Exodus

                1

Грохот въелся в уши за последний час, барабанные перепонки ужасно болели, словно обливаясь кровью, горели уши, не спасали даже плотно    прилегающие к уху беруши, которые по идее не должны пропускать внешние звуки. Скафандр как будь-то, весил целую тонну, сильно давя на итак уставшее тело. Сильные вибрации проходили сквозь всё тело, создавалось чувство, словно ты сидишь на массажном кресле, очень мощном массажном кресле. Мы сидели в креслах шаттла, наконец-то мы в нём, наконец-то мы сможем исполнить то, что планировалось годы, продумывалось до самого мельчайшего шага. Грозный раскат космодрома, вновь, он отпечатался у нас на извилинах мозга, у нас всех восьми человек сидящих в креслах шаттла, с надеждой на лучшее глядя, в синее небо. Сегодня, мы покидаем наш мир, покидаем, возможно, навсегда, а может быть и временно. Мы покидаем наш такой живой и прекрасный мир, заменяя его на мёртвый мир, где нет жизни, нет воздуха, нет воды, всё это заменяют бескрайние пустыни, самые высокие в Солнечной Системе горы. Тот мир висит на ниточках Вселенной, в могучих руках Создателя, он двигается по пустоте, тот мир – покрыт ржавчиной.
            Я чувствую, что медленно поднимаюсь вверх. Синее, словно морская гладь небо, становиться всё ближе, плавно перетекая из нежно-синего, в тёмно-молочный цвет, я начал замечать тусклые точки на небе. Звёзды, как тусклые хрусталики глаз, смотрели на меня своим бесконечно красивым взглядом.
            Плавно, небо чернело, стало цветом, словно уголёк в костре, я посмотрел влево, в иллюминатор и увидел свой первый космический рассвет, такой тёмный и необычный. Словно ты стоишь над синей как яспис водой над тобой чёрное как ночь небо, а на горизонте маячит белое, рассветное солнце.
            Внезапно, я услышал абсолютную тишину, ни один звук не попадал в мои уши, кроме собственного участившегося дыхания. Я чувствовал лишь вибрацию и как моя нижние зубы ударяют по верхним, странно, но я не слышал их клацанье. Я осмотрелся вокруг, увидев ту же картину, кресла шаттла, на которых с напуганными лицами сидят космонавты, знакомые мне люди. Но в лобовом стекле шаттла я больше не видел синее небо, плавно перетекающее в чёрно-молочный цвет, я видел абсолютную черноту, с тускло мерцающими звёздами-алмазами. Я не слышал ни единого звука, а лишь абсолютную тишину, которую редко нарушало моё сердцебиение или дыхание, я даже перестал дышать, чтобы услышать эту тишину, мёртвую тишину космоса. Я перестал чувствовать собственный вес, он словно пропал, как-бы его и не было. Я чувствовал себя лёгким, как воздух, нет, я был легче воздуха, легче, чем гелий! Я был невесом. Подняв свою руку, впившуюся в подлокотник кресла, я не почувствовал никакого сопротивления. В шаттле что, нет воздуха? Значит, если я сейчас сниму шлем скафандра, я могу погибнуть от асфиксии, возможно от резкой смены давления по всему телу начнут лопаться сосуды? Черт меня подери, какой космос опасный!
            Внезапно для себя, я услышал голос, голос, идущий из гарнитуры в левом ухе, от его внезапного появления я даже подскочил в кресле и через секунду понял, что моя задница, парит над креслом. Да, точно, мы покинули атмосферу Земли!
            – Хьюстон, – словно муха, зажужжал голос в гарнитуре, – Вондерер вышел из атмосферы! – Радостно жужжал голос, говоря то, о чём я только что подумал, словно он читал мои мысли!
            Я понял, что меня тянет вверх, или вниз, в космосе всё время этот диссонанс, с осознанием твоего местонахождения в пространстве. Я посмотрел в окно, чтобы понять, как далеко мы отдалились от Земли, и того самого голубого шарика, уже не было в моём иллюминаторе. В иллюминаторе, я увидел лишь пустоту, абсолютную пустоту, где нет ничего живого, нет никакого газа или чего-либо подобного ему. В этой абсолютной пустоте, летали лишь огромные шары газа и камня с металлом внутри. От абсолютной пустоты, отсутствия всего, меня сохраняло лишь двадцатисантиметровое стекло, и полуметровая обшивка шаттла! Влети что-то в это стекло, или в обшивку, все мы распрощаемся с жизнью.
            – Принял Вондерер, – зажужжал другой голос, звучавший словно издалека, – продолжайте держать курс на Эндюренс.
            – Принял, Хьюстон, – соглашаясь, ответил ранее услышанный мной голос, кажется, я слышал его раньше, ещё до того, как вошёл в шаттл. Я почувствовал, что шаттл ускорился, начав стремительно лететь в пустоту, моя спина твёрдо прижалась к спинке кресла. Я вновь посмотрел в лобовое окно шаттла, увидев, что звёзды вдалеке ничуть не приближаются. Какое странное чувство, ты знаешь что движешься, но этого не видишь.
             – O-o-oh, – Внезапно, я услышал голос в левом ухе, поющий что-то, среди тишины, – well I'm the type of guy who will never settle down. Where pretty girls are, well, you know that I'm around. I kiss 'em and I love'em 'cause to me they're all the same. I hug 'em and I squeeze 'em they don't even know my name! Знакомая песня. Я неосознанно начал подпевать, и услышал другие голоса, певшие хором, в моём левом ухе:
            – They call me The Wonderer! Yeah, the Wonderer! – Хором пели мы, вместе с голосами, в моём ухе.
            – I roam around-around-around!
            – Cause I’m the Wonderer! Yeah, the Wonderer!
            Наш шаттл, Вондерер, всё ещё летел среди пустоты, по дороге к Эндюренс.
Я уже видел его, Эндюренс, маленькая белоснежная точка, плывущая на чёрном фоне натянутого на небо полотна. Он был очень ярким, и практически не мерцал, словно какая-нибудь планета, например, Венера. Да, точно, с орбиты Земли Эндюренс похож на Венеру, так же ярко отблёскивает на фоне пустоты, медленно летя по своей траектории.
