Тиланчи Вазир, шалокчи Амир

            
           Е.К.Мейендорфнинг «Путешествие из Оренбурга в Бухару» китобини кузатишда давом этамиз.

Глава шестая

Золотой рудник. — Агатма. — Прекрасная страна. — Встреча с жителями. — Русские пленники. — Свидание с куш-беги. — Торжественная встреча в Бухаре.
Пройдя через Кызылкумы, мы пересекли на отрезке в 40 верст равнину, покрытую полынью, справа ограниченную Буканскими горами. Сопровождавшие нас бухарцы, опасаясь неожиданного нападения хивинцев, убеждали нас избегать буканских колодцев — места очень опасного. Следовало держаться самого короткого пути и идти прямо к Юзкудуку. Это помешало мне видеть Буканские горы вблизи; я смог их исследовать только будущей весной, во время нашего обратного пути. Они поднимались, подобно Мугоджарам, приблизительно сажен на 100 над уровнем равнины; очень крутые и каменистые, они сложены из кварца, смешанного с сиенитом и диабазом 14, и образуют многочисленные и очень узкие ущелья. Возле буканских колодцев имеется небольшой ручей, который вытекает из гор и исчезает, пробежав несколько сот сажен по равнине. Лучшая и вместе с тем более короткая дорога — та, которая ведет из Кызылкумов к буканским колодцам вдоль гор того же названия и доходит до Юзкудука.
После перехода через равнину, о которой я только что говорил, мы оказались в гористом районе, где тянутся Буканские горы, Юзкудук, Капканташ и т. д. и т. д., которые представляют собой разветвления высоких хребтов, расположенных к югу от Коканда и к востоку от Бухары.
Возле буканских колодцев эта горная цепь поворачивает на запад; она продолжается до Амударьи и образует у ее берегов горы Чавасвали и Василькара, известные своими золотыми жилами. Они прельстили, говорят, Петра Великого, когда он повелел осуществить экспедицию Бековича.  Хивинский хан противился тому, чтобы разрабатывали золото Василькары, боясь вызвать интерес русских. Эти рассказы, возможно, несколько преувеличены; я видел в Оренбурге кусок серного колчедана, найденного в Василькаре, который можно принять за золото.
Горы были сложены из сиенита, диабаза или кварца, смешанного с известняком, и были в основном темно-зеленого цвета. Эти камни расслаивались на пластинки, подобно шиферу. Данные горы более округлой и менее конической формы, чем Мугоджарские; долины и грунт здесь гораздо суше» даже полынь редка в них.
Дорога в нескольких местах очень крута, но широка и удобна. Юз-кудук, или «Сто колодцев», — узкая долина, в которой находятся два колодца примерно в три сажени глубиной. Вода в них превосходна и обильна. Есть еще 30 других, поменьше; большинство из них высохли.
Гористая область начинается в 7 верстах не доходя Юз- кудука. Она простирается на 34 версты до Капкан-таша, где мы снова вышли на равнину, оставив слева невысокие холмы Беш-булак и Букбульдук. Название «Букбульдук» буквально «перепелка», и киргизы образовали его путем звукоподражания, имитируя крик этой птицы.
В Капкан-таше много серных источников, вода которых плохо пахнет и очень соленая. Наши лошади почти не пили ее; но на обратном пути в марте одна лошадь осушила пять ведер этой гнилой воды. Так как было очень жарко и все страдали от жажды, нам стоило большого труда в течение нескольких минут сдерживать солдат, прежде чем позволить им пить эту отвратительную, но очень холодную воду.
В 22 верстах от Капкан-таша начинаются пески Баткак-кумы, которые тянутся на 27 верст: они глубоки только на протяжении последних 4-х верст. В 26 верстах от этих песков мы снова вступили в гористую область; ее называют «Сусыз- кара», то есть «черная, безводная». В самом деле, эти горы черного цвета, а поверхность их обнажена. Вода здесь имеется только в двух колодцах, оставшихся приблизительно в 10 верстах слева от нас. Когда наша вода кончилась, ее заменили снегом, который лежал на холмах, где, несмотря  на небольшую высоту, ощущалась заметная разница в температуре. Мы прибыли наконец в Кара-агач, сделав последние 40 верст по ровной местности, окруженной высотами.
В двух верстах от Кара-агача навстречу посольству вышли четыре бухарских таможенника. Они приветствовали нас, произнеся в наш адрес обычную формулу «Хуш амедид!» («Добро пожаловать!»), и уведомили, что хан, их государь, выслал продовольствие для нас в Агатму, в 38 верстах от Кара-агача. Г-н Негри учтиво выразил нашу признательность, и мы снова пустились в путь вместе с таможенниками.
