Герой дня

Максим проснулся от какого-то странного шума. Прислушиваясь к происходящему за окном, он вскочил из-за необычайно резкого и громкого звонка будильника — и тут же ударился о высокий потолок своей комнаты. На улице послышался множественный смех. Максим встал, отряхнулся от пыли и обнаружил себя голым: пижама подевалась неизвестно куда. Вдобавок ему просто показалось, что он вылез из-под кровати, а на самом деле он всё же упал с высоты. Желая выяснить причину такого высокого положения кровати, он с удивлением отметил, что никакой кровати нет. И стоял он не на ногах, а на руках, да ещё и в подъезде. Попытавшись встать на ноги и зайти в квартиру, он увидел, что дверь отсутствует, словно её там и не было; у соседей послышался сдавленный смех. Максим так и не встал на ноги: теперь он стоял на голове, и темя тёрлось о шершавый пол при каждом её недоуменном повороте. Все соседи по площадке хохотали в голос за своими стальными дверями. «Я вам посмеюсь! — Максим злобно погрозил пальцем, который своим кончиком окунулся в свежий плевок на полу. — На ноги только встану…»

В очередной попытке поставить ноги на пол Максим с удивлением обнаружил, что на нём появилась одежда, но не простая, а из рыжего проклёпанного дерматина. Рассматривание одежды прервало зрелище чьих-то приближающихся ног. Он попытался отойти в сторону, если так можно было сказать о человеке, стоящем на голове, однако этого у него не получилось, да и, собственно, не понадобилось: Максим был всего лишь обитой дерматином дверью, в которую и стремился незнакомец в испачканных пахучим навозом валенках, лица которого в силу известных причин было не разглядеть.

Видимо, «колхозник», как его про себя прозвал Максим, своим вхождением в дверь проторил путь остальным, ибо народ повалил табуном. Перед глазами мельтешили мужские и женские ботинки, неизменно грубые, кондовые и зачастую вымазанные грязью и кое-чем похуже. Истерический смех соседей не смолкал ни на минуту. За всю свою жизнь Максим не видел столько ног одновременно! Некоторые бесцеремонные личности, которым не была открыта дверь, то есть Максим, поворачивались спиной и лягали нижнюю его часть, которая приходилась на голову. В эти моменты, помимо смеха, из-за соседских дверей слышались глухие удары: на пол падали обессилевшие от истерики тела бившихся в диком хохоте соседей. Стало невыносимо обидно и стыдно. Чтобы хоть как-то абстрагироваться от происходящего, Максим начал вспоминать своё детство и юность. Вот он идёт по улице, крепко держа маму за руку. Маме приходится нагибаться слишком низко, потому что маленький сынишка скачет на голове, иногда чересчур активно размахивая ногами… Что?! Или первый поцелуй: вот перед его лицом изящные лаковые туфельки одноклассницы, и он, преодолевая юношескую робость, тянется их поцеловать, не обращая внимания на скрип мозолистого темени о влажную траву… Нет! Это положительно невозможно! Даже в  воспоминания не погрузиться: его нынешнее положение лезет и туда! А эти всё смеются!!!

На площадку вышла хохочущая баба Люся в фартуке и с баллончиком в руках. Она выдавила на пол немного монтажной пены и примяла её лопаткой. «Скушай, Максимка,  пирожочек!» — ласково, насколько позволял хриплый старческий смех, сказала она. Соседи были в трансе. Сам того не заметив, Максим оказался сидящим на заплёванных ступеньках в ситцевых семейниках и майке. Он весь был покрыт липким разлагающимся поролоном из дверной обивки. Чтобы не обидеть старушку, он поднял с пола «пирожок» и принялся его жевать под аккомпанемент всеобщего смеха. «Да! Он всё-таки его жрёт!!!» — супруг бабы Люси Терентьич, в неглиже стоявший в дверях, ликуя, выбил молотком глазок.

— Да пошли вы все!!! — заорал, отплёвываясь, Максим и пёрышком влетел во вновь появившуюся дверь своей квартиры.