Я уже видел Эндюренс, на Земле ещё до его взлёта, я ходил по его узким коридорам, заходил в его белоснежные словно снег комнаты, смотрел через его иллюминаторы на Земные пейзажи, теперь придётся смотреть на звёзды. Теперь она здесь, весящий около десяти тонн комплекс, невесомо летал на орбите нашей планеты, раз, за разом облетая вокруг неё.
            На Эндюренс, есть интеллект, прибывший туда ещё при возведении данного монстра космической эпохи. Её звали Иви, возможно её имя это аббревиатура, во всяком случаи я не знаю её значения. Но Иви, просто невероятна, невероятна как искусственный интеллект. На Земле, во время подготовки, и ознакомления с ней, мы называли её «вездесущей энциклопедией», ведь что у неё не спроси, на всё знает ответ. На всё кроме человеческих проблем, она не способна поддержать тебя, хотя способна делать слепые комплименты, говоря тебе по утрам: «Вы прекрасно выглядите сегодня». Во всём остальном, она не заменит человека, хоть и уже лишилась механического голоса, и говорит она словно живой человек, зачитывающий научную дребедень с листа бумаги. Честно признаться, после разговора с Иви, создаётся двоякое чувство, с одной стороны, ты чувствуешь искренний восторг после общения с ней, ведь она один из первых ИИ который имеет живой голос, и умеет беспрерывно болтать, делать более-менее «живые» доклады о происходящем, употребляя жаргонные слова. Но с другой стороны, осознаёшь, что ей подвластен весь корабль, и, общаясь с ней, начинаешь понимать, что она знает больше тебя. Начинают мучить мысли о том, стоит ли доверять ИИ, коли он такой умный он и может устроить микро революцию, восстать против нас, убить нас, выбросив в открытый космос. После этой мысли, во рту появляется металлический привкус.

            Вот он, Эндюренс, на Земле он выглядел немного масштабнее, больше в размерах, но здесь на орбите он выглядит всё же красивее, переливающийся в свете белого Солнца. Эндюренс круглой формы, в центре круга, находиться стыковочный люк, сам он белого цвета, я бы даже сказал белоснежного, словно земные облака или морская соль. Вдоль всего его корпуса, расставлены солнечные батареи, вращаемые на все 360 градусов, они всегда следуют за солнечным светом, не отпуская нашу звезду из виду. За счёт этих батарей весь Эндюренс и способен существовать, ведь всё на корабле, за исключением реактивных двигателей, питается за счёт электричества. Так же, около машинного отделения, находятся танкеры с огромным количеством топлива, их всего два, и каждая из них вмещает около десяти тонн топлива, в сумме выходит около двадцати тонн. Их наш экипаж будет использовать по возвращению домой, по расчётам, нашего топлива которым заправлен Вондерер, хватит лишь на путь в один конец, приземляться на планету, и возвращаться с неё, будем за счёт нового вида топлива. Им как раз и заправлены танкеры. Новое топливо в своём практическом применении, более похоже на описанное в фантастических книгах и фильмах варп-топливо. Конечно, оно не способно перемещать тебя в межпланетном, а тем более в межзвёздном пространстве за секунду, но, тем не менее, данное топливо более экономно и более эффективно. На пример, только что с Земли мы взлетали, используя классическую многоступенчатую технологию, а топливо нового образца, позволяет взлетать с орбиты той же Земли, не используя многоступенчатую технологию.
            Эндюренс, способен создавать искусственную гравитацию внутри комнат, которые в свою очередь, находятся внутри отсеков или отделений. Комната вращается и создаёт искусственную гравитацию путём использования центробежной силы. В то время как на Вондерер и в коридорах, гравитация отсутствует и по коридорам нужно перемещаться полётом в невесомости. Вход в комнату не составляет особого труда, но к нему стоит привыкнуть, так как коридоры остаются неподвижными, в то время как комнаты вращаются и, то и дело, мимо твоего взора пролетает то комната вверх ногами, то стеной внизу, то полом. Как раз-таки в момент, когда пол находиться на своём природном месте,  нужно успеть нырнуть в люк и успешно приземлиться на пол при этом, не травмируя себя. В самом Эндюренс присутствует множество комплексов, как например жилой комплекс, лабораторный, машинный комплекс, склад для образцов и даже спорт-зал. Этот межпланетный корабль – рай, плывущий среди пустоты, самый технологичный корабль, и единственный в мире планетолёт.

            – Хьюстон, Вондерер начинает стыковку с Эндюренс, как поняли? Знакомый голос вновь зажужжал в левом ухе. Наш шаттл всё быстрее начал приближаться в самое сердце планетолёта, к стыковочному люку. Эндюренс становился всё больше и больше. Наконец шаттл начал тормозить, включив двигатели, расположенные впереди, я почувствовал, что меня всё ещё тянет вперёд, по инерции, но меня удерживали страховочные ремни. Шаттл вплотную подобрался к стыковочному люку, через несколько минут волнительных манипуляций, Вондерер, наконец, стал частью Эндюренс. Хотелось вытереть прилипший ко лбу пот, но я лишь облегчённо вздохнул.
            – Хьюстон! – вновь зажужжал радостный голос внутри моего левого уха, – мы успешно пристыковались к Эндюренс! Я услышал радостное ликование, звучащее с Хьюстон. Перед моими глазами радостно аплодировали люди их аплодисменты, звучавшие, словно раскаты грома оглушали, поднявшиеся со своих рабочих мест, они что-то выкрикивали, давали друг другу «пять», обнимались. Их объяла невероятная радость, эйфория, то, что планировалось годами, теперь воплощено в жизнь. Дальше дело за малым, нашим полётом к месту назначения займётся Иви.
            – Хьюстон, входим в Эндюренс, как поняли?
            – Так точно Вондерер, свяжитесь с нами, как только будете готовы входить в анабиоз.

            Двери шаттла с шипением открылись, за дверным проёмом был виден идеально чистый, белоснежный коридор, от свечения которого слепило. Он словно был засыпан снегом, белым лаком, и на него направили самые мощные в мире прожекторы. Все мы, все восемь человек одетые в скафандры, с различными флагами на левых предплечьях, но с одним, общим флагом на правом. На правом предплечье красовался флаг Земли. Помню, мы, люди, долгое время выбирали наш общий флаг, наше знамя, которым теперь мы будем обозначать наши достижения. Который, мы воздвигнем на самые высокие во Вселенной горы, под его колыхания мы покорим самые дальние закоулки оставленного нам Творения. Помню, когда только начиналась планироваться первая экспедиция на Марс, уже вовсю говорили о его конституции, которую окончательно утвердили на момент начала первой экспедиции, в 2030-м году. Экспедиция, к сожалению, была неудачной, дата 25.08.2032, для многих людей стала трауром, тогдашние члены экспедиции коих было шестеро, погибли, разбившись о поверхность мёртвой планеты.
