Горькая осень

Осень выдалась солнечной и тёплой, как тогда. Пахло яблоками, сеном, горьким оттенком полыни, над травой летали паутинки и по небу неспешно ползли облака. Старик сидел около старой груши, жмурился на осеннее солнце и улыбался.
«Ещё одна осень, может последняя… А, хоть бы и так, ведь жизнь прошла, а вот осень осталась и будет всегда,»- думал он, разглядывая небо, свой сад и яблоки, лежащие под ногами. Только осенью на него накатывала необъяснимая тоска и сладостные воспоминания той горькой осени. « Ола! Иди сюда,»- позвал он кошку, та прыгнула к нему на колени и замурлыкала. Маленькая слезинка сползла по морщинистой щеке.
 Оля, странное имя, он так и не научился правильно его выговаривать, для него она навсегда- Ола. Она появилась у них во время войны, как наёмная работница для ведения хозяйства в доме. Она была маленькая, худая, с коротко остриженными волосами и испуганными глазами. У них уже были работники из Польши и Словении, которые работали на скотном дворе, их пригнали из оккупированных территорий, а она была русской. Во время войны в Германии было много «бесплатной силы», их привозили из концлагерей и пунктов временных переселенцев. Его жена Анхен, всплеснув руками сказала: « Какая из неё работница? Она же ребёнок…» «Ты не права хозяйка, -ответил староста ,- ей уже девятнадцать и к тому же, она знает немецкий. Других нет.»  «Нет, так нет. Пусть помогает Анхен по хозяйству,»- пожал плечами Ганс.
 Гансу «повезло», его ранило осколком в ногу и ступню ампутировали,  через,
 два года войны вернулся домой к радости жены и детей. Ему, как герою войны полагалась бесплатная рабочая сила. О войне он говорить не любил, соседям отвечал однозначно: «Воевал, как все.» и только своей жене, в первые дни возвращения, сказал: «Страшное дело, дурное… Больше ничего меня не спрашивай…» Она и не спрашивала. Его Анхен вообще была понятливой. Он любил свой дом, жену, детей, хозяйство, короче, всё то, что было знакомо с детства. К работникам относился нормально, правда иногда ловил их взгляд, полный ненависти, в ответ пожимал плечами. Сам-то он не умел ненавидеть и не чувствовал своей вины за эту непонятную для него войну.
 «Как тебя зовут?»- спросила жена у девушки. «Оля.»-тихо ответила та. Имя было сложным для немецкого языка. «Ола? «-переспросила Анхен, та в ответ кивнула. И Анхен, бесцеремонно потащила новую работницу мыть и переодевать. Она была доброй и практичной женой, на первых порах не давала сложной работы, кормила часто, но маленькими порциями и поселила в доме, а не в сарае. Девушка была молчалива и на все расспросы Анхен отвечала однозначно. Так удалось выяснить, что она из Беларуссии, где находится это место они не знали, одним словом- русская. Их угнали в Германию, а больше она ничего и не рассказывала.
 Наступила осень, тёплая, яркая, с запахом яблок и прелого сена. Урожай был богатый, на радость всей семье и запасов хватит надолго. Они собирались всей семьёй в гости к родственникам Анхен, в другую деревню. Приготовили продуктовые подарки, готовились пробовать свежее пиво, но у Ганса внезапно разболелась нога, вернее то, что от неё осталось. Семья расстроилась, а он, успокаивая их, обещал навести порядок в доме и починить детские игрушки. В гости поехали без него.
Сидя за столом и думая о своей семье и родственниках, он чинил деревянную лошадку сына. Услышав крик, вздрогнул и уронил молоток на пол. Неловко обернувшись, увидел русскую работницу, которая прыгала на одной ноге, а рукой хваталась за юбку. «Что с тобой?»- удивлённо спросил он. «Ничего, хозяин…»- еле слышно сказала она, но лицо отражало сильную муку. Опираясь на стол, он приподнялся и двинулся к ней. На полу лежала опрокинутая кастрюля с кипятком. «Быстро снимай юбку!»- сказал он, она попятилась. «Что Вы, хозяин… Нельзя, я не буду…»- и заплакала. Он сорвал с неё юбку, достал с полки гусиный жир и стал медленно его втирать в ошпаренную ногу. Работница сидела в одной рубашке, и вся дрожала, а сверху на его руки капали её слёзы. «Очень больно?»-спросил он и поднял на неё глаза. Она смотрела на него и ничего не могла ответить, только животный страх плескался у неё в глазах. Он внезапно всё понял: ей не только больно, но и страшно…Бедная девочка, ЧТО ей пришлось пережить. Впервые в жизни Ганс покраснел и смутился.