В Кара-агаче мы впервые увидели деревья: сотня старых тутов окружала серный источник, где температура воды была примерно 15°. Эти деревья были посажены каким-то мусульманским святым, который жил и погребен здесь. Вода эта слывет чудотворной, и все сопровождавшие нас мусульмане искупались в ней. Источник вытекает из глинистого холмика. В большом количестве виднелись лоскутки и кусочки материи, развешанные на деревьях в качестве жертвоприношений святому.
Вода этого источника обильно бьет ключом и образует быстро исчезающий ручей, поглощаемый глинистым грунтом, по которому он протекает. Хотя мы совершали переход без отдыха в течение четырех дней, однако продолжали его и на пятый день, чтобы как можно скорее покинуть столь безводную местность и наконец отведать пищу, которую для нас приготовил бухарский хан.
В Агатму мы прибыли 13 декабря, перевалив в Кара-агаче через довольно высокую гору; ее склон очень отлог по направлению к Агатме. Бухарцы говорили, что в этом месте когда-то был город. Соседний холм, покрытый обломками кирпичей, кажется, подтверждает этот рассказ. Агатма находится в воронке, где, как полагают, видны следы озера, которое, вероятно, снабжало водой жителей. Подле озера видны два обильных источника; их сернистые воды менее теплы, чем в Кара-агаче.
В Агатме мы обратили внимание на небольшую глиняную башню, или дом со сводчатой крышей; он служит аванпостом бухарцев. Там они содержат отряд солдат, то ли опасаясь набега хивинцев, то ли поджидая караван из России. Часовой, помещающийся на возвышении, видит местность на большое расстояние.
' Перед прибытием в Агатму бухарский юз-баши (начальник сотни) в сопровождении 20 всадников явился к г-ну поверенному в делах с сообщением, что хан послал его встретить посольство и предложить любую провизию, какую только пожелают члены посольства. Затем несколько всадников подъехали к г-ну Негри, взяли его руку на восточный манер и хором повторяли: «Хуш амедид». Этот небольшой отряд вскоре ускакал обратно. Большинство его лошадей были весьма хороши: крупны, легки, полны огня и быстры. В одежду бухарских солдат в качестве формы входили только белые чалмы. На них были халаты, или длинные и широкие одеяния различных цветов. На одних они были из узорного или полосатого шелка, на других — из сукна; одни были одеты в материи из верблюжьей шерсти, а другие — облачены в кольчуги, едва доходившие до пояса.
Мы нашли в Агатме свежий белый хлеб, восхитительный виноград, арбузы и гранаты. Можно судить об удовольствии, которое испытывал каждый из нас, угощаясь хлебом и фруктами, если вспомнить, что в продолжение 70 дней нам пришлось питаться исключительно сухарями, становившимися с каждым днем все черствее. Наши лошади получили сытый корм и джугару. Последняя — род белых зерен, величиной и формой похожих на чечевицу; ее дают лошадям вместо ячменя.
Уже давно мы не встречали травы, даже полыни, и наши лошади чахли. Предоставленный им фураж произрастал на искусственных лугах — иные в Бухарин неизвестны. Наши животные были непривычны к нему, и несколько из них заболели оттого, что поели его слишком много, а может быть, оттого, что их поили более раза в день, чего бухарцы стараются, не делать, если кормят лошадей ячменем. Мы потеряли в Бухаре 50 лошадей: без сомнения, этому способствовала скорее перемена корма, чем усталость.
Выйдя из Агатмы, мы пересекли равнину, которая показалась мне незаметно повышающейся вплоть до возделываемых пространств. Равнина эта глиниста; на пути, по которому, мы двигались к Одун-кудуку, ее поверхность покрыта песком только в некоторых местах. Значительно больше песка было на дороге, по которой мы следовали, обратно, в нескольких верстах к западу от первой.
Возле Одун-кудука мы видели следы древних каналов и развалины дома. Это, вероятно, свидетельствует о том, что некогда культурная часть Бухарин простиралась к северу много дальше, чем теперь, и что Агатма была по эту сторону границы, как в настоящее время Кагатан., В 17 верстах от Одун-кудука мы прошли сотню шагов среди песчаных бугров, между коими заметили остатки стен и глиняных жилищ. Пройдя через эти холмы, мы, к нашему большому удивлению, вступили в совершенно иную область: можно было додумать, что находишься за 1000 верст от однообразных мест, по которым мы только что двигались в течение 70 дней. Этими песчаными буграми заканчивалась пустыня. За нею простираются поля, видны каналы, древесные аллеи; со всех сторон дома, селения, рощи, фруктовые сады, мечети и минареты. Одним словом, кажется, что тебя перенесли в какую- то волшебную страну.
