Геройка

               

                Телёнок выходил тяжело. Малютка, крупная бусая корова, с атласной шерстью и звёздочкой во лбу, лежала на боку, занимая половину просторного денника, тужилась и через короткие промежутки глубоко и обречённо вздыхала. Наконец показались два сложенных рядом матовых копытца в плёнчатом пузыре. Еще какой-то миг – и роженица выдавит из себя на этот свет новое живое существо. Вроде бы всё так и есть, и я уже вижу  на мохнатых суставах передних ног телёнка упругий коричневый кончик пористого носа, скоро бы появиться и всей забавной мордашке новорождённого, однако Малютка напрягается из последних сил, а плод не выходит. Чем же он там, в чреве и за что, так зацепился, что корова, стельная уже третьим телком, никак не может разрешиться? Хлопоты мои не торопливы и не суетливы – я с нажимом оглаживаю тёплый, поросший вьющейся шёрсткой, живот от передних ног к хвосту, нащупывая пальцами и поддавливая к выходу замешкавшийся плод, но делаю это осторожно, чтобы, не дай бог, не навредить Малютке. Некоторое время отдыхаю, и снова принимаюсь мять объёмистое чрево измученной коровы. Наконец Малютка, втянув через влажные ноздри побольше воздуха, так напряглась, что дёрнулись задние ноги, и выдавила из себя лобастого, в матовой плёнке, телёнка, и обессиленная, уронила рогатую голову на подстеленное душистое сено. Но уже секунд через пятнадцать корова на ногах и длинным шершавым языком облизывает дрожащий светло-коричневый головастый комочек, подсушивая мокрую шерсть новорождённого, который на скользких округло-восковых копытцах пытается самостоятельно подняться с пола и встать. Однако ножки разъезжаются, и телёнок заваливается набок. Мать всё это время продолжает языком, схожим с железной щёткой, вычищать и сушить хрупкое тельце своего дитяти. Зная, что за этим последует тыканье телячьей мордочки в налитое молозивом вымя, и если это допустить, то потом не отвадить телка, и он будет высасывать всё вымя месяцев до трёх, и тогда уж корову не отогнать в стадо, а нам придётся надолго забыть вкус парного молока - поэтому я подхватываю телка на руки и уношу домой, на веранду, где ему пригорожен тёплый уголок. Определив теленка, беру полотенце и подойник с тёплой водой и возвращаюсь в денник раздаивать роженицу. Через полчаса я опять на веранде, с помощью указательного пальца приучаю сосунка пить жирное молозиво из капронового ведёрка.
        К середине лета Геройка, так мы назвали телёночка, не сказать, что сильно подрос, но стал этаким толстоногим крепышом, с большой лобастой мохнатой головой, венчали которую два тупых рожка, разделённые белёсым завитком. Первый свой наскок на человека бычок совершил росистым утром ясного июльского дня. Жена принесла в загон забытую мной на крыльце глубокую чашку с варёной картошкой, намятой с комбикормом для цыплят. Только она переступила через порог денника и успела пару раз проговорить «типа-типа», призывая голенастый выводок отведать высыпаемый из чашки завтрак, как из-за недоеденного прошлогоднего стога, что сбоку от дверки денника, выскочил Геройка и, наклонив голову к земле, больно боднул её под колено. Лариса от неожиданности ойкнула и присела на порог денника. Услышав это, я бросил чистить хлев и выскочил с лопатой в загон. Перехватив её, черенком отогнал бычка от растерянной жены, помог подняться с порога и сокрушённо покивал головой: «Что-то с нашим молокососом не того. Теперь надо будет ой как приглядывать за ним».
        Нападения бычка на зазевавшихся прохожих стали делом регулярным, если только он умудрялся, либо оборвать верёвку, на которой пасся на ближайшем лужку, либо расшатать и выдрать колышек. Тогда уж мы его ловили всей семьёй по всему рабочему посёлку. Я его и ласково оглаживал по шелковистой светло-коричневой шерсти, и увещевал, и подкармливал разными вкусностями вроде крепко подсоленной корочки ржаного хлеба, но ничего не помогало. Складывалось впечатление, что это маленькое головастое животное с толстыми рожками появилось в нашем мире лишь для того, чтобы подкарауливать людей и с разгону больно бодать. Иногда жена, то ли в шутку, а может и всерьёз, укоряла: вот, дескать, назвал телёнка Геройкой,  а он теперь и отрабатывает на нас своё боевое имя. Нет бы назвать как-то поласковей – ну, хотя бы Мотыльком. Я в тон ей усмехался: тогда бы крыльев не хватило его догонять, а так, пусть себе бегает по земле, небось, когда и образумится.
        В первых числах сентября соседи, что через дорогу от моей усадьбы, привезли сено и сметали стог, как это они обычно делали, вплотную к своей ограде, но вот обезопасить его поскотиной от вольно шатающихся по посёлку коров и быков не удосужились. Поэтому хозяйка, полная женщина пятидесяти лет, теперь едва ли не ночевала у стога, охраняя сено от ушлых рогатых разбойников. И надо же такому случиться, что в один из тихих листопадных дней наш Геройка в очередной раз пустился в бега, выломав окрепшими рогами дырку в штакетнике загона.
        Мы бы его и не хватились, но ближе к вечеру услышали женский крик, доносящийся в комнату сквозь оконное стекло: «Ой, убивают, ой, люди, помогите же кто-нибудь скорее!». Я выбежал на крыльцо и стал свидетелем весьма прискорбной картины. Наш бычок, чуть наклоняя свою непропорциональную мохнатую голову, раз за разом атаковал бедную соседку, припёртую им к стогу. Отойдёт на полшага назад, женщина только пошевелится, пробуя хоть на малость отодвинуться в сторону от ударов, а Геройка её рогами в живот, и опять припрёт к подъеденному только что им месту, задирая соседке юбку и обнажая шерстяные колготки на толстых ногах. Да творит это с таким настырным упоением, что я в два прыжка подскочил к нему и дал бычку хорошего пендаля, дабы отогнать его от испуганной жертвы. Зная мой крутой нрав, Геройка галопом припустил от стога в переулок. До сумерек мы гонялись за ним, и лишь когда на тёмно-синем небе проступили золотистые кружева созвездий, нам удалось утолкать дебошира в хлев. 
       Утром следующего дня соседка окликнула мою жену и показала ей чёрно-лиловые синяки по всему животу, сказав при этом, что, мол, хоть муж и настаивает, я в милицию пока обращаться не буду, но вы уж что-то делайте со своим бычком, ведь даже страшно подумать, что он станет вытворять, когда подрастёт. А то, знаешь, Лариса, люди только вздохнули от Зосиных племенных бугаёв, и тут появляется чёрте что!
      Почему все быки бабы Зоси, обитающей через три огорода от нас в нагорном кривом тупиковом переулке, славились агрессивностью к человеку, объяснить этого не могла ни сама сухонькая востроглазая старушка, ни кто другой. Держала она их до пяти лет, годам к двум при добром корме и обильном пастбище быки так тучнели, что некоторые из них весили до полтонны, а то и более. При таком угрожающем весе бугаи не знали привязи, вольно ходили по посёлку, трубно ревели и искали с кем бы пободаться, кого бы повалять.
      Однажды я искал припозднившуюся из табуна Малютку, обошёл гору и решил направиться к черемушнику, за которым расстилалась сочная предгорная полянка, любимое место наших коров. Усыпанная пластинчатым щебнем тропинка полого петляла вверх, взглядом я шарил по кустам и склонам, поэтому и не сразу заметил бугая, спускающегося с горы прямо на меня. Огромный, с налитыми кровью глазами, бык метрах в восьми передо мной встал и принялся яростно рыть и разбрасывать камни и землю передним копытом, вероятно, изготавливаясь атаковать человека, вставшего на его пути, то есть меня. Но я-то не матадор, и эта коррида ну никак не входила в мои планы! Однако вызов брошен, надо как-то отвечать. Я сделал шаг назад, нагнулся и подобрал с тропинки несколько пластин щебня покрупнее, распрямился и, не метясь, метнул их очередью в приближающееся разъярённое животное. Один камень попал тому в лоб, еще один шаркнул по ворсистому крупу. Бугай чуть замедлил ход, такого оборота он явно не ожидал. Следующая очередь оказалась еще результативней: попаданий, причём три из них в буйную шерсть под рогами, было не менее семи. Бык, тяжело дыша, встал, но при этом также зло и внимательно наблюдая за всеми моими действиями. Увидев, как я протягиваю руку за новой порцией острых пластин, бугай мотнул устрашающей своей головой и попятился. Но это вовсе не означало, что он позорно покидает поле сражения. Как бы не так – это скорее всего с его стороны просто перегруппировка сил, выжидание момента, чтобы обрушить на противника всю свою первобытную звериную мощь. Что ж, будем драться – кто кого. Я тоже умею быть свирепым! Поэтому, не мешкая, набрал в обе руки камней и стал, не мигая, смотреть прямо в бешеные зрачки бугая. С минуту мы сверлили друг друга глазами, и неизвестно, чем бы это наше противостояние закончилось, но тут раздался, хоть и тонкий, но резкий и требовательный голос подоспевшей бабы Зоси.