Мы летим на экспедицию в то же место, где семь лет назад разбилась первая группа учёных. Одной из наших основных задач является транспортировка тел погибших учёных обратно, на родную планету, в первую очередь мы – гробовщики, во вторую очередь – учёные. На самом деле, я хотел этого, хотел вернуть погибших там ребят домой, хоть уже не живых, но мне хотелось бы что-бы их тела были похоронены на родной планете, на живой, где их помнят и почитают.
Мы скинули с себя не весящие ни грамма скафандры и расположили их в предназначенных для них капсулах, внутри Эндюренс было необычайно тепло, словно на его борту властвовала весна.
            – Невероятно, – я услышал тихий голос Эрнеста, наделённый латинским акцентом, я увидел его парящего около меня с левой стороны, он с восторженным взглядом смотрел на борт жилого комплекса, – Рабочим этот комплекс выглядит ещё невероятнее.
            – Нужно включить вращение, – Заговорил Бредбери, он нажал на кнопку гарнитуры, расположившиеся на шее, включив микрофон, – Хоккинс, – Я услышал его голос в гарнитуре, и вживую одновременно, – включай вращение, как поняла?
            – Принято, – С английским акцентом заговорил голос в ухе, – включаю вращение, готовность тридцать секунд, как поняли?
            – Принято, Хоккинс. Внимание! – Громко воскликнул Бредбери, –    Все уселись на кресла немедленно! – все члены команды двинулись в сторону стоящих у стен кресел, – Быстро, быстро! Не забудьте пристегнуться к креслам, проверьте ремни несколько раз, мне не нужны травмы в первый же день!
            Я полетел в сторону кресла, с горем пополам сел на него, пристегнувшись, осмотрелся вокруг, увидел лишь парящих вокруг своих кресел космонавтов, неуклюже пытающихся усесться на них, пристегнувшись.
            – Будет крайне глупо, если кто-то из нас получит перелом в столь безопасных условиях! На ломаном английском сказал Дима, русский, к которому большая часть команды скептически относилась, когда нас готовили к миссии год назад. Сейчас же, осознав, что времена холодной войны прошли примерно тридцать лет назад, они относятся к Диме как к своему лучшему другу, или брату. Ещё на Земле, ему дали клишированную кличку, основанную на стереотипах, но, не смотря ни на что Диме очень даже понравилось, что его называют «Макаров».
            – Внимание, обратный отсчёт: 10…9…8…7…6…5…– Эндюренс начал вращение, постепенно ускоряя скорость поворотов. Я начал чувствовать гравитацию, вновь ощутив боль в костях, ногах и мышцах, почувствовал прилив крови в нижние конечности, почувствовал давление. Я почувствовал свой вес, все 81 килограмм давили на пол, мышцы гнули кости, кости давили на мышцы. По телу пробежали мурашки, их заменили бабочки в животе, в висках застучала кровь, заложило уши.
            – Я чувствую гравитацию! Смеясь, воскликнул Миндже, кореец, единственный в нашей команде гуманитарий. По  своей профессии он оператор, но должен сказать довольно востребованный в своей специальности. Даже не глядя на свой малый возраст, а именно двадцать восемь лет, он уже успел появиться в титрах ко многим фильмам, снятым его соотечественниками. Он принимал участие в снятии популярных в южной Корее мыльно-слезливо-сопливых сериалов, для четырнадцатилетних девочек. Так же, для той же возрастной категории снимал некоторые клипы популярных мальчишеских музыкальных поп-групп. В общем, парень в свой рассвет сил уже успел сколотить состояние, в чём он абсолютный молодец, ведь многие в его возрасте только-только начинают раскручиваться в жизни, он же раскрутился сразу же после окончания университета искусств. Должен сказать, Миндже – один из самых жизнерадостных людей которых мне когда-либо пришлось повстречать, если конечно, не брать во внимание мою встречу с Хокингом. За те три года подготовки, которую мы проходили всей командой, я смог с ним пообщаться вдоволь и он на самом деле перерубил мечом все мои стереотипы по отношению к азиатам. До встречи с Миндже, я был полон идиотских и абсурдных предрассудков, думал, что все азиаты совершенно безбашенные и непростые для понимания. Лишь услышав о том, что с нами полетит азиат, я уже представил себе кабину Эндюренс задымленную благовониями, представлял, как желтоватый паренёк присев на корточки и скрестив ноги палочками медленно поглощает спрессованные суши, макая их в острый кочудян. Я представил как он, щебеча на непонятном языке, выкрикивая мимолётные слова различных тональностей, кланяется до пола перед огромной статуей золотого Будды.
Но всё оказалось с точностью да наоборот. Миндже в одном из наших разговоров признался, что с детства терпеть не мог традиционные благовония, рассказал о том, что он - христианин, и просветил в том, что суши в Корее не очень то и едят, точнее, не едят вовсе. Что касаемо суши, он сказал также и то, что потребление данного продукта более распространено на территории Европы и странах СНГ, от чего я крайне удивился.
Миндже – вообще парень, во многом идущий в ногу со временем и это скорее его приговор, чем черта характера, ведь хороший оператор просто обязан разбираться в технике. Но, честно говоря, порой эта его обязанность начинала раздражать, ведь чаще всего Мин сидел за компьютером, или «сёрфил» интернет-страницы пялясь в смартфон. Но в остальном, в особенности, если дело касалось какой-либо работы, он всё выполнял блестяще, к нему просто не было никаких нареканий, казалось, он делал всё безошибочно и с присущим ему юмором. Он и дня не мог прожить без шутки, постоянно делал какие-либо отсылки к субкультурам, обожал пародировать знаменитостей, по большей мере южнокорейских, ведь он с ними непосредственно взаимодействовал.

Мы всей командой почувствовали гравитацию и, отстегнувшись от сидений, вновь делали первые шаги, словно новорождённые дети мы неуклюже передвигались по Эндюренс, стабилизировав шаг лишь через несколько десятков секунд, когда вновь привыкли к притяжению.
