Однажды летом IV

Как выяснилось позже, этот Леня был тертый калач всего, что касалось работы в больших американских компаниях – его принимали и увольняли из них посезонно или в зависимости от занятости компании. Он относился к этому философски: главное- продержаться три месяца, чтобы потом можно было получать пособие по безработице. Было удивительно, что ему удавалось делать и такое, ведь английским он практически не владел, особенно на слух.
Бывало, дают двум людям задание – ему и еще кому-нибудь. Он слушает как бы нехотя, как слушают иногда взрослые заезженную детьми мелодию, которая опять пробилась к ним в быт. Еще в плохих фильмах о войне крутые разведчики примерно так слушали толстозадых штабистов, когда те давали им последние наставления – как брать «языка».
Но с выполнением задания он не спешил, а точил карандаши или писал письма на родину. Потом, как бы ненароком, он подходил к чертежнику, кому дали похожее задание, и по-хозяйски оценивал, что тот успел начертить, давал ему пару отеческих советов про толщину линий или угол заточки грифеля и шел начинать свое.
Среди десятка чертежников были только две американки. Одна из них, пожилая худышка по имени Дженни, с непогасающей сигаретой и холодным кофе в бумажном стаканчике, куда стряхивался пепел, работала для компании долгие годы. У нее был портативный тразисторный приемник, принимавший только одну станцию – новостей. Дженни ни с кем из нас, новеньких, не разговаривала. Помню, однажды в понедельник она объявила как бы всем сразу, что купила себе новую хонду, которая будет последней машиной в ее жизни. Леня очень оживился такой «внеклассной» теме разговора и несколькими изуродованными фразами утешил ее, что если она даже попадет в ужасное дорожное происшествие, то ее тело вырежут из маленькой хонды автогеном и потом еще долго будут лечить пока не вылечат, а машину ей придется покупать опять новую.
Другая американская чертежница, Мара, была левшой и очень красиво и грамотно писала всю необходимую техническую информацию на чертежах всех проектов компании. Ей разрешалось работать по шестьдесят часов в неделю. Иногда она разговаривала с Дженни, и они обе смеялись потом. Мара разбавляла свой послеобеденный кофе дешевым ликером, и ее почерк становился от этого только тверже. Леня однажды открыл мне секрет, что, мол, видел ее на этой неделе в нерабочей обстановке в соседнем городке два раза с разными мужчинами. Это позволило ему сделать вывод, что она «прихватывает» и на панели.
Я бы никогда не мог подумать, что на меня, бывшего питерца, выходец из Киева может впечатлять так сильно и так долго. Каждый день, приходя с работы, я рассказывал за обедом что-то новое из его похождений. Мой сын сразу проникся моим весельем, а жена считала, что мой Леня не рожден для Америки, и она его безвременно погубит.
Между тем Леня и действительно выживал в стране не самым легким способом. У него не было автомобиля, и до работы он добирался из Бруклина на поездах с пересадками за два часа в одну сторону. В семье у него тоже было не все гладко: 13-ти летний сын перерос его и отбился от рук, занашивал без разрешения до абсолютной непригодности отцовскую одежду и обувь. Иногда они дрались до крови за право владения переключателем каналов в телевизоре.
Сын побеждал все чаще и смотрел свои программы, сидя на побежденном отце.
Его жена, пышнотелая блондинка, успешно работала в банке недалеко от дома, и однажды Леня, вернувшись домой с пол пути на работу, «застукал» ее с американцем в их постели. Он рассказал мне об этом без особой горечи, скорее с гордостью, сказав, что у того американца есть «своя» жена, и теперь они будут ходить друг к другу в гости и, может быть, оставаться ночевать вместе.