Он заскочил в ванную и принялся отмываться от липкого поролона. Закончив омовение, сопровождаемое истерическими причитаниями, он с удивлением обнаружил себя стоящим в кладовке и мылящимся солёным помидором из банки. Он открыл дверь — и оказался на балконе, с которого свисала верёвочная лестница. Максим не желал спускаться вниз и хотел было зайти в комнату, но двери туда не оказалось, зато на вбитом в стену крючке висела цепочка с фарфоровой грушей на конце. Недолго думая, он дёрнул за неё, и был окачен сортирной водой с размокшими кусками туалетной бумаги и экскрементами. Люди внизу неистовствовали. «Я вам покажу, как надо мной смеяться! — гневно закричал Максим. Он увидел небольшое окошко рядом с балконом, куда ловко прыгнул и победно посмотрел на толпу внизу: — Выкусите, сволочи!» Он подошёл к шкафу, чтобы одеться, но оттуда с безумным смехом выскочили соседи сверху, не на шутку перепугав. И вдобавок, к его великому сожалению, одежды там не оказалось. Максим прошёл в соседнюю комнату, где громоздился другой шкаф, но там его одежда была нарезана узкими полосками. В третьем шкафу гардероб уцелел, но вонял неимоверно, да и был это вовсе не третий, а первый шкаф. Однако надевать было больше нечего, да и пахнущий рассолом и старым поролоном Максим, который нашёл ванну на потолке и по этой причине не смог искупаться, не претендовал на чистую одежду. Схватив со столика ключи и портфель, он поспешил выйти из квартиры, потому что стены помещений начали сдвигаться, грозя его раздавить. Входная дверь предательски оказалась сиденьем дивана, в бельевом ящике которого, сам того не желая, оказался Максим. Он начал задыхаться, проклиная сегодняшнее утро и всех его участников, включая себя. В тесном пространстве глухо жужжали шершни, и Максима это очень беспокоило, ведь он помнил, что достаточно лишь пяти укусов… Его мысли прервал звон будильника.

Максим сонно потянулся и вылез из дивана, споткнувшись о надувной круг. С улицы и лестницы послышался знакомый и уже порядком надоевший смех. Нужно было собираться на работу, однако идти грязным всё же не хотелось. К счастью, душ был найден в спальне, причём распылитель располагался в полу, а слив — в стене. Преисполненный скепсиса, Максим аккуратно открыл кран и был удовлетворён тем, что, моясь, он не зальёт соседей: вода, размочив обои, стекала в ржавый раструб. Помывшись, Максим обнаружил, что вытирается половой тряпкой, поэтому купание пришлось повторить. Он пошёл на кухню готовить завтрак, но сколько ни старался, помещения с плитой найти не мог, чуя при этом навевающий тревогу слезоточивый меркаптановый запах. Запах шёл из туалета, куда и направился Максим, чтобы перекрыть газ. Комната задумчивости была чересчур брутальной и готической: унитаза нет, стены покрыты чем-то чёрным, а на полу — решётка. Газом воняло так, что Максим начал кашлять до рвоты, а соседи смеялись и барабанили в дверь, желая увидеть его мокрое от слёз красное лицо. Не найдя ничего, что перекрывало бы газ, не найдя кухни, чтобы закрыть коренной кран, он снова вышел в подъезд и был сбит с ног толпой, с радостным улюлюканьем ввалившейся к нему. Соседи бежали вглубь квартиры, снося всё на своём пути. В какой-то момент радостное галдение и смех замолкли, повергнув Максима в замешательство и заставив пройти в дальнюю спальню, где соседей не оказалось. Как только он повернулся, из всех дверей, щелей, из-под кровати, тумбочки, столика, из-за телевизора, из-за батареи с оглушительным рёвом выпрыгнули соседи. Гремела пиротехника, перед лицом Максима Валентин Иванович с пятого этажа размахивал костылями с привязанными к ним перьями, баба Даша била в медные тарелки, Николай Дмитриевич неистово трубил в горн, бегали какие-то грязные дети, которые выкручивали лампочки и швыряли их на пол, покрывая лица стёртой с обоев краской и битым стеклом. Максим не на шутку перепугался, а смех всё не стихал, нарастая и превращаясь в техногенный рёв. На какое-то мгновение показалось, что эта какофония на деле является полной тишиной, лишь некий суммарный звук, засевший между ушами, напоминал о колебаниях воздуха. Только благодаря титаническим усилиям в первую секунду этого безумия Максим не наложил в штаны. Соседи двинулись обратно на лестницу. Словно в воде Максим медленно прошёл за ними и запер входную дверь изнутри, а сам почему-то вновь оказался снаружи, немало рассмешив не успевших разойтись по квартирам жильцов. Всё это начало порядком ему надоедать, а есть всё ещё хотелось, несмотря на отсутствие кухни. Пролезть в квартиру через уменьшившийся дверной проём удалось не сразу. Вдруг, помимо запаха газа, Максим услышал благоухание яичницы. Найти её было так же проблематично, как и плиту несколькими минутами ранее, однако в процессе поиска он всё же наткнулся на торчащий из стены флажок от плиты и тут же поспешил выключить газ. Когда Максим захотел открыть окно, вместо привычного пейзажа, состоявшего из двора и всего, что там находилось, он увидел старый затхлый подвал с осклизлым кирпичом. Таким образом, проветривание было бесполезно, да и газ уже почти улетучился в вентиляцию.