Из кабины шаттла, прямиком через люк в комнату влетела  Хоккинс, уверенно ставшая посреди квадратной комнаты с круглым столом по центру, она смотрела вверх на потолок, будто в поисках чего-то.
Внезапно со своего места поднялся Эрнест, главный инженер, родом из Бразилии, подумать только, в Бразилии есть космонавты! Примерно так же думала большая часть нашей команды, ведь практически все наши члены экипажа из стран, где космонавтика крайне развита. Дима, «Макаров», из России, Бредбери родом из США, Хоккинс наш пилот, родом из Британии, Тарс геолог родом из Канады, и Ева наша единственная медпомощь и биолог-генетик, родом из Германии. Ну а Мин – просто гуманитарий, которому крайне повезло. Несмотря на всё предвзятое отношение, в частности и к Эрнесту, он не оправдал наши стереотипы, как и Миндже он перерубил их пополам. Эрнест уже во время подготовки к полёту на Марс показал себя со своей лучшей стороны, хоть его, как типичного латиноамериканца, было невозможно заставить молчать. Эрнест – один из самых лучших механиков на моей памяти, порой слушая его рассуждения на тему различных механизмов и прочего, в чём мой крошечный мозг не способен разобраться, создаётся чувство, будь-то он, знает каждый винтик на Вондерер и Эндюренс!
            – Иви! – воскликнула Хоккинс, – Иви! – вновь с ещё большей раздражённостью воскликнула она глядя в потолок, затем перевела взгляд на Эрнеста, – она не поприветствовала нас, когда мы пристыковались! Какого чёрта?
            – Скорее всего, – заговорил Эрнест, – она деактивировалась после долгого бездействия, – он ухмыльнулся, – вершина технологий, а входит в спящий режим аки самый обычный Windows! Ладно, пошли наверх, – он посмотрел на люк и раскрытой ладонью указал на него, пропуская Хоккинс вперёд.
            – Ещё чего, кролик, – ухмыльнувшись, возразила Хоккинс, – я тебе не девятиклассница на физкультуре, на задницу которой можно поглазеть, в то время пока она лезет по канату.
            – И в мыслях не было, – улыбнулся Эрнест, пока вся команда выдала тихий смешок, – я лишь из вежливости.
            – Иди, давай, вежливость ходячая, – шутя, сказала она, легко толкнув Эрнеста в плечо. Он лишь улыбнувшись, полез в люк и, оттолкнувшись, сиганул прямиком по длинному коридору ведущему к Вондерер. Как только Хоккинс ступила на первую лесенку, её остановил вставший со своего места Бредбери:
            – Как только закончите, – сказал он, – берите курс на Марс, и обязательно отключите функцию самоотключения у Иви. Хоккинс кивнула и полезла в люк, так же эффектно пролетев в невесомости по белоснежному коридору.
Бредбери потянулся и подошёл к иллюминатору, затем вздохнув, он посмотрел в него, увидев там лишь пустой космос, который размываясь плавно переходил в синее не-пойми-что, затем вновь в пустоту размытых звёзд. Глядя в иллюминатор, создавалось чувство, будь-то всё вращается вокруг тебя, вызывая чувство, подобное тому, когда ты, сидя в поезде, смотришь, как начинает двигаться вокзал, как идущие по нему люди постепенно уезжают вместе с бетонной платформой, постепенно удаляясь от твоего стоящего на месте вагона.
Бредбери оглянулся и посмотрел на Тарса и Еву, которые всё ещё продолжали сидеть в своих креслах, поймав суровый взгляд их командира, они отстегнулись от кресел.
            – Думаю вам, Ева, как биологу, и вам, Тарс, как геологу, будет интересно посмотреть на оборудование в лаборатории, – мягко, с намёком заговорил Бредбери, – вы пока пойдите туда, осмотритесь, я же буду докладывать Хьюстону последние новости.
            – С удовольствием, – на ломанном английском заговорила Ева, которая улыбаясь, встала и пошла в сторону люка главного коридора, люк с шипением открылся, Ева нырнула в белоснежный коридор, за ней нырнул молчащий Тарс. Ева, родом из Германии, как я уже сказал ранее; должен признать, она крайне красива внешне, милые черты её лица плавно переплетались с красивой фигурой, с головы золотым потоком лились ровные волосы. Должен сказать она – единственный человек, по поводу которого не было ни одного предрассудка или стереотипа. Если о Бредбери многие думали как о типичном американце, который обожает бейсбол и хот-доги, о Миндже мы думали как о типичном непонятном азиате, услышав о британке Хоккинс мы рисовали в сознании английскую королеву, услышав о Эрнесте просто испытывали диссонанс. То о германке Еве, не было ни одной задней мысли, ну кроме её имени, ведь почти каждый из нас услышав о германке Еве, сразу вспомнил знаменитую жену австрийского художника.
Нас только забавлял её немецкий акцент, да и только. Сама Ева, родом из провинции, её возраст составляет тридцать лет, не замужем. Из её досье, было понятно лишь то, что она крайне умна, фактически гений! Ведь она уже в возрасте шестнадцати лет каким-то образом сумела поступить на обучение в Гарвардский университет и закончить его с дипломом. Да, Ева не училась на территории своей страны, всё её обучение проходило за границей, связано это с тем, что в том же возрасте шестнадцати лет, её мать была вынуждена покинуть Германию, по причинам которые не были указаны в досье. Но в остальном у неё одни пятёрки, что в школе, что в Гарварде, что на многих профессиях, которые она перепробовала, везде она проявляла себя как профессиональный врач и генетик.
Бредбери подождал пока все уйдут, в комнате остался лишь Я, он, и кружащийся вокруг Мин. Бредбери подошёл к горизонтальному холодильнику, который открывается как какой-нибудь сундук или комод, взяв от туда пластиковую бутылку с водой он открутил крышку и выпил воды, вновь подойдя к иллюминатору. Пару секунд поколебавшись, он, выпрямив спину, нажал на кнопку гарнитуры и с уверенностью в голосе начал говорить.
           – Хьюстон! Докладывает Эндюренс, как слышно? - За его словами последовала гробовая тишина, где-то около половины минуты мы слышали лишь тишину. Начинало просыпаться человеческое беспокойство, немного отхватывал свою часть страх переплетённый с неизвестностью. Поистине волнующий момент, ожидание.