 На войне он много слышал о том, как развлекаются солдаты с пленными, ему были неприятны эти разговоры и пошлые подробности. Врождённая брезгливость не позволяла ему участвовать в этих «увеселительных» походах и принимать участие в буйных оргиях.
«Какая у неё маленькая ножка, как у фарфоровой куклы, которую я видел в витрине магазина,- втирая жир ей в ногу думал он, - у Анхен ноги полные, крестьянские. Ноги хозяйки, настоящей немки…» Непонятное волнение вдруг охватило его, не мог оторваться он от этой маленькой ножки с аккуратными пальчиками. Просто морок какой-то! Взглянув на съёжившуюся русскую, руки у него задрожали и жар прилил к сердцу. Резко встав с колен, бросил отвернувшись: «Сегодня можешь не работать, только ногу завяжи полотенцем. Это должно помочь.» «Спасибо хозяин,»- прошелестело в ответ и работница, как ветерок упорхнула за дверь, босая в одной рубашке. Ганс с трудом поднял с пола её юбку и в задумчивости заковылял во двор, где сушилось бельё.
Ночью, ворочаясь под одеялом, он думал об этой девчонке… Какая же у неё тонкая кожа, а пальцы на руках малюсенькие, хоть и покрасневшие от работы. И глаза, глаза в пол лица. Он никогда не видел таких девушек. До свадьбы он встречался с подружками, но они, как и его Анхен, были крепкими, весёлыми, голубоглазыми… А эта- как свечка в храме и глаза-вишни. Заснул он только под утро маятным сном и какой-то тихой радостью.
 Он стал глазами искать её каждый день безотчётно. Он наблюдал за ней и сам пытался попасть ей на глаза. Она же, опустив голову быстро проходила мимо него, не поднимая глаз. Ганс не понимал, что с ним происходит и сам на себя злился. Ему хотелось поговорить с ней, заглянуть в глаза, прикоснуться к её нежной коже, но боялся её напугать и впервые задумался о ненависти работников к немцам.
 Осень была яркая, плодородная, сена заготовили много , во дворе коптили свиные туши, а уж яблок и груш было такое количество, что только успевай варить и сушить. Как-то  Анхен позвала Ганса в дом: «Возьми Олу и подержи лестницу. Надо собрать все груши с верхушек деревьев. Я сама не смогу, что-то плохо себя чувствую.» Он нашёл её на кухне, где она чистила яблоки для штруделя. «Хозяйка велела с верхушек груши снять. Идём, я лестницу подержу,»- сказал он, смотря в сторону.
 Осень буйствовала в саду, деревья переливались от светло-оранжевых листьев, жухлая трава была мягкой, а груши и яблоки светились на верхушках деревьев от солнца. Воздух был пронизан лёгкой горечью, скошенного сена.
 Ола легко вспорхнула на лестницу, подоткнув юбку и передник для сбора груш и посмотрела на него. Он, стоя внизу почти безотчётно, легонько провёл рукой по её щиколотки. Она дрыгнула ногой и вдруг улыбнулась. Волна жара окатила его с ног до головы, мышцы шеи вдруг сильно сжались, как при параличе. Никогда в жизни не испытывал он подобных ощущений.
Девушка спустилась вниз, высыпав из передника урожай и снова забралась на верх по лестнице. Своей большой ладонью, Ганс обхватил её ногу выше колена, она ахнула и как букет осенних цветов, упала к нему в руки. Качнувшись, но устояв на месте, Ганс прижал её к своей груди и прошептал: « Не бойся, девочка, я с тобой.» Она инстинктивно обхватила его за шею и взглянула ему прямо в глаза. Прерывисто дыша и прижимая её к себе всё крепче, он был не в силах её отпустить. Так и простоял он со своей бесценной ношой несколько минут.
Где и когда настигнет нас любовь? Что она нам принесёт- счастье или пепелище? Неведомо это никому, неведом и путь любви от сердца к сердцу. Чудны твои дела Господи!
 Как мальчишка он стал искать встреч с ней, подкарауливал, хотел поговорить, но она всегда быстро исчезала или искала каких-то людей, чтобы не остаться с ним наедине. «Что со мной? Я взрослый, семейный мужчина, у меня дом, хозяйство…  А кто она? Зачем мне она? Что она?»-сам себе задавал он вопросы и не мог найти на них ответа. Как бесхитростный и прямодушный человек он волновался и злился на непонятность собственных чувств и желаний. Пытаясь вернуть себе равновесие, он стал чаще обращаться к своим супружеским обязанностям, к удивлению и удовольствию Анхен.  Не помогало т.е. совсем не помогало!