Сильно захотелось по малой нужде. Вспомнив, что туалет сегодня вместо кухни, Максим направился туда. На сей раз место унитаза занимала душевая сетка. «Ничего страшного, мне же не по-большому», — усмехнувшись, подумал парень и взялся за дело. Естественно, моча полилась с потолка и напористыми струями из стен на уставшего удивляться Максима. Людей снаружи накрыл новый приступ хохота. Помещение загудело и затряслось, парень начал промахиваться, а затем погас свет, который, впрочем, и так не горел. Дверь открылась, и мокрый Максим оказался во дворе. Счастливый смех излился на него так же унизительно, как и минутой ранее моча. «Думаете, это смешно?» — обиделся парень.

— Не маленький: помоешься и переоденешься! — сдавленным от смеха голосом бросила молодая соседка.

Подъезд и лестница исчезли, и подняться к себе не представлялось возможным. Максим подошёл к поливочному крану, разделся и принялся мыться под язвительные насмешки соседей и просто незнакомых людей. Закончив купание, он с радостью отметил, что подъезд появился, но как только он подбежал к обшарпанной двери, перед его лицом снова сомкнулась кирпичная стена. Так повторилось несколько раз: то он в последний момент останавливается у стены, то влетает в чьё-то открытое окно. В итоге, с шишками и рассечённой бровью, Максим взлетел по лестнице в свою квартиру. Там ему снова пришлось искать шкаф, который прятался от него в самых неожиданных местах и подсовывал вместо себя самые диковинные предметы. Один раз, открыв лакированные створки, парень чуть не угодил в работающую дробилку. Но не только шкаф беспрестанно разыгрывал его: пытаясь надеть рубашку, Максим понял, что она слишком мала, но как только захотел её снять, та увеличилась и наглухо на нём зашилась. Руки было не высунуть из рукавов, голова не лезла в отсутствующий воротник, а полы невероятно огромной сорочки обжали его ноги. Он снова попал в ловушку. Оставалось только ползать и брыкаться в льняной тесноте, набивая дополнительные шишки о пол и об углы. Трусы оказались на голове, носки с шипением ползали у шеи, а майка грозилась кастрировать своими крепкими лямками. Этот клаустрофобический ужас казался бесконечным и выдавливал из груди стоны отчаяния, вдвойне ужасные оттого, что в сорочке стонал не Максим. Его подбрасывало, било о потолок, стены, а люди смеялись. Отборный мат доносился из рубашки, пленившей опаздывающего парня. Но тут внезапно обозначился путь к спасению: с треском разорвался рукав. С огромным трудом вылезая из заточения, Максим понял, что находится во дворе. Наконец вырвавшись, он бросился прочь, с удивлением посматривая на возникший на нём костюм.

Максим сидел, подперев голову, за столом дворовой беседки и пытался поймать хоть одну из носившихся в голове мыслей. Вышедшие на улицу соседи хохотали и показывали на него пальцем. Казалось бы, внешне не к чему было придраться, только длинные полосатые, какие-то клоунские гольфы, в которые были заправлены брюки, делали его образ немного нелепым. Ворона важно цокала по столу и, давясь, клевала забытое пенсионерами домино. Максим мрачно достал из кармана пиджака недоеденный пирожок из монтажной пены и протянул его любопытной птице. Та внимательно осмотрела подношение, подскочила и клюнула Максима промеж глаз. «Ай!» — с некоторым равнодушием, для проформы, вскрикнул Максим.

— Здесь темно и ужасно воняет! — бодро крикнул вылезший из-под стола дворник дед Иван.
— Мы верим в тебя! — сквозь смех и слёзы крикнула баба Сима. Толпа снова взорвалась диким хохотом.
— Я опаздываю на работу! — с серьёзным видом сказал Максим.

Он встал, распрямил спину и начал укладывать в портфель важные бумаги, пустые бутылки и кирпичи, другие портфели, которые, пользуясь его рассеянностью, подавали соседи. За утро он уже привык к неумолкающему смеху, поэтому не смущался, а мысли его были безумно далеко. Выйдя из беседки и направившись к улице, Максим увидел, что тёмный пиджак покрыт многочисленными следами ботинок. В таком виде он не мог явиться на работу, но, к счастью, с собой у него имелись влажные салфетки. Едва он открыл портфель, как раздался оглушительный взрыв. Максим с тонким визгом отбросил ручную кладь и побежал. Но, как оказалось, он стоял на месте, а портфеля нигде не было: видимо, испугавшись взрыва, портфель отшвырнул Максима и бросился наутёк. Да и место, на котором он стоял, было дном плескательного бассейна с завонявшейся водой. Он попытался что-то сказать хохочущим соседям, но вместо этого издал весьма непристойный звук дудочкой, которую зачем-то держал во рту. У многих мужчин после этого на штанах стали расплываться тёмные пятна. Вдобавок то, что мелькало на периферии зрения, оказалось мячиками, которыми он по какой-то непонятной причине жонглировал. Максим вылез из бассейна и посмотрел на часы: переодеться он уже не успеет. Чавкая мокрыми ботинками, он направился к остановке.