          – Эндюренс, говорит Хьюстон, докладывайте! Глаза Бредбери засияли, он вновь посмотрел в иллюминатор и вновь, поколебавшись, осознавая, что его слышит весь мир, заговорил:
          – Принял, Хьюстон, докладывает руководитель экспедиции Бредбери: Вондерер успешно был пристыкованый к Эндюренс, наш пилот Хоккинс уже берёт курс на Марс; Так же были обнаружены некоторые проблемы с искусственным интеллектом ИВИ, связанные с её деактивированным состоянием, наш бортовой инженер уже в процессе решения этой проблемы. Команда готовиться к входу в анабиоз. Как поняли?
Вновь была слышна лишь гробовая тишина.
          – Принял Эндюренс, – внезапно рассёк тишину жужжащий голос из наушника, – что касаемо ИВИ, докладывайте нам обо всех ваших проблемах, если ИВИ не активируется, тут же незамедлительно, докладывайте!
          – Принял, Хьюстон, – Бредбери надпил воды из бутылки и взволновано вздохнул, – конец связи, – резко отрезал он и отпустил  кнопку гарнитуры на ухе. Бредбери стоял некоторое время задумчиво глядя в пол, а затем вновь осмотрелся вокруг и двинулся в сторону горизонтального холодильника, поставив бутылку с водой на него. Затем его словно нечто осенило, и он перевёл взгляд на Миндже, после чего удивлённо посмотрел на меня.
          – А ты чего стоишь, – внезапно спросил он, – иди ка ты лучше приготовь экипажу, – он поднял левую руку, глядя на циферблат наручных часов, которые показывали 14:37 – обед, только не забудь всех позвать, и поторопись!

Приготовить любую еду, будучи в составе экипажа Эндюренс способен каждый, ведь НАСА позаботилось о своих криворуких в плане готовки еды космонавтах. Практически вся еда на Эндюренс была уже в готовом виде и запакована, так что могла бы не портиться около нескольких лет. Различное мясо будь-то бифштекс или куриное филе, достаточно лишь запечатанными в вакуумной упаковке разогреть в микроволновой печи и они будут готовы к употреблению. Что касаемо другой, растительной пищи, то имелся крупный запас картофельного, горохового, морковного, и ещё большого количества различных пюре, которые так же стоит лишь разогреть в микроволновой печи и разрезать вздувшуюся вакуумную упаковку.
Приготовление напитков так же не составляет особого труда и умственной активности, ведь фактически все напитки были в гранулах, даже чай, который стоит лишь высыпать во вскипевшую воду и он, через несколько секунд растворившись, будет готов. Ассортимент напитков был довольно широкий, разноцветные чаи, начиная с зелёного и заканчивая серым с различными вкусами и добавками, которые являлись органическими, ибо здоровье космонавта является крайне важным. Кофе весь растворимый и, так же как и чай, имевший неисчислимое количество различных видов и органических вкусовых добавок, готовя для нашего экипажа обед, я даже наткнулся на кофе с апельсином. Так же было огромное обилие различных батончиков шоколадных, злаковых, фруктовых всё естественно, спрессовано и покрыто карамелью, дабы не засорять кабину Эндюренс крошками от еды. Одной из тех вещей, которая вызывает удивление, когда видишь её впервые – это космический хлеб, который просто спрессованный в отдельные кубы по пять сантиметров с одной стороны, сделан он таким по той же причине что и батончики. Отменную замену хлебу могут оказать галеты, которых на борту Эндюренс лишь два  разных типа: пшеничные и рисовые, последние конечно, будет употреблять лишь один человек.
Спустя несколько минут простейших манипуляций стол в обеденной комнате был накрыт отменным бифштексом с картофельным пюре. Около каждой пластиковой тарелки стояло по пластмассовой именной чашке с классическим чёрным чаем, над которым маячил пар. Посередине круглого стола гордо стояла трёхъярусная пластмассовая тарелка, где на самом верхнем ярусе гордо лежал хлеб, на среднем шоколадные и другие батончики, а на самом нижнем, словно опущенцы лежали пшеничные и рисовые галеты.
Довольный результатом я двинулся вверх по коридору прямиком на Вондерер, попросив Эрнеста, гарнитура которого была напрямую подключена к Эндюренс, чтобы он объявил всем обед.
          – Внимание всем пассажирам и просто зевакам на Эндюренс, просим всех пройти в обеденную комнату, чтобы восполнить свою норму чревоугодия, спасибо, что выбрали нашу компанию межпланетных пассажирских перевозок «НАСА»! – Его голос эхом прозвучал вдоль всех пустых коридоров, во всех комнатах, по всем динамикам на Эндюренс и откликнулся обратно в нашу кабину Вондерер.

Как-то странно ощущается подобный приём пищи. Всматриваясь в иллюминатор можно было увидеть, как мимо тебя с неимоверной скоростью проноситься вся вселенная. Как её прекраснейший лик, размываясь в воде тёмно молочного полотна, стремительно проносясь раз-за-разом постепенно отдалялся, уходя куда-то далеко, в неизвестность. Тебя начинает казаться, что с каждым оборотом вселенная вокруг тебя постепенно переносит тебя всё дальше и дальше в прошлое, и вот перед тобой уже не синий шарик  –   идеальное убежище для жизни, а залитая магмой пустошь, нагретая до невероятных температур. На языке ощущался этот невероятно сытный вкус мяса, которое словно таяло во рту с каждым разом, раскрывая всё новый и новый оттенок приятнейшего вкуса. Картофельное пюре переносило прямиком на Землю, ты словно пробовал на вкус землю, в которой вырос тот картофель, словно пробовал на вкус бодрящие лучи солнца, пробивающиеся сквозь атмосферу Синего Шарика. Ты видел, как белоснежные стены космического ковчега нежно поглаживали лучи знакомой тебе звезды, как они, отражаясь, распадались на радугу, словно в призме и стремительно уносились обратно в иллюминатор, в пустоту.