Однажды ранним утром он случайно подсмотрел, как Ола моется на заднем дворе. Движения у неё были плавными, осторожными, ка-будто она прислушивалась к себе. Стриженная головка склонилась на тоненькой шее, кожа прозрачная, еле развитая маленькая грудь и порядковый номер на худом плече. От любви и нежности, сердце чуть не вырвалось из груди, гулко отдавая толчки в голову. « Что мне делать? Я больше не смогу так…»- с отчаяньем и мукой думал этот молодой мужчина, которого впервые в жизни осветила любовь, чувство для него неизведанное.
 А потом всё случилось…Случилось и случилось, и не было в этом стыда и сожаления.
Ночь была душной, не спалось и Ганс вышел в сад. Под грушей сидела Ола, кутаясь в вязанную кофту, смотрела на небо и что-то тихонько пела. Сделав шаг, он замер, сердце готово было выскочить из груди. Она вскочила: «Кто там?»  «Не бойся, это я!»-хрипло сказал он.  «Не боюсь.»- ответила она и второй раз в жизни улыбнулась ему. Эта осень была необыкновенной от аромата свежих яблок, скошенного сена и горечи полыни его внезапной любви. Его счастье лежало у него на груди, и он ни о чём не мог больше думать.
 Анхен стала жаловаться на недомогание и головные боли. Он забеспокоился, вызвал фельдшера, тот посоветовал обратиться в городскую больницу. Он засобирался, жена сокрушалась – на кого оставить хозяйство, дом, детей? Договорились с родственниками, они отвезут её в город, а за одно и на рынок заедут купить-продать, обменять.
Ганс маялся дома и винил во всём себя: это бог его покарал за обман и неверность. Кружил по кухне, переставлял вещи с места на место, а потом пошёл в церковь, думал на исповедь, но передумал, просто молился Деве Марии и просил прощенье. Через несколько дней отпустило, и он поехал в город, в больницу, к Анхен. Она лежала бледная, но вполне довольная. На столике лежали гостинцы и рядом словоохотливые соседки по палате.  Она очень удивилась, что он бросил хозяйство и приехал к ней. «Давно так не отдыхала! Но ещё неделю меня здесь продержат!»- радостно сообщила она мужу. Заплатив за лечение вперёд, он отправился домой, размышляя над собой и думая о своей жизни. Не понимал он ничего, что происходит, а жить, как раньше тихо и размеренно уже не мог. Ола сидела у него занозой в сердце, дом и семья- в подсознании, не мог он разрушить традиции и уклад немецкой правильной жизни.
 А ночью он привёл Олу к себе в спальню, на чистые простыни высокой кровати, как в первую брачную ночь. Они лежали, державшись за руки, после сжигающей любви и смотрели на образ Девы Марии. Она сама женщина, она всё поймёт: нет баловства между ними, есть чистота и горечь первой любви. Всю неделю они провели под светлым образом Богоматери. Не может быть любовь грешной!
 К концу осени в их деревню стали доходить слухи о наступлении Красной Армии, люди стали волноваться и переговариваться. Наёмные работники тихо радовались, а некоторые даже успели сбежать от своих хозяев, их никто не искал.
«Тебе надо уехать подальше,»- сказала ему Ола в саду. «Я от тебя никуда не уеду и никуда не отпущу,»-  твёрдо сказал Ганс. «Тебя расстреляют,»- с болью произнесла она. «А, как же мы? Как я?»-  растерянно спросил он, сознавая правоту её слов. «А мы будем любить и помнить друг друга…»
 Больше он её никогда не видел.
 Когда дети и внуки приезжают к нему в гости, он радуется. Тихая размеренная жизнь, наполняется смыслом. Анхен давно уже нет в живых, её фотография висит на стене, он ходит к ней на кладбище и молчит. Она так ничего и не узнала, да и не смог бы он ей ничего рассказать. Всё осталось глубоко в сердце, на всю жизнь. Родственники пытались привести к нему в дом новую хозяйку, но он категорически был против, чем заслужил уважение соседей и родных, как любящий и верный муж. Однажды, маленький внук спросил у него: «Дедушка, а почему у тебя всех зовут Ола? Кошка Ола, собака Ола и даже корова- тоже Ола.»
«Я привык к этому имени,»- ответил он. Все засмеялись над его чудачеством., а старший сын, вдруг задумчиво заметил: «Я тоже с детства помню это имя. Странное оно, не немецкое. В детстве и у нас была кошка Ола, так её назвал отец, когда мама умерла…»
«Имя действительно странное, но я его когда-то услышал и полюбил. А потом не смог отвыкнуть, так всех и зову…»- с грустью ответил Ганс.


                2017.