Если вид этой местности вызывал чувство удивления у европейцев, глаза которых привыкли к лицезрению плодородных полей и заселенных мест, то какое же впечатление должна она производить на киргизов и других обитателей пустыни? Как же не будут они пытаться захватить столь облагодетельствованную природой страну, располагающую летом обширными равнинами для их кочевых передвижений, а зимой — городами и кишлаками для устройства убежищ от непостоянства сурового климата.
Мы находились в стране, едва знакомой европейцам; все здесь вызывало наше любопытство. Представьте себе тот интерес, с каким разглядывали нас жители, одетые в синие одежды и увенчанные белыми чалмами, сбежавшиеся нам навстречу: одни — пешком, другие — верхом, сидя на ослах или лошадях, теснясь вокруг нас и приветствуя нас по-своему. Многие свидетельствовали живейшим образом свою радость, обращая к нам по-русски несколько учтивых слов. Их выражения удивления, их крики, наконец, шумное движение, одушевлявшее всю эту толпу, придавали нашему въезду в Бухару вид народного празднества, веселье которого мы бы разделили, если бы не огорчавшее нас присутствие агентов полиции. Голоса их раздавались среди этого шума, и, вооруженные толстыми палками, они били без разбору направо и •налево, заставляя уступить нам место и напоминая, что весь этот беспорядок причинил наш приезд и что старание увидеть столько урусов влекло за собой опасение получить удар.
Мы испытывали тягостное чувство, заметив среди азиатского населения русских солдат, доведенных до печального состояния рабов. Большей частью это были 60-летние немощные старики; при виде своих соотечественников они не могли удержать слез и, невнятно бормоча несколько слов на родном языке, пытались броситься к нам. Чрезмерная радость оттого, что они снова увидели наших солдат, вызвала у них большое волнение. Эти трогательные душераздирающие сцены не поддаются описанию.
В Хатун-кудуке мы узнали, что кушбеги, один из важнейших чиновников бухарского правительства, ожидает нас в ближайшем селении. Почти в версте от возделанной местности нас встретил пенжабаши (начальник пяти сотен) с двумя сотнями кавалеристов. Он проводил нас через толпу, и наша пехота с барабанным боем прошла к палатке, где находился кушбеги. Мы слезли с лошадей приблизительно саженях в 30, чтобы пройти вперед между рядами пехотинцев, сидевших на земле и вставших, когда проходил поверенный в делах. Несколько разноцветных палаток представилось нашему взору; большое число лошадей, покрытых богатыми попонами и шитым золотом чепраками, были привязаны к столбикам за шею и задние ноги. Много рабов и чиновников окружали палатки. Одним словом, все, что- находилось вокруг нас, умножало торжественность этой первой встречи.
Кушбеги, которого звали Хакимбек, сидел в палатке с четырьмя бухарскими сановниками. Когда г-н Негри занял приготовленное для него место, куш-беги, обращаясь к прикомандированным к посольству лицам, сказал: «Садитесь, ведь вы иностранцы. Мне доставляет большое удовольствие видеть вас». Г-н Негри, поговорив затем о церемониале, подлежащем соблюдению во время представления хану, совершенно не был согласен с куш-беги. Данная аудиенция началась при благоприятных условиях; прежде чем она окончилась, характер бухарцев разоблачился полностью. Куш-беги имел неосторожность просить г-на Негри подарить хану две наши пушки. Поняв, что не сможет этого добиться, он без зазрения совести стал просить для хана коляску г-на Негри. Впрочем, он не знал, что у нас было несколько верблюдов, нагруженных подарками для бухарского двора.
Кушбеги выглядел лет на пятьдесят; его длинная темно каштановая борода начинала седеть, он был высокого роста, с приятным и добрым лицом. Объяснялся он по-персидски с большой легкостью. На голове у куш-беги была чалма из белого кашемира, а одет он был в халат из той же материи с крупными букетами и шубу на собольем меху, покрытую полосатым кашемиром.
Наше путешествие прошло так благоприятно, как только этого можно было пожелать. За исключением нескольких туманных дней и нескольких часов, когда шел снег и очень мелкий дождь, погода была в общем настолько хороша, что киргизы говорили, что среди нас, без сомнения, есть святые. Это постоянство ясной погоды значительно облегчило наш поход, предохранив от всех неприятностей, которые могли причинить дождь, снег и мороз.
17 декабря ночью мы проследовали мимо небольшого городка Вабкента, проехав по хорошо возделанной и густонаселенной местности. Мы пересекли столь же прекрасные места 18-го и прибыли в Базарчи, большое селение, расположенное в 2 верстах от Бухары. С момента нашего свидания с куш-беги мы проехали 40 верст и в продолжение этих двух дней были беспрестанно окружены многочисленной толпой: полицейские постоянно разгоняли людей палочными ударами; любопытные не пугались, убегали и снова возвращались. Наши солдаты маршировали в величайшем порядке и были в полной форме. Звуки барабана вызывали возгласы удивления жителей. Таким образом мы продвигались вперед среди шума и выражений общего веселья, возбужденного нашим прибытием.