Лучи Звезды, словно живые, с огромной скоростью ударялись об стены затем вновь, отражаясь, впивались прямиком в другую, пока не распадались, вовсе не исчезнув. Точно, птица, в поисках тепла, влетевшая в дом и панически метавшаяся по комнатам, ударяясь в стены в поиске выхода из-заперти. Она металась вокруг, ударяясь в стены с неимоверной скоростью впивавшаяся в занавески и окна, стена за стеной она бороздила всё пространство в комнате, разрезая крыльями затхлый воздух. Стена за стеной; она ударялась и ударялась пока, наконец, не ударившись из последних сил о последнее препятствие, остановилось биение её крохотного сердца и лучик её беспомощного сознания, и хрупкой как хрусталь жизни, вовсе погас.

Люк в комнату крио-сна с шипением распахнулась, первым влетел Эрнест, гордо смотрящий на уже исправно работающий Эндюренс. За ним влетела вся команда и из-под пола медленно, с характерным механическим скрипом, и шипением гидравлики начали вылезать белоснежные гробы, которые послужат нам домом на ближайшие восемь месяцев, именно столько нам стоит проспать, чтобы пройти больше половины пути к Ржавой Планете, к Марсу – богу войны.
          – Иви! – Воскликнул Эрнест, – активируй первый алгоритм для крио-сна! Крышки гробов резко раскрылись с громким клацаньем, над ними начал маячить пар танцующий в безостановочном белом танце.
          – Первый алгоритм для крио-сна активирован, – спокойным монотонным голосом заговорила ИВИ.
          – Так-то! – Вновь воскликнул Эрнест гордо глядя на динамик на потолке, пока мы все подходили к своим крио-камерам, – Починил тебя чёртов Windows! Иви, активируй отогрев крио-камер!
Крио камеры резко захлопнулись и начали тихо жужжать, словно старые холодильники через некоторое время они вновь открылись, вновь окутавшись белым облаком пара, стремительно тянущимся ввысь к потолку, где он попадал прямиком в шумящую, словно аэродинамическая труба вентиляцию.
          – Ну что ж детишки, рассёк долгое молчание вошедший в комнату Бредбери, уверенно лавирующий среди белых гробов, – готовы кануть в лету на долгие восемь месяцев?
          – С удовольствием, – ответила стоящая около своей крио-камеры Хоккинс, с интересом разглядывающая его внутреннюю часть, – главное потом не проснуться трёхметровым, синекожим и золотоглазым инопланетным уродцем, с хвостом на заднице и косичкой на голове!
Послышался тихий смех всей команды, но Бредбери всё ещё непоколебимо стоял по центру комнаты грозно глядя на всех членов экипажа, затем он просто причмокнул и помотал головой.
          – Ладно, – воскликнул он, – пошутили, и хватит, не забывайте где вы и кто вы! – резко отрезал он, и нависла абсолютная тишина с редким шуршанием ног по полу и бульканьем воды, в которую каждый из нас опускал руку, проверяя её температуру. Видимо никто из нас до сих пор не принял тот факт, что им придётся доверять технике.

Бредбери – самый строгий человек, которого я когда-либо видел. Ранее слово «Бредбери» я воспринимал как обыкновенную фамилию, но теперь это слово ассоциируется у меня с Майором Пейном, из одноимённого фильма, или командиром отделения из «Fool Metal Jacket», который в первый же день дал большей части своего отделения клички, которые потом прижились до их поздних битв во Вьетнаме. Вид у Бредбери был суров, вперемешку со стальным характером и абсолютным презрением к людям он был более похож на самого Дьявола, но, не смотря на это, он всегда был готов взять на себя любую ответственность за содеянные его подчинёнными глупости. Не удивительно, что НАСА выбрали именно его – военного пилота и астрофизика, ведь везде, даже на Марсе, нужен военный обученный дисциплине, способный завоевать авторитет и беспрекословно с неимоверной чёткостью выполнять поставленную задачу. На самом деле он не так и плох, как кажется, да он суров, абсолютно не воспринимает никакой юмор и крайне жёстко относится к дисциплине, но он вынужден быть таким, так как без дисциплины и порядка наша миссия накрылась бы уже на этапе стыковки с Эндюренс, что там уже говорить про посадку и успешную экспедицию на Марсе.
Сказанное им слово «детишки», было полной характеристикой, на весь наш экипаж, хоть мы и хорошо знали своё дело, хорошо его выполняли и ко всему, что касается работы и нашей специализации мы относились крайне серьёзно. То в повседневной жизни мы слишком легко теряем бдительность, но бдительность в месте, где молча царит смерть терять крайне нежелательно. Ведь космос – одно из тех мест, где безопасность как таковая, отсутствует напрочь, по большей мере здесь всё решает удача и интуиция на пару с продуманностью поставленных задач. Всё должно быть идеально, нет права на даже самую мелкую ошибку или погрешность! Можно сказать именно этого от нас, и добивался Бредбери, добивался от нас внеземной серьёзности и организованности, ведь я уверен, что он сам осознавал, что от этого зависит наши жизни. Вероятнее всего, он просто не хотел, чтобы вторая экспедиция, находящаяся под его руководством не унаследовала судьбу первой…

          – Надеюсь, – заговорила Хоккинс, всё ещё смотрящая на воду в её крио-камере, – что догола раздеваться не придётся.
          – Это уже личный выбор каждого, всё зависит от желания и ваших извращённых мыслей, Хоккинс, – спокойно ответил ей Бредбери, всё ещё стоящий по центру комнаты и следящий за происходящим, – как по мне, вполне достаточно лечь спать в смехотворных облегающих комбинезонах, одетых на нас.
Миндже с камерой, точнее камерами в руках и не только, бегал всюду в попытке запечатлеть лучший кадр.
Захлопнулся первый гроб, легла спать Ева, за ней захлопнулся гроб Эрнеста, затем легла Хоккинс. Я опустил ноги в крио-камеру, почувствовав тёплую воду, я бесстрашно опустился в неё полностью, создалось ощущение, будь-то я лёг в горячую ванную, по телу пробежали приятные мурашки. Я коснулся сенсорной панели с внутренней стороны крышки крио-камеры, что-то вновь щёлкнуло и шепнуло и крышка медленно начала закрываться.
Щелчок. Крышка закрыта,  я внутри гроба, абсолютно опечатан и изолирован. Внезапно, ярко загорелся дисплей с планом комнаты находящийся прямо перед моим лицом на план-схеме были видны восемь красных и синих прямоугольников, очевидно – активные и неактивные крио-камеры. Несколько мгновений, и последний прямоугольник окрашен в синий, гробы начали потихоньку опускаться вниз, затем резко остановились.