Он долго просидел под покосившимся навесом, прежде чем понял: это не остановка. Разбитый асфальт внутриквартального проезда насмехался над парнем, ворочая туда-сюда свои пыльно-серые волны. И ни душевные разговоры с прохожими, которые то и дело подначивали путавшегося в словах Максима, ни прекрасная в целом погода не умалили его огорчения. Он опоздал. Однако надежда на что-то непонятное ещё не была потеряна, ведь из-за угла дальнего дома показался призрачный силуэт начальника с самоваром в руках. Торцовая стена здания рядом с ним время от времени кокетливо отгибалась, являя взору Максима крыльцо заводоуправления — места его работы. Начальник поставил медный прибор на землю и замахал руками. «Эй, Максим!» — послышалось с другого конца проезда. Парень обернулся на звук и увидел бегущего к нему лучшего друга Андрея, прячущего одну руку за спиной, а двумя другими подмахивающего в такт бегу. Позади него, у развилки дороги, люди со стыдливым энтузиазмом закапывали огромный трамвай, неуместный в глубине микрорайона. Максим перевёл взгляд на стоящего вдали начальника: того окружали, казалось, все сотрудники отдела, а сам он пинал ногами самовар и носовыми платками семафорил что-то невнятное. К проезду подтянулись соседи; особо немощные старушки уселись на принесённые из дому табуреты. Все — жители его дома и соседних дворов, далёкая толпа людей, закапывавших возгоревшийся трамвай, не менее далёкие начальник и сотрудники — заливисто смеялись. Хохотал и подбежавший Андрей, от чего задыхался ещё больше. «Давай, Максим! — едва переведя дух, ободряюще молвил друг. — Впиши своё имя в историю!» — с этими словами он резко прилепил на его лицо полотенце, вымазанное зубной пастой. Толпа заликовала пуще, когда Максим отъял полотенце и удивлённо закрутил головой с белой мятной маской на физиономии. «Ты что, вообще?» — попытался сказать он, но вместо этого прокрякал манок во рту. Многие из присутствующих лишились чувств. «Давай! — друг начал трясти его за плечи. — Да-вай! Да-вай!» — «Да-вай! Да-вай!» — нестройно подхватила толпа. Андрей подал ему портфель.

Под смешливое скандирование Максим встал и вышел на середину дороги; ботинки его издавали противные звуки. Перевёл дыхание, сосредоточился. Теперь для него существовала лишь отогнутая стена дальнего дома, временно приютившая крыльцо заводоуправления. Все голоса будто бы исчезли. Максим начал разгоняться. Люди ликующе поднимали руки, рты их искажались радостными воплями. Максим стремительно бежал вперёд. «Вперёд!» — визжала в его голове единственная мысль. Заветная цель была уже близко, когда ноги его начали вязнуть: Максим погружался в асфальт. Он пытался вырваться, выплыть, но сухое и чрезвычайно топкое дорожное покрытие не пускало его. Толпа продолжала неистово ликовать. Снова стал слышен смеющийся гул сотен людских голосов. «Да-вай! Да-вай!» — скандировал народ. Увязнув по грудь в дороге и бессильно размахивая руками, Максим виновато оправдывался: «Не могу…» — однако понял, что этих людей устроит любой исход. Соседи, сотрудники и просто незнакомцы смеялись, показывая пальцами на тонущего Максима, а друг его смеялся громче всех и хлопал в ладоши. «Да-вай! Да-вай!» — снова закричала толпа. А меж тем над поверхностью уже лишь эпизодически показывалось лицо охваченного ужасом парня, который отчаянно пытался зацепиться за обламывающуюся, словно тонкий лёд, битумную корку. Некоторое время после того, как асфальт сомкнулся над Максимом, люди ещё смеялись, затем торжественно подошёл Андрей и, вытащив из кармана кусочек мела, отметил место утопления своего друга. Толпа плотно обступила помеченный пятачок проезда, и рядом с косым крестиком упали два жёлтых одуванчика.

Проезд закроют, значок будут время от времени обновлять и подле него возлагать цветы, а детям и самому Максиму, подошедшему полюбопытствовать, с благоговением будут говорить, что здесь нашёл своё последнее пристанище Герой дня. Максим недоуменно нахмурит брови, пожмёт плечами и пойдёт по своим делам.

14.12.2014 — 10.05.2017