Старинный вальс

(рассказ)

   Весна звенела ручейками, блестела лужами, таращилась на солнце лысинами бугров и аж захлебывалась жаворонками, когда я с чемоданом и рюкзаком подходил к большой незнакомой деревне. Здесь я впервые должен был связать науку с действительностью, это значит пройти производственную практику, и заодно прожить целого полгода своей жизни.
   Через несколько дней колхозное собрание утвердило меня вторым агрономом или, точнее говоря, агрономом-семеноводом, и дни мои заторопились, перепутались, забурлили как те весенние ручейки. Только встречая улыбчивых, по-весеннему бодрых девчат, вдруг вспоминалось, что кроме агронома я еще и парень, да к тому же молодой и неженатый. Не скажу чтобы девчат здесь было много, но все-таки были. Одна даже, заведующая клубом Анечка, жила по соседству с моей квартирой. Да только чересчур она красивая – с такими хлопот не оберешься. Красота она вещь деликатная, особой обходительности требует и, если хотите, видного места. А какое я ей видное место дам? Повозишь такую по колхозам, ей богу, заголосит: «Загубил, неблагодарный, загуби-ил!..» Словом, нес моей профессией иметь красивую жену. Потому расходились мы при встрече даже не замедлив шага, торопливые и безразличные, как встречные автомобили.
   Между тем кончился весенний сев и я, отоспавшись за целый месяц, вышел в сад послушать соловья и милые с детства звуки натруженного засыпающего села. Закат переливался золотом и багрянцем, порошились лепестки отцветающих яблонь, в сочной зелени берез гудели майские жуки. Среди мычания коров и звона подойников нестройный хор тонкоголосых школьниц пытался спеть что-то про любовь.
   Не спала в этот вечер и Анечка. Она, укрывшись в густой пахучей сирени, перебирала лады баяна. Наверно, ей было грустно, потому что лилась из сирени мелодия тихая и медленная. Но вот баян заиграл выразительно и определенно. Мелодия набирала силу и весь садик заполнился болью одиночества, надеждой и призывом. Это был старинный вальс «Ожидание». Я побродил среди яблонь, лег спать, поднялся утром с кровати, а в ушах неизменно стоял этот вальс. Целый день он время от времени всплывал передо мною, отрывая от дел. С наступлением же вечера я понял, что никакой особой обходительности, никакого видного места Анечке не надо. Мне вдруг открылась ее тоскующая от одиночества душа.
    При встрече с ней я замедлял шаг, приветливо улыбался, но Анечка по-прежнему куда-то торопилась и была совсем безразличной ко мне… Так и наступило то воскресенье, в которое колхоз праздновал «День Весны». Все собрались на поляне в роще. После пламенных речей и чествования передовиков посевной начался концерт художественной самодеятельности. Анечка пела, плясала, я же был темнее осенней ночи. И когда она заиграла «Ожидание», терпение мое кончилось: взял я бутылку водки и, потянув знакомого бригадира за рукав, подался в глубину рощи. Бригадир был не из любителей, но я так глянул на него, что он сразу понял мое состояние и молча поплелся вслед. Так-сяк мы осушили бутылку, закусили папиросой. Иванович (так все называли бригадира), понимая что дело не в бутылке, ждал. И я рассказал ему всё.
   - Хм…- добродушно улыбался бригадир. – Говоришь и сущность души ее знаешь Та-ак! …Анечка – девушка хорошая, но первого встречного она не полюбит. Мало что ты ее любишь! Редкий парень в такую не влюбится. На мой взгляд она ожидает человека разностороннего: рассудительного, душевного и… хозяйственного. Любовь любовью, а про жизнь тоже надо думать.
   Назавтра, когда перестала болеть голова, рассуждения Ивановича были взвешены. Односторонность собственная стала очевидной. И особенно слабым моим местом была хозяйственность. Стыдно мне стало за самого себя: третий десяток разменял, а в делах домашних ничего не смыслю. Объездил я окрестные библиотеки, насобирал книг и стал за ними ночи коротать. Чего я только не прочитал: как варить борщ и стирать белье, как красить потолки и печь торты, как заготавливать на зиму всяческое снадобье и шить детскую одежду. Прочно подковавшись теоретически, начал выискивать предмет, к которому можно было бы приложить руки. Внимание мое остановилось на грибах, появившихся дождливым летом чрезвычайно рано и в изобилии. Каждый день после работы я возвращался на квартиру с полной корзиной и открывал целую фабрику по переработке. Через неделю я уже мастерски владел закатной машинкой и всеми тонкостями технологии маринования грибов. Шеренги разнокалиберных банок росли на глазах, а хозяйка удивленно рассматривала мое сконцентрированное озабоченное лицо.
   Целиком поглощенный своими хлопотами я не заметил, как ко мне пришли признание и известность деревенского масштаба. Со мной по разным вопросам стала советоваться хозяйка, на улице меня останавливали женщины: расспрашивали, уточняли. А однажды вечером меня остановила Анечка. Неожиданностью это было пребольшою, но нашелся я, кстати, довольно быстро, и рассудительные пояснения мои затянулись до самой полночи. Уточнения мы продолжили и в последующие вечера – так много надо было обсудить. Кончились наши встречи тем, чем чаще всего они и кончаются.
   На второй день после свадьбы я уезжал заканчивать сельскохозяйственную академию. Днем же раньше мои банки с маринованными грибами взорвались, все до единой – как будто только  и держались до нашего брака. Но Анечка дождалась окончания моей учебы и вместе со мной поехала в далекий незнакомый колхоз. Сейчас она тоже заведует клубом, а я работаю агрономом, на этот раз уже главным. Живем мы среди тихой деревушки в маленькой колхозной квартире. Грибы маринует Анечка, потому что сколько я не пыжился, у меня они обязательно взрываются.
   Временами, освободившись от всяческих забот, она берет в руки баян и, грустновато улыбнувшись мне, играет старинный вальс. Нет, не «Ожидание». В этом и капли нет от ожидания, от неизвестности. В нем все ясно: просто и сложно, радостно и обидно, возвышенно и драматично – как в жизни. А называется он – «Судьба».

                Виктор Каравосов
                пос. Тулово Витебского р-на, 1971