местожительство хату. В какой-то безысходной злости спилил на дрова даже березку, посаженную им в молодости.
Однако никаким порывом не в силах человек разделаться со своим прошлым. Минуло страдное крестьянское лето, прошел уборочный сентябрь, а с появлением свободного времени стало нестерпимо тянуть Федора в родное село. На ноябрьские праздники пришел он погостить к своякам. Явился принаряженный, чисто выбритый, держался молодцевато, был не по обыкновению разговорчив и весел. Когда все новости были выслушаны и рассказаны, а все бутылки допиты, собрался уходить. Попрощался с хозяевами, вышел на улицу и ноги сами понесли его на старое селище, хотя это было далеко не по пути.
Со смешанным чувством собственной беды и собственной вины в случившемся житейском разломе подходил Федор к знакомому до боли месту. Стучало в висках. При виде родного двора сердце его облилось кровью. Везде царила опустошенность и запущенность. Человеческого жилья, вытоптанных стежек здесь как и не бывало. Места былых построек и двор тесно обступала пожелтевшая трава да бурый буйный бурьян, посреди которого стояла полуразрушенная русская печь с сиротливо вытянутой к небу трубой. Федор тихо опустился на широкий пень спиленной березы и глубокий тяжкий вздох вырвался из его груди.
Невеселые думы Федора прервало неожиданно раздавшееся «мяу». Из печи вылез старый черный кот. Тот самый, который около десяти лет прожил в их доме. Былой умный опрятный любимец семьи узнавался с трудом в этом животном. Кот был грязный, полуодичавший, с немой тоской в больших красивых глазах. По всему было видно, что он обрадовался появлению Федора - подошел и, мурлыкая, стал доверчиво тереться о ноги. Федор тоже несказанно обрадовался коту, как может радоваться встрече со старым знакомым только совершенно одинокий человек. Он загрубевшей ладонью гладил, прихорашивал взъерошенного кота и по гладко выбритым щекам его беззвучно катились скупые мужские слезы.
- Забыл я про тебя, старик, совсем забыл. А ты вот гордым оказался - и голод, и холод терпишь, а по соседям не пошел. Прости уж меня бестолкового, Васька, прости...
Федор долго сидел на березовом пне и ласкал мурлыкавшего на коленях кота. Наконец почувствовал, что сильно продрог и, очнувшись от дум, увидел быстро сгущающиеся осенние сумерки.
- Ну что ж, Васька! - вздохнул Федор - Раз не суждено нам с тобой умереть в родной хате, пойдем в примы.
Он еще раз огляделся вокруг, расстегнул новенькую телогрейку, засунул кота в запазуху и, придерживая Ваську рукой, зашагал прочь. Федор перешел речку, поднялся на курган. Торопливо удаляясь, то и дело оглядывался на родные места. Там, где когда-то приветливо блестел светлой краской широкий фронтон его хаты, в серых сумерках смутно угадывались очертания обреченной русской печи. Где раньше величественной кроной красовалась высокая береза, зияла пустота.
Кот тоже оглядывался, вырывался из запазухи, мяукал. И непонятно ему было почему исчезла крыша над головой, отчего перестала греть всегда ласковая печка, зачем несут его неведомо куда.


1969