Недалеко от Вабкента четыре местных сановника явились приветствовать г-на Негри и вручили ему поздравительное письмо хана. Один из них был его родственником; он не знал персидского языка. Это был единственный из узбекских вельмож, встреченных мною, который не говорил на этом языке. Два других были рабами хана: один — афганец, другой — перс. Последний был. одет в материю из верблюжьей шерсти, в то время как прочие облачены в красные или синие щелковые халаты, вытканные золотыми цветами.
В 15 верстах от Бухары появился глава ханских есаулов с 30 всадниками приветствовать г-на Негри. Он сопровождал нас до Базарчи, где мы остановились в загородном доме куш-беги. Комнаты оказались настолько сырыми, что мы предпочли оставаться в кибитках, несмотря на горячее желание покинуть их.
После 36-часовой дискуссии по поводу соблюдения церемониала дело закончилось к общему удовольствию: хан не возражал против того, чтобы г-н Негри сидел в его присутствии.
В полдень 20 декабря мы совершили торжественный въезд в Бухару: перед нами ехал казачий отряд и везли подарки, состоявшие из мехов, фарфора, хрусталя, часов и ружей. Другая часть казаков и часть пехоты замыкала шествие. Один сановник, узбек, весьма представительной наружности, превосходно говоривший по-персидски, опередил посольство, чтобы проводить его во дворец.
Медленно подвигаясь вперед вместе с кортежем, мы проследовали под большим порталом и, пройдя по извилистой, тесной и окаймленной печальными глинобитными зданиями с плоскими, крышами улице, прибыли наконец на большую площадь, окруженную мечетями и колледжами, или медресе, где увидели ворота дворца.
; Мы поднялись в сводчатый, сложенный из кирпичей коридор; с каждой стороны стояла шеренга солдат — приблизительно человек 400, вооруженных разнообразными ружьями. Затем мы вступили в маленький двор, далее прошли' по переходу, где находился десяток пушек, и вошли в квадратный двор, окруженный стенами, вдоль которых сидели 300— 400 бухарцев в белых чалмах и халатах из золотой парчи. Затем, повернув направо, мы прошли в переднюю и, наконец, в приемный зал, где на подушках, покрытых ковром из красного сукна, богато расшитым золотом, сидел хан.  На помосте был расстелен персидский ковер довольно посредственного качества; стены быль оштукатурены гипсом, а потолок покрыт раскрашенными досками.
Длина зала была в два раза больше его ширины. Хан занимал место у стены против входной двери; слева от него находились двое его сыновей, старшему из которых можно было дать лет 15, а справа — куш-беги. По обеим сторонам двери — пять сановников. Два камергера символически поддерживали г-на Негри. Приблизившись к хану на десять шагов и произнеся речь на персидском языке, он вручил куш-беги верительную грамоту и сел на отведенное ему место. Особы, состоявшие при посольстве, остались стоять у стены по обеим сторонам двери. Куш-беги немедленно представил письмо императора хану, и тот прочитал его вслух. Затем он попросил г-на Негри ввести в переднюю несколько наших солдат без оружия; увидя их, хан принялся хохотать как ребенок: в выражении его лица было нечто не совсем умное. Хану было 45 лет, у него красивая борода, черные глаза и оливковый цвет лица; он казался истощенным гаремными удовольствиями. На нем был чёрный бархатный халат, украшенный драгоценными камнями, и муслиновая чалма, увенчанная султаном из перьев, цапли; золотая петлица пересекала по диагонали чалму, похожую на калеви, церемониальный головной убор великого визиря, капудан-паши и кизляр-агаси Оттоманской империи. У куш-'беги и трех других. вельмож на голове вместо чалмы были шапки из соболь-его меха в форме цилиндра. Церемониймейстер держал в руке что-то похожее на алебарду, заканчивавшуюся наверху серебряном топориком. Подарки были унесены в другую комнату, в присутствии хана. Аудиенция продолжалась около 20 минут. Затем мы вышли из дворца и вновь присоединились к нашему конвою, который вернулся в Базарчи, где находился на бивуаке в саду в продолжение всей зимы. Г-н Негри и состоявшие при посольстве лица разместились в Бухаре в большом доме, принадлежащем кушбеги.
Мы оставались в городе с 20 декабря 1820 года до 10 марта 1821 года. Так как погода была отличной, то мы возвратились в Базарчи. Бивуак в садах этого местечка казался нам приятнее, чем пребывание в унылых бухарских домах.
Мы вышли из Базарчи 22 марта; 25-го покинули пределы Бухары, довольные тем, что познакомились с этой страной, но еще более довольные тем, что покинули ее.