 - Ты, Боцман, что это творишь? Опять на людей кидаешься! Я тебя без ужина оставлю!
Ну-ка, цыля-а, цыля-а! – возбуждённая старушка обошла меня, направляясь к бугаю. – А ты бы, Юрий Семёнович, тоже руки-то не распускал – ведь перед тобой всего лишь неразумная, хоть и большая, но добрая скотинка! А ты ведь и глаза ему мог выбить.
 -Да уж, такая добрая, – у меня от подобных обвинений на секунду даже дыханье перехватило. – А недавно не твой ли Боцман мужика на Заводской улице так валял, что насилу бригада монтёров его отбила? Вот и детям уже не выйти на лужок поиграть, все напуганы твоим бугаем.
 - Ой, да всё не так, как ты говоришь, Юрий Семёнович,- не сдавалась баба Зося. – Я ить гляжу за своей скотинкой-то. Просто, намедни явилась ко мне Прасковья за солью, а я ить соседлива, сразу-то её и не отпустила. Побалакали малость. Вот за Боцманом-то и не уследила. А так-то он у меня завсегда под присмотром.
 - Не знаю, бабуля, под каким он присмотром, но дождёшься – или кто-нибудь пристрелит его, или я в другой раз, как пойду Малютку искать, обязательно топор с собой прихвачу. Только не забудь уж после на жаркое меня позвать.
 - Ну, ты скажешь тоже! Обойдёмся как-нибудь без ружья иль топора. Я за им присматривать теперь буду еще пуще! – и старушка, выломав из акации сухую ветвь, погнала бугая прочь с тропинки. Мотнув огромной косматой головой, тот нехотя и грузно потрусил в нагорный переулок. Осенью баба Зося, пригласив опытных скотобоев, прибрала бугая, как она обмолвилась соседям – подальше от греха.
       После происшествия с соседкой Геройка улицы больше не знал, ограду вокруг загона я укрепил, все хлипкие доски заменил, да и с туристической прочной верёвки не сорваться. Сено было завезено, кормёжки вволю, водопой здесь же, в пригороженном ручье, одним словом: нагуливай жирок, да жди весну! Иногда я отвязывал Малютку и бычка от столба в стойле и отпускал их размяться в загоне, а когда зима легла сугробами вровень с забором, и по моим расчётам сена при любом раскладе хватило бы до первой травы, я позволил им днём пастись у стога. Малютка, корова аккуратная, подъедая спрессованное зелёное сено, не уронит наземь ни единого сушёного листика, и бычок, как я заметил, брал с неё пример. Так и зимовали: утром подою корову, задам всем корма, и – на работу. Вечером, переодевшись в рабочую фуфайку и ватные штаны, иду управляться. Едва распахну дверь в сарай, как они, сытые и довольные, ресницы и шерсть в инее, бегут в тепло. Что и говорить, картина вырисовывалась идиллическая, кабы не бодливость подросшего бычка.
     Однажды солнечным морозным полднем я поправлял в хлеву куриный насест, а жена решила одна побаловать Геройку молочными ополосками, с накрошенным в них серым чёрствым хлебом, поскольку в последние недели бычок был не агрессивен к ней. Правда, все посещения происходили в моём присутствии. А меня Геройка знал и побаивался. Я только прикрыл за собой обитую старым одеялом дверь в хлев и вышел на воздух в денник, как увидел во дворе очередной наскок бычка на человека.
      Лариса, напоив Геройку, подхватила пустое ведро и уже направлялась к выходу из загона, когда довольнёхонький, с мокрыми хлебными крошками на усах бычок, надо полагать, в знак благодарности, сзади так боднул её, что она едва удержалась на ногах. Я бросился на помощь жене, Геройка, заметив меня, ретировался к стогу. Не зря в народе говорят: чёрного кобеля не отмоешь добела. Стали мы подумывать, что делать с нашим буяном. В лето оставить – так он полпосёлка перебодает, а если учесть, что больше всего он любил нападать исподтишка на заигравшихся на лужайках ребятишек, то перспектива открывалась неутешительная. Посудили, порядили, и постановили: оставим Геройку до мая – небось, к тому времени перебесится и выровняется.
       На закате февральского дня-бокогрея, приласканный лучами очнувшегося солнышка, шагал я весело расчищенным переулком с работы, дорога лежала мимо моего сарая, вот и надумал я, не переодеваясь в одежду для хлева, а как был при параде, заглянуть в загон, дружески потрепать своих животных по загривкам. Снежный наст хрустел, когда в предвечерней игольчатой тишине шёл я по загону к стогу. Малютка, выдернув очередной пучок из подъеденного угла, повернула заиндевелую морду от сена в мою сторону. Геройки не было видно, значит, он натоптал себе место где-то с другого конца. Только я успел так подумать, как что-то яростное и косматое неожиданно наскочило из-за стога, взбрыкнуло задними ногами и припечатало меня к отвесному и спрессованному скату зарода. Крепкие серые рога свои Геройка упёр в мой живот, дрожь волнами ходила по его шерсти, бычок часто и шумно дышал, вероятно, предвкушая сладкую и скорую расправу над неизвестным в чистой и пахнущей одеколоном меховой куртке-аляске. То, что из-за перемены в одежде Геройка не признал во мне грозного хозяина, я сообразил сразу, теперь надо было как-то без урона для моего парадного наряда освободиться от разгорячённого бычка, методично бьющего рогами в живот и под рёбра. На удачу, в сенных объедьях, на расстоянии вытянутой руки торчали забытые утром вилы. Я по-медвежьи рявкнул, и черенком вил принялся охаживать Геройку по тугим бокам. Он, уже понявший, что напал на, не узнанного второпях, строгого хозяина, и что сейчас ему не поздоровится, пустился со всех ног за стог. Догонять его я не стал, однако придя домой, сообщил жене, что надо искать покупателя – скотобоя, потому что, подросши к маю, наш бык поставит весь посёлок на уши.
       Созвонились, поладили в цене, и через пару дней приехали частные заготовители на видавшем виды грузовичке. Старшой оставил скотобоя, рыжего и рослого, примерно моих лет, мужика управляться, а сам уехал оформлять какие надо бумаги. Еще утром корову я оставил на привязи в сарае, а Геройку выпустил в загон. Ражий мужик, мельком глянул издалека на низкорослого головастого бычка, вытащил из матерчатой сумки два тесака и оселок, поточил лезвия и направился по заснеженной тропинке в загон. Я ему вдогонку молвил, что ты, дескать, смотри, по аккуратней, бычок-то бодливый, поди чем помочь. Мужик лениво обернулся, снисходительно усмехнулся: не таких, мол, валили… Что ж, моё дело предупредить. Меж тем скотобой уже в загоне, где, не обращая никакого внимания на Геройку, идёт осматривать приготовленное  мной место под забой. Бычок тихонько так за ним побрёл, со стороны могло бы показаться, будто из любопытства, а я вздохнул, зная, что дальше последует. Но того, что произошло, признаться, даже и я не ожидал. Геройка вмиг разогнался и так ловко поддел мужика под зад, что длинные крепкие ноги того в подшитых пимах взметнулись вверх метра на полтора, тесаки из правой руки полетели в сугроб, а сам верзила растянулся во весь свой огромный рост вдоль натоптанной дорожки к стогу.
 - Слушай, хозяин! Кувалда есть? – запыхавшийся скотобой, и так-то рыжий, а после приземления и вовсе запылал лицом – хоть сигарету прикуривай! – стоял на крыльце передо мной и метал взбешёнными глазами в белёсых ресницах громы и молнии.
 - Тебя ж предупреждали, что скотинка наша необычная, - я протянул мужику увесистый колун. – Извини, кувалды нет, но может этот сгодится?
     Верзила молча подхватил колун и побежал в загон. Надо отдать ему должное, в этот раз управился он ловко и быстро. И за собой убрал: в углу за сараем на месте забоя осталась только кучка содержимого телячьего желудка. Остальное всё вывезли.
    Больше таких буйных телят Малютка нам не приносила.