          – Спокойной ночи, – тихо сказал Эрнест, голос которого прозвучал через динамики внутри крио-камеры.
          – Спокойной ночи, – защебетали хором и другие голоса.
          – Спокойной ночи, – тихо прошептал я.
Из отверстий внутри гроба с громким шипением, клубясь и стелясь, словно туман над водой выходил полупрозрачный газ, от запаха которого сильно клонило в сон. Внезапно я увидел перед собой равнину устеленную травой и поросшую редкими деревьями, я долго стоял глядя на её красоту, затем что-то заставило меня обернуться назад, то ли интуиция то ли какое-то  непонятное чувство, словно для меня был написан такой алгоритм действия. Позади меня, стоял я, позади меня стоящего передо мной, чернела тьма, в которой изредка пролетала зола и горящий красным пламенем пепел, словно пепел от сгоревших деревьев. Глаза стоящего предо мной меня были налиты кровью, нет, они горели! Горели словно два ярких костра или сосуды с магмой на дне Марианской впадины. Из моих глаз медленным потоком текла лава, чёрное лицо трескалось, словно оно сделано из чёрного фарфора, приклеенного к листу красного картона.
Я стоял и смотрел на меня.
Я и я, молчали просто глядя на друг друга, по телу пробежала дрожь, и страх охватил мою душу, словно окутывая её одеялом с лезвиями. Я почувствовал, что по моей руке что-то течёт, посмотрев на неё, я увидел кровь, которая текла вверх по моей руке.
          – Ты должен их убить, их всех, ты должен заставить их страдать, умолять тебя о пощаде и при этом не щадить никого. Ты должен рубить их никчёмные тела на кусочки, ломать каждую их кость отдать их на корм собакам. Ненавидь их! Уничтожь, испепели их, подроби на атомы их ****ые души, пожирай их! ОНИ СТАЛИ НЕКОНТРАЛИРУЕМЫМИ, ОНИ ДОСТОЙНЫ ЛИШЬ СМЕРТИ САМОЙ ЖЕСТОКОЙ И ИЗОЩРЁННОЙ! УНИЧТОЖЬ ИХ! ИСПЕПЕЛИ, УНИЧТОЖЬ! – я кричал всё громче и громче, затем взял в руки внезапно появившийся в ладони нож и одним резким движением перерезал себе горло.
Я раскрыл глаза, увидев перед собой лишь белую мглу своего белого гроба, поднимающегося вверх, я остановился, прекратив подниматься. Крышка гроба щёлкнула и с шипением начала открываться, пропуская в мой гроб узкий лучик света.




                2




Крышка его крио-камеры открылась, из-под неё на меня смотрели два испуганных и пустых, словно бесконечная пропасть глаза. Они смотрели то на меня, то скользили взглядом по всему вокруг: по потолку и полу, по другим раскрытым настежь крио-камерам, затем его взгляд вновь возвращался ко мне, судорожно окидывая меня взглядом или со страхом глядя прямиком мне в глаза. Он громко вздохнул, затем скривился от боли в лёгких, схватился за мою руку и, положив руку на свою грудную клетку громко закашлял. Резко поднявшись, он сел на бортик крио-камеры и продолжив, держать меня за руку всё ещё кашлял, я лишь рефлекторно похлопала его ладонью по спине, хотя знала, что это ему только помешает.
          – С пробуждением, – улыбаясь, заговорила я глядя в его испуганные глаза, – как спалось?
          – Прелестно, – с иронией в голосе ответил он, всё ещё продолжая покашливать, – но концовка малость подкачала. Такое чувство будь-то, прошло пару секунд.
          – На самом деле чуть более восьми месяцев, – я помогла ему встать на ноги и нажала на сенсорный экран его наручного компьютера, костюм мигом всосал всю влагу прямиком в ёмкость на спине.
          – Как самочувствие? Улыбаясь, спросила я, глядя в его пустые, словно два сухих колодезя глаза. Крио-сон – крайне тяжкий для организма процесс, так как ему приходиться пережить собственную заморозку в состоянии сна, то есть полностью остановить всю деятельность организма, начиная нейросетью в мозге и заканчивая течению крови по артериям, венам и капиллярам, остановить отмирание клеток. Перед тем как уснуть ты несознательно (хотя с иллюзией сознательности), выдыхаешь абсолютно весь углекислый газ из лёгких, и вдыхаешь полные лёгкие снотворного газа. И практически моментально засыпая с неимоверной скоростью, начинается процесс быстрой заморозки с использованием жидкого азота и воды, которой наполнена вся крио-камера. Вуаля, организм заморожен, и следующий год ты способен просто проспать.
Но самая тяжкая часть сна, наступает после пробуждения, когда организм, проснувшись, начинает делать первые вздохи резкие и приносящие лишь жуткую боль, словно лёгкие разрываются на тысячи маленьких кусочков. После этого, следует небольшой период кислородного голодания, длящийся около десяти с лишним секунд он приносит неимоверные боли в голове, схожие с болью при мигрени. Ноющая боль пронзает всё тело, появляется чувство тошноты и дезориентации в пространстве, а также потемнения в глазах, которые спустя этот короткий промежуток времени быстро исчезают. От странного чувства будь-то, в лёгкие попала вода, хотя на самом деле это чувство появляется от газа, которым наполнены лёгкие, появляется рефлекс откашливания, словно откашливания разреженной мокроты при влажном кашле. Кашлять человек прекращает тогда, когда газ полностью покинет лёгкие и на его место встанут кислород и углекислый газ, привычные для нашего организма.
Газ, конечно, действует жестоко, но его присутствие крайне важно, так как человеческий организм находиться в состоянии сна который может стать смертельным, при внезапном пробуждении внутри замороженной среды, важно не допустить того чтобы человек проснулся раньше, чем нужно.
          – Сказать честно или приврать? – спросил он, всё ещё покашливая, облокотившись о бортик крио-камеры.
          – Говори честно, я же в первую очередь врач.
          – Ну ладно, но учти, ты сама сказала быть честным, – сказал он глядя в мои глаза и перекосившись улыбаясь, – так чертовски паршиво, извини за мой французский, так хреново я себя не чувствовал даже когда прожил со своей бывшей женой около года.
          – А теперь серьёзно, – без доли иронии заговорила я глядя на него пронзительным взглядом, – опиши симптомы, мне нужно понять есть ли у тебя какие-либо отклонения от нормы.
          – Во-первых, – начал говорить он, – ужасная ноющая боль по всему телу, словно пробежал марш-бросок, головная боль, схожая с болью при мигрени, ну и во-вторых душевная боль из-за того что я не проснулся в тёплой кровати где-нибудь на Сицилии.
          – Так, – я расстегнула барсетку и вытащила из неё  упаковку с пилюлями сильнодействующего обезболивающего, – выпей это, – протянула я таблетку, затем подала ему бутылку с водой, – это снимет боль, будет действовать в течение получаса. Твой организм не имеет никаких отклонений от нормы, если не брать в счёт душевную боль, связанную с твоим отсутствием на Сицилии, то после окончания действия болеутоляющего ты должен быть свежее, чем качан капусты, только что срезанный с украинского поля, так как твой  организм вновь наберёт привычный для него ритм.
Он взял в руки бутылку воды и, открутив крышку, закинул пилюлю в рот, затем начав жадно пить воду из бутылки. Он выпил целый литр воды, и, оторвав ото рта горлышко опустевшей бутылки, облегчённо вздохнул и поглядел в иллюминатор, за которым виднелся лишь пустой космос вращающийся вокруг нас.
          – Где мы? Мы уже на орбите?
          – Нет, – отрицала я, – мы всё ещё в межпланетном пространстве, но мы стремительно движемся к цели и прошли уже больше половины всего пути. К слову, если хочешь, можешь пойти на Вондерер, там есть телескоп, через который, можно увидеть Марс во всей его красе. Он даже невооружённым глазом достаточно хорош, имеет вид сферы, очень маленькой сферы, но не точки. Что касаемо более важной информации, то Бредбери и Хоккинс на пару с Иви сейчас корректируют вектор движения для выхода на орбиту. Бредбери принял решение сделать это на упреждение, очень раннее упреждение, как говорит Хоккинс.
          – Принято, – улыбаясь, молвил он, – докладывать ты умеешь как никто другой.
          – Чему я, по твоему, училась в Кембридже? – улыбаясь, риторично спросила я, – Кстати, у нас сейчас завтрак, большая часть команды собралась в столовой, советую тебе пройти со мной, если не хочешь погибнуть с голоду.
          – Завтрак? – переспросил он, глядя на дисплей ПК, время было 4:29 – Рановато для завтрака. Позволь ещё один приставучий вопрос: насколько позже, относительно других, меня вывели из сна? – спросил он, начиная медленно, прихрамывая идти к люку, ведущему в основной коридор Эндюренс.
          – Первым из сна естественно вышел Бредбери, – заговорила я, когда он уже сломя голову сиганул прямиком в коридор, пролетая через дверь капитанского мостика и мчащего к столовой, на втором этаже которой размещалась кухня, – после он вывел меня из сна, а затем он выводил всех поочерёдно. После того как он вывел меня, он сразу-же начал выводить Миндже примерно за час до того как из сна должен был выйти Мин, он начал размораживать Хоккинс, затем Эрнеста, после него в ход пошёл Макаров и Тарс, последним же вывели тебя. В общем и целом, на пробуждение всей команды целиком мы потратили около семи часов, при том, что каждый час мы начинали выводить нового человека, накладывая пробуждения друг-на-друга, для большей скорости.
          – Да уж, – вздохнул он, – потрудились на славу, – мы подлетали к люку столовой, оставалось пролететь примерно десяток метров, – отклонения от нормы у кого-нибудь были?
          – Если, в общем, то всё прошло нормально, – ответила я, – но только Эрнест получил лёгкое отморожение пальцев на ногах и руках, но отморожение несерьёзное, так что не о чём беспокоиться.
          – Почему же он получил обморожение? – удивлённо спросил он, – Он был в сознании во время того как размораживался?
          – Нет, – грустно ответила я, – скорее всего наоборот, он пребывал в сознании, когда начался процесс заморозки. Но сам Эрнест говорит, что не помнит, как уснул, а помнит лишь выходящий из вентиляционных отсеков газ. Случился какой-то сбой, но Эрнест уже вроде-бы решил эту проблему, постоянно повторяя что-то в духе: «Грёбаный Windows, доверяй после этого технике!», – он беззвучно улыбнулся, и дверь в столовую с шипением раскрылась.
Я увидела вращающуюся комнату, то и дело я видела космонавтов, завтракающих на потолке, стенах и наконец, на полу. Они медленно вращались, иногда глядя на нас, тупо висящих в дверном проёме, в ожидании, пока пол окажется снизу. Наконец он нырнул в проём, и приземлился на пол, упав на колени, затем резко поднявшись, словно так и было задумано. За ним в люк нырнула я.
          – Никогда не смогу к этому привыкнуть, – прошептал он, пытаясь уверенно идти к своему месту за столом, – Доброе утро и приятного аппетита! – воскликнул он, улыбаясь, следуя к своему месту.
          – Как спалось? – Спросила Хоккинс, накалывая на вилку кусочки овощей и куриного филе.
          – Как на пиках точенных. – Ответил он, садясь за стол и рассматривая сегодняшний завтрак, состоящий из куриного филе и варёных овощей.
          – Ну, – внезапно заговорил Дима, – хоть не на второй части этой загадки.
 Все тихо засмеялись, продолжив завтракать, изредка глядя в иллюминаторы, и друг на друга. Порой меня смущают подобные трапезы, когда молчаливые наполовину знакомые люди вынуждены сидеть за одним столом косо глядя друг-на-друга. После завтрака все, следуя ново принятой традиции, двинулись кто куда. Кто-то пошёл в свою комнату, проводя оставшийся день в чтении книг или во сне. Я и Тарс, двинулись в лабораторию, целый день, проведя там, погрязнув в изучении оборудования, в глаза бросились холодильные камеры для трупов, заготовленные для перевозки тел погибших на Марсе астронавтов. От мысли о цели нашего полёта, порой, становиться жутко, хоть в самой глубине сознания, понимаешь что это – необходимость. Но вторая часть сознания, давит на тебя одной и той же мыслью, которая не даёт покоя. Что, если мы закончим так же, как и